15

На момент у меня перехватывает дыхание. Как, есть и другие второрожденные? Целое семейство?

– Ты как, идти можешь, сил хватит?

Я энергично киваю. Если речь идет о знакомстве с другими второрожденными, то сил у меня на все достанет! Сон мне очень помог, боль во многих местах прошла, порезы затянулись, и даже опухоль на лодыжке немного спала. Спринтерский забег мне не выиграть, но идти могу.

– Где мы? – спрашиваю я. Судя по его смеху, вид у меня такой, словно и впрямь не терпится узнать все и сразу.

– Спокойно, – говорит он. – Ты шестнадцать лет ждала такой встречи, так что час-другой потерпеть можешь.

– Они здесь, среди этих гигантских стеблей? В пограничном круге?

Наградой мне становится еще одна лукавая загадочная улыбка.

– Второрожденные повсюду, – объясняет он. – В любом районе Эдема, совсем рядом с тобой, только ты этого не замечаешь и никогда не заметишь. – Он вскакивает на ноги и протягивает мне руку. Хоть мне сейчас гораздо лучше, чем двенадцать часов назад, я все равно признательна ему за заботу.

– Идти надо быстро, чтобы никто не заметил, – говорит он. – Что там у тебя в рюкзаке? Бросить его можешь?

Я стряхиваю песок с рюкзака и забрасываю его за плечи. Внутрь я пока даже не заглядывала, но это единственное, что у меня осталось от мамы, и никакая сила на Земле не заставит меня расстаться с ним.

– Так, с этим все ясно, – говорит он и пускается в путь. Я стараюсь не отстать, смутно догадываясь, что он мною недоволен.

– Когда вернемся в город, будешь делать все в точности, как я скажу. Ясно? Тебя активно разыскивают, и ближайшие несколько часов будут исключительно опасны. К счастью, я знаком кое с кем, кто может значительно уменьшить риск поимки. – Он замедляет шаг, давая мне возможность поравняться с ним. – Хорошо, что ты высокая. За свою можно принять.

Он знает более удобные проходы через кучи камней, нежели путь, которым шла я, так что теперь удается обойтись практически без единой царапины. Мы выходим к задней стене какого-то строения, и он заводит меня внутрь, хотя дверь, надо сказать, повернулась на петлях с большим трудом.

– Это кто, вторые? – спрашиваю я. При тусклом свете я вижу в углах помещения человеческие тела, лежащие то ли на импровизированных матрасах, то ли прямо на голом полу. Черты лиц разглядеть трудно, но по общему впечатлению все кажутся вконец изможденными. Мы быстро проходим мимо, однако я успеваю заметить молодую женщину с туго перевязанным предплечьем, по которому извиваются набухшие темно-синие вены. В локтевой сгиб воткнута игла…

Лэчлэн берет меня за локоть и тянет в сторону.

– Нет. Дойти до такого состояния мы бы второрожденным никогда не позволили. Мы никого из своих не оставляем без присмотра. Всегда готовы прийти на помощь друг другу, защитить от Центра и от самих себя – до самой смерти.

Я чувствую, как меня пробирает дрожь.

– Но разве эти люди тоже не нуждаются в помощи? Пусть даже они не второрожденные.

Кажется, я задела больное место.

– У них есть все права, предоставляемые законом, – чеканит он. – И если им не жаль самих себя, то это их проблема.

Ну, не знаю. Что-то промелькнуло в его глазах, когда он посмотрел на наркоманов, – что-то, заставляющее заподозрить, что в глубине души он так не думает.

Вскоре мы выходим из здания и попадаем в узкий переулок, который почти сразу выводит нас к другому строению. Мы пролезаем через окно, расположенное на уровне мостовой, попадаем в пустое полуподвальное помещение и идем коридорами, пока не оказываемся где-то еще, непонятно где. И так повторяется из раза в раз; мы пробираемся в основном подвалами ветхих домов, через брошенные склады и какие-то пустые конторы, выныривая на поверхность лишь изредка и всего на несколько секунд, блуждая по лабиринтам, лишь бы только не попасться кому-либо на глаза.

Вскоре я окончательно теряю ориентировку. Не поймешь, прошагали мы несколько миль в сторону Центра или движемся по кругу. Наконец из очередного подвала мы попадаем в соседнее здание. Поднимаемся по лестнице на пять пролетов и останавливаемся у запертой двери, замок которой открывается сканированием отпечатка пальца. Лэчлэн прижимает большой палец к замочной скважине и, кажется, нервно проводит им вверх-вниз.

Я озабоченно сдвигаю брови.

– А что, разве это хорошая идея оставлять отпечатки пальцев? Снимут ведь и занесут в базы.

– Правильно мыслишь, – откликается Лэчлэн. – Но видишь ли, сканер, к счастью, – это всего лишь приманка. Дверь открывается от морзянки, которую я только что отстучал. А отпечаток сканируется лишь в том случае, если этого шифра не знать. Так мы отслеживаем тех, кто пытается проникнуть сюда тайком.

Умно. В Эдеме явно существует целый набор ловушек, о которых я и не подозревала.

Внутри мы наталкиваемся на деловитую, средних лет женщину, по костюму похожую на обычную сотрудницу Центра. Я инстинктивно прячусь за спиной Лэчлэна, но он приветствует ее, назвав по имени.

– Привет, Роза, расписание дежурств на сегодня готово?

Я осторожно выглядываю из-за его плеча и всматриваюсь в ее глаза. В них ровно, тускло отсвечивают импланты. Стало быть, не второрожденная.

– Разумеется, малыш. Когда это у меня не было готово расписание дежурств?

Он треплет ее по плечу и чмокает в щеку.

– А это кто такая? – спрашивает она.

– Никто – пока. Я веду ее к остальным.

Роза округляет брови и пристально глядит на меня.

– А ее уже проверили? Потому что, если нет, уходить отсюда ей нельзя.

Лэчлэн смотрит на меня.

– Вчера она прошла точно такую же проверку, как многие другие второрожденные.

– Но не такую, как другие, – возражает Роза, сурово глядя на него. – Впрочем, если ты утверждаешь, что ей можно доверять…

– Можно.

– В таком случае пошли.

Она ведет нас в каморку и открывает шкаф, где тесно от мундиров зеленорубашечников.

– Тем, как обычно, лейтенантский, Лэчлэн?

– Ну да, чтобы чин был, а ответственности поменьше.

– А для новобранца, думаю, этот подойдет. – Она снимает с полки два мундира и один швыряет мне. – Переодевайся. Сюда. – Я становлюсь за перегородку и стягиваю с себя грязную, порванную одежду. Странно чувствуешь себя голой, находясь в одном помещении с незнакомыми людьми, особенно когда из-за перегородки видны плечи и грудь. Натянув на себя мундир, я выхожу, и Роза одергивает его на мне.

– Прямее спину, новенькая, – командует она, затягивая ремень так, чтобы пряжка совместилась с молнией.

Облаченная в одежду врага, я смотрюсь в зеркало. В глазах мелькает страх… пока Роза не протягивает мне очки с матовыми линзами. Теперь я выгляжу так же грозно, как любой зеленорубашечник. Собственное отображение немного пугает меня.

Одетые как должностные лица, мы беспрепятственно передвигаемся по Эдему. Во внешних кругах прохожие уступают нам дорогу. Ближе к Центру – в основном не замечают, хотя кое-кто приветственно кивает, давая понять, что высокое положение в обществе позволяет им ничего не бояться. Порой мы садимся на автолуп, но неизбежно снова становимся пешеходами. Чтобы как-то оправдать наличие рюкзака, который иначе показался бы явно неуместным, Роза дала мне бирку с надписью: «Вещественные доказательства». Я – всего лишь новенькая, участвующая в завершении расследования некоего дела.

В какой-то момент я узнаю улицы, по которым проходила вместе с Ларк, и ощущаю болезненный укол памяти. Я вглядываюсь в лица прохожих, надеясь увидеть ее. Впрочем, сейчас она должна быть в школе, да и в любом случае не узнала бы меня в этой форме, а я не осмелилась бы подойти, даже если бы увидела ее.

Тут Лэчлэн ускоряет шаг и ведет меня по улицам так быстро, что я снова теряю ориентировку.

– Ты мне веришь? – внезапно спрашивает он.

– Да, – немедленно, даже не задумываясь, отвечаю я. Мне все время задают этот вопрос.

– В таком случае не отставай.

Он заталкивает меня в проулок, отбрасывает ногой плохо закрепленную в асфальте колодезную решетку и указывает на чернеющую внизу бездонную – во всяком случае, так мне кажется – яму. Диаметром она не шире моих плеч. Я инстинктивно подаюсь назад.

– Ни о чем не думай. Не задавай вопросов. Просто прыгай. – Он выглядит немного настороженным, словно гадает, чего от меня ждать, разочарую я его или нет.

Я никогда не боялась подъемов. Пусть даже на горы взбираться не приходилось. Я точно знаю, что независимо от высоты, на которой окажусь, мне никогда не будет страшно. Но прыжок вниз, полная противоположность подъема, пугает меня до смерти.

А что, если это ловушка, западня? Что, если он работает на Центр и эта яма ведет на эшафот? Что может быть легче, чем избавиться от второрожденного, чем убедить его сделать шаг к смерти добровольно? Вдруг это нечто вроде скотобойни, где свалены тела…

Он толкает меня в спину.

Я цепляюсь за края, но падаю… лечу вниз… стенки сужаются. Изнутри они совершенно гладкие, уцепиться не за что, уменьшить скорость падения невозможно. Колодец становится у́же и у́же, теперь я касаюсь стенок боками. Меня здесь сплющит, заклинит, это конец…

Но вот колодец постепенно начинает превращаться в желоб, и я уже не падаю, а гладко скольжу по поверхности и, не успев даже сообразить, что к чему, мягко останавливаюсь. Теперь, когда все осталось позади и действие адреналина прекращается, мне начинает казаться, что все это скорее походило на веселое приключение. Я бы даже не прочь повторить его – уже не страшась смерти.

Я оказываюсь в каменных палатах. Камень! Булыжник! Подлинные, естественные минералы, такие же, из каких построен мой родной дом! Должно быть, тут целая система пещер. От фосфоресцирующих дорожек на полу исходит мягкое свечение, и я завороженно разглядываю углубления и утолщения на стенах, сталактиты, свисающие с потолка, как гигантские кривые зубы. Я настолько поглощена этим видом, что даже не чувствую, как Лэчлэн, спустившись следом за мной, толкает меня в спину.

– Говорил же тебе делать все как велено, – резко бросает он. – У второрожденных нет времени на колебания. Любая ошибка может оказаться последней.

Далее начинается бег с препятствиями – спусками и поворотами, за которыми я не успеваю следить. Я стараюсь определить направление – и одновременно с восхищением вглядываюсь в удивительную своей естественностью цепь пещер под Эдемом, о существовании которой даже не подозревала, но Лэчлэн увлекает меня вперед с головокружительной скоростью. В какой-то момент я сознаю – уверена, не ошибаюсь, – что он трижды проводит меня мимо одного и того же семейства сталактитов.

Нет, какой все-таки поразительный лабиринт! Мне приходит в голову, что убежища лучшего, чем эти разбегающиеся в разные стороны тоннели, не найти, оно, пожалуй, надежнее, чем любые вооруженные охранники. Даже если противник обнаружит вход, что само по себе маловероятно, в этом подземном лабиринте он все равно безнадежно заблудится.

Наконец Лэчлэн замедляет шаг и останавливается в галерее, которая ничем не отличается от всех остальных: те же арочные каменные своды, тот же тусклый свет, при котором даже собственные ноги трудно разглядеть.

– Пришли, – говорит он, с улыбкой поворачиваясь ко мне. – Ну что, готова? Сейчас увидишь своих братьев и сестер. Целое семейство второрожденных. – Он берет меня за руку и, прежде чем отпустить, крепко сжимает.

Я чувствую, как у меня учащается дыхание, и улыбаюсь в ответ. Вторые, сумевшие устроить собственную жизнь! Что это за жизнь, я пока даже представить себе не могу, но при самой мысли о том, что вот-вот увижу воочию своих спасшихся от смерти товарищей по несчастью, у меня голова кругом идет.

Лэчлэн надавливает на скрытую в конце глухой ниши панель, и стена расходится надвое. В образовавшейся расселине обнаруживается дверь, умело врезанная в камень. Она со скрипом открывается в глухую черноту.

– Заходи, – командует он с широкой и приветливой улыбкой. Ошибки, допущенной наверху, я не повторяю. Не задавая вопросов, не испытывая страха, делаю шаг в непроницаемую тьму.

Возникает какое-то движение, на голову мне опускается что-то тяжелое и влажное, я в ловушке, я задыхаюсь.

– Нет! Отпустите ее! – доносится до меня рык Лэчлэна. – Рауэн! Нет! – Я слышу шум борьбы, меня оттаскивают куда-то в сторону. Я чувствую укол в руку, и мир расплывается у меня перед глазами.

Когда я прихожу в себя, оказывается, что у меня на голове тяжелый мешок, туго завязанный на шее. В плечи тоже врезается веревка.

– Очнулась. – Я слышу плеск, меня обдают ледяной водой. Вода просачивается сквозь ткань мешка, и он облепляет мне нос и рот. Мне нечем дышать! Я бешено трясу головой, между ртом и тканью образуется небольшое пространство, что позволяет глотнуть хоть немного воздуха. Но этого явно недостаточно, я чувствую головокружение, меня снова засасывает горячий песок.

– Как тебя зовут?

Я поворачиваюсь в сторону, откуда прозвучал незнакомый голос. Чья-то рука хватается за мешок, заодно прихватив и мои волосы и рывком поворачивает мою голову назад, обнажая при этом горло. Я вся открыта, меня ничто не защищает.

– Откуда ты взяла эту форму? Что за парень с тобой? – Меня трясут с такой силой, что начинают стучать зубы. Но я молчу.

В течение какого-то безумно долгого по ощущению времени у меня выпытывают то кто я такая, то кто такой Лэчлэн, откуда я взялась и куда направляюсь. Я молчу, даже неправды не говорю. И когда меня изо всех сил бьют по лицу, рта не открываю. И когда ставят под кран, из которого – кап, кап, кап, – в рот и ноздри заливается вода, – тоже. Только судорожно втягиваю жалкие глотки воздуха через промокшую дерюгу, так что в легкие попадает больше воды, чем кислорода.

Дважды я вырубаюсь, и оба раза меня рывком ставят на ноги и срывают с головы мешок, чтобы дать хоть немного отдышаться и прийти в сознание, а затем снова надевают мешок. Не знаю, сколько времени все это длится. Кажется – много часов.

Рычащий голос доносится через ткань, откуда-то с совсем близкого расстояния, прямо в ухо:

– Смотри, ты делаешь себе только хуже. Заговоришь сейчас – потом сможешь выступить в Центре свидетелем против других. Легко отделаешься. – Голос звучит вполне рассудительно. – Этому малому на тебя наплевать. Ты всего лишь пешка в его предательских планах. Он использует тебя.

– Нет, – лепечу я. – Он спас меня. И вел в какое-то безопасное место.

– Куда? – настаивает голос.

– Не знаю. Отпустите меня, пожалуйста.

– Как его зовут?

Я стискиваю зубы.

– Как его зовут?

Я трясу головой, кто-то сдавливает мне виски.

Вопрос повторяется вновь и вновь, превращаясь в бесконечную пытку. Мне кажется, будь у меня возможность увидеть своих тюремщиков, посмотреть им в глаза, было бы легче. Но эти мускулистые руки и грубые голоса, доносящиеся до меня в удушающей тьме, – с ними справляться становится все труднее и труднее. Я не хочу им говорить ничего, ни единого слова, хотя возникает ужасное ощущение, что заговорю, если все это будет продолжаться.

Из глаз начинают литься слезы, и при каждом судорожном вздохе я ощущаю на щеках соль. И да, я таки начинаю говорить, я прошу, умоляю, клянусь, что мне ничего не известно… С каждым новым вопросом мне кажется, что в голосе своего мучителя я слышу торжество победы. Пусть я пока еще не сказала ничего конкретного, но я говорю, мне страшно, в голосе у меня звучит отчаяние. И теперь он знает, что остальное – только вопрос времени.

И тут он допускает промах. В какой-то момент, играя роль хорошего полицейского, нашептывая прямо в ухо соблазнительные посулы помилования в обмен на информацию, клянясь, что со мной все будет хорошо, если только я сообщу нужные ему сведения, он говорит то, чего говорить был не должен:

– Не для того твоя мать отдала жизнь, чтобы ты прикрывала подонков вроде того типа, с которым мы тебя поймали.

Во мне вспыхивает безудержная ярость, которая вмиг выжигает весь страх. Как он смеет говорить о моей матери! Может, это он убил ее? Он или кто-нибудь, ему подобный.

Я рычу в своем насквозь промокшем мешке. Моя мать умерла ради меня. Она умерла, чтобы я, ее дочь, получила шанс на спокойную, благополучную жизнь.

Пусть этот тип сулит что угодно. Никогда я не буду иметь дела с Центром и зеленорубашечниками. Пусть я попалась. Пусть меня бросят в тюрьму или казнят. Но если сказанное Лэчлэном правда, значит, все же есть сообщество второрожденных, живущих спокойной, счастливой жизнью, о какой мечтала для меня мама. И ради них, во имя памяти мамы, я не скажу ни слова.

Не отстраняясь ни на дюйм, мой мучитель продолжает нашептывать соблазнительные слова. Его пальцы впиваются мне в плечо.

– Убери свои лапы, ты, долбаный зеленорубашечник! – взвизгиваю я и бью его головой в нос.

Слышится треск, ласкающий слух, затем ругательство и… голос Лэчлэна:

– Все, Флинт, довольно. Полагаю, она доказала, что не расколется.