Эта сцена возникла перед мысленным взором Кейт, когда она возвращалась поездом в город. Во время продолжительной поездки, под постукивание колес и среди безликих пассажиров, слова Говарда огнем жгли ее голову.

«Мне действительно заплатили, Кейт, но сделал это твой отец».

Заплатил, чтобы он слил информацию ФБР. Чтобы сдал его. Почему? Почему отец захотел разрушить свою жизнь и жизнь тех, кого он любил? Почему он хотел, чтобы его посадили в тюрьму, заставили давать показания? Чтобы нужно было прятаться? Как могла Кейт решить, кем же он на самом деле был, почему так поступил и на что был способен, на основе всей своей запутанной жизни?

Из глубин памяти возник голос. Сцена из детства, которую она не вспоминала много лет. Голос ее матери — отчаянный, смущенный. Он заглушил шум поезда, заставил Кейт вздрогнуть и поморщиться, даже сейчас.

— Ты должен выбрать, Бен. Сейчас!

Почему она вспомнила об этом в данный момент? Ведь ей всего лишь хотелось понять, что значило признание Говарда.

Почему именно сейчас?

Она увидела себя в тот день. Ей было года четыре. Все происходило в старом доме в Харрисоне. Она проснулась ночью. Услышала голоса. Сердитые голоса. Она слезла с постели и прокралась на лестничную площадку.

Голоса принадлежали ее родителям. Они ссорились, и она вздрагивала при каждом слове. Ее родители никогда не ссорились. Почему же они сейчас такие рассерженные?

Кейт села на пол. Теперь она четко слышала каждое слово. Все вернулось к ней через годы. Родители находились в своей комнате. Мать была расстроена, пыталась сдержать слезы. А отец кричал. Она никогда раньше не слышала, чтобы он кричал. Она подобралась поближе к перилам. И сейчас, в поезде, его слова звучали четко.

— Не лезь в это дело! — кричал отец. — Тебя это не касается. Это не твое дело, Шарон.

— Тогда чье это дело, Бен? — Кейт слышала слезы в голосе матери. — Скажи мне, чье?

О чем это они спорят? Или она в чем-то провинилась?

Кейт вцепилась в перила. Начала осторожно спускаться вниз, постепенно, по ступеньке. Голоса зазвучали громче. И в них была горечь. Они иногда попадали в поле ее зрения. Отец был в белой рубашке, галстук распущен. Его лицо было моложе. Мать была беременна. Разумеется, она ждала Эмили. Кейт не могла понять, что происходит. Знала только, что никогда не слышала, чтобы ее родители так ругались.

— Ты мне не указывай, Шарон. Не смей мне указывать.

Мать шмыгнула носом и потянулась к нему.

— Пожалуйста, Бен, ты разбудишь Кейт.

Он оттолкнул ее.

— А мне наплевать.

Кейт сидела на лестнице и дрожала. Больше она ничего не запомнила. Только отдельные отрывки. Они скользили в ее голове и пропадали. Что-то было в нем совершенно отличное от человека, которого она знала, чужое, особенно в глазах. То был не ее отец. Ее отец был совсем другим. Он был мягким и добрым.

Мать встала перед ним.

— Мы — твоя семья, Бен. Не они. Ты должен выбрать, Бен. Сейчас!

Тут отец сделал то, чего ни до, ни после никогда не делал. Почему она сейчас об этом вспоминает? Она отвернулась, точно так же, как она отвернулась на лестнице тогда, примерно двадцать лет назад. До того, как она похоронила жестокость в его глазах и его поступок в более счастливых воспоминаниях, которые казались ей настоящими.

Он ударил мать по лицу.

Он этого хотел.

Именно это Кейт поняла, когда сошла с поезда. Когда шагала по вокзалу и выходила на улицу, не видя ничего перед собой.

Ее отец этого хотел.

Вот что сказал ей Говард. Он хотел, чтобы его разоблачили, раскрыли его долговременные связи с семьей Меркадо. Он хотел свидетельствовать против своего друга. Сесть в тюрьму. Поставить семью, которую он якобы любил, под угрозу. Почему? Он сам предопределил уничтожение своей комфортабельной, с виду идеальной жизни.

И он оказался на это способен. Вот что больше всего пугало Кейт. Вот почему от воспоминаний в поезде ее бросило в дрожь. Пусть эти воспоминания зарыты глубоко, она и раньше видела эти его черты.

Кейт шла навстречу толпе по Четырнадцатой улице. Она двигалась на восток, до Нижнего Ист-Сайда.

Знали ли об этом агенты из отдела по осуществлению программы защиты свидетелей? О фотографии, которую она нашла, о его связи с семьей Меркадо? Знали ли они, кем он на самом деле был? На что он был способен? Эти ужасные фотографии Маргарет Сеймор. И в самом ли деле эти люди из семьи Меркадо хотели его убить?

Знают ли они, что он полностью разрушил свою собственную жизнь?

Зазвонил телефон. Кейт видела, что звонит Грег, но не ответила. Просто продолжала идти. Она не знала, что сможет сказать ему.

Внезапно возникла необходимость пересмотреть всю свою жизнь. Почему вдруг отцу понадобилось так поступить с Маргарет Сеймор? Какую информацию он мог получить от нее под пытками? Зачем отцу потребовалось навлекать на себя все эти неприятности? Как могло у него возникнуть желание навредить всем: Шарон, Эмили, Джастину? Самой Кейт?

Догадка свалилась на голову Кейт подобно коде в финале хаотичной симфонии.

Он все задумал заранее.

Когда она вошла в квартиру, Грег лежал на диване и смотрел футбол по телевизору.

— Где ты была? — Он резко повернулся к ней. — Я не мог до тебя дозвониться.

Кейт села напротив него и рассказала о своем визите к Говарду.

— Отец все сам подстроил, — сказала она. — Абсолютно все. Он заплатил Говарду четверть миллиона, чтобы тот донес на него в ФБР. Сказал, что закрывает дело и отдает себя в руки полиции. Говарду нужны были деньги. У него сын обанкротился. Так что никаких озарений со стороны ФБР. Он все сделал сам.

Грег сел. Он смотрел на нее недоверчиво, но обеспокоенно.

— Но тут концы с концами не сходятся.

— Я знаю. Зачем ему так нам вредить? Зачем подвергать себя преследованию? Мне кажется, это часть какого-то плана. Я не знаю больше, чему верить. Мама умерла. Мы прячемся, как дикие звери. Я уже начинаю думать, что они правы, эти люди из ФБР. Он действительно убил Маргарет Сеймор. Я любила своего отца, Грег. Он был всем для меня. Но теперь я знаю, что он приходил домой каждый чертов вечер всю мою жизнь и врал нам. Кем, черт бы все побрал, был мой отец, Грег?

Грег подошел и сел с ней рядом. Взял ее лицо в ладони.

— Зачем ты все это делаешь, Кейт?

Она покачала головой, уставившись в пространство.

— Что делаю?

— Снова лезешь в самую гущу. Шарон умерла, детка. Тебе чертовски повезло, что ты осталась жива. Эти люди — звери, Кейт. Они ведь и тебя пытались убить.

— Потому что я хочу знать! — закричала Кейт, отодвигаясь от него. — Как ты не понимаешь? Мне нужно знать, почему умерла моя мать, Грег. Что она пыталась рассказать мне… Ведь никто, по сути, даже не сел в тюрьму, Грег. Ни Консерга, ни Трухильо. Ни один человек, против которых отец давал показания. Никто, кроме Гарольда, его тупого приятеля. Они все, те, которые действительно нужны были правительству, остались безнаказанными. Тебе это не кажется странным, Грег? А потом, через пару месяцев, он просто исчезает, а эту женщину-агента пытают и убивают. Он врал нам, Грег. Ради чего? Ты бы не хотел узнать на моем месте?

Грег обнял ее за плечи и прижал к себе.

— Мы не можем позволить, чтобы это висело над нами всю жизнь. Ты только добьешься, что тебя убьют. Пожалуйста, Кейт, подумай о нас с тобой.

— Я не могу…

— И я не могу вот так следовать за тобой, Кейт. До конца дней своих. — Он приподнял ее лицо. — Я пытался до тебя дозвониться некоторое время назад. У меня есть новости…

— Да?

— Звонили из нью-йоркского пресвитерианского госпиталя. Они предложили мне должность. В детской ортопедии. — Его лицо расплылось в довольной улыбке. — Я своего добился!

Новости были замечательными. Несколько месяцев назад Кейт бы запрыгала от восторга. Теперь же она коснулась его щеки и улыбнулась. Теперь она не была уверена.

— Мы можем остаться в Нью-Йорке. Начать новую жизнь. Я люблю тебя, детка, но я не могу спокойно работать и думать, что ты постоянно подвергаешь себя опасности. Мы должны все это отодвинуть. От меня ждут ответа. Так мы остаемся или уезжаем, солнышко? Пойдем ли мы вперед и будем жить своей собственной жизнью или будем оглядываться назад? Тебе решать, Кейт. Но я должен вскоре дать ответ.