Красный корабль тихо пыхтел, выходя в открытое море. Человек, стоящий за штурвалом, был совсем не такой страшный, как рисовалось Эрхарду. Он был сосредоточен на том, чтобы не врезаться в маленькие ялики и надувные лодки, заполненные людьми. Все ждали спуска флотилии на воду. Из-за массы факелов казалось, что весь пляж горит.

Сначала Эрхард решил, что они подойдут к какой-нибудь большой яхте – они стояли чуть дальше. Но кораблик обошел скопление судов, как будто его обитатели не хотели тревожить спящих. Они двигались к черной точке на горизонте.

Остров Лобос.

Несимпатичный и независимый, любимый рыбаками, птицами, редкими туристами и, в шестидесятых годах прошлого века, Джоном Колтрейном. Незадолго до смерти Колтрейн настоял на том, чтобы дать концерт под открытым небом вместе с величайшими джазовыми исполнителями своего времени. Концерт состоялся на открытой террасе единственного на Лобосе кафе. Перед тем Колтрейн провел на острове несколько недель в одиночестве; он жил в хижине с видом на пляж, куда заплывали тюлени. Теперь тюленей там нет. Однажды утром Колтрейн увидел, как человек идет по воде с Фуэртевентуры – как он позже говорил, человек был похож на него самого; обнаженный человек, с ног до головы украшенный татуировками с изображением нот. Колтрейн назвал его Огунде.

Сегодня остров Лобос похож на теневую часть Корралехо. Там совершенно нет света и звука. Святилище тишины на носу корабля. И хотя кораблик переваливал через волны с неплохой скоростью, остров как будто не рос и не приближался, а то исчезал, то вновь появлялся между волнами. Эрхард прислонился к ограждению и стал забрасывать капитана вопросами, но капитан жевал незажженную сигарету и не отвечал. Потом перед ними вдруг возник узкий деревянный причал, протянувшийся с берега; капитан подошел к нему осторожно и плавно. Экипаж пришвартовался; механик заглушил двигатель. Кругом было тихо и совершенно темно. Чувствуя себя ничтожным и крошечным, Эрхард ненадолго забыл, зачем он здесь. Он послушно последовал за капитаном и спустился на причал. Под босыми ступнями – старые деревянные доски. Эрхард бывал на Лобосе, но еще ни разу не приплывал сюда после заката. Во второй половине дня всех гостей отправили домой. Как будто они не в состоянии понять, какие силы управляют островом по ночам. Скоро Эрхард это выяснит.

Они шли в гору; поднимались по узким тропинкам, блестящим в темноте. Сначала Эрхарду казалось, что это оптическая иллюзия, но скрип его шагов и покалывание в ногах свидетельствовали о том, что тропинки покрыты раковинами мидий, чей белый жемчуг тускло мерцает в лунном свете.

Когда они поднялись на вершину холма, Эрхард увидел внизу на другой стороне бухточку и несколько квадратных строений. Они больше походили не на обычные дома, а на бунгало у воды. Признаков жизни он не заметил. Слышно было только океан: шумел прибой где-то в километре от них.

Наконец капитан остановился и показал на конец тропы. Их окружала неприветливая темнота, и Эрхард уже собирался спросить, на что это он показывает. Но капитан быстро ушел, он спешил вернуться на свой корабль.

Шагнув во мрак, Эрхард дотронулся до каких-то перил. Глаза немного привыкли к темноте, и он увидел впереди утес.

Почему-то ему все время казалось, что он вот-вот упадет в какую-нибудь огромную яму, где обнаружит бледную, обнаженную и мертвую Монику. Но когда он подошел достаточно близко к утесу, чтобы почувствовать идущее от него тепло, заметил в расселине маленькую хижину; из прямоугольника за дверью лился желтый свет.

– Заходи! – послышалось сзади. Узнав голос, Эрхард вздохнул с облегчением.

– Учти, Чарлз, я и сейчас могу убежать от тебя!

– Не можешь, пока у меня есть вот это. – В глаза Эрхарду ударил яркий свет, почти ослепив его. Карманный фонарь.

В такой темноте фонарь – действенное оружие. Чарлз подтолкнул Эрхарда к двери, которая открывалась изнутри. – Входи!

– Что с тобой, Настройщик? Ты похож на жалкого туриста! – Фигура Эммануэля Палабраса заполнила весь проем. На нем было нечто похожее на красно-золотой цирковой шатер. Он заметил, как Эрхард пристально смотрит на него. – Богоматерь Кармельская. – Палабрас поводил рукой, словно приглашал Эрхарда принять участие в празднике.

Как обычно, Палабрас был окружен свитой. Эрхард увидел целую толпу девушек-масаи; они сидели в креслах-качалках, на деревянных скамьях и других предметах мебели. Всего он насчитал восемь девушек – казалось, все они родные или двоюродные сестры; все были черны как смоль. Палабрас пытался объяснить, почему остров Лобос – лучшее место для того, чтобы провести сегодняшний вечер, но Эрхард его не слушал. Он обшаривал комнату взглядом, пытаясь угадать, где они держат Монику. Мощная лампа была прикреплена к стене, выкрашенной синей краской; краска выцвела и облупилась. На той же стене висел старый рваный плакат с изображением Педро Хереса Сегундо, исполнителя баллад. Напротив Эрхард увидел красную дверь. Из-за нее доносился странный стук, как будто по ней бьют водопроводной трубой.

– Ищешь свою подружку? Она там, в соседней комнате; за ней там ухаживают.

Эрхард понял, что это значит, и, сжав кулаки, двинулся на Палабраса. Чарлз схватил его за плечо.

– Не делай того, о чем потом пожалеешь, – предупредил Палабрас. – Ничего не изменится от того, что ты сейчас набросишься на меня. Как видишь, я довольно терпелив, и неоднократно не позволял тебе погубить все для себя и для других.

– Хочу ее увидеть. Хочу убедиться, что она не пострадала.

– Ей лучше, чем в последний раз, когда ты ее видел; вот что я тебе могу сказать.

Эрхард вспомнил свой последний разговор с Моникой. Как она тогда злилась!

– Не прикасайся к ней!

Палабрас вскинул руки вверх. Эрхард посмотрел на него в упор. Ему трудно было поверить, что человек, с которым он давно знаком, оказался таким подлецом.

– Зачем? Зачем ты это делаешь? Чтобы доказать, как ты силен? Из-за денег? Или просто потому, что ты больной на голову?

– Виной всему любовь. И больше ничего.

– Что?!

– Не понимаешь, да? Безусловная любовь. Преданность.

Эрхард засмеялся:

– Какие ты, оказывается, знаешь красивые слова!

– Пятнадцатое сентября девяносто пятого года.

– При чем тут это?

Стук продолжался. К нему присоединился скрежет. Палабрас жестом велел Чарлзу отойти и попросил его прекратить это. Чарлз пожал плечами и вошел в помещение за красной дверью.

– Пятнадцатое сентября девяносто пятого года, – повторил Палабрас. – Твоя жена вошла в гостиную, чтобы узнать, почему ты не ложишься спать. Где ты? Где отец ее дочерей, где любовь всей ее жизни? Вы столько пережили вдвоем… То, что происходит, ее очень печалит. Ты знал это, Эрхард?

Эрхарда била дрожь; ему показалось, что его тело превратилось в желе, готовое взорваться.

– Ты не знаешь, о чем говоришь! Ты не знаешь, что у нас случилось!

– Я только хочу сказать, что ты понятия не имеешь, что такое любовь. Такая любовь, когда готов на все. Чего бы это ни стоило.

– Какое отношение все происходящее имеет к любви?

– Хочешь верь, хочешь не верь, но я очень к тебе привязался, мой молчаливый, виноватый Настройщик. Год за годом ты помогал мне, настраивал мой рояль, но никогда ни о чем меня не просил: ни помощи моей, ни денег. Ты настоящий друг. И все же ты медленно отравлял моего сына, настраивая его против меня.

– Я никогда не…

– Он прислушивался к тебе. Все, что ты говоришь, – правильно, просто и интересно.

– Он не слушал меня. Ему было наплевать.

– Что же в такой ситуации делать отцу? Опустить руки? Пожертвовать собой? Допустить, чтобы сын ушел из семьи? Или сделать все, что можно, чтобы сохранить семью?

Выйдя из-за красной двери, Чарлз что-то прошептал Палабрасу на ухо.

– А ты, оказывается, гораздо хуже, чем я думал, – сказал Эрхард. – Для того, что ты сделал, нет оправданий… никаких!

– Не продолжай. Моя матушка, Царствие ей Небесное, бывало, говорила о стыде. Но стыд никогда ни к чему не приводил. Чего нельзя сказать о любви. Ради любви необходимо чем-то жертвовать.

– Палабрас, они люди. Ты не имеешь права решать, кому жить, а кому умирать. Ты преступник, и ты ответишь за свои преступления.

– Именно этого я и боялся. Необдуманных и беспочвенных обвинений.

– У меня есть доказательство. Оно спрятано в надежном месте, но, если со мной что-нибудь случится, ты прочтешь обо всем в газете. У меня есть свидетель. Он многое видел!

Эммануэль Палабрас, не глядя, опустился в одно из кресел; сзади его тут же обняли четыре черных руки. Он широко улыбнулся.

– Просил же я тебя не играть в детектива! Такая работа тебе не слишком хорошо удается.

– Мне известно больше, чем ты думаешь.

– Ты забываешь о собственной роли во всем происходящем.

– О чем ты?

– Где ты взял труп?

– Какой труп?

– Кого похоронили вместо Беатрис? Кто та девушка?

Эрхард оцепенел. Должно быть, они нашли в квартире Рауля тело Би.

– Та самая девушка, которую вы убили в моем доме в Маханичо. Проститутка. Я спасал Би от тебя. Вот что я сделал!

Эммануэль Палабрас засмеялся. Его смех обескуражил Эрхарда, потому что его слова, похоже, показались Палабрасу новыми.

– И как же все обернулось?

– Но ведь не я убил ее! Ты убил ее вместе со своим сыном и психопатом Паскуалем!

– По словам доктора Фальяндо, аппарат отключил именно ты. Хотя он и просил тебя этого не делать.

– Она очень страдала. Она бы все равно не выжила.

Видимо, Палабрас сцапал доктора, понял Эрхард.

– И кто же из нас теперь решает, кому жить, а кому умирать?

– Ты извращаешь мои слова.

– Разве не так поступаем мы все?

– И что же дальше? Ты отправишь меня в открытое море и прикажешь выкинуть за борт? Что ж, давай. Что бы ни случилось, история выплывет наружу. Даже сейчас, пока мы разговариваем, один журналист пишет репортаж.

– Не скрою, мне действительно очень хочется тебя утопить. Конечно, не лично. Я мог бы поручить дело Чарлзу. Тогда все сразу станет проще. Но у Чарлза еще не зажила нога; кроме того, несмотря ни на что, я тебе зла не желаю.

– А вот Хуан Паскуаль говорит другое. Он сегодня пытался меня задушить. По твоему приказу.

– Ты все-таки меня не слушаешь. Я не имею никакого отношения к Паскуалю. И я никому не приказывал тебя убивать. Да, я попросил моего друга в полицейском управлении арестовать и допросить тебя, но ведь я же тебя и вытащил! Ты ничего не сказал молодому полицейскому. Держался молодцом, не выдал меня… Я надеялся, что сегодня ты сядешь на корабль, и мы отвезем тебя в Марокко. Там ты жил бы с милой маленькой женщиной в глиняной хижине. И вдруг ты сбежал. Ты убежал от Чарлза, побрился наголо, а потом пропал. А теперь ты, вне себя от ярости, уверяешь, что за всем стою я.

– Ты нанял Хуана Паскуаля, ты же угнал собственный корабль, чтобы получить страховку. Ты убил родного сына и дал мне его чертову работу, чтобы легче было следить за мной. Ты бы убил и Беатрис, если бы знал, что она жива.

Палабрас вздохнул.

– Покажи ему, – велел он Чарлзу.

Чарлз подтолкнул Эрхарда к красной двери. Они вошли в большую комнату, освещенную еще одной мощной лампой на потолке; от нее шел свет, как в инкубаторе. За ними, как любопытные кошки, семенили девушки-масаи; все они льнули к Эрхарду. От них пахло благовониями.

Посреди комнаты стояла инвалидная коляска и штатив с капельницей; рядом – обыкновенное кресло. В инвалидной коляске сидела женщина. Голова ее лежала на изголовье, изо рта вытекала слюна. Эрхард не сразу узнал Беатрис. Сердце у него упало. Он одновременно был подавлен и счастлив, печален и зол. Он думал, что там, в квартире, видел ее в последний раз. Он уже попрощался с ней. А она воскресла. Точнее, ее реанимировали. Она дышала сама; никакого аппарата не было. Беатрис шумно втягивала в себя воздух, как будто она в горах. При каждом вдохе ее затылок ударялся о подголовник кресла. Она дрожала всем телом.

Эрхард лишился дара речи.

– Эй! – крикнул кто-то из-за деревянной двери.

Но Эрхард не сводил взгляда с Беатрис. Смотрел, какой она стала… какой он ее сделал. Ее лишили всего – тела, имени, жизни. Потому что он слышал голос, который сказал: «Помоги мне… отпусти меня».

Палабрас положил руку ей на плечо.

– Фальяндо связался со мной, потому что испугался. Очень умно с его стороны. Он рассказал мне все. Что ты прятал ее, мыл – и все остальное. Твой поступок достоин уважения, и все-таки, по-моему, ты чокнутый. Никогда не пойму, почему ты это делал, но, должно быть, у тебя имелись свои причины. Во всяком случае, ты ее не трахнул. Доктор проверял.

– Я ничего не обязан тебе объяснять.

– Ты мог бы хотя бы делать свое дело и не путаться у меня под ногами. Как ты не понимаешь? Я дал тебе шанс. Но ты сам все губишь.

– Эй!

Опять тот же голос. На сей раз его сопровождал сильный стук в дверь.

Палабрас подозвал к себе Чарлза.

– Я думал, ты позаботился о нем?

– Он должен был отключиться за секунду, – оправдывался Чарлз.

– Кто там у тебя? – спросил Эрхард, направляясь к двери.

– Эй! Эрхард?

Эрхард наконец узнал голос. Он ниже и более хриплый, как будто им несколько месяцев не пользовались. Но сомнений относительно того, кому принадлежит голос, у него не было.

– Рауль?! Рауль, какого дьявола?

– Эрхард!

Чарлз перегораживал дверь и возился с большим черным навесным замком, открывая его.

– Тихо! Я велел тебе сидеть тихо!

– Почему он там? – спросил Эрхард, непонимающе глядя на замок.

– Эрхард, выпусти меня! Скажи, пусть меня выпустят!

– Что за черт? Что здесь происходит?

– Не вмешивайся, – сердито бросил Палабрас, тыча своей тростью между Эрхардом и Чарлзом, не давая Эрхарду приблизиться к замку.

Эрхард прикрыл голову руками и бросился на Чарлза. От неожиданности здоровяк со всей силы ударился о дверь, срывая ее с петель. Эрхард и Чарлз кучей повалились на пол, и в свете, проникающем в мрачную, узкую каморку, Эрхард увидел Рауля – изменившегося Рауля в спортивном костюме, с бородой и длинными спутанными волосами. Он напомнил Эрхарду исхудавшего Саддама Хусейна в тот день, когда его извлекли из пещеры в Адваре. Со странным блеском в глазах и сумасшедшим выражением лица. Какое-то время Рауль смотрел на Эрхарда и Чарлза; потом отобрал у Чарлза костыль и пулей вылетел из комнаты, как будто только и ждал такого случая. Эрхард попробовал подняться, но на нем лежал здоровяк телохранитель, рычащий от боли. Гипс треснул; из-под него виднелась молочно-белая нога. Он что-то кричал, но Эрхард не понимал ни слова. Впервые он задумался, кто Чарлз по национальности – француз, фламандец? Кожа у него светлее, чем у большинства испанцев, волосы не такие курчавые. Встав на ноги, Эрхард услышал, как Палабрас зовет девушек-масаи на помощь.

– Я сейчас! – пропыхтел Чарлз.

Обернувшись, Эрхард увидел, что Палабрас лежит на полу; его губы и борода в крови. Он выглядел слабым и старым. Девушки-масаи надели на него очки, но они криво сидели на переносице. Они подали ему трость, которая, очевидно, отлетела в противоположный угол комнаты. У одной девушки губы тоже были разбиты в кровь. Чарлз засеменил к ним, как будто его тянули на невидимой веревке.

– Пусть себе бежит, Карлито, – с трудом произнес Палабрас. – Сегодня ни одна лодка не уйдет с острова, так что до завтрашнего утра он никуда не денется. Он хороший пловец, но он знает… что… в том состоянии, в каком он сейчас, далеко ему не уплыть.

Чарлз посмотрел на Палабраса и заковылял прочь из домика.

– Карлито, стой! – Не в силах кричать, Палабрас протянул руку. – Ну и работнички у меня… каждый делает что хочет. У него давно руки чешутся задать парню трепку. Последние несколько недель ему приходится обуздывать свои порывы, но у него руки чешутся всякий раз, как выпадает возможность.

– Какого дьявола? Рауль твой сын! Зачем ты посадил его под замок? Разве он выполнял не твои приказы?

– Молчи, глупец! Ты ничего не понимаешь. За всем стоит он… Ты правда не догадываешься? Я пытался защитить его, держать подальше. Я люблю своего сына, но этот тупица ни одно дело не в состоянии сделать как надо. Даже украсть у родного отца и то не может.

Эрхард пристально смотрел на Палабраса, пытаясь понять, правду тот говорит или снова выдумывает. Темные глаза Палабраса за слегка тонированными очками выглядели усталыми, воспаленными, как будто он несколько минут не моргал.

– На что ты намекаешь? Значит, «Морскую Гестию» угнал Рауль?

– Не он лично, но он за всем стоял. Он знал людей, которые могут провернуть такое дельце. Конечно, ему кое-кто помогал.

– Хуан Паскуаль?

– Что ты заладил – «Паскуаль, Паскуаль»… Я имею в виду крупную рыбу. Я бы назвал их закаленными стариками. «Три Папы», «Лос Трес Папас».

Одна из девушек подала Палабрасу стакан молока; он быстро и беззвучно выпил его.

– Я думал, один из «Трех Пап» – ты.

Палабрас отдал стакан девушке и попытался засмеяться, но сморщился от боли и дотронулся пальцами до разбитых губ.

– Да, хотел! Когда-то. А потом понял, что для меня они слишком мелки. Все, чем они занимаются, незаконно. Я предпочитаю смешивать, брать лучшее из обоих миров.

Он махнул рукой в сторону своих девушек; те закивали, как будто поняли, что он имеет в виду. Может быть, так и есть.

– Но если за всем стоят «Три Папы», при чем здесь Рауль?

– Рауль есть Рауль. Как-то в детстве он украл у меня бумажник и купил мне подарок – золотую машинку для обрезания кончиков сигар. Он всегда был таким; стремился любым способом произвести впечатление. Ты ему помогал, лишал его идиотские шутки злости. Благодаря тебе он иногда начинал думать. По какой-то причине ему нравилось все, что ты говорил и делал. Но его девушка… – Палабрас показал на инвалидное кресло, в котором сидела Беатрис – точнее, то, во что она превратилась. – С ней все стало еще хуже. Из-за нее он требовал все больше и больше. Хотел больше денег, больше власти, лучшую работу. Он ненавидел свою работу. Понимаешь, о чем я? Так что я давно был готов к чему-то такому. Я знал: рано или поздно что-нибудь случится. Я пытался чем-то занять его, чтобы он не наделал глупостей, но потом… в общем, что случилось, то случилось.

– Она не виновата. Она никогда ни о чем его не просила!

– Кьен сабе… Как знать… – Палабрас вскинул руку вверх. – Наверное, он слишком быстро вырос из коротких штанишек и резко поглупел.

Эрхард не знал, чему верить.

– Значит, Рауль сговорился с «Тремя Папами», чтобы угнать корабль?

– Маленький паршивец все для них сделал.

– Как ты догадался?

– Он начал плохо отзываться о тебе. Уверял, что именно ты тайно помогал «Трем Папам» избавиться от подлого перебежчика Федерико Молино.

– Почему он так говорил?

– Наверное, хотел, чтобы тебя положили в больницу. Он понимал: если это сделает он, я тебя вытащу, и все запутается. Так что он пытался убедить меня разобраться с тобой.

– Зачем? – Эрхард сел в кресло рядом с Беатрис.

– Вот и я тоже не понимал. Обещал последить за тобой, а сам начал следить за ним.

– И что?

– Мы поняли: что-то не так, когда Марио, племянник Чарлза, увидел, как Рауль едет к тебе домой, хотя ты в то время находился у него на квартире. Он столкнул какую-то девушку с крыши.

– Марио? Такой дохляк с лошадиными зубами?

Эрхард вспомнил молодого парня, который сидел напротив «Ла Мар Роха» в то утро, когда он наткнулся на Рауля.

– Сложением он пошел не в Чарлза, это точно.

– Значит, Чарлз, или этот Марио, пошли на квартиру к Раулю, избили Беатрис и выволокли оттуда Рауля?

– Не совсем. Мы ничего не знали о Беатрис, пока ты не позвонил в полицию. Мы следили за Раулем. Он со своим ненормальным приятелем ненадолго поднялся в квартиру, но вскоре оба ушли. Они были очень заняты; сразу помчались в порт. Очевидно, куда-то направлялись. Когда Рауль остался в машине один и разговаривал по мобильному телефону, Чарлз и Марио его схватили. Мы оттащили его на корабль и привезли сюда.

– С ним был Песке, Хуан Паскуаль, – сказал Эрхард в основном себе самому. – А как же снимок, сделанный в аэропорту? Мне говорили о нем в полиции, якобы кто-то видел, как Рауль садится в самолет… А как же списки пассажиров?

– Тут не обошлось без нашей помощи.

Эрхард старался уследить за ходом мысли собеседника, но все равно ничего не понимал. Рауль никуда не улетел. Он все время был здесь. Сомневаться не приходится. Убив Алину в Маханичо, он примчался к себе домой и в приступе злости или досады разбил голову Беатрис, хотя и знал, что ей в прошлом делали трепанацию… Надеясь, что этого достаточно, он запихнул ее в платяной шкаф.

– Ты обязан позаботиться о ней. – Эрхард показал на Беатрис. – Это твой долг как свекра. Что бы ни случилось. Положи ее в хорошую больницу. Добейся, чтобы за ней был хороший уход.

– Ты ничего не имеешь права у меня требовать, – заявил Палабрас, но в его голосе не было слышно убежденности.

– В некотором смысле имею.

Вернулся Чарлз; его левая нога торчала из гипса.

– Парень сбежал к «Ла Раске». Он нашел гребную шлюпку. Я слышал, как он орал на старого Хорхе, требуя весла.

– А моторка?

– Он ее не заметил.

– Так почему же ты его не остановил?

– Ты велел мне отпустить его.

– Нет, я не хочу, чтобы он убежал с острова!

– Мать твою, – выругался Чарлз. Повернулся и ушел.

Эрхард с трудом заставил себя встать из кресла и заковылял следом. Сзади до него доносились крики Палабраса, но темнота быстро поглотила их. Становилось поздно. Ночь была теплая; взошла луна, и вокруг уже не черно, а серо. Эрхард искал Чарлза по белому гипсу и его фонарику, луч которого бегал, как палец по клавишам пианино. Они не шли по тропинке, а срезали дорогу между скалами. Дважды Эрхард поскальзывался и падал – он был босой. И все же он постепенно догнал Чарлза. Каждый шаг на острых камнях отдавал болью, но он заставлял себя двигаться вперед.

Берег метрах в двухстах ниже; хотя океан относительно спокойный, поскольку с запада или юго-запада дул легчайший бриз, прибой казался сильным. У воды стояли еще несколько бунгало; из них доносились голоса. В темноте перекликались девушки-масаи – искали друг друга.

Чарлз подошел к бунгало, спросил у кого-то: «Куда он пошел?» – и махнул фонарем.

Если Рауль выбрался из бухточки, думал Эрхард, скорее всего, он направляется на юго-запад. Но течение вынесет его в открытый океан восточнее Лобоса. В открытом море трудно грести против ветра. Уйдет много времени и сил на то, чтобы обойти узкий полуостров. Рауль, наверное, злится, и злость придает ему сил. Первое время он будет грести как сумасшедший.

Вместо того чтобы спуститься дальше, к бунгало, Эрхард повернул на север и ускорил шаг. Луна скрылась, и остров погрузился во тьму, поэтому он полагался на свое чутье и неуверенно ставил ноги, надеясь, что они найдут точки опоры на мягкой земле. Рокот прибоя подсказывал, где вода; с тихим шорохом со склона осыпались камешки слева от него. Судя по всему, он шел по скальному основанию.

Вот и перешеек. Теперь вода по обе стороны от него, а все камни кажутся черными. Он осторожно двигался к краю перешейка и смотрел на ту сторону бухты. Судя по звукам, Чарлз спустил на воду моторную лодку. Двигатель пыхтел, но не желал заводиться; Чарлз ругался. Наконец двигатель ожил. Лодка пошла по ветру, на юг. Чарлз светил себе фонарем. Эрхард понимал, что Чарлз ищет Рауля не там, где нужно. Ругательства, которые он слышал, доносились откуда-то впереди. Оставалось не больше пяти метров перешейка. Дальше он сливался с широким, черным Атлантическим океаном, и больше земли отсюда и до Африки нет. Эрхард продолжал осторожно брести вперед, стараясь не упасть. Помимо рокота мотора, он слышал странный глухой стук. Как будто деревянные башмаки стучат по ведру, плавник бился о пирс или человек, который не умеет грести, без толку молотит веслами по воде. Рауль Палабрас пытался увести лодку от рифов; он беспорядочно махал веслами. Греб то вперед, то назад. Моторная лодка ушла далеко вперед. Но движения Рауля делались все более отчаянными. Эрхард вглядывался в темноту, думая, на какие обломки скал можно наступить, чтобы быстро добраться до шлюпки, но в этот миг Рауль сделал мощный рывок, и шлюпка проплыла четыре-пять метров по течению. В слабом мерцании луны Эрхард смотрел, как Рауль вкладывает в греблю все силы. Шлюпка медленно отошла от рифов и слилась с темной водой.

Эрхард думал, не позвать ли Чарлза. Но мотора он больше не слышал. В самом лучшем случае его услышат обитатели хижин. Но поскольку Чарлз далеко, скорее всего, пройдет слишком много времени, прежде чем кто-нибудь из обитателей бунгало выведет лодку и догонит Чарлза.

Эрхард спрыгнул с камней и почувствовал на ступнях холодную воду. Он сел на корточки и затем бросился вперед. Одежда его быстро намокла и отяжелела. Вначале он плыл вдоль неровного берега, но берег скоро исчез, и он повернул к тому месту, где в последний раз видел шлюпку. Волны, которые сверху казались мелкой рябью, здесь были огромные, как горы. Они обрушивались на него всей тяжестью. Эрхард старался заранее набрать в легкие воздух и задерживать дыхание, чтобы не наглотаться воды. Хотя он не самый лучший пловец на свете, зато всегда славился силой и выносливостью. Правда, последние пять дней повлияли на него самым плачевным образом. Пока он чувствовал в себе силы, но, как только он окажется в открытом море, на него навалятся усталость и страх заплыть слишком далеко в темноте. Только бы увидеть шлюпку! Тогда все станет проще. Но он ничего не видел.

Хотя ему больше не во что было верить, хотя у него нет причин находиться в воде, он упорно гнался за Раулем. Машинально работал руками и заставлял себя двигаться вперед. В отдалении от Лобоса вода показалась холоднее, а волны – выше и солонее. Может, окликнуть Рауля, сослаться на их дружбу и попробовать забраться в его шлюпку? Но он почти не сомневался: услышав его крики, Рауль лишь начнет быстрее грести. Он ничего не выиграет, вытащив Эрхарда из воды. И даже если когда-то их связывало не просто желание мальчишки найти замену отцу, теперь их дружбе конец.

Что-то тяжелое пролетело рядом с его головой и плюхнулось в воду. Эрхард поднял руку; ему в последний миг удалось уклониться от удара. Он ощупал отломавшуюся уключину и кусок весла; древесина размокла в воде. И все же весло плыло, и Эрхард схватился за него, чтобы немного отдохнуть, восстановить силы. Теперь он понимал, что Рауль не может уйти далеко. Эрхарда несло течением. Он надеялся, что, держась за весло, быстрее подберется к шлюпке. Он старался активнее работать ногами. Вода освежала, и усталость на время отступила.

Шлюпка была уже близко; он слышал глухие удары. Когда его подняло на гребень волны, он увидел шлюпку, которая то исчезала, то появлялась снова. Она метрах в десяти от него. Рауль явно потерял ориентацию в пространстве или просто не умеет управлять шлюпкой. Он развернул ее носом к Фуэртевентуре. Он сидел боком к Эрхарду, который подплывает все ближе и ближе. Вскоре Эрхард услышал, как Рауль ругается и разговаривает сам с собой, гребя одним веслом, то справа, то слева.

Очередная волна поднесла Эрхарда почти к самой шлюпке. Он еще не знал, что будет делать, когда доберется до нее, но он так близко, что невольно сделал первое, что пришло ему в голову. Он всей тяжестью навалился на кусок весла. Вода вытолкнула его назад. Он надавил еще сильнее и отпустил, толкая весло вперед и выше, рукояткой наружу. Времени целиться Раулю в голову не было. Есть лишь интуитивное движение и его воля, желание, чтобы все осуществилось.

Весло с глухим стуком стукнулось о лодку, перелетело через борт и что-то ударило. Эрхард услышал вой Рауля. Тот вскочил на ноги и попытался вторым веслом достать Эрхарда. Чтобы остаться на плаву, Эрхарду пришлось плыть по-собачьи. Но Рауль нагнулся, схватил обломок весла со дна шлюпки. Когда он увидел Эрхарда, выражение его лица изменилось. Вместо злости на нем проступила ненависть.

– Чего ты хочешь, мать твою?

Он ударил по воде веслом; попал Эрхарду по руке. Острая боль отдала тому в голову. Но от усталости он был не способен даже реагировать на боль. Рауль снова замахнулся, и Эрхард машинально уклонился от удара. Он пытался крикнуть, но голоса не было. Вода не слишком теплая, а он пробыл в ней довольно долго. Он хотел крикнуть: «Тебе некуда идти!»

Рауль шатался, но продолжал замахиваться на Эрхарда.

– Уплывай, старик! Скоро ты устанешь и утонешь. Или умрешь от переохлаждения.

То ли слова Рауля так подействовали на Эрхарда, то ли он действительно сильно устал и замерз, суставы у него словно окаменели. При мысли о том, что придется плыть назад, к земле, он ощутил почти физическую боль. Ноги сводило судорогой. Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз плавал. Когда-то… десять лет назад… он был неплохим пловцом. Десять лет! Если он хочет выжить, надо попасть в шлюпку до того, как наступит переохлаждение.

Рауль стоял в раскачивающейся шлюпке и наблюдал за Эрхардом. Потом снова замахнулся веслом; глаза его сверкали злобой. Но удар пришелся на одну из уключин, металл не выдержал. Обломок весла упал в воду. Теперь он не мог грести. Рауль наклонился вперед, пытаясь выловить из воды весло, но оно быстро шло на дно. Рауль наклонился еще сильнее, и шлюпка зачерпнула бортом воду.

Эрхард не сразу понял: вот он, его шанс. Он поплыл вокруг шлюпки. Пока Рауль, опустившись на колени, высматривал в воде весло, Эрхард навалился на борт. Шлюпка накренилась, Рауль ничком упал на дно за миг до того, как шлюпка выпрямилась. Эрхард едва не попросил у него прощения, а потом заметил, что удар был сильный и чистый. Рауль лежал без движения. Все было тихо.

Он подплыл к носу, обхватил его руками. Подтянулся и тяжело перевалился в шлюпку. При падении ударился боком о банку. Он был совершенно измучен, но теплый ветерок быстро высушил руки и ноги и подбодрил его.

Достав из брючного кармана пластиковую удавку, он надел ее на лодыжку Раулю и обмотал вокруг обломка уключины. Затянул потуже. Подполз к Раулю. Тот лежал, распростершись, на дне и не двигался. Он приподнял Раулю голову, чтобы видеть его лицо, и ударил его затылком о борт.

Рауль открыл глаза.

Эрхард хотел видеть его глаза, когда бил его по голове.

Голос Рауля показался ему незнакомым, чужим.

– Мне очень жаль. Я люблю ее. Я не хотел. Я не хотел.

Эрхард его отпустил.

– Заткнись, глупый мальчишка!

– Все, что у меня было, принадлежало ему. Я хотел что-то свое.

– Ты ненормальный. Тебя надо лечить!

– Если ты про шлюху, то…

– Про всех. Про мальчика. Про Беатрис. Про Алину. Про всех.

– Ты сам говорил, что нельзя спастись бесплатно!

– Но не так, паршивец!

Эрхард схватил его за горло. Он испытывал потребность встряхнуть Рауля… и вытрясти из него жизнь. Только бы сил хватило!

Но Рауль внезапно навалился на Эрхарда и оказался сверху; ему как-то удалось встать на ноги, хотя лодыжка по-прежнему была примотана к уключине.

Неожиданно Эрхард подумал о разнице в их весовой категории. Хотя Рауль несколько недель просидел взаперти, он по-прежнему на тридцать пять лет моложе. Рауль и сейчас может прикончить его одним ударом. Губы у него беззвучно шевелились, как будто он молился. Потом он снова замахнулся. Эрхард увидел в руке у Рауля камень – должно быть, он нашарил его на дне шлюпки.

Эрхард отполз подальше.

Рауль балансировал на одной ноге. Когда шлюпка накренилась, он вынужден был поставить на дно и вторую ногу, чтобы сохранить равновесие, но споткнулся, поскольку нога была привязана к уключине; он потянулся рукой вперед, пытаясь за что-нибудь ухватиться, но хвататься не за что. Рауль вместе с уключиной упал в воду. Шлюпка немного накренилась, но быстро выровнялась.

Прошло несколько мгновений, прежде чем Рауль всплыл на некотором расстоянии от шлюпки. Он хватал ртом воздух и кашлял. Потянулся к шлюпке, но она была слишком далеко. Отплевываясь, он пытался что-то сказать. Похоже, «Подожди».

И тут над Корралехо вспыхнул салют.

Наступила кульминация праздника, когда лодка со статуей Богоматери Кармельской вышла в море, окруженная маленькими свечками и цветами. Весь город пел, а в небе взрывались фейерверки. Салют был больше и красивее, чем в канун Нового года. Правда, вспышек Эрхард почти не видел, зато слышал залпы.

«Не могу», – похоже, сказал Рауль, но в рот ему попала вода. Он размахивал руками, как будто что-то кусало его снизу. Охваченный паникой и страхом, он заметался, стал беспорядочно бить руками по воде. Эрхард хотел сказать, что паника в воде ни к чему хорошему не приведет, но молчал. Смотрел сверху вниз на того, кого считал своим другом. Лица Рауля почти не видно было во мраке. С каждым новым залпом он все глубже уходил под воду.

Рауль работал только одной рукой. Вторая под водой – очевидно, он пытался освободиться от тяжелой уключины. Он не понимал, что так лишь отплывает дальше от шлюпки и напрасно тратит силы. Он дергался, извивался, хватал ртом воздух и глотал воду.

Наконец, Эрхард протянул руку, наклонившись как можно дальше. Он гадал, удастся ли ему подвести шлюпку ближе к Раулю и встать так, чтобы вытащить его из воды, но весел не было и обе уключины в воде, так что от него теперь мало что зависело. Так как грести руками было невозможно, он просто потянулся вперед. И хотя он был довольно далеко от Рауля, тот заметил его жест. Он смотрел на Эрхарда солено-белыми глазами, его лицо как будто постепенно растворялось в воде.

– Не хочу, – произнес Рауль. Он уже под водой. Эрхард посмотрел на свою руку и убрал ее. Четырехпалую руку – более узкую. Почти человеческую руку.

Рауль тихо пошел ко дну.

Эрхард был настолько потрясен, что даже кричать не мог. Боль предательства, потери, ненависть и любовь обрушились на него с такой силой, что он зарыдал, как человек, который потерял все.

Потом вокруг него была только вода. И еще грохот салюта. Залпы вскоре утихли.