Во вторник он выехал на смену очень рано и вернулся домой поздно вечером. Он был совершенно без сил. Устал, задергался. Ему удалось сделать перерыв всего два раза за день. Каждый раз он приезжал домой, доливал дизель в генератор, осматривал Беатрис и перекусывал на ходу. За день он понял, что заработать быстро 1200 евро почти невозможно, ведь половину заработков он отдает компании «Такси Вентура». После очень напряженного дня он заработал всего 128 евро. На то, чтобы заработать на генератор, уйдет не одна неделя… Проклятый генератор!

Встав на ящик в чулане, он увидел, что прозрачная маска у нее на губах запотела. Беатрис больше ничего не говорила. От нее плохо пахло, но он боялся лишний раз прикасаться к ней, переворачивать ее. Не в силах раздеться от усталости, он заснул на диване в неудобной позе, ничего не чувствуя.

Во сне он ехал на машине вдоль глубокого рва, разделяющего действительность и деревушку, которая купается в солнечном свете; в той деревушке много ресторанов, куда идут посетители. Он слышал шаги за домом и понимал, что это сон, когда увидел тело молодой женщины, испачканное с ног до головы пригоревшим маслом со сковороды; и все-таки он не мог поверить, что все, что он видит, – лишь игра его воображения. Его ударило током.

У него затекли ноги; его пронзило острой болью, как будто кто-то разогрел его вены до девяноста градусов по Цельсию. Прежде чем он успел понять, что означает его сон, с трудом проснулся, встал и поспешил наружу. Ветер усилился; он бил в борт машины.

На улицах в центре было тихо. Несколько часов он стоял в очереди на стоянке такси на Главной улице.

Все не важно. Все бесполезно. И, по правде говоря, у него не было сил даже на разговоры. Около десяти часов какой-то человек попросил отвезти его семью в Пуэрто. Он отчаянно торговался, сбивая цену, и Эрхард принял его предложение, но все впустую. Пассажир долго ссорился с женой; в конце концов они ушли в кафе, прихватив с собой дочь. Эрхард пробовал читать Конан Дойла, но ничего не получилось.

В полдень он включил поворотник и покинул очередь на стоянке. Направился в кафе Мисы.

Там никого не было. Обычно в кафе полно студентов, молодых туристов, которые приехали к Мисе, руководствуясь указаниями путеводителя Lonely Planet, где перечислены пять местных кафе с самыми живописными видами. Когда он вошел, в зале играла музыка; Миса очищала кофеварку. Она удивлена – странно видеть его в такое время дня. Эрхард улыбнулся: даже молодежи нелегко менять привычки. Поэтому он предпочел выпить кофе в кафе, а не в машине, как обычно. Запустив большую кофеварку и тихонько мурлыча себе под нос в такт музыке, Миса время от времени косилась на него. Потом спросила, как дела с работой.

– Нормально, – ответил он.

Эрхард смотрел на море. Ничего не изменилось. На небе ни облачка. Волны гипнотизировали: они набегали на берег и разбивались, доходя до колена; вздымались выше и били в скалы, но потом растворялись в утесах. Небо ясное. Невидимые ветра унесли все облака. Все голубое. Все белое. То же самое было в прошлом году. И в позапрошлом. На самом деле все не так поэтично, как кажется.

Зазвонил телефон. Миса положила тряпку и ушла в кухню. Не переставая разговаривать, она повернулась к компьютеру, что-то набрала на клавиатуре. Должно быть, кто-то бронировал столик.

– Ждем вас с нетерпением, – сказала Миса, снова кликая по клавишам. Ей лет сорок пять; похоже, она с компьютером на «ты».

Эрхард осмотрел пляж, дорогу и встал.

– Сколько времени я к вам хожу – лет пять?

– Скорее десять, – засмеялась Миса.

– И до сегодняшнего дня вы ни разу не спрашивали меня ни о чем, кроме работы.

– Да. Ваша личная жизнь меня не касается.

– Вы хорошая, – заключил Эрхард.

– Спасибо, сеньор Йоргенсен. – Она собрала вымытую кофеварку и стала варить кофе. – Стараемся.

Эрхард смотрел на компьютер. Наверное, на то, чтобы найти нужное фото, Мисе понадобится минут десять, не больше. Если же за дело возьмется он сам, у него уйдет на то же самое несколько часов, если не дней. Нет смысла утруждать дочь Петры; она ведь специалист по компьютерам. Скорее всего, она просто посмеется над ним и решит, что он еще старомоднее, чем кажется. А попросить Мису ему нетрудно; они знакомы уже много лет; наверное, Эрхард может считать ее своим другом. Пусть даже они в основном говорят о погоде, о кофе, о футболе и рыбаках.

На лице Мисы появилось озабоченное выражение.

– Что случилось?

– Я пытаюсь найти одну фотографию.

Она огляделась, словно думает, что он потерял фотографию где-то здесь, в кафе.

– Нет, здесь я ничего такого не находила, если вы на это намекаете.

Он смотрел на нее:

– Я ее найду.

Она засмеялась. Ее муж кажется довольно жестким человеком, а у нее с чувством юмора все в порядке.

– Вы сегодня работаете?

Эрхард кивнул.

Он поехал на кладбище в Альто-Бланко. Привез букет белых роз. Розы стоили семнадцать евро – их привезли с материка. Он припарковался на кладбищенской стоянке и поднялся по длинной лестнице, хотя у него было такое чувство, как будто он спускается вниз. На вершине холма широкая белая площадка; оттуда открывается сногсшибательный вид. В этом месте долго оседала пыль доисторического вулкана, поэтому здесь все белое, как будто присыпано мукой, – отсюда до самого моря. В центре площадки стоит маленькая церковь, сложенная из черного сланца. Прочная и притягательная церковь построена для местной элиты. Богачам очень импонируют контраст черного и белого, а также замечательный вид, способный превратить обычную свадебную фотографию в рекламу духов. Рядом вымостили даже небольшой, примерно в десять квадратных метров, участок для штативов. Там обычно курят папарацци, дожидаясь, пока из церкви выйдут молодожены и их друзья-знаменитости.

Внутри Эрхард никогда не был. Он остановился у широкой двери, вгляделся внутрь, но там было темно. Он вошел, услышав внутри голоса. Он приехал рано.

Внутри восьмиугольной в плане церкви скромная, почти аскетичная обстановка. Десять простых деревянных скамеек, стоящих посередине, обращены к гранитному столу. Над столом вырезано простое окошко в форме креста; через него в зал проникают солнечные лучи.

С левой стороны толпились мальчики-певчие; они помогали друг другу надеть черные ризы, которые резко контрастировали с уродливыми желтыми кроссовками. Священник беседовал с человеком в черном костюме; когда Эрхард вошел, тот человек вышел в боковую дверь. В первом ряду сидела девушка, владелица бутика, в котором работала Беатрис. Она в самом лучшем своем костюме «на выход»; на ней шляпка с вуалью, темные очки. Такой наряд подходит даже для вдовы рок-звезды. К ней подсели другие девушки – наверное, подруги хозяйки бутика. Эрхард никого из них не знал. Они чинно поздоровались, притихшие, несколько придавленные происходящим. К тому же хор как раз начал петь. Все девушки были одеты очень скромно; правда, на одной довольно короткая юбка, которую она все время одергивала. На столе, на алтаре, стояла яйцевидная урна. Обычно панихиду проводят до кремации и с открытым гробом, но сейчас решили изменить традиции. После того как Эрхард заметил урну, она стала как будто разрастаться и вскоре заняла все пространство.

Алина…

На самом деле там, конечно, она, ее останки. Он совершенно не думал о ней после того, как подменил ею Беатрис. Сидя в церкви, он вспоминал вечер, когда встретил ее в ночном клубе, и ночь, когда она очутилась в постели с солистом группы. Как она лежала, бесстыдно раздвинув ноги, и разговаривала с Эрхардом, как со старым дураком. Она показалась ему одновременно совершенно равнодушной, тупой и похотливой. Тогда он лишь представлял, что будет, если он подчинит ее своей воле, – хотя все в нем восставало против такого, внутренний голос кричал, что Алина – самая настоящая гарпия, от которой лучше держаться подальше. Нахалка – вот самое подходящее для нее слово.

Теперь она умерла. Только ему одному известно, чей пепел ссыпали в урну. И хотя он не повинен в ее смерти, она перед тем, как умереть, находилась на его попечении. Кроме того, воспользовавшись смертью Алины, Эрхард скрыл, что Беатрис жива. Конечно, если бы все знали, что провожают в последний путь не Беатрис, а Алину, здесь собралась бы совершенно другая публика. Может быть, на панихиду пришли бы девицы из Гисгея, а может, церковь была бы пуста. Вряд ли Алину хоронили бы по высшему разряду, как сейчас. Скорее всего, ее бы даже не кремировали, а просто бросили в могилу, вырытую экскаватором, – совсем как того мальчика. Потому что Алину никто не знал. Потому что никто не оплатил бы похороны шлюхи. Так что Алина в некотором смысле получила представление о жизни в первом классе, о которой она всегда мечтала. У Эрхарда, который сидел в последнем ряду, закружилась голова. Ритмично звонили колокола.

Какого черта она полезла на крышу? Что на нее нашло, зачем она туда забралась? Если ей так отчаянно хотелось сбежать, почему она не подкараулила Эрхарда и не набросилась на него, как поступила накануне? Перед тем как он поехал к ней домой за зарядником, Алина злилась. И все же до того они искали фото довольно мирно; и потом, она сама просила привезти ей зарядник. С чего вдруг она решила прыгнуть с крыши?

Едва утих колокольный звон, как дверь распахнулась настежь и вошли Эммануэль Палабрас и большая группа сопровождающих его людей. Они заняли скамьи с левой стороны. Все в черном, кроме Палабраса – он был похож на попугая в зелено-синем костюме и белой фетровой шляпе с небольшими полями. Впервые Эрхард увидел Эммануэля за пределами его владений; в городе наверняка поползут слухи о том, что Палабрас явился не один. С ним мужчины, в том числе его телохранители и даже садовник Абрил, и девушки-масаи. Похоже, слуги играют роль буфера между Палабрасом и внешним миром. Все переговоры велись через них.

Священник стоял спиной к собравшимся; когда он повернулся к скамьям, его, как будто, удивило такое многолюдье. Перед тем как начать, он поднял руки в дружеском приветствии. Вдруг Эрхарду очень захотелось услышать важные, многозначительные, выразительные слова о жизни и смерти, о слабости человека, о вечном поиске смысла и знакомых лиц, о тоске по родственной душе и нежным, любящим рукам, о маленьком ребенке, которому нужно только одно: чтобы его любили. О ребенке, который хочет, чтобы его целовали материнские губы. О горячих, трепещущих руках и ногах, которые жаждут обнимать и ласкать… О долгих часах, когда ждешь, ждешь и ждешь этого, как умираешь и умираешь. Священник же процитировал Библию; его проповедь – о золотом тельце. Эрхард помнил рисунок в детской книжке с потертым переплетом, которая была у него когда-то. Священник говорит об «Ангеле, который пойдет перед тобой»; он просит вести Беатрис Аурелию Колини. Запел хор. Эрхард перевел взгляд с креста над яйцевидной урной на серый пол; он не поднимал глаз до тех пор, пока снова не начали звонить колокола и священник не направился к открытой двери. За ним шел человек в костюме – церковный служка. Он держал урну руками в белых перчатках. За ними последовали все собравшиеся. Сначала Палабрас и его свита, затем хозяйка бутика и ее подруги и, наконец, Эрхард. У выхода стоял полицейский, Хассиб; он в форме. Хассиб пристально посмотрел Эрхарду в лицо – по крайней мере, Эрхарду так показалось. Он поприветствовал Хассиба кивком и вышел из церкви на свет. Священник и церковный служка направились по извилистой тропинке, которая спускается от церкви по склону холма. Наконец все оказались на террасе, уставленной вазами с букетами свежесрезанных красных цветов. Процессия остановилась рядом с асфальтово-серой стеной с металлическими дверцами; на каждой сделана надпись белыми буквами. Мавзолей… Здесь, на острове, он считается самым дорогим местом упокоения; многие мечтают окончить свои дни именно здесь. Но, несмотря на горшки с лилиями и розами, несмотря на именные таблички с силуэтами покойных и ангелочками, Эрхард по-прежнему считал, что мавзолей напоминает ряд обычных почтовых ящиков. Яйцевидную урну поставили в один из таких ящиков; перед тем как рабочие завинтили крышку, священник произнес несколько слов на латыни и благословил прихожан. За благословением последовало недолгое молчание; слышался только шум моря – дыхание волн. Эрхарду показалось, что наступила кульминация всей церемонии. Ему было больно при мысли о бесспорности существования; он думал о скоротечности человеческой жизни по сравнению с морем, которое грохочет и шумит. Жизнь – спектакль, который можно сыграть лишь однажды.

Все направились назад, к машинам.

Меньше всего ему сейчас хотелось думать о том, что человек смертен. Или встретиться взглядом с полицейским. Эрхард ускорил шаг; у него болели колени. Обогнав девушек из бутика, он направился на парковку. Но, когда он уже собрался сесть в свою машину, его догнал кто-то из свиты Палабраса. Сеньор Палабрас хотел бы с ним поговорить. Слуга Эммануэля просит «сеньора Эрхарда» пройти с ним. Он показал на гигантский «мерседес», стоящий посреди парковки. Эрхард последовал за слугой Палабраса, послушно сел на заднее сиденье и несколько минут ждал. Салон был обит бежевой кожей; здесь можно свободно вытянуть ноги, и они не заденут спинку переднего сиденья. Потом в машину влезли Эммануэль Палабрас и две тощие девушки-масаи. На переднее пассажирское сиденье сел Чарлз, один из телохранителей. Его правая нога была упакована в гипс.

– Печальный день, – заметил Эммануэль Палабрас.

– Да, – согласился Эрхард.

– К сожалению, не могу сказать, что я ее хорошо знал. Сын ею не хвастал.

Этого Эрхард не понимал. Насколько он помнил, Рауль гордился Беатрис. Может быть, все дело в том, что Рауль не стремился общаться с отцом? Он молчал.

– По-моему, она ему надоела, – продолжал Палабрас.

– Мы только что ее похоронили, – напомнил Эрхард. – Неужели нельзя кое о чем промолчать?

Эммануэль Палабрас ухмыльнулся:

– Думаете, время что-нибудь изменит?

– Если даже у вас имеется своя точка зрения на их жизнь, сегодня, по-моему, не лучший день для того, чтобы ее высказывать. Имейте почтение к мертвым.

– Почтение у меня есть. А вот обмана я не терплю. Обман никому не приносит счастья.

– На что вы намекаете?

– Не обижайтесь, Настройщик. В конце концов, похороны оплатил я. И я не собираюсь ни в чем обвинять эту девушку. Я просто пытаюсь понять моего дурачка-сына. Почему он так себя повел?

– Значит, вы слышали, что он уехал за границу?

– Да, мои друзья-полицейские разговорчивы.

«Мои друзья»… Слышать такие слова из уст человека вроде Палабраса не слишком приятно.

– И вы, наверное, считаете, что он убил ее? Как ваши друзья-полицейские…

– По-моему, сейчас они уже так не считают. В том числе и благодаря вам.

Для Эрхарда это была новость.

– Вот и хорошо, – просто сказал он, стараясь не выдавать удивления.

– Я доходчиво объяснил им, что никто в нашей семье не способен даже вытащить соску изо рта у младенца. Мы просто невинные агнцы…

Палабрас, мягко говоря, преуменьшал. Насколько известно Эрхарду, и Эммануэль, и Рауль избили больше людей, чем состоит в целой футбольной команде.

– Все в руках Божиих, – заметил Эрхард, чувствуя, что Палабрас смотрит на него.

– Поменьше болтайте об этом. Как у вас дела?

В голове у Эрхарда во всю мощь ревела сирена. Эммануэль Палабрас никогда не задавал ему такого вопроса.

– Несмотря на сегодняшние похороны, исчезновение близкого друга и резкое сокращение турпотока и фортепиано на острове, я бы сказал, что вполне сносно.

– Турпотока? Что вам за дело до туристов?

– Это азы макроэкономики. Когда туристы едут не к нам, а в другое место, местная экономика терпит крах, а на такси ездит все меньше народу.

– Настройщик, вы не перестаете меня удивлять. Мне нравится широта вашего кругозора. Мой сын не был настолько силен в практических делах, но он неплохо разбирался в людях. И хотя, так сказать, открыл вас я, именно он разглядел в вас потенциал.

Сирена завыла еще громче. Комплименты не бывают бесплатными, если их раздает Палабрас. Сейчас неминуемо последует предложение.

– Я живу здесь давно, – сказал Эрхард. – Задолго до того, как вы, по вашим словам, меня «открыли».

– Вы появились внезапно. Как морской бог из воды.

Последние слова прозвучали так глупо, что Эрхард засмеялся. Рассмеялись и Палабрас, и девушки-масаи, хотя они, скорее всего, не понимают ни слова. Их лица были непроницаемы.

Эрхард потянулся к ручке дверцы, собираясь открыть ее.

– Эй! – Эммануэль поднял руку. – Вы что, уходите?

– Разве мы с вами не закончили?

– Когда мы снова увидимся?

– В первый четверг месяца. Как всегда.

– Нам следует видеться чаще.

– Зачем? – Эрхард улыбнулся, но задал вопрос всерьез.

– Если подумать, у нас с вами много общего.

– Возраст и слабость к дорогим роялям – возможно, единственное, что нас объединяет.

– Совсем наоборот. Мы с вами из одного теста.

Эрхарду так не казалось.

– Чего вы хотите?

– Я хочу нанять вас.

– Для чего?

– Вы умны. Уверен, мы что-нибудь придумаем.

– У меня уже есть работа. Даже две работы. – «И даже три, – подумал он, – если учесть уход за Беатрис». Но вслух он этого не произнес.

– Но ведь лишние деньги вам не помешают?

– Спасибо, мне хватает.

– У вас будут и другие преимущества.

Эрхард пытливо посмотрел на Палабраса. Он не совсем понимал, что тот имеет в виду под «другими преимуществами».

– Мне хватает, – повторил он.

– Предложение остается в силе, – сказал Палабрас.

Эрхард вышел, и машина унеслась прочь. На парковке никого не осталось, кроме Эрхарда. Ветер поднимал тучи белой пыли.