42
Скоро четверо суток в предвариловке.
Через два часа судебное заседание. Будут обсуждать, есть ли основания содержать его под стражей. Наденут наручники и повезут в суд. Кореши рассказывали, как все это происходит. Никола в этом смысле девственник. Заведение для трудных подростков в Спиллерсбуде – детский сад с надувными шариками.
Его все время знобило, мучил понос. Рука на месте укуса полицейского волка по-прежнему болела, иной раз очень сильно. Он даже подумывал о самоубийстве. Если бы у него был брючный ремень… но брючного ремня у него не было. Отобрали.
Еще раз приходил Симон Мюррей. Выглядел, как Мэтью Макконахи, – жесткие складки у насмешливого рта, пронзительный взгляд.
– Ты ведь понимаешь, что тебя не отпустят?
«Я не выдержу несколько недель в клетке», – даже не подумал, а ясно понял Никола.
– Думаю, тебе будет нелегко несколько месяцев в изоляции.
Одна надежда: если уж я держусь, Хамон не дрогнет. Хамон всегда был покруче.
– А ты знаешь, Хамон уже колется, – Симон смотрел на него, не меняя ни интонации, ни выражения лица. – Сказал, что деньги нужны были тебе…
Николу опять начал бить озноб. Ему очень хотелось бы встретиться хоть с кем-то, кому есть до него дело. С мамой, дедом, Тедди. С кем-нибудь.
Он вспомнил рассказ Хамона про Ашура – парня, который отказался идти на похороны отца в наручниках.
Он прокашлялся.
– Симон, мне, может, и несладко приходится. Но стукача ты из меня не сделаешь. Так что иди отсюда и больше не приходи…
Он лежал, свернувшись калачиком на матрасе, и думал.
Месяц на свободе – все, чего он добился. Лузер. Еще какой лузер. Ему не место в большой игре. Не потянет.
Голова лопалась от мыслей, но ни одну он не мог додумать. Попытался заснуть. Куда там! Знобит, и в то же время весь мокрый от пота. Мочевой пузырь бунтует: часу не проходит, а он уже сует в решетку белый флажок.
Неужели Хамон и вправду что-то им рассказал?
Камера Хамона в другом коридоре, но он где-то здесь, близко. Если ему еще не предъявили обвинение, не продлили срок задержания и не перевели в другое здание.
Никола никак не мог сосредоточиться. Никак не мог сообразить, что же говорить на суде. Лузер. Фрик с СДВГ.
А может быть, все же попросить надзирателя вызвать к нему следователя Симона Мюррея?
Приходила Эмили. Похоже, она его узнала. Темно-русые волосы, лучистые, очень красивые глаза. Черные брюки и пиджак.
Она сразу взяла быка за рога. Никакой душеспасительной трепотни.
– Что тебе сказали?
– Допросили. Очень коротко. Сказали, что я взорвал сейф в супермаркете.
– А ты что сказал?
– Отрицал, ясное дело. Ничего я не взрывал. Должен был встретиться с Тедди, вы его знаете. Шел к нему, а тут, откуда ни возьмись, на меня бросилась полицейская псина и перемолола мне руку. Посмотрите, – он поднял перевязанную руку. – Я никакого отношения к краже не имею.
– А почему они тебя подозревают?
– Неправильное место, неправильное время. Случайно оказался поблизости. В лесу… типа заблудился немного.
В те минуты, что она с ним беседовала, все стало казаться не в таком уж мрачном свете. Рассказала, как проходит судебное заседание, что может за этим последовать.
В ней было что-то… уверенность, сила. Никола немного воспрянул духом.
В дверь камеры постучали, и сразу послышался звук поворачиваемого ключа.
Надзиратели. Надели наручники и повели по коридору.
Он попытался улыбнуться.
– А в какой камере Хамон?
– Ты же знаешь, мы не имеем права об этом говорить.
Посадили в машину: зарешеченный «Вольво В70».
За окном, как назло, роскошный летний день. Надзиратели на переднем сиденье переговаривались, строили планы на отпуск. Никола вспомнил день, когда он впервые курил траву: в рощице за школой. Нежно-зеленая листва на деревьях… чувство, будто в этом мире ничего плохого случиться не может. Никто не обделен шансом начать новую жизнь.
Судья выглядел очень недовольным. Серый костюм, серые волосы, серое лицо.
Обвинитель: тонкий свитерок под горло, джинсы и вельветовый пиджак. Невероятно: он собирается на неопределенное время затолкать в тюрьму человека – мог хотя бы галстук надеть.
Эмили неторопливо проследовала к своему месту.
Открылась другая дверь за плексигласовой перегородкой, и впустили публику. Из-за бликов трудно различить лица, но Никола, прищурившись, увидел Линду. И Тедди.
Дверь за перегородкой открылась опять. Вошел еще один человек.
О, дьявол! Хамон…
И что это значит? А вот что: гадюка Мюррей все врал. Хамон не сидит ни в какой камере. Хамон свободен, как бабочка. Его не взяли. Значит, Симон просто-напросто его шантажировал. Хотел сломать. Но сука-Мюррей не учел, что Хамон не побоится прийти на суд.
– Я предлагал провести заседание за закрытыми дверями, – сказал прокурор.
Эмили открыла большой блокнот и начала листать. Вообще-то ничего удивительного в предложении прокурора не было: еще один неизвестный преступник пока на свободе.
– Не помню такое предложение, – сказала она.
– Значит, проведем за закрытыми, – неожиданно бодрым и звучным голосом сказал серый человек в судейском кресле. – Попрошу публику выйти.
Никола повернул голову. Хамон широко улыбнулся и поднял большой палец.
На следующий день.
Ясное дело – оставили в заключении.
Камера: в пять раз лучше, чем в предвариловке. Кровать, маленький письменный стол. Шаткий стульчик. Туалет. Но самое главное – телевизор! С другой стороны, все это означает только одно: он застрял надолго. Если, конечно, Эмили не умеет колдовать.
Его камера довольно высоко в здании. Наверное, на восьмом или девятом этаже. Через решетку в окне видна платформа электрички в Флемингсберге, школа, развеселой окраски многоэтажные дома-муравейники, построенные в годы экономического бума, когда катастрофически не хватало рабочей силы. Так называемый «миллионный проект» – миллион квартир для трудящихся.
А он, Никола, – внук «миллионного проекта». Смотрит в зомбоящик дни напролет. Мандраж меньше, чем в предвариловке, но и этого хватает. Что у них на него есть? Что бы сказал Исак? Что замышляет Мюррей?
Часовая прогулка на крыше. Круглая площадка разделена на секторы, как торт. И величиной примерно с торт. Решетки со всех сторон, даже потолок забран решеткой, но сквозь переплетения арматуры можно видеть небо. Он купил в киоске красный «Мальборо» и на первой же прогулке выкурил восемь штук подряд. Кайф – как от пары косяков. Мир закружился, и он чуть не потерял сознание.
В следующий раз решил: поосторожней с сигаретами.
Вторая? Третья?
– Эй, приятель, тебя как зовут?
Он поднял глаза: за густой решеткой на соседнем ломте торта шевелилась тень. Никола назвал свое имя.
– А тебя?
– Керим Джелали. Откуда?
– Сё-эр-телье. Ронна. А ты?
– Аксельберг. Вообще-то, Вестерос. За что тебя?
– Кража со взломом. А тебя…
– А-а-а… Полно всякого дерьма.
– Да ладно…
– Говорят, нашли мою заначку кокса в Аксельберге.
– Много?
– Килограммы.
– Ого! Не слабо!
– Ого-то ого, но это они так говорят.
– А сколько тебе?
– Двадцать восемь… мне светит десятка, самое малое, а может, и четырнадцать, если еще и контрабанду повесят.
– Ни хрена себе…
Парень заржал.
– Глядишь, обойдется. А честно, даже неплохо иной раз отдохнуть в тюрячке. Тихо, спокойно, не надо к каждому присматриваться – не стукач ли. «Торпеды» Абдиса – по барабану. А в последнее время… да ты слышал наверняка.
– Да… слышал.
Никола и в самом деле слышал. Большую часть наркобизнеса контролировали курды, но в последнее время подняли голову «Черные Скорпионы». Захотели дележа.
– Скажу только вот что, – продолжал Керим, – денек сегодня – зашибись. Наслаждайся. Солнышко, небо голубое. Все могло быть хуже. Я мог бы сейчас кантоваться в Кобани, как мои кузены.
– Ко… что?
– Неважно… проехали. Я что хочу сказать? Радуйся жизни, братишка. Мне не хватает разве что лакрисола, у них нет в киоске. А сегодня день такой, что я и о лакрисоле подзабыл.
Никола никогда не смотрел телевизор в таких количествах. «Менталист», «Парадиз-отель», «Гламурная западня»… Непонятно – как можно в несколько часов втиснуть столько дерьма?
Он попросил игровую приставку – была только одна на весь коридор. Приготовился долго ждать и был очень удивлен, когда ему на следующий день принесли «ПС2». Более современные приставки запрещены – они все завязаны на вай-фай. Но «ПС2» – это уж чересчур. Это для археологов. Начало двухтысячных… в музей бы, что ли, отнесли.
Он вернул приставку и взял в библиотеке книгу. «Чужак». Автора не запомнил. Но привлекло название. Это же про него! Югге среди сирийцев, свенссон среди юггов. Чужак – он и есть чужак. Непонятно, кто я и с чем меня едят.
На следующий день его опять окликнул Керим.
– Привет, Никола, это ты?
– Ну… как жизнь?
– Сегодня денек не такой клевый, как вчера… но знаешь что?
– Что?
– Наплевать. Все равно небо почти не видно за этими железяками.
– Ты давно здесь?
– Тринадцать месяцев.
Никола сглотнул слюну. Приговор еще не вынесен – а у парня отняли больше года жизни.
– С полными ограничениями. И знаешь что?
– Что?
– Ты первый, с кем я разговариваю за это время. Не считая, конечно, снютов и адвоката. Они, должно быть, что-то недосмотрели, что у нас эти клетки оказались рядом. Забыли, что меня нужно держать подальше от живых существ.
– Как ты выдерживаешь?
– Я же сказал – могло быть хуже.
Хуже… куда уж хуже. Никола почти не сомневался: хуже быть не может.
– А что у них на тебя? – спросил Керим.
– Откуда я знаю? Меня выследила собака, искусала… а я не виновен.
– Мы все невиновны, ежу понятно. Но слушай, если у них больше ничего нет, рули молчанку.
– Это как?
– Зажми рот, дыши носом. Полная несознанка. В конце концов они раскроют карты. И не психуй. Помни про Кобани.
