Глава 12. И обличитель и… укрыватель

И точно, ждал меня Косой, или, как его вежливо величали в Костроме, Игнатий Незваныч Княжев. Это раньше, до нашего с ним знакомства в остроге, он был обычным дознатчиком, а если попросту, то наводчиком или жуликом на доверии – вызнавал у дворни, где их богатые хозяева хранят свои ценности, после чего…. Думаю, дальше объяснять не стоит.

Но в результате нашей с ним встречи, когда мы успели по разу выручить друг друга, его статус поменялся. Началось с замены прозвища. Узнав, к кому он запросто захаживает в гости, да вдобавок постигает грамоту, «коллеги» нарекли его Князем. Он и сам старался соответствовать новому положению, напрочь завязав с прежним «ремеслом». Правда, старых связей с воровским миром не утратил, благо, от него никто и не требовал сдавать властям «сурьезный народец», как он уважительно величал бывших дружков из числа воров.

Он же помогал мне вначале в Угличе, когда я выяснял подлинное происхождение Дмитрия, а затем принял участие в освобождении моего друга Квентина Дугласа. Дальше больше, и вскоре я уговорил его поехать со мной в Кострому, где он навел порядок в остроге, создав относительно приемлемые условия для арестантов. Гвардейцы, приехавшие из Костромы вместе с ним, рассказывали, что когда он на прощанье заглянул в острог, кое-кто из тюремных сидельцев, узнав об его отъезде, аж всплакнул.

Но сейчас мне от него требовались именно прежние связи, благо, что воры, с которыми он был ранее связан, насколько я знал, тоже неодобрительно относились к пролитию крови. «Серебрецо из земли вышло и взять его у зеваки незазорно, – приговаривали они, – а душу господь людишкам дал, потому отымать ее, самолично верша божий промысел – грех тяжкий».

С их помощью я и рассчитывал вызнать, откуда в Москве появилось обилие кровожадных татей, убивающих и режущих почем зря. Не могли же они взяться невесть откуда, тем более в начале весны я организовал хорошую зачистку всего города. Странно это.

Выслушав меня, Князь лениво отмахнулся и с усмешкой посоветовал:

– Ты бы мне помудрее задачку подкинул, а на оное я и так тебе отвечу, никуда не ходя. То боярские холопы гулеванят. Ну, из бывших. Государь-то покойный Дмитрий Иваныч подати за них велел платить, а кому оно по нраву. Одно время мыслили, царь образумится, но Семенов день все ближе, платить никому не хочется, вот они их и того – вольную и пошел вон куды хотишь. А они эвон чего удумали – в ватажки сбились, ну и того, колобродят.

– Как холопы?! – опешил я, ожидавший услышать всякое, но такое. – А ты часом не ошибся?

– Не сумлевайся, княже. Я свое слово тож высоко держу, чтоб как и твое ценилось, на вес золота. А касаемо логовищ ихних, – он виновато развел руками и предложил: – Пожди малость, до вечера, а я с сурьезным народцем потолкую. Мыслю, подскажут. Они ж и сами пытались им пояснить, что негоже людскую руду почем зря проливать. Не водится у нас таковского. Опять же когда в Разбойном приказе рукава засучат, всем на орехи перепадет, и разбирать, кто чист, а у кого длани по локоть в крови, не станут. Не дело когда одни безобразничают, а спрос опчий, со всех.

– И как? Подсказали?

– Да куда там – и слушать не захотели, – сердито отмахнулся Игнатий. – Потому, мыслю, ныне сурьезному народцу с тобой, княже, по пути. Ништо, кого слова не берут, с того шкуру дерут. Умели безобразничать, пущай ответ держат. Мои знакомцы тож не ангелы, но вина на вину, а грех на грех не приходится – кровь они отродясь не лили.

– Ладно, татями мы займемся по особому плану, – отмахнулся я, – но у меня к тебе и еще одно дельце. Как порядок в костромском остроге наводил, помнишь? – Князь кивнул. – Теперь до московских тюрем черед дошел. Готов потрудиться?

Признаться, не ожидал получить отрицательный ответ, но именно его я и услышал. Причину Игнатий таить не стал – старые дела. Повязали его подельников ушлые подьячие из Нового Земского двора. Случилось это по осени, когда мы с ним находились в Костроме. На свободе остался один Плетень. Он-то и сообщил Игнатию при встрече, что некто Вторак, не выдержав пыток, назвал его имя.

– Стоит мне там появиться, как вмиг в острог сунут, – взмолился Князь.

Однако я оказался неумолим – надо и все тут. А чтоб не боялся, напомнил ему, кто с сегодняшнего дня там начальник. Без моего согласия его тронуть не посмеют, а я его никогда не дам.

– А ежели свод учинят? Тогда и ты никуда не денешься, – упирался он.

– А я тебе… прощение у государя раздобуду, – осенило меня. – Вообще чист будешь. Значит так, чтоб через два часа был за Неглинной. Двор рядом с Кутафьей, напротив Никитской улицы, где….

– Да знаю я, как не знать, – уныло отмахнулся он. – А может….

– Никаких может, – отрезал я. – Родина требует и вся Москва на тебя уповает. И без опозданий….

…Андрей Иванович Гундоров, в отличие от Образцова, выглядел значительно упитаннее, самодовольнее и… тупее, полностью соответствуя своей фамилии. Но спесь я с него сбил лихо, устроив разнос за худую службу. Засуетился князь, захлопотал, заявив, что немедля учинит своим дьякам с подьячими такую трепку, что им небо с овчинку покажется.

– Нет уж, теперь я сам этим займусь, – отрезал я. – Ну-ка, собери мне всех, кто отвечает за поимку татей.

Тот кивнул, но даже с места не соизволил подняться. Кликнув своего помощника дьяка Афанасия Зиновьева, он перепоручил все ему, но вначале учинил разнос, да как бы не посильнее моего. При этом Гундоров то и дело косился на меня – вижу ли его служебное рвение. Дьяк, опустив голову, уныло шмыгал здоровенным носом, сокрушенно кивал головой и отговариваться не пытался, хотя чуть позже выяснилось, что он к татям никаким боком. С первого дня окольничий поручил ему заботится об отсутствии пожаров, заявив, что остальное вовсе пустяшное, иные управятся. Но иные никак не хотели управляться, вернее не могли, и время от времени окольничий наезжал на Зиновьева – худо присматривает, никчемушный дьяк. А когда тот пытался навести какой–то порядок, снова получал по рукам, чтоб не лез не в свои дела.

…Признаться, не хотел начинать с рычания, но не понравилось благодушие, царившее на Новом Земском дворе. Пришлось пометать громы и молнии, вливая в них таким образом изрядную дозу служебного рвения. А что делать, если русский человек, словно аккумулятор, периодически нуждается в подзарядке бодрости, и розетка у всех в одном месте.

Но, памятуя о прянике (для достойных непременно должен иметься положительный стимул), посулил за успешный поиск укромных мест, где отсиживаются тати, по рублю. Причем сразу, на следующий же день после того, как оно окажется накрыто. Народ мгновенно оживился, а один, с чудным именем Забегай, лукаво заметил, что схрон схрону рознь. В одном могут оказаться два человека, а в другом десяток.

Ишь ты, дифференцированной оплаты труда захотел. Ну, будь по-вашему. Но чтоб не расслаблялись….

– Помнится, ловить татей – ваша обязанность, – напомнил я, хмуря брови. – Выходит, чья вина в том, что их развелось немерено? А за вину у меня спрос строгий, а длань тяжелая. И бью я всего два раза: первый по голове, а второй по крышке гроба, – и обвел всех суровым взглядом.

Народ притих, потупив головы. Очень хорошо. Значит, прониклись и осознали. А чтоб в другой раз не запрашивали лишку, внес изменения в оплату, отменив наградной рубль. И впрямь лучше по справедливости, а посему за каждого взятого в схроне душегуба жалую по гривне. Двадцать человек в нем сыщется – получи два рубля, трое – хватит и десяти алтын. Но срок кладу на поиски их убежищ малый – одни сутки. И если они до завтрашнего вечера ничего не найдут, то….

А договаривать не стал – угрюмо посопел, легонько постукивая кулаком по столу, и молча махнул рукой, давая понять, что совещание окончено и я их отпускаю. Иногда лучше оставить кое-что недосказанным, полагаясь на фантазию. Пусть сами себе нарисуют страсти-мордасти, которые с ними учиню – у них оно получится куда красочнее.

И снова к Гундорову.

Мою идею о выводе острожников на улицы – нечего сидеть, пусть потрудятся на общее благо – окольничий поначалу воспринял в штыки: «не по старине» и таковского отродясь никто не делал. Да и разбегутся они все до единого в первую неделю. Когда эти доводы не помогли, он сослался на… Годунова. Мол, натолкнулся как-то престолоблюститель на вереницу людишек, бредущую за подаянием, да так отчихвостил, несмотря на то, что Гундоров – князь и окольничий, месяц чесалось в одном месте. Потому их из тюрьмы вовсе никуда не выводят.

– И правильно отчихвостил, – согласился я. – Выглядели-то они, наверное хуже любого нищего, и вонял каждый, как десять питухов из кабака на Балчуге, – и я поморщился, невольно припомнив, как во время розыска арестованных поляков спустился в подклеть, забитую арестантами. Зрелище было не для слабонервных. Помнится, тех шляхтичей, что пошли вместе со мной, долго полоскало на крылечке.

– А как иначе? – удивился Гундоров. – Известно, в тюрьме сидят, а не в боярских палатах.

– Конечно, от такой беспросветной жизни и впрямь впору бежать очертя голову при первой возможности, – подытожил я, – Придется отныне к тюремным сидельцам помягче.

Андрей Иванович был иного мнения, но я и не пытался его переубедить. Пускай думает, как хочет, все равно будет по-моему.

Нет, нет, не стоит меня грубо оскорблять, обзывая демократом, либералом, гуманистом или того матернее, правозащитником. Чур меня да и всю страну от борцов за отмену смертной казни. Поверьте, если б в тюрьме действительно находились убийцы – слова бы Гундорову поперек не сказал и ни капли сочувствия не проявил. Они и не такие условия заслужили. Но ныне с ними на Руси поступают по справедливости – плаха и палач с топором. И к смертной казни приговаривают не одних убийц. Достаточно грабежа с пролитием крови и…. читай выше. Кстати, за три грабежа, пускай и бескровных, приговор аналогичен.

Получается отъявленных злодеев в нынешних тюрьмах вообще не водится. Ну, разве пара-тройка из числа несознавшихся, но их вычислит Игнатий. А остальные…. Думается, при смягчении их условий (приодеть, помыть, накормить как следует), навряд ли они побегут. Разве потом, когда наберутся силенок, через пару-тройку месяцев.

Но к тому времени я успею организовать пересмотр наказаний. Пока оно у всех острожников одно – бессрочная отсидка вплоть до… амнистии государя. А пожалует он ее или нет, и когда – загадка. Это не дело. Потому следует разработать новый указ, приурочив его к венчанию на царство Годунова. Нет, даже два указа. В одном будут названы конкретные сроки за конкретное преступление, а в другом имена сидящих долго и за мелочь, кого император всея Руси Феодор II Борисович жалует своей милостью и дарует вольную волю.

На появившегося Княжева окольничий покосился недоверчиво. Кто такой, почему сразу в дьяки, минуя подьячий чин?

– Так ведь и ты, князь, тоже сей чин перешагнул, – неосторожно ляпнул я.

О своей ошибке понял, когда тот возмутился не на шутку. Мол, нашел кого с кем сравнивать. Он, де, свой род от князей Стародубских ведет, от самого Ивана Всеволодовича, младшего брата благоверного князя Александра Невского….

Еле угомонил. Мол, все мы из одной землицы испечены, не забывай. Но мое раздражение было столь велико, что на его замечание: «не те песни поешь, князь», не удержался, заявив:

– Отныне на Земских дворах, как Старом, так и Новом, петь я доверю лишь тем, у кого голос хорош, даже если он отечеством непригож, а иных прочих, у кого с голосом худо, пока на подпевку поставим, а там поглядим, да со временем кое-кого и вовсе из хора выгоним. Не глядя на пращуров.

Гундоров затих, но ненадолго. Вторично он возмутился, когда узнал, что все суммы, предназначенные для арестантов, станут переходить в руки Княжева, минуя его собственные.

– Никогда таковского не бывало, – упрямо проворчал он, зло поглядывая на Игнатия. – Поначалу всю положенную из казны деньгу судье выдают, а он далее дьякам, а те уж подьячим.

–И дальше точно так же, – пожал я плечами. – Но с поправкой. Верховный судья Земского приказа отныне я, а значит, мне и серебро получать из казны, и далее его передавать. А коль оно предназначено исключительно для арестантов, отдам Княжеву, чего деньгу из рук в руки перекладывать? И тебе лучше, Андрей Иванович, хлопот меньше.

– Все пятьсот рубликов?! – возмущенно ахнул он. – Это на душегубов-то?! Да по ним плаха плачет, слезами обливаючись, а ты полтыщи!

– Не я, а казна, – невинно поправил я его. – И не на душегубов, а на людей. Между прочим, православных.

Но уступил Гундорову. Раз исстари заведено, пускай деньги переходят из рук в руки по цепочке, хотя и был уверен, что князь непременно отщипнет от полутысячи толику в свой кошель.

Помню я, как выглядели собранные для моего разноса подьячие. Одежонка драная, ветхая, сапоги худые, сносились давно, а кое-кто и вовсе в лаптях. Ну, босяки босяками. А ведь они – пращуры московской милиции, можно сказать, отцы-основатели будущего знаменитого МУРа.

Поначалу решил, что они так вырядились для маскировки, все-таки розыскники, ищейки, им к разным людям в доверие втираться надо, потому и… Но чуть погодя выяснил, что причина куда проще и банальнее – от безденежья они такие. Ныне еще ничего, раздали часть жалования по весне, на хлеб хватает, а до того, зимой, хоть ложись и помирай.

Слова про раздачу мне понравились – косвенная благодарность, поскольку именно я и настоял на Опекунском совете о выплате задолженностей государевым людям, но почему часть? Помнится, выплатили все полностью. Списки, как тут именовались выплатные ведомости, вопроса не прояснили – согласно им каждый получил сполна, до последней полушки. Подьячие мекали, блеяли, но на откровенность не шли. Ответ дал Зиновьев, правда, в завуалированной форме, посоветовав спросить о том князя Гундорова. Что ж, мне хватило и такого.

А уж коли он не гнушается обирать и своих людей, то, сдается, с казенными суммами вообще не церемонится, посему и от полутысячи не отщипнет – отломит, и не кусок – кусище. Но ничего страшного – пускай хоть уполовинит. Ему же хуже, а мне… легче. В смысле выгонять, ибо с таким начальником каши не сваришь. Куда проще поставить на его место Зиновьева. С пожарами-то в Москве и впрямь последнее время проблем не возникало, значит, дьяк управляется со своим делом успешно. Да и его люди оставляли куда лучшее впечатление, нежели остальные. Один внешний вид чего стоил – опрятные, чистые, и одежонка не сносившаяся. Значит, если и отщипывает у них, как прочее начальство, то аккуратно, малыми кусочками, а то и вообще ничего не берет.

Заодно и покажу, что шутить не собираюсь и намерен карать, не глядя на чины и титулы, благо, на сей раз я вправе так поступать – начальник Приказа одновременно является судьей и князю от моего приговора, в отличие от Шереметева, ускользнуть не удастся.

Но взял с Гундорова слово, что полученное от меня серебро он полностью и в тот же день, не мешкая, передаст Княжеву. А Игнатия, оставшись с ним один на один, я строго-настрого предупредил: без свидетелей деньги от окольничего ни в коем случае не брать и сразу в их присутствии посчитать полученное. Ну а далее завести себе приходно-расходную книгу, приставить к ней особого подьячего, и пускай тот заносит в нее каждую полученную и истраченную полушку. Но и тут не забывать контролировать правильность записей, а саму книгу хранить у себя, никому не доверяя. И еще одно. Если он получит от Гундорова не пятьсот рублей, а меньше, скандала не поднимать. Достаточно сказать мне, а остальное – не его забота.

– А ежели урвет часть?

– Вот и хорошо, – загадочно улыбнулся я. – Поверь, они у него колом в глотке встанут. И давай, пробеги по своим знакомцам из сурьезного народца, а то время поджимает.

Последнее вечернее совещание, касающееся уборки мусора, прошло организованно. Меня старосты и сотские знали хорошо, да и я их тоже. Мы ж с Федором встречались с ними в марте, и я всякий раз, вернувшись к себе на подворье, заносил в особую книжицу их имена, фамилии, прозвища, семейное положение и прочее. Словом, что удалось запомнить. Теперь мои записи пригодились. Когда цельный князь вопрошает, сделал ли первые шаги внучок или помогло ли лекарство, переданное его жене, да как она здравствует, такая забота, знаете ли, обязывает. Ну и репутация победителя ляхов сказывалась.

А потому, не взирая на то, что я затевал нечто неслыханное и на их взгляд никчемушное (и без того всю жизнь прожили, а вонь – пустяк, авось, принюхались давно), перечить мне никто не отважился. Да и вопросы задавали исключительно по делу. К примеру, как быть со… стадами.

Да, да, я не оговорился. Сам не раз видел, заглядывая к своим гвардейцам в одну из казарм, расположенную близ Чертольских ворот Белого города, как через них бредет на выпас коровье стадо. А вы говорите – Москва. Но Годунов потребовал привести в божеский вид эту здоровенную деревню, значит, будем приводить….

Словом, обговорили мы, кому подбирать навоз на дорогах.

Правда, покладистыми оказались одни «черносотенцы», а представители белых слобод поначалу заартачились. Мол, они от посадских повинностей освобождены, а потому не с руки им это, а то сегодня одно поручат, завтра второе, а там пошло-поехало. Меж тем от уроков их никто не освобождал.

– Вы ж не за кем-то, а за собой убираться станете, – веско ответил я. – А коли так, какая это повинность? Разница лишь в том, что вашим бабам с помоями и прочей дрянью надо их не под забор вывалить, а пройти лишних пять-десять саженей до бочки, и все.

Кажется убедил. Фу-у…

А теперь, дождавшись Князя, сообщившего о двух логовищах, разработать план предстоящей операции и вперед, в Сретенскую слободу, к заранее предупрежденным стрелецким головам. Я не поскупился, задействовав аж два полка. Зато хватило людей, чтобы выстроить возле обоих бандитских укрытий три кольца оцепления. И не зря. В ту ночь, ставшую для каждого второго татя последней в жизни, работы хватило для всех, начиная с моих спецназовцев и заканчивая стрельцами, стоящими в последнем третьем кольце. Удалось-таки нескольким особо ушлым бандюкам просочиться по заранее прорытым подземным ходам через два стрелецких круга, а вот на третий они никак не рассчитывали.

Сработали мы надежно – не ушел никто. Среди моих людей погибших не имелось – двое легкораненых и все. Зато у бандитов семеро убитых, и столько же арестованных – трое с ранами, а остальные с изрядно намятыми боками. Глядя на последних, я поневоле вспомнил Россию двадцать первого века и пришел к выводу, что и в этом отношении порядок здесь гораздо лучше. Никто не заставляет стражей порядка отписываться за каждого покойника, тратя кучу собственных нервов и тонны бумаги, ибо в отношении всех покойных бандюков действует одна краткая формулировка: «Во пса место», то бишь собаке собачья смерть. Сдох и славно. Да еще похвалят того, кто убил. Мол, молодец, не растерялся, не упустил татя.

Правда, поутру я получил очередной нагоняй от престолоблюстителя. Оба логовища располагались недалеко от Кремля, и выстрелы слыхали все обитатели царских покоев. Разумеется, Марина Юрьевна не упустила случая ехидно осведомиться у Годунова, когда, наконец, князь Мак-Альпин займется татями. Вроде обещал, а на деле выходит хуже прежнего. Раньше-то хоть резали, а ныне и вовсе за пищали взялись, да такую пальбу учинили, она потом всю ночь уснуть не могла.

Угомонил я Федора быстро. Стоило мне поведать ему, сколько бандитов больше никогда не смогут грабить прохожих, как он сменил гнев на сдержанную милость, но спасибо так и не сказал. Да и известие, что эта операция далеко не последняя, он воспринял с кислой физиономией, настоятельно порекомендовав впредь пользоваться исключительно арбалетами.

– Непременно, – кротко пообещал я. – И татям твои слова передам, а то не дай бог снова разбудят наияснейшую.

Он крякнул, поняв мою издевку, но ничего не ответил, вяло махнув рукой – мол, ступай себе, пока он добрый. И я пошел, благо, дел невпроворот. Предстояло заглянуть к боярину Нагому – не Салматову же договариваться с ним о лошадях, не тот уровень; посмотреть место, выбранное для общегородской свалки; заехать к Головину и получить по боярскому приговору выделенную тысячу; встретиться с дьяками и подьячими из Разбойного приказа – авось сыскали хоть одно бандитское лежбище; поговорить с Игнатием, чтоб не расхолаживался, ибо острожники острожниками, а о поисках головорезов забывать не след. Одна снежинка еще не снег, а одна «малинка», в смысле два найденных лежбища с семью душегубами в каждом, не конец разгула бандитизма. Да и с объезжими головами провозился изрядно. Деваться некуда – они ж, можно считать, и впрямь мною назначены, потому и курсы повышения квалификации мне с ними проводить. У меня и самого знаний не ахти, но с учетом их уровня нашлось чем поделиться, дабы впредь до подобного в столице не дошло.

Словом, возни хватало, и последующие дни я крутился-вертелся как белка в колесе, стараясь как можно быстрее все сделать, заодно решая и возникающие на ходу проблемы. К примеру с рабочими по вывозу, ибо затребованное Салматовым количество оказалось в полтора раза больше, чем общее число арестантов. А нанимать недостающих со стороны – никаких денег не напасешься.

Но я нашел выход. Вон какую уйму народа на правеже ежедневно охаживают батогами за неуплату смехотворных сумм. Их-то я и привлек на работы сроком на год, выплатив истцам из казны их долги. Разумеется, заполучив предварительное добровольное согласие самих должников-ответчиков. Но с этим оказалось проще всего. Еще бы. Батоги, то бишь палки толщиной с палец, с кнутом не сравнить и даже плетям они уступят, но сами по себе вещь малоприятная, если не сказать больше. И когда открылась возможность избежать ежедневного лупцевания в течение месяца (это срок правежа), от желающих отбоя не было. Правда, отбирать я велел лишь из числа тех, кто должен не более пяти рублей, иначе государю убыток.

К четвертому дню, то есть к середине оговоренного срока я добился основного: бочки расставили, подводы заготовили и даже проблему с яминой практически решили, отыскав уже готовую. Но с последним заслуга не моя – Салматова. Вовремя он вспомнил про Сходненский ковш – здоровенное ущелье глубиной метров сорок, не меньше, прорытое рекой Сходней. Дьяк же организовал и население местных деревень, дабы крестьяне прорыли для нее отводку. Хорошо, река неглубокая и извилистая – спрямили русло и все, управившись за три дня. Сами работы обошлись мне в пустячную сумму – каких-то двадцать рублей.

И пошло-поехало. В оставшиеся три дня мне оставалось приглядывать, да вовремя поправлять, когда у кого-то что-то на первых порах не ладилось с уборкой и вывозом мусора.

Процесс поимки душегубов тоже шел своим чередом. Обнаруживали и накрывали логово за логовом, схрон за схроном. Общий «улов» ночных операций выглядел весьма впечатляюще: двадцать четыре покойника, пятнадцать раненых и двадцать семь взятых невредимыми, для последующей публичной казни. Итого: пять с половиной дюжин мерзавцев. Всех или не всех удалось обезвредить – трудно сказать. Некоторые, поняв, что дело пахнет жареным, успели сбежать из Москвы, кое-кто затаился, лег «на дно», но главное – в столице стало гораздо спокойнее.

Кстати, один из ушлых подьячих Разбойного приказа, тот самый Забегай, увидев Игнатия, опознал его. И не просто опознал, но с пеной у рта убеждал Гундорова, что это – тать, о чем окольничий, не скрывая торжествующей ухмылки, незамедлительно сообщил мне.

Но обошлось. Сумел я убедить подьячего, что он ошибся и спутал, а на самом деле почтенный дьяк Игнатий Княжев, приехавший из Костромы, не имеет ничего общего с пройдохой и дознатчиком Игнашкой Косым. Ну да, похож, кто спорит. И рост, и повадки, и глаза у них косят одинаково, но это внешнее сходство, не более, а души у них совершенно разные.

Сдался тот не сразу, умоляя меня провести свод Княжева с его подельниками, но я отверг его предложение. Мол, своим людям я верю без всякого свода, а кроме того у Игнатия Незваныча крайне много дел. Как-нибудь потом, в другой раз, на ту осень, годков через восемь. И вообще, парень, тебе что, помимо поиска Косого искать больше некого? Ах, есть. А кого? Ох, ничего себе. Так ступай немедля! Как быть с Косым? Это ты Княжева имеешь ввиду? А никак. Он-то в отличие от перечисленных тобой никуда не денется, тогда к чему торопиться? И вообще, коль дал промашку, спутал, имей мужество признаться в своей ошибке. Это не страшно, не ошибается тот, кто ничего не делает, и я тебя прощаю, даже награждаю… за настырность. Молодец, что не боишься перед начальством правоту свою отстаивать, когда сам в ней уверен. Быть тебе в скором времени дьяком, а сейчас жалую тебя серебряным перстнем… за ретивость. И все, хватит на этом, не то осерчаю. Иди ищи остальных татей.

А Гундоров… Да мало ли что скажет бывший проворовавшийся окольничий. Сам в татьбе уличен, потому и злобствует на моих людишек, кои в отличие от него честные и в государеву казну загребущие лапы не суют.

Правда, едва узнав о том, что я его не просто снял с должности, распорядившись провести дознание всех его неблаговидных делишек, но и собираюсь упечь его в острог, бояре вновь встали на дыбки – исстари таковского не бывало. И вообще князь не кто-нибудь, но из славного почтенного рода. Его предки…

Однако на сей раз я уперся, поддержанный Годуновым. Вовремя я напомнил престолоблюстителю о Головине, который был аж боярином и тем не менее за аналогичное деяние оказался приговорен к смертной казни. Да и другим высокопоставленным ворюгам острастка будет. Пусть на примере Гундорова прочие запомнят – никакая знатность в случае чего их не спасет. В конце концов у нас не Россия двадцать первого века, а посему неприкосновенность ни для кого вводить нельзя, чревато оно. Специфика у нашей страны не та.

Договорились мы с престолоблюстителем на компромиссе. Пока идет следствие – Гундоров пребывает в остроге, дабы не смог зачистить следы своих преступлений, а далее поглядим. Такой вариант меня вполне устраивал – в моих силах растянуть следствие не на один месяц.

Но и тут получилось не совсем хорошо. С окольничим-то я добился своего, но в амнистии Игнатию Федор мне отказал. Мол, коль уж князя, который всего-навсего сребролюбец, в тюрягу, то человека, напрямую связанного с татями, прощать нельзя тем паче. Единственное, чего удалось добиться, так это отсрочки. Пришлось пообещать, что я возьму в свои руки расследование его преступлений и выяснив все до конца, доложу о них престолоблюстителю. Далее на его усмотрение.

Но я не отчаивался. Учитывая, что следствие по Княжеву я могу вести с какой угодно скоростью, значит времени у меня в запасе вагон и маленькая тележка. Будет венчание на царство, а вместе с ним и амнистия, тогда-то и напомню Годунову об Игнатии.

Вот только заключительные слова Федора мне не понравились….

– Неприкосновенных не должно быть вовсе. Ни к чему они, – многозначительно произнес он, ставя финальную точку в разговоре об амнистии и сурово глядя на меня.

И хотя речь велась о Княжеве, но коль сказано во множественном числе, получается, престолоблюститель имел в виду не одного его.

А кого еще?....