Глава 5

– Ну что, Боря? Не соскучился без меня? – Васильев вошел в кабинет и жестом отпустил конвойного.

– Куда вы все запропастились? – Якуба смотрел на московского капитана умоляющим взглядом. – Я не знал, что и думать.

– А что тебе переживать? – Васильев устало опустился на стул и потер ладонями лицо. – Нас не будет, другие придут, начнут с тобой работать. Без надзора не останешься, не переживай.

– Да я не об этом переживаю! – разозлился Якуба и стукнул себя кулаком по колену так, что сам сморщился.

– Я понял, – отозвался Васильев, скрывая улыбку. – Ладно, давай, на чем мы с тобой остановились в прошлый раз?

Вытащив из сейфа папку, капитан просмотрел несколько листов, взял чернильную ручку и сосредоточенно наморщил лоб. Якуба медленно, изо дня в день раскрывал секреты своего руководства, о которых знал. Парень был хитер, все сразу не рассказывал, выдавал порциями, чтобы интерес к нему не пропал. Интуитивно, наверное, понимал, что как только иссякнет к нему интерес у московских оперативников, передадут его старому унылому следователю, который за неделю подготовит все документы и отправит дело в суд. А там… Даже подумать страшно.

– Это было еще в апреле, – покусывая костяшки пальцев, хмуро рассказывал Якуба. – Да, в середине апреля было. Я стоял у дверей и следил, чтобы не вошел кто-нибудь посторонний. Там собрались почти все наши командиры из Ровенского района. На том совещании как раз говорили, что должен прибыть большой человек из-за линии фронта к нам сюда. Еще говорили…

– Не перескакивай, – строго перебил Якубу Васильев. – Что за человек из-за линии фронта должен прибыть, как зовут, с какой целью?

– Как зовут, я не слышал, может, и говорили там, но я не слышал. Кто-то, кто наши условия здесь знает, чуть ли не из местных, что ли, но в больших чинах в ОУН. Он должен был помочь в организации какой-то большой операции против советских, так они говорили. А что конкретно замышляют, я даже и близко не знаю. Хоть режьте.

– Ладно-ладно! Не зарывайся, – оборвал Якубу Васильев, сосредоточенно скрипя пером по бумаге. – Давай вспоминай, что об этой операции еще говорили. Может, сроки какие называли, места: город, село, район?

– Да, название слышал! – обрадовался Якуба тому, что вспомнил. – Они говорили, что наступит красный восход. Не в смысле, что восход на небе будет ярким, это у них название такое. Вроде как они с этим названием между собой в обсуждении играют. Да, операция «Красный Восход».

Васильев аккуратно положил ручку на подставку, посмотрел на испачканный чернилами палец и стал тереть его промокашкой. Якуба возбужденно покусывал губы и ерзал на стуле. Ему очень хотелось рассказать еще что-нибудь важное, но он действительно больше ничего не знал.

А может, паренек начал просто выдумывать, чтобы набить себе цену? Такое опасение у капитана тоже было. Потому в контрразведке принято перекрестно проверять все получаемые сведения, прежде чем делать выводы и строить на их основании прогнозы. Ошибка и легковерие могут стоить очень дорого.

– «Красный Восход», говоришь? – разглядывая свой испачканный палец, негромко повторил Васильев. – Кто это может подтвердить? Вот этот может?

Он вытащил из кармана несколько фотографий Нечипоренко и бросил их на стол перед Якубой. Парень взял фотографии, принялся рассматривать.

– Не знаю. Это вроде их связной какой-то особый. Они его Чумаком называли. Мне показалось, что наши этого Чумака побаиваются. То ли он и не связной вовсе. А может, он присматривать за нашими с той стороны приставлен, и наши об этом знают.

– Часто он отлучался надолго?

– Он, как бы вам сказать… не отлучался, он появлялся у нас редко, и всегда наши очень нервничали. Но и ждали его. Может, он новости какие привозил, а может, приказы от тех, из-за линии фронта.

– Василь Маркович, почекай, я до тебе! – Худой, невысокий мужчина в латаной-перелатаной военного образца куртке из непромокаемого материала отделился от темной стены в переулке и подошел к Коваленко.

– Чего тебе, Михай? – устало спросил майор. – Если дело, приходи завтра в отдел милиции, поговорим. Или снова шпионов ловишь?

– Ось все ви смиетеся, а я правда хотив розповисти про подозрительного чоловика.

– Михай, давай завтра, а? – засмеялся начальник милиции.

– У мене е фотография!

– Черт бы тебя побрал, Михай. – Коваленко отошел к стене дома, где было потемнее, куда не светила ущербная луна, и стал слушать.

– Жинка заявилася у нас. Очи дурни, ходить по кладовищах, биля братських могил солдатив.

– И что? Какая-нибудь вдова?

– Вона не вдова, – со странной усмешкой покачал головой мужик. – Каже, що могилу сина шукае, загинув вин у ней в 41-м роци в цих мисцях або ще де. От и блукае по всий Украини, шукае його могилку.

– Михай, горе сейчас по всей стране, – устало махнул рукой Коваленко. – Может, она помешалась на этой почве. Ее пожалеть надо. Собрал бы сельчан, хлеба ей дали на дорожку…

– Хлиба? А ти подивися, Василь, на це! – Михай вытащил из кармана носовой платок, в который было что-то аккуратно завернуто. Под удивленным взглядом начальника милиции Михай вынул и протянул ему мятую, истертую фотографию.

– Что это? – Михай тут же щелкнул самодельной солдатской зажигалкой и поднес ее ближе к снимку. – Женщина? В немецкой форме? С немецкими офицерами на фоне расстрелянных людей. Что это, Михай?

– А це вона и е. Та сама жинка. Я ие видразу дизнався, як тильки побачив. Тильки волосся у неи седоваты. так зморшок на обличчи бильше стало.

– Откуда у тебя эта фотография, старый хрыч? – хмуро спросил Коваленко и стал озираться по сторонам. На улице было безлюдно и тихо.

– А ти забув? – прищурился Михай. – Всю родину мого брата тут каратели розстриляли. А командував ними он той офицер з цигаркою в роти. Коли у нас гестапо втекло, багато чого за витром литало, всяких папирцив багато було. И фотографий теж. Я тоди порився, пошукав в тий будивли, и попалася мени на очи ця фотография. Ось и берези, може, зустринеться вин мени.

– Ты хочешь сказать, что это она здесь бродит? – проговорил Коваленко.

– Вона це. Ти влада, я тебе и принис фотографию. Розберися. Мени все одно тоби нести або в НКВД. Ворог вона, винюхуе тут щось. Зло замишляе против народу.

– Ты прав, старик, – наконец согласился Коваленко. – Правильно поступил! Смотри, никому ни слова. Может, у нее тут помощники есть, другие враги, затаились и ждут, как гадюки, чтобы укусить побольнее.

Привычно прикурив одной рукой, Коваленко сунул спички в карман. Человек быстро привыкает ко всему, даже к собственному увечью. Вроде правая рука осталась, без левой все не так сложно, а вот нет ее, и – худо. Но научился Василь Маркович обходиться одной рукой. И картошку почистить мог, и прикурить, и лучины нащипать. Одинокому человеку в доме помощи ждать не от кого. Вот сам и учишься всему.

Коваленко поправил пустой рукав, заправленный под форменный ремень, и не спеша пошел по кладбищу. Там, на южном конце погоста была большая братская могила красноармейцев и командиров, погибших в боях этой весной. В начале мая школьники поправили заборчик, побелили памятник, высадили вокруг простенькие цветы. Военком обещал сделать список погибших для школьников. А те собирались своими руками изготовить деревянные таблички и выжечь на них фамилии похороненных в братской могиле. Сейчас у заборчика стоит жестянка, на которой вкривь и вкось написаны фамилии тех, о ком знали. Некрасивая жестянка, но у военкома много других дел, и школьники ждали.

– Вон она, товарищ майор, – подошедший парень в кепке, надвинутой низко на лоб, кивком указал на сгорбленную женщину, бредущую между могилками.

На ней была черная, протертая до дыр меховая безрукавка, толстый платок, постоянно сползающий с головы и обнажающий спутанные поседевшие волосы. Шаркая по земле растоптанными, не по размеру, солдатскими ботинками, женщина обходила могилу за могилой и вглядывалась в таблички. Она гладила каждый памятник, проводила по камню или металлу пальцами, и выглядело это так трогательно, по-матерински, что Коваленко невольно подумал, что старик Михай ошибся. Много сейчас, когда война откатилась дальше на запад, бродит бездомных, нищенствующих, тех, кто просто ищет пропитания и крова над головой, тех, кто разыскивает пропавших родственников. Живых или погибших. И таких вот несчастных, тронувшихся от горя умом тоже хватало. Хотя все это можно проверить и очень даже легко.

Майор, неторопливо покуривая, шел следом за женщиной, сокращая расстояние. Она ни разу не обернулась, хотя могла слышать его шаги, хруст веток под ногами.

Вот женщина добрела до братской могилы и остановилась возле жестянки с именами. Стала читать. Она водила пальцем и шевелила губами, как это обычно делают малограмотные люди.

– Здравствуй, мамаша, – сказал Коваленко, остановившись в двух шагах от бродяжки.

Женщина медленно повернулась, посмотрела на милиционера в форме.

– И вам доброго денечка, – тихо ответила она, чуть поклонившись.

– Есть у тебя, мать, документы какие-нибудь? – строго спросил майор.

– Есть, батюшка, а как же, – снова кивнула женщина, сохраняя в глазах привычную скорбь.

Она сунула руку за пазуху, извлекла оттуда маленький сверток – грязный клетчатый носовой платок. Коваленко наблюдал, как женщина разворачивает свое богатство. Под мятым паспортом сложены несколько советских купюр и дойчмарок, какая-то метрика с протертыми сгибами. Наверное, свидетельство о рождении. Еще там были продуктовые карточки, кусок зачерствелого хлеба и бумажный пакетик, который совсем растрепался, в нем виднелись детские волосы. Многие женщины так делали – оставляли на память волосы своих детей после первой в их жизни стрижки.

Коваленко взял протянутый ему паспорт и раскрыл его. Документ был в таком состоянии, что женщину давно пора было наказать за такое обращение с паспортом гражданки СССР. Он явно не один раз побывал в воде, его мяли и трепали. Фотография была подпорчена, половина надписей не читались. Наверное, женщину жалели милицейские патрули и после проверки документов отпускали. А может, и не проверяли вовсе.

– Плетнева Мария Ивановна, 1900 года рождения, – с трудом разобрал Коваленко. Махнув рукой, он подозвал двух милиционеров и приказал доставить гражданку Плетневу в отдел.

К начальнику милиции задержанную ввели через полтора часа. Держалась Плетнева уверенно, Коваленко даже удивился самообладанию женщины. Да, если приглядеться, ей действительно можно дать 44 года, хотя, если глянуть мельком, скажешь, что видел пожилую женщину. А ведь ни особенных морщин, ни старческой кожи. Только седина в волосах, потухший взгляд и эта ветхая одежда, которая как раз и сбивает с толку.

А если присмотреться к фото, которое принес Михай, и сличить его с задержанной, можно увидеть определенное сходство. Та же манера поворачивать голову, смотреть вдаль, чуть щуря один глаз. И этот чуть опущенный вниз уголок рта.

– Как вас зовут? – спросил Коваленко.

– Мария, – тихо ответила женщина, старательно отводя глаза. – Мария Ивановна.

– Чей это паспорт? – резко спросил Коваленко и бросил документ на стол.

– Мой, – заверила Плетнева. – Я столько прошла пешком, искала могилку сына, и под дождь попадала, и в реке тонула – что только со мной не случалось.

– Хорошая вы актриса, – засмеялся майор и вытащил из папки фотографию, которую ему передал Михай Трубач. – На этой фотографии сходство с вами намного больше, чем на фото в вашем паспорте!

– Я не понимаю вас, товарищ начальник, – ответила женщина и опустила плечи. Она взялась теребить платок, из глаз готовы были покатиться слезы.

– Не надо устраивать здесь спектакль, – спокойно сказал майор. – Чтобы не терять зря время, я вам сам расскажу. Эта фотография, как и другие ей подобные, а еще документы из архива гестапо, которые не успели вывезти немцы, попала в наши руки. Я знаю, кто вы такая, доказательств вашей деятельности против нашей страны достаточно, чтобы поставить вас к стенке. Вы не Мария Плетнева, вы Алевтина Стоцкая, уроженка города Львова. Могу напомнить, как вы, чтобы не попасть в списки женщин, угоняемых в Германию, выбрали путь предательства и стали добровольно сотрудничать с гестапо. Сначала в лагере смерти Лисиничи под Львовом, потом в местном отделении гестапо. Вы передали костоломам из СС десятки подпольщиков, сотни людей пошли на смерть только потому, что они были заложниками, их отбирали по спискам тоже вы. В вашем досье много такого, за что вам в Советском Союзе грозит высшая мера наказания. Ну, будете говорить? Или вам нужны свидетели?

– Да, я Стоцкая, – тихо ответила женщина, опустив голову. В ее голосе больше не было слабых ноток. – Можете меня расстрелять, но я не скажу вам ни слова. Расстреливайте! Будь у меня еще одна жизнь, я снова бы потратила ее на борьбу с большевиками.

– С какой целью вы заброшены сюда? Вы ведь ушли вместе с немцами на запад.

Женщина молчала, глядя в пол холодным взглядом. Коваленко спрашивал, но Стоцкая будто не слышала его.

Майор закурил одной рукой и, поднявшись из-за стола, прошелся по кабинету. Задержанная даже не следила за ним взглядом. Отчаялась или так сильна ее воля? Майор подвинул стул и сел рядом с арестованной, забросив ногу на ногу. Он заговорил снова, но уже иным тоном.

– Вы хорошо держитесь, Алевтина Николаевна. Уважаю. Вам просто повезло, что вы попали ко мне, а не сразу в НКВД. Тут сейчас работает оперативная группа из Москвы по националистическому подполью. Вы бы им очень сгодились. Но человек, который вас опознал на улице, был моим доверенным лицом и пришел сначала ко мне. Привет вам от Карла Биттнера. Я вижу, что вы в самом деле оказались на советской территории не по своей воле. Иначе бы вы знали пароль.

– Кто вы? – холодно спросила Стоцкая, недоверчиво посмотрев на майора. – Не надейтесь, что эта дешевая провокация у вас пройдет.

– Это не провокация, это ваше везение, – усмехнулся Коваленко. – Я вам ничего доказывать не буду, мне нужно только ваше согласие на сотрудничество и ничего больше. В этом случае я вам помогу легализоваться, а вы станете работать на меня и на тех, кого я представляю. Для вас это хороший выход, потому что, попади вы в руки НКВД, я еще раз повторюсь…

– Я знаю, что меня ждет, попади я в руки НКВД, – ответила женщина.

– Ну, вот и отлично. Сегодня вас не отпустят, незачем вам мотаться по нашему маленькому городу, где все друг друга в лицо знают. Завтра я вас отправлю в надежное место, потом мы вам сделаем документы, устроим на работу в хорошее место, где нам очень нужны свои люди. Слишком большие потери за последний месяц. Не хватает квалифицированных кадров. Вы согласны работать в подполье?

– И вы так легко посвящаете в свои тайны незнакомого человека и предлагаете ему вступить в борьбу против советского строя? Не боитесь?

– Нет, не боюсь, – усмехнулся Коваленко. – Во-первых, вам никто не поверит. Вы страшный враг, если ознакомиться с вашим досье. Ваши слова против меня будут выглядеть как попытка очернить власть. А, во-вторых, у меня такая репутация, что простым наветом ее не запятнать. У меня две государственные награды за борьбу в подполье и в партизанских отрядах. Не советую даже пытаться выдать меня. И себя не спасете, и умрете гораздо быстрее, чем до вас доберется правосудие. Это не угроза, просто я здесь хозяин, царь, бог и отец народа. Учтите это. Итак, вы согласны?

– Да, согласна.

– Расскажите, как получилось, что вы остались на советской территории, чего вы добивались, изображая помешанную?

– Та часть, с которой мы отходили на запад, попала под удар штурмовиков на рокадном направлении. Вся техника, очень много солдат остались на дороге и в поле, куда многие пытались бежать. Я, контуженная и грязная, два дня пролежала в луже. Пока, наконец, не пришла в себя. А тут советские танки. Вот так и осталась.

– И что вы планировали делать здесь? Какова ваша цель?

– Фронт мне не догнать, да и доказывать там пришлось бы очень долго, кто я и почему так стремлюсь за линию фронта. Я избрала другой путь. Может быть, не такой быстрый, но зато очень эффективный. Я не просто бродяжничала. Я собирала сведения о дислокации советских частей на Украине, о военных и гражданских складах и объектах, данные о военных перевозках. Что-то уже устарело, но многое еще имеет ценность.

– Хорошо, Алевтина Николаевна, я вас пока устрою на склад товарной станции Глинск-Загура. Потом мы переведем вас в Ровно. Мне нужно время, чтобы помочь вам пройти проверку и получить настоящие документы.

– Обстановка в области не из легких, – хмуро рассказывал майор Воротников, стоя с указкой у старой карты. – На перегоне Ровно-Костополь обнаружена взрывчатка. Ее не успели заложить под полотно, бандитов спугнул патруль. А вечером того же дня через перегон должен был проследовать литерный военный состав. В Малой Мощанице был обстрелян гарнизон. Для нападения банда националистов использовала не только стрелковое оружие, но и 50-мм минометы немецкого производства. Обследование района вывело на склад немецкого оружия в десяти километрах от места нападения. Очевидно, что минометы были взяты оуновцами именно оттуда. В Варковичах убито двое милиционеров. Их застрелили неизвестные при попытке проверить документы. В Загоре зверски убит активист, бывший партизан Михай Трубач.

– Почему вы считаете, Глеб Иванович, что это дело рук националистов? – спросил Бессонов.

– На рукавах двух убитых бандитов были нашивки. И почти в каждом случае на месте акции были оставлены листовки. Вот, посмотрите, – Воротников стал выкладывать на стол мятые, местами порванные листки бумаги самого разного размера. – Националистическое подполье активизировалось. Несмотря на понесенные потери, они все еще сильны, видимо, вербуют в свои ряды новых сторонников. Кстати, Владимир Сергеевич, вы установили личности уголовников, которые стреляли в нас в день вашего приезда? Мне доложили, что данные о них из милиции поступили.

– Пока ничего интересного, – отмахнулся Бессонов. – Если будут новости, мы вас поставим в известность в обязательном порядке. А что это за Михай Трубач? Это же район майора Коваленко.

– Я получил от него информацию и послал туда людей, – вздохнул Воротников. – Очень плохо, когда случается такое. Это работает против нас. Люди не чувствуют себя защищенными, появляется видимость безнаказанности националистов. Было бы проще отстреливать их, но тогда мы не будем в полной мере получать нужные нам сведения. У нас не будет возможности вести оперативные разработки.

– Нет, об огульном уничтожении не может быть и речи, – покачал головой Бессонов. – Давайте не будем впадать в уныние, а вернемся к последним событиям. Очень часто в нашей работе большую роль играют мелочи. И с одной такой мелочью нам предстоит разобраться. Покажи, Леша.

Васильев полез в нагрудный карман и достал оттуда небольшой бумажный пакетик. Из пакетика выложил на стол половинку немецкого идентификационного медальона, найденного в портмоне убитого Нечипоренко.

Все склонились над столом. Только старший лейтенант Шаров, глянув на медальон, тут же вскочил на ноги.

– Виноват… – возбужденно проговорил он, – на секунду.

Воротников открыл было рот, но не успел сделать замечание подчиненному, только виновато посмотрел на москвичей. Вот, мол, какая молодежь. Учишь, учишь, а все одно эмоциями живут. А для работы эмоции ох как вредны…

Офицеры понимали, что Шаров не просто так сорвался с места. Какая-то идея ему в голову пришла, что-то он такое вспомнил, что заставило его нарушить субординацию.

Вернулся Шаров с небольшой коробкой из-под немецких сухих пайков. Поставил ее на стол, отодвинув в сторону бумаги.

– Это всякая мелочь, которую мы собрали с помощью солдат из полка НКВД в районе боестолкновения с бандой в Здолбуновском массиве, когда было найдено письмо.

Шаров стал выкладывать на стол содержимое.

Трое офицеров смотрели на окурки немецких сигарет, завернутые в клочки бумаги, огрызки сухарей, раздавленный спичечный коробок Балабановской фабрики, пистолет «ТТ» и несколько стреляных гильз, обломок немецкой подковки с сапога… Наконец Шаров торжественно поднял над столом, держа двумя пальцами, половинку идентификационного медальона.

– Вот, я сразу вспомнил, – заговорил он. – Вы-то не видели этой мелочи, с ней эксперты работали. «ТТ», например, по номеру установить пытаемся, кому он принадлежал и как мог оказаться здесь в руках бандитов.

– Ну-ка, дай. – Васильев прервал объяснения старшего лейтенанта, отобрал у него медальон и положил рядом с первой половинкой.

Первым делом проверили стык на изломе. Две половинки подошли друг к другу идеально. И уж конечно, совпали текст и цифры. Никаких сомнений не было, что это две части одного и того же медальона. Вряд ли нужно устанавливать судьбу шутце Отто Ланге, которому принадлежал этот медальон. Скорее всего, гниют останки солдата где-то, присыпанные землей, а медальон его решили использовать как пароль.

– Ну, вот вам и ответ, – кивнул Воротников удовлетворенно, – на вопрос, который так долго всех мучил. Очевидно, планировалась встреча с Нечипоренко. Он должен был забрать письмо и переправить его за линию фронта по их каналу.

– Наверное, даже понятно, – добавил Васильев, – почему половинка медальона валялась в траве, а не лежала в кармане убитого главаря банды. Он выбросил «пароль» подальше, чтобы не навести на след. Тогда второй вопрос, на который ответа нет и не будет. Почему Нечипоренко не выбросил свою половинку медальона, когда собрался стреляться?

– М-да, – пробормотал Бессонов, – «не успел» прозвучит глупо. Что человек с такой подготовкой, как Нечипоренко, забыл про «пароль», тоже не очень верится. Но, очевидно, иного объяснения мы не получим. Ладно, будем считать, что с медальонами мы разобрались. Надо продолжать отрабатывать связи Нечипоренко в Ровно. Он мог работать с кем-то из своих старых соратников. А теперь давайте вернемся на минутку к гибели Михая Трубача в Загоре. Глеб Иванович, когда ваши люди вернутся оттуда, сообщите, что они выяснили.

– Почему вас так заинтересовал этот случай? – удивился Воротников.

– Не знаю, как и объяснить, – Бессонов поднялся, кивнул Васильеву, подошел к двери и снял с вешалки свою фуражку. – Активистов, бывших партизан, милиционеров, бывших фронтовиков в Ровенской области живет не один, не два и не десять. Есть наверняка и военнослужащие, что находятся в краткосрочном отпуске у родных. И все-таки убит именно Михай Трубач. Как-то не похоже это убийство на террор против сторонников советской власти. Всего один случай. В Загоре.

Было уже далеко за полночь, когда обложившемуся разыскными делами майору Воротникову дежурный принес стакан крепкого чая. В здании Управления НКВД было тихо, и от этого очень чувствовалась напряженная тишина ночной улицы за окном. Именно напряженная тишина, от которой люди не знали, чего ждать. Тишина, которая болью приросла к телу еще со времени фашистской оккупации. Комендантский час, изредка мерный шаг немецких патрулей. Иногда звуки проезжающих машин или мотоциклов, и снова неестественная тишина большого города. И ночной город, сжавшийся по углам, квартирам и подвалам, вздрагивал в этой ночи от автоматных очередей. Каждый думал, что вот еще кому-то не повезло. Еще кого-то нашла смерть.

И сейчас почти такая же тишина на улице. Люди боятся в такое время выходить из дома. Нет фашистских патрулей, но есть бандиты, оуновцы. И снова нет-нет, да раздадутся в ночи выстрелы. И снова вздрогнет город и подумает, что еще кого-то сегодня не стало.

Когда в коридоре вдруг раздались быстрые решительные шаги, Воротников понял, что случилось что-то важное.

– Хорошо, что вы еще здесь, Глеб Иванович. – Вошедший Бессонов бросил фуражку на край стола и почти упал на стул.

– Что случилось? – Майор отодвинул стакан с чаем и потянулся к пачке папирос.

– Я получил информацию, – покусывая губу, ответил Бессонов. – Оперативную информацию, так что уж вы не пытайте меня про источник. Один очень опытный и знающий человек, я бы назвал его старым хирургом, видел культю ампутированной руки начальника Загорской милиции Коваленко.

– Ну и что? – Рука Воротникова замерла с зажженной спичкой.

– А то, – устало продолжил Бессонов. – Операцию по удалению руки делал не советский врач. И не в советском госпитале.

– Вы хотите сказать, что…

– Это не я, – дернул плечом Бессонов. – Это старый хирург. По тому, как натягивалась кожа, как сшивалась, ну и еще по ряду признаков он считает, что операцию делал немецкий врач. Видите ли, Глеб Иванович, у них, у хирургов, тоже есть свои традиции, свои научные школы. И одни и те же операции, тем более такие сложные, делаются в принципе одинаково, но разными приемами. Методика разная.

– Вот так, значит, – Воротников все же прикурил и бросил спичку в пепельницу. – Если бы мне Шаров такое заявил, я бы не поверил, но ваш опыт… Черт побери, мы же его проверяли. Или все же есть оправдание вашим выводам?

– Давайте рассуждать, Глеб Иванович, – Бессонов поднялся со стула и стал ходить по кабинету. – Об участии в партизанском движении Коваленко мы знаем мало. Да, есть люди, которые помнят, что он воевал в отряде «Мститель», кто-то даже видел его там в начале 42-го года. Есть два представления на награды, направленные в 42-м и 43-м годах в Москву. Но у нас нет ни одного свидетеля, который бы лично участвовал с Коваленко хоть в одной операции, кто спал бы с ним вместе в землянке или ел из одного котелка. Это первое. Второе, мы имеем сейчас начальника милиции, который нормально выполняет свои обязанности, но отличается странным поведением. Он все время хочет показать, как он заботится о народе, что для него люди – главное в жизни.

– Ну, Владимир Сергеевич, вы тут палку явно перегибаете, – не очень весело улыбнулся Воротников. – Это же хорошо, что у него такие ориентиры в жизни.

– Хорошо, но он их как-то странно выпячивает. Постоянно, как будто хочет создать о себе представление. Глеб Иванович, – Бессонов неожиданно остановился и повернулся к майору. – А почему Коваленко при его заслугах и должности не член партии?

Воротников смотрел на капитана и молчал. Эта мысль ему в голову не приходила и сейчас показалась неожиданной и довольно странной. Коммунистическая партия всегда брала в свои ряды наиболее достойных, тех, кто способен повести за собой, кто был образцом в работе, в быту и в борьбе. По сути, Коваленко и был таким человеком, если на время опустить замечания Бессонова.

– Интересно, – сказал наконец майор, – я, не афишируя нашего интереса, осторожно наведу справки в обкоме партии. Давались ли рекомендации Коваленко, предлагали ли ему вступить в ряды КПСС?

– Да, обязательно наведите справки, Глеб Иванович. И непременно осторожно и не афишируя нашего интереса. И третье, на что я хочу обратить внимание, что меня беспокоит. Речь идет о гибели Михая Трубача. Именно в районе Коваленко не совершено до сих пор ни одного выступления националистов. В каждом районе провокации, террористические акции, а у Коваленко только случайно разгромленная банда, которая неизвестно кого ждала, да один убитый активист. Но потом мы узнаем, что банда ждала курьера с паролем для передачи послания за линию фронта. Согласитесь, что для такой встречи выбран самый тихий район вокруг Ровно. А теперь еще раз о руке Коваленко. По отдельности вроде бы ерунда, каждый факт можно оспорить и объяснить, а все вместе – это уже серьезно, Глеб Иванович, слишком много совпадений. И потом, я своим информаторам привык верить, я не пользуюсь недостоверными и неточными сведениями.

– Ну, что же, – Воротников кивнул. – Придется установить за Коваленко негласное наблюдение.

Сберкасса в Белой Кринице, что неподалеку от Ровно, закрылась сегодня позже обычного. Машину инкассаторов так и не дождались. Заведующий сберкассой три раза звонил в областной центр руководству. Но в Ровно только разводили руками, мол, машина к вам направлена.

Только к восьми вечера стало ясно, что в дороге у инкассаторов случилась поломка, и они сумели сообщить о ней лишь спустя два часа и то, благодаря тому, что мимо проезжала милицейская машина. Сами инкассаторы не могли бросить деньги и отправиться искать телефон.

Было принято решение оставить собранные деньги в сберкассе до следующего утра, а охрану здания поручить милиции. Начальник местного отделения ругался последними словами, потому что ему из-за нерадивости банковской службы пришлось ломать схему нарядов, оставлять незакрытыми важные объекты.

– Ну что? – Ворон на заднем сиденье машины снял фетровую шляпу и сбил с нее пальцем несуществующую пылинку.

– Все как бабка нагадала! – засмеялся довольный Козырь. – Инкассаторы торчат в чистом поле. У них кардан в дороге открутился. Проверять надо. Страшно подумать, что у них там с крестовиной сделалось. Жуть!

– Не трепись, – осадил его Ворон. – Что менты?

– Решают. Ждут, когда начальник милиции соберет совещание и решит, какие посты убрать, каких ментов в сберкассу послать на всю ночь. Минут тридцать у нас точно есть, Ворон!

– Как все гладко, – не оборачиваясь, сказал с переднего сиденья Пономарь.

– Ну и зашибись! – удивленно уставился на него Козырь. – Надо брать слона за хобот, пока все тихо. Скажи ему, Ворон! Чего он все время не доволен?

– Осторожный я, – с усмешкой отозвался Пономарь и, сдвинув кепку на затылок, повернулся к атаману. – Давай отмашку, Ворон. Лясы точим, часы тикают, того и гляди на ментов нарвемся.

Вытащив из внутреннего кармана пиджака «Парабеллум», Пономарь деловито извлек из рукоятки магазин, убедился, что он полон, потом вогнал его на место, оттянул и отпустил затвор. Козырь смотрел то на Пономаря, то на Ворона и ждал команды. Ему явно не терпелось. Ворон ругнулся и снова напялил шляпу на голову.

– Ладно, соколики, один раз живем. Погнали!

– Вот это дело! – обрадовался Козырь.

Несколько блатных, скрывавшие под полами одежды немецкие «Шмайсеры», повинуясь команде, побежали занимать свои позиции. Пономарь неторопливо выбрался из машины, сунул пистолет сзади за ремень и пошел к сберегательной кассе. Ворон остался в машине.

Все было продумано и выглядело предельно просто. Пятеро опытных хлопцев с автоматами занимают позиции по углам здания, чтобы вовремя заметить опасность, дать знать тем, кто пойдет внутрь, а потом дать им возможность скрыться, отвлекая милицию автоматным огнем. После этого они должны бросить автоматы и уходить, каждый своим путем, который для них заранее наметили. Если ментов не будет, то после выхода Пономаря и Козыря из сберкассы они тихо расходятся и собираются на окраине Городища в доме на улице Южной.

В сберкассе уже не было посетителей. Заперев дверь изнутри, заведующий, невысокий мужчина предпенсионного возраста, и две женщины-кассирши ждали приезда милиции.

Пономарь подошел к двери и по-хозяйски постучал кулаком. Потом прислушался и добавил пару ударов ногой. За дверью засуетились, послышались торопливые шаги.

– Кто там? Кто стучит? – раздался низкий женский голос.

Пономарь посмотрел на Козыря, подмигнул, медленно извлек пистолет из-за ремня и уверенно потребовал:

– Открывайте, капитан Морозов из районного отдела милиции. Прислали к вам для охраны! Делать нам больше нечего из-за вашей неорганизованности.

– Ой, да! – Обрадованный женский голос стал немного мягче. – Сейчас, товарищи, открываю уже. Как вы быстро приехали…

Последние слова застряли у женщины в горле: в проеме распахнутой двери она увидела не работников милиции, а две неприятные личности в кепках, надвинутых по-блатному на лоб.

Один из вошедших медленно поднял пистолет. Женщина зажала рот рукой, попятилась и, ударившись спиной о косяк, с предсмертным воем кинулась внутрь помещения, к двери за решеткой. Споткнулась о лавку у стены, ноги совсем не слушались, открыла решетку и обернулась к преследователям. В ее глазах застыл ужас. Эхо выстрела гулко прокатилось под высокими потолками сберкассы. Козырь хорошо видел, как на груди женщины, на ее белой блузке, стало расползаться кровавое пятно.

Не было ни одного нового звука, никаких тревожных сигналов еще не последовало, но Козырь вдруг внутренним чутьем понял – что-то пошло не так. Ему было уже не до убитой кассирши, его взгляд скользнул по зарешеченным окнам и железной двери. Снаружи доносились крики, были слышны приказы положить оружие и поднять руки.

Воздух прорезал треск «Шмайсера», в ответ хлестко ударили пистолетные выстрелы. Потом стали стрелять советские «ППШ», раздался рев автомобильных моторов, стрекот милицейских мотоциклов.

– Суки! – Пономарь сгреб ворот рубахи Козыря и зло выдохнул ему в лицо. – Продали, суки! В ловушке мы с тобой, понял?! Давай туда, за решетку…

Козырь одним прыжком перескочил через труп кассирши. Вот внутренняя дверь, испуганное лицо хилого мужчины с пятнышком усиков под носом и очки с толстыми стеклами. Пономарь сгреб очкастого и стал толкать его ко второму выходу.

«Что он делает, здание наверняка окружено, ведь засада же!» – успел подумать Козырь.

Пономарь ударом ноги распахнул заднюю дверь, и они с заложником выскочили прямо на двух милиционеров у мотоцикла с коляской. Один держал в руках «ППШ», второй вскинул «Наган»:

– Бросай оружие!

Козырь хотел метнуться назад, но Пономарь, не останавливаясь и не теряя ни секунды, трижды выстрелил. Обезумевший Козырь испугался, но в следующий миг увидел корчившихся возле заведенного мотоцикла милиционеров.

Пономарь приставил пистолет к спине очкастого и выстрелил. Тело заведующего сберкассой осело у его ног.

– Давай в коляску! – рявкнул Пономарь, прыгая в седло мотоцикла.

– Зачем ты его, он же заложником нашим…

– Дурак, мотоциклу тяжелее будет! – огрызнулся Пономарь и включил скорость. Мотоцикл рванул с места, едва Козырь упал в коляску. Успел еще подумать, что бы было, не успей он запрыгнуть, уехал бы Пономарь без него? Черт его знает. Непонятный он какой-то, чужой!

Две очереди ударили вслед, пули противно пропели над их головами, выбили штукатурку из стены соседнего здания. Пономарь гнал мотоцикл, сворачивал на каждом перекрестке, углублялся во дворы.

Козырь снова взял себя в руки и стал соображать спокойнее. А ведь прав Пономарь. Ни секундочки не потерял, нахрапом взял, не ожидал никто, подумать никто не успел, а он ловко свалил сразу двух ментов. Увидел и свалил. И сейчас гонит не в сторону от центра, не пытается затеряться на окраине в частном секторе, в лес гонит. По прямой уже несется. Пока менты организуют преследование, они будут в лесу. А на облаву нужны люди и время. Самое главное, нужно время, а у ментов его нет. И на машине не везде проедешь, где мотоцикл пройдет. Да и потеряли их уже менты, точно потеряли.

Уже ближе к ночи, Пономарь заглушил мотоцикл возле неприметного дома на окраине Городища. Козырь выбрался из коляски и стал разминать спину.

– Ну и гонки… – хотел было посмеяться, но тут же осекся.

Он смотрел на Пономаря и не узнавал его. На напарнике лица не было. Это не лицо, а злобная маска: перекошенный рот, волчий оскал, горящие глаза…

Козырь пытался остановить кореша, но Пономарь уже взбежал на крыльцо, рывком распахнул дверь, ворвался в сени, ударом ноги распахнул вторую дверь. Ворон сидел за столом и угрюмо пил водку. Рядом с ним трое парней ковырялись в тарелке с квашеной капустой. Один с запекшейся на щеке кровью был из тех, кто прикрывал его и Козыря на улице, кто не должен был подпустить к сберкассе ментов.

– Сука! – заорал Пономарь, сверля парня глазами. – Живой? Продал, паскуда, в ловушку нас заманил, ментам сдал!

Пономарь резким неуловимым движением выхватил свой «Парабеллум» и разрядил его в грудь бандита. На Пономаря кинулись, скрутили руки. Парень с окровавленной щекой хрипел, харкал кровью в квашеную капусту, сползая с лавки под стол. Бледный Ворон вжался в стенку и испуганно косился на смертельно раненного подельника.

Пономарь рывком стряхнул с себя навалившихся бандитов, вскочил на ноги, но тут же… бросил на пол пистолет и устало опустился на лавку.

– Чудом ушли, – прошептал он пересохшим ртом, пошарил на столе, нашел чей-то недопитый стакан и опрокинул ядреный самогон в рот как воду. – Такое раз в жизни бывает…

Выругавшись, Ворон велел вынести в сени убитого и убрать окровавленную посуду со стола. Пономарь, ни на кого не глядя, поднялся, ушел за занавеску и упал на кровать лицом в подушку. Козырь, беспомощно улыбаясь, сел напротив Ворона.

– Ты не поверишь, – заговорил он, потирая спину и плечи, – мы и правда чудом ушли. Если бы не Пономарь, сидел бы я сейчас в «воронке». Во голова у парня! Сразу момент сечет! И кассиршу порешил с ходу, я думал, не станет лишней крови на себя брать, а он ее с двух шагов шмальнул, как свинью в загоне. А уж как на улице шухер начался, тут я малость растерялся, а он – кремень. Схватил за химок заведующего, выволок на улицу, через задний ход, а там два мента с автоматом и мотоциклом. Понимаешь, Ворон, они как знали, что нас двое всего, не спешили. Пономарь и их положил. Они, дурачье, думали, он пререкаться будет, требовать. А он прикрылся очкариком, свалили их и – на мотоцикл. Я за ним. Как будто второй раз на свет народился.