Глава 7
1
Париж, 1942 год
Это последняя запись в моем дневнике. Я твердо уверен, что после того, как будут описаны события сегодняшнего дня, в нем больше не появится ни строчки. И я знаю, какими станут последние слова в этой истрепавшейся, с пожелтевшими страницами, тетради.
Бог мой! Воистину, если ты хочешь наказать человека, то ты лишаешь его разума. Не знаю, за какие прегрешения на нас была послана эта страшная кара. Господь лишил разума нас обоих – меня и Риту.
Даже когда началась оккупация, нам все еще казалось: с «нашими» евреями не произойдет ничего подобного. Это «немецких» евреев уничтожают нацисты, а во Франции это невозможно.
Мы были слишком беспечны! И не понимали, какой смысл вкладывают офицеры СС в свой лозунг «Deutschland uber Alles».
То, что происходило в Германии, с точностью перенеслось в Париж. Евреям запретили распоряжаться своей собственностью и занимать государственные должности. Появлялись все новые и новые законы, запрещающие «израилитам» ходить в театры и кино. Даже магазины они имели право посещать лишь с трех до четырех часов дня. К этому времени полуголодный Париж уже сметал с прилавков все продукты. Нас это до поры до времени не касалось – ведь собственником Ритиной галереи формально являлся я, чистокровный француз. Мы отправили сыновей, Антуан Лорана и Франсуа, в Швейцарию к Иосифу, а сами вернулись в Париж. Моя трудолюбивая, хозяйственная Рита! Она приходила в ужас от одной мысли, что придется покинуть наш дом, галерею.
Не знаю, кто донес на мою жену в гестапо.
Я вернулся вечером домой и не застал ее. Все было кончено.
После долгих расспросов выяснилось: ее отправили в Дранси.
Я помчался в Сен-Дени, этот северо-восточный пригород Парижа, и то, что я там увидел, не забуду до конца моих дней.
Обнесенные проволокой бараки шевелились. Тысячи людей расположились прямо под открытым небом. Надрывались от плача дети. Помню одну молодую женщину. Она помешивала какую-то еду в котелке, и стоило ей лишь на миг отвести взгляд от небольшого костра – как прямо в огонь потянулась чья-то рука. Запахло паленой кожей, и раскаленный котелок быстро исчез в голосящей, плачущей, воющей людской массе.
О Господи! Моя Рита, хрупкая, элегантная Рита, где-то здесь, в безграничном месиве тел. Да что же это такое, этого не может быть…
Я метался в толпе таких же обезумевших от горя родственников и узнавал новые леденящие душу подробности.
– Говорят, скоро их отправят в Освенцим, – прошептала невысокая женщина и неистово перекрестилась.
Я не знал, что такое Освенцим, и она объяснила. Лагерь смерти. Газовые камеры. А потом – крематории.
Господи! Господи!! Господи!!!
Только тогда, перед забором концентрационного лагеря Дранси, я все понял. Да я же люблю Риту до безумия! Люблю свою жену, не загадочную неуловимую химеру, не колдовские ароматы, не призрак! Она вытащила меня из нищеты, родила мне детей, и я люблю ее так сильно, что если не спасу из этого ада, то сойду с ума. Но я справлюсь. Я помогу. Должен помочь.
«Рита, потерпи, – твердил я сквозь зубы и гнал автомобиль в Париж что было сил. – У меня есть план. Он должен сработать. Габриэль все вспомнит. К тому же эти мерзкие наци без ума от моих духов. Ничтожества! От каждого мундира за версту несет „Chanel № 5“, они зачем-то выливают на себя по полфлакона женского парфюма. Я уже ненавижу этот запах! Он стал символом побежденного Парижа. Габриэль должна помочь. Она знается с офицерами СС. Рита, потерпи совсем немного. Шанель не составит никакого труда вытащить тебя из Дранси…»
Газеты с гневом писали перед самым началом войны: Коко Шанель закрывает свой Дом моды. Увольняет всех работниц. «Время платьев прошло, – объяснила она свой поступок репортеру. – Будет работать только бутик, торгующий духами».
Из сообщений прессы я знал: Габриэль, оставив свою квартиру на рю Камбон, перебралась в находившийся неподалеку отель «Ритц».
Я давил на газ, выжимая все, что можно, из захлебывающегося «Ситроена», говорил мысленно с Ритой. И молился о том, чтобы добраться на Вандомскую площадь хотя бы за пару минут до наступления комендантского часа. Иначе меня арестуют, и я не смогу помочь жене.
В холле отеля «Ритц» толпились немцы. Запах их немытых тел приглушали все те же «Chanel № 5». Я спросил у портье, могу ли я видеть мадемуазель Шанель, и молодой паренек заколебался.
– Вообще-то у нее сейчас Ганс Гюнтер фон Динклаге, – сообщил он, неуверенно оглядывая меня с ног до головы.
– Это очень срочно, – сказал я и почему-то добавил: – Мне нужно ей кое-что сообщить о духах.
Духи. Они покоряют людей. Интригуют, манят. Открывают сердца. И двери…
Через пять минут я уже шел за портье по длинному коридору отеля.
Что сказать об этой женщине? Лицо Габриэль завораживало красотой. Она не пользовалась духами, ее окутывали запахи мыла и накрахмаленного полотна, волосы едва уловимо отдавали мятой. Ее немецкий кавалер, видимо, предпочел удалиться через черный ход. Гостиная, куда меня провели, выглядела совсем просто. Впрочем, я почти не смотрел по сторонам.
Я пытался растопить лед в глазах, которые любил более двадцати лет. И с отчаянием говорил о Грассе, о том, как утратил обоняние, как сочинил духи, отражавшие ее душу, шарм, красоту.
Она оживилась, поднялась с дивана, заходила по комнате.
– Надо же. Так Эрнест присвоил вашу работу. А я еще платила ему столько денег! – В ее голосе звучала обида.
Мне было не до денег. Моя жена мучилась в Дранси, не сегодня-завтра ее могли отправить в Освенцим, и ей требовалась помощь.
– Не думаю, что могу что-нибудь для вас сделать. Мне было любопытно поболтать с вами, – сказала Шанель равнодушно. Ее тонкая рука машинально взметнулась в направлении двери. – Прощайте…
Да будь ты проклята, Габриэль!!!
2
Арина Иванова всегда принимала душ очень долго. Вагит Имранов растроганно прислушивался к шуму воды и представлял белую нежную кожу девушки, чуть порозовевшую, гладкую. К ней даже не прикасаешься, еще не целуешь – а между ног уже пожар, так бы и вошел в соблазнительную гибкую девочку, извивающуюся, постанывающую.
…Отец уже давно не говорил Вагиту: «Сынок, тебе пора жениться, мать присмотрела в соседнем ауле хорошую красивую девушку». Хорошая девушка, разумеется, стала бы отличной женой. И нарожала бы сыновей. Но жить с семьей в родной Абхазии? Как жить? На что? Пожар войны выжег родной край дотла. Пустые глазницы когда-то лучших санаториев. Морской пейзаж исказили обугленные остовы до сих пор не убранной бронетехники. Кавказское гостеприимство выродилось до униженного подобострастия. Каждый хачапури люди готовят, как последний в жизни. Все вам, редкие смелые туристы, купите, и пусть появится хоть немного денег, их здесь не видят годами. Возвращение сюда невозможно – это Вагит понял, заехав по дороге в родное село на рынок в Гаграх. В мясном ряду на прилавке лежал кусок баранины. Продавец, высокий поджарый мужчина, и пес, отощавший ирландский сеттер, смотрели на мясо одинаковым взглядом. Их глаза блестели от слез. Только продавец слюну сглатывал, а из пасти собаки скатывались на черный асфальтовый пол частые капли.
Его старики, конечно, так не нуждаются. Но для того, чтобы не оголодали до слез и они, и многочисленная родня, Вагит должен быть в Москве. А здесь семью не заведешь, потому что сегодня на «разборке» везет – а завтра может не повезти. Да и отпустила уже нестерпимо острая тоска по горам, когда просыпался среди ночи – и выть хотелось раненым зверем, увидев во сне зеленые хребты, провалы ущелий, серпантин, дом… Теперь Москва стала домом. А русские женщины – это всегда такое чудо, дыхание замирает, ни слова не выговорить. Светлые волосы, глаза огромные, голубые. Оказывается, к ним можно приблизиться. Их можно целовать ночью, а днем, мчась по шоссе, небрежно кивать пацанам на билборд: «Моя Ариночка»…
…Арина появилась в прозрачном темном халатике, лишь подчеркивающем налитую грудь, и Вагит застонал:
– Иди ко мне, девочка!
Он дотронулся до ее сосков, и те сразу отвердели под его ладонью, но Арина негодующе сбросила руку.
– Отстань!
Отодвинувшись на край постели, девушка поджала длинные ноги и горестно вздохнула.
– Не катит мне, Вагитка, в последнее время. Не катит. Понимаешь?
«Новое платье хочет, – решил Вагит, сочувственно поглядывая на расстроенное фарфоровое личико. – Дорогое. Да дам я тебе бабок, глупая. Вижу, что ты со мной из-за денег. А мне плевать. Какая разница, почему. Со мной, а не с другим. Значит, я сильнее. Красавица моя, все, что хочешь, для тебя сделаю. Но изменишь – убью».
– Все зря – Веста, Катя. Француженка всех нас послала вместе с Ириной Алексеевной. Далеко послала. – Глаза Арины сузились от ярости. – Но я думала как: проехали-забыли. А тут вся та же петрушка.
Осознав, что вначале разговор, потом секс, Вагит приподнялся на постели, подложил под спину подушку и потребовал:
– Говори. Кто еще тебя обидел?
– Показ скоро намечается у одного российского дизайнера, Пети Легкова. Он блондинок-моделей пригласил, меня тоже позвал. Только прикинь, какой облом. Света Никодимова из агентства «Russia» будет открывать показ. А меня только вторым номером поставили. Типа ходи, Арина, в массовке.
– Так, может, хорошо так. А? – осторожно заметил Вагит. – Еще лучше, чтобы ты в середине этого вашего показа шла. А что? Народ разогреется уже. Как на концерте.
Арина сбросила халатик и вытянулась на постели.
– Учу тебя, учу, – недовольно пробубнила девушка. – А ты все не сечешь в нашем деле. Показ – не концерт. Разогревка тут не нужна. Показ круто открывать и закрывать. Но мне открывать больше нравится. Вагит, а ты можешь…
Имранов скрипнул зубами. Он может, да запросто, как два пальца об асфальт. Но сколько будут продолжаться эти просьбы?
– Последний раз, – пообещала Арина и коснулась твердого, уже истекающего соком желания, члена. – Последний раз. Да?
– Подожди. Остановись. Не правильно это!
Она повторила:
– Последний раз. Пообещай!
Вагит понял, что что-то пробормотал. Что именно – осознать уже не получалось…
3
Чистить зубы. Забрасывать любимые джинсы в стиральную машинку. Вливать в себя литры кофе. Смотреть новости. В этом списке уже почти безусловных рефлексов Лики Вронской была еще одна привычка – скупать свежие газеты и журналы.
Она притормозила у газетного киоска и сразу же на себя разозлилась. Тоже придумала: прессой запастись. Лучшего времени не нашла! Ира Суханова уже, должно быть, у родственников Кати Родимовой. На кладбище надо ехать, а она что же, газетки почитывать? Но если уже остановилась…
– «Коммерсант», «Итоги», – принялась перечислять Лика и остолбенела.
На прилавке киоска лежала стопка «Экспресс-газеты». На подобную «желтуху» не стоило обращать внимания, если бы не заголовок. Рядом с фотографией журналиста, видимо, ведущего авторской колонки, черные жирные буквы, по которым катятся капельки крови. «Смерть на подиуме»…
– И «Экспресс-газету», пожалуйста, – выдавила Лика, вытаскивая из рюкзачка портмоне.
Киоскерша пересчитала деньги и протянула в окошко внушительную стопку.
– Ужас, что в «Экспресске» пишут, – посетовала она. – Такие девочки молоденькие умирают. Ни стыда ни совести у сутенеров этих из модельных агентств.
Лоб мгновенно покрылся холодной испариной. Лика бегом вернулась в «фордик». На него, припаркованный прямо под запрещающим знаком, уже косо поглядывал сотрудник ГИБДД. Игнорируя его укоризненный взгляд, Лика села в машину и погрузилась в чтение.
Глупо ожидать от козла молока, а от подруг посаженных олигархов – чуткости. Даже если они «звездят» во всех глянцевых журналах, рассказывая о том, что модельное агентство может быть чистым, как слеза дитяти.
Все мы вроде не раз читали подобные интервью президента агентства «Supermodels» Ирины Сухановой. Впрочем, куда любопытнее то, что эта дамочка не рассказывает журналистам. И не просто не рассказывает – усиленно скрывает.
Ее модели мрут, как мухи осенью. И госпожа Суханова делает все для того, чтобы скрыть правду. Президенту «Supermodels» не важно, чтобы убийца понес суровое наказание. Прибыль, прибыль и еще раз прибыль – вот что ее интересует.
Первой жертвой стала популярная модель Веста Каширцева. Ах, вы не знали, что ее больше нет? Ничего удивительного. Таким, как Суханова, главное – замять скандал. И плевать она хотела, что речь идет об убийстве молоденькой девочки!
Кстати, ради чего было предпринято столько усилий? Аппетиты госпожи Сухановой воистину не знают границ! Все дело-то во Франции! Она хотела покорить Париж, заключить контракт с небезызвестной маркой Chanel.
Но в Париже, практически на подиуме, накануне итогового кастинга, умирает еще одна модель «Supermodels» – Катя Родимова. И вновь Суханова не несет никакой ответственности за произошедшее. Как стало известно вашему корреспонденту из достоверных источников, манекенщица Родимова была отравлена. Среди сотрудников «Supermodels» значится немало тех, кто желал бы расправиться с девушкой. И это совершенно не удивительно. Каков поп – таков приход. Разумеется, подчиненные берут пример со своей руководительницы, которой наплевать на все, кроме своих собственных интересов.
Дорогие мои читатели! Берегите себя и берегитесь таких начальников. Засим откланиваюсь. И до новых встреч. Всегда ваш, Алекс Всезнайкин.
Лика скомкала газету и зашвырнула ее на заднее сиденье.
– Один удар за другим! – прошептала она, заводя двигатель. – Впрочем, вот уж воистину: все, что ни делается, все к лучшему. Из этой статьи торчат все белые нитки, которыми ее так старательно шили. Все стало очевидным. Понятным. Как дважды два.
Крошка-«Самсунг» закуковал, возвещая о приходе эсэмэски, и Лика, не отрывая глаз от дороги, принялась разыскивать телефон. Нащупать его в рюкзачке получилось сразу же, а вот прочитать эсэмэску долго не выходило. Обгоняют, подрезают, сигналят. В час пик демонстрируются все «лучшие» качества московских водителей. Наконец на светофоре зажегся красный свет, и Лика открыла крохотную «раскладушку».
«Мы уже в Церкви Богоматери Всех Скорбящих Радости», – написала Ирина, и Лика вдавила в пол педаль газа.
– Все-таки я опоздала. Ладно, еще успею на отпевание и на кладбище. Потом поминки. Бедная Катя… Бедная Ирка, – шептала Лика, прикидывая, можно ли подъехать к церкви в объезд Большой Ордынки, которая теперь сто процентов стоит в пробке.
Как и большинство водящих машину женщин, Вронская отличалась редким топографическим кретинизмом. Однако в случае действительно острой необходимости память словно листала перед глазами карту, на которой высвечивался нужный маршрут.
Она проехала по Кадашевской набережной, свернула в 1-й Кадашевский переулок и в нем же оставила «фордик», удачно не попав в пробку на повороте на Большую Ордынку.
Еще возле черного кружева ограды, окружающей желтое здание церкви с белоснежными колоннами и куполами, Лика зашмыгала носом. А уж в церкви, где горящие свечи освещали словно спящую в гробу Катю, слезы потекли ручьем.
Как в тумане, она подошла к стоящей у гроба Ире и коснулась ее руки.
Та, едва заметно кивнув, негодующе посмотрела на светлые Ликины волосы.
«Платок забыла», – поняла Вронская, оглядываясь по сторонам.
Да, у всех женщин головы покрыты темными косынками. Наверное, вон та полная женщина, сидящая на стуле, с запекшимися искусанными губами – Катина мама. Черты лица похожи. Ей что-то говорит паренек, пытается успокоить, поддержать. А у самого подбородок дрожит и глаза в черных кольцах синяков. Среди тех, кто опускает в гроб цветы, целует Катю в лоб, прикасается к ее холодным ладоням, нет ни одной модели. Скорее всего, одноклассницы, может, соседки, невысокого роста, обычной внешности. Вот вырос каким-то чудом в этой среде цветок дивной красоты. И – сорван. Безжалостно растоптан…
К гробу приблизился батюшка, в черной рясе, с окладистой бородой, и наклонился к Катиной маме. Она, вздохнув, промокнула глаза и кивнула.
Священник начал читать молитву, и каждое ее слово, не всегда понятное, на старославянском, отдавалось в сердце Вронской мучительной болью. Чтобы не разрыдаться, она смотрела на алтарь, разглядывала иконы в золотистых окладах. Лики святых не приносили обычного успокоения. В огромных миндалевидных глазах, выгнутых ниточках бровей, аккуратных ртах и маленьких руках – в каждой черточке упрек, немой укор, обвинение.
«Господи, прости меня, – подумала Вронская и перекрестилась. – Я знаю, что все, что происходит в нашей жизни, – это твоя воля. Даже если понять ее нам невозможно. Дай сил Катиным родственникам, чтобы все это пережить. Дай им смирения, и если боль – то чтобы можно было вытерпеть, пронести свой крест. И если нужно, чтобы во всем этом разобрались, – помоги мне. Мне кажется, нужно. Разобраться и все выяснить. Убили Катю. Ее не рожденных детей. Ее счастье, спокойную, не одинокую старость матери. Помоги мне, Господи, и прости все грехи мои, чтобы можно было стать лучше, аминь…»
После окончания молитвы из гроба стали доставать цветы, и Лика с удивлением заметила среди людей, захвативших охапки белых роз, оперативника Марата Кудряшова. Почувствовав направленный на него взгляд, он кивнул Вронской, потом указал на временный невысокий крестик:
– Давай, возьми. Я сам хотел. У меня рук не хватает. Ну да он не тяжелый.
Смахнув слезы, Лика подхватила кладбищенский крест и повернулась к Ирине, прижимающей к груди огромную Катину фотографию с траурной лентой наискосок:
– Подожди меня на улице. Я сейчас подгоню машину.
– А, может, на моей поедем? Все-таки она больше.
– Нет. Мне надо кое-что тебе показать. – И, не удержавшись, Лика добавила: – Я в шоке! Почему из агентства никто, кроме тебя, не пришел? Это же позор!
Ира слабо пожала плечами. Прямых указаний она не давала, так как была уверена: все – взрослые люди, понимают, как надо вести себя в таких ситуациях. А вышло, что не понимают. Никому нет никакого дела. Баба с возу – получается, кобыле легче. Многих сегодня вызвали в прокуратуру. Но не всех, разумеется.
Подъехав к церкви, Лика аккуратно разместила крест на заднем сиденье, а фотографию положила в багажник. Если придется резко тормозить – уж в багажнике-то стекло, закрывающее портрет, точно не разобьется.
– Держи, – она вручила Ире Сухановой смятую «Экспресс-газету» и села на водительское сиденье. – Тот отъезжающий автобус, синяя полоска на белом кузове, – наш?
Ирина не ответила. Ее глаза быстро скользили по строчкам.
Заметив, что подруга закончила чтение, Лика поинтересовалась:
– Ну что, дорогая, теперь тебе все ясно?
В глазах Иры отразилось такое искреннее недоумение, что раздраженная Вронская забыла мигнуть «поворотником» при перестроении.
– Откуда журналисты обо всем узнали? – удивилась Ирина. – Ты все знала, но я тебе верю. Может, проболталась случайно ненадежному человеку?
– О господи, святая простота! Я – проболталась?! Ирка, да у меня папа чекист в отставке. Дети таких родителей научены держать язык за зубами. Хотя папка никогда не утверждал, что кругом враги, а болтун – находка для шпиона. Я случайно никому ничего разболтать не могу. Только совершенно сознательно!
– Кукусики ! Тогда зачем ты это сделала? – ледяным голосом поинтересовалась Ирина.
– Я?! Ира, окстись, солнце ты мое незаходящее! Тебя сдал Платов! Со всеми потрохами. Только он, и никто другой!
– Да брось ты! Если тебе Дима не нравится – это еще не повод на него наговаривать. В этой ситуации, когда мне требовалась помощь, он вел себя очень прилично. Дело не в том, что он – отец Лерки. У Платова полно недостатков, но это уже слишком даже для него. Я верю, что он просто не мог так со мной поступить. Да и зачем? Можешь объяснить?
– Конечно, – заявила Лика и принялась с жаром озвучивать итоги своих умозаключений.
То, что информацию журналисту «сливал» Платов, – прослеживается четко. Его агентство в колонке не упоминается вообще. Почему? А негативный контекст. Был бы умнее – для маскировки попросил бы урода Всезнайкина хотя бы указать, что в Париж приезжали представители двух московских агентств. Но – струсил, не захотел рисковать, не посчитал нужным отвести от себя подозрения. Ирину Платов в грош не ставит. Ему по барабану – догадается она, «откуда ноги растут», не догадается. Он ее утопил. А сам благополучно остался в стороне. Все-таки «Экспресс-газета» – издание популярное, тираж высокий. И упоминать свое агентство в связке с «черным» конкурентом с точки зрения пиар-технологий действительно лучше не стоит.
– Лика! Сколько можно тебе объяснять, – гневно перебила Вронскую Ира. – Платов – профессионал. И он не мог не понимать: если правда про Весту выплывет наружу, как только Эмилия обо всем узнает, она откажется работать не только со мной, но и с ним. С ним тоже, это ты понимаешь?! Потому что Эмилия смотрела моделей двух агентств, и мы вместе получили приглашение в Париж. Такие подробности при заключении контрактов высокого уровня не скроешь. И уже тем более Диме не было резона убивать Катю. Ее отравили. Ты подумай, за ужином, что ли, Дима ей в минералку отраву подсыпал? Ты же помнишь, какая там куча людей была. Вручил ей яд, сказав, что это какие-нибудь витамины? Так Катя и побежала есть таблетки пригоршнями! Ага, так и разогналась. Я, честно говоря, вообще уже начинаю думать, что она какие-то левые препараты для похудения купила. Мама вот ее рассказывала: Катя неделями одним салатом питалась. Что поделаешь, модельные стандарты жестоки.
Ехавший по соседней полосе «БМВ» оправдал наихудшие Ликины подозрения. Мало того что неожиданно метнулся в ее ряд, так еще и начал сбрасывать скорость. Благополучно миновав столкновения с чужим бампером, Вронская вытерла лоб ладонью и продолжила:
– Ира, ты не права знаешь в чем? В том, что связываешь поведение Платова и контракт с Chanel. Я ведь действительно все видела своими собственными глазами. Эмилия бы выбрала Катю. В ней чувствовался стиль, сдержанное очарование, магнетизм. Вероника из агентства Платова – безусловная красавица. Может, она даже ярче, чем Катя, но в ней не было какого-то внутреннего благородства, достоинства, шарма. Я ничего не понимаю в вашей работе. Но даже мне стало очевидно: Катя получит работу, и никто другой. И Франсуа в этом не сомневался. И Платов – он же не слепой. Не будем обсуждать его профессионализм, судя по тому, что я про него сегодня узнала, он мерзавец, а я считаю, что мерзавец не может быть профессионалом. Профессионал, с моей точки зрения, – это тот, кто работает прежде всего для людей. Думает о других, заботится. Твой Дима – это другой случай. Но дело не в этом!
– А в чем тогда?
– Да он понимал, что контракт его агентству не светит. Может, и раньше были ситуации, когда ты его обскакивала.
– Были. И что с того? Я – лидер рынка. Платов – не единственный, кто мне проигрывает по количеству заключенных контрактов, по престижности клиентов!
– Может быть! Но он – тот человек, которого такая ситуация не устраивает! После того как контракт сорвался, он заказал этот пасквиль по одной простой причине. Его душит жаба! Вот статья вышла. Ты теперь будешь отмываться от всей этой грязи. А куда пойдет заказчик? К Платову! И это при условии, что он не причастен к смерти твоих девчонок!
Помолчав, Ира отчасти согласилась с подругой:
– Знаешь, в твоих рассуждениях есть логика. Как математик – признаю. Но не все в этой жизни определяется логикой. И потом, ты вспомни. Был ведь еще бандит, который пытался порезать Катю. А Ник напомнил об этом полиции, и ему сказали – ничего похожего в Париже не происходило. И это тоже снимает подозрения с Дмитрия.
Лика вела машину и вяло поддакивала Ирине. Конечно, Платов – порядочный мужик. Ангел. Только крылышек не хватает. Разумеется, он не имеет никакого отношения к появлению мерзкой статейки. И уж конечно, Ире не стоит завтра говорить об этом в прокуратуре. Так будет лучше. Она сходит к Ковалеву на допрос, но про все эти Ликины подозрения ни слова. Хватит уж того, что сама Ирина не работает, по допросам бегает. Зачем еще невиновного человека в эту историю впутывать…
Лика кивала, а про себя думала: «Ничего, рабочий день в прокуратуре ненормированный. Вот похороним, помянем – и вперед к Тимофею Аркадьевичу. На Ирку рассчитывать смысла нет. Башка у нее совершенно не варит. А потом сама еще спасибо скажет. Какие же мы, женщины, слепые, когда влюблены!»
4
– Наконец-то, – обрадованно пробормотал Тимофей Аркадьевич Ковалев, услышав, как эксперт Бюро судебно-медицинских экспертиз Федор Борисович Зайченко снимает трубку. – Здравствуй, дорогой. Где пропадал?
Все материалы, включая допросы и результаты вскрытия Екатерины Родимовой, французская полиция переслала быстро. Куда больше времени потребовалось для осуществления профессионального перевода. И вот, когда подготовленные Федором Зайченко при помощи переводчика документы оказались у Ковалева, Тимофей Аркадьевич засомневался в компетентности французских коллег. Возникало впечатление, что убийство совершенно стерильное. Так не бывает. Не поспешил ли он с захоронением тела девочки? Родственники всегда торопят, плачут, требуют… С разрешением на эксгумацию трупа столько бумажной волокиты. А эксперт, у которого Тимофей Аркадьевич хотел уточнить подробности, двое суток не подходил к телефону.
– Семинар у нас был, англичане приезжали, – зарокотал в трубке Федор Борисович. – Приятно: высоко оценили наш уровень работы.
– Кстати, про уровень. Ты доверяешь французским коллегам? Может, они впопыхах труп вскрыли, внимательно не посмотрели?
– Да что ты! Все было проведено по правилам. Я уж не стал тебе оформлять перевод анализов – крови, мочи, содержимого желудка, изъятых на месте происшествия рвотных масс. Но сам просмотрел, от первой буквы до последней точки. Ни малейших сомнений в профессионализме экспертов и полицейских. Они всю посуду, изъятую в номере, своим химикам направили. Смывы с пола ванной комнаты делали. На посуде никаких следов, а едва заметные пятна в ванной комнате оказались не кровяные. Тебе что, нужны все эти отрицательные результаты? Тогда я оформлю.
– Не надо. Просто я пытаюсь понять, как ее отравили, и… никаких версий. Не бывает же так, чтобы совершенно следов не осталось, правда?
Эксперт вздохнул:
– Оказывается, бывает. Мне нечего добавить к тому, что я написал. Девочку отравили искусственным ядом, синтезированным химическим веществом, предположительно снотворным препаратом. Запахов из отверстий рта и носа при надавливании рукой на грудь и живот трупа не ощущалось. Трупное окоченение было выражено слабо, следовательно, о судорожных ядах речи не идет. Цвет кожных покровов бледный, не желтый, значит, фосфор и мышьяк исключаются. Обожжена переходная кайма губ, слизистая желудка. Концентрация химических веществ огромна, девочка приняла очень много таблеток или порошков. Препарат быстро усваивается, хорошо растворимый. Выжить потерпевшая могла бы буквально в течение четверти часа после приема, или даже десяти минут. При оказании профессиональной медицинской помощи, естественно.
Поблагодарив эксперта, Тимофей Аркадьевич повесил трубку и решил вновь пробежать присланные французами протоколы допросов. А потом и оформленные лично, и отчеты оперативников. Версия о причастности Зориной к убийству Весты Каширцевой в свете новых обстоятельств утратила свою актуальность. Надо начинать все сначала, и с какого бока подойти к этому модельному агентству – совершенно непонятно.
Он невольно вздрогнул, заслышав телефонный звонок. Так звонит только один аппарат из стоящих на столе. Красный. Это шеф. Прокурор. Из молодых, да ранних. Начальнику Игорю Петровичу Бородко немного за сорок. Рассудителен не по годам. Выдержан. Тимофей Аркадьевич, докладывая шефу о новых обстоятельствах по этому уголовному делу, заранее готовился услышать много нелицеприятного. И по колючим, с льдинками, глазам Игоря Петровича понял: ох, рвалось у него с языка крепкое словечко. Но так и не вырвалось. Сдержался шеф. Только укоризненно так заметил:
– Что же вы, Тимофей Аркадьевич, с вашим-то опытом так опрометчиво поступили…
«Если бы опыт. А то ведь старческий маразм, похоже», – подумал тогда Ковалев, и все тело сразу по-старчески заныло. В глазах резь, спина отваливается, сердце то тукает, как шальное, то нехорошо так замирает.
Ковалев рывком снял трубку:
– Слушаю вас, Игорь Петрович.
– Новая информация по находящемуся у вас в производстве уголовному делу, – заявил шеф, и душа Тимофея Аркадьевича спикировала в пятки.
«Только бы не очередное убийство», – пронеслось в голове.
– Сегодня в издании «Экспресс-газета» опубликована статья «Смерть на подиуме». Секретарь принесет вам ксерокопию, обязательно ознакомьтесь. И еще. Я хорошо знаю редактора «Экспресс-газеты». И он выяснил у автора материала: информация была предоставлена руководителем агентства «Russia» Дмитрием Платовым. Вам это имя о чем-то говорит?
– Безусловно, Игорь Петрович, – сказал следователь и облегченно вздохнул. Слава богу, не очередной труп. – Как я понял по материалам французов, его тоже приглашали в Париж. Но сам я Дмитрия пока не допрашивал, работаю с сотрудниками агентства Ирины Сухановой.
– Может, имеет смысл проверить Платова. Где был на момент совершения первого убийства, есть ли алиби.
– Да, Игорь Петрович.
Повесив трубку, Ковалев снял очки и потер переносицу. Дожил. Уже шефу приходится заниматься расследованием его уголовного дела. А до пенсии еще четыре года, и не хочется дома сидеть. Даже представить страшно, что придет утро, когда не надо ехать в прокуратуру.
«Я справлюсь, – решил Тимофей Аркадьевич. Пригладив седые волосы, он подошел к тумбочке, на которой стоял чайник. – Вот сейчас чайку себе покрепче заварю и все обмозгую. И докажу всем. И Игорю Петровичу, и себе. Что меня еще рано списывать со счетов. Есть еще порох в пороховницах».
Аромат свежезаваренного чая с мятой быстро распространился по кабинету. Тимофей Аркадьевич поставил кружку на край стола – душистый напиток еще слишком горячий, обжигающий. И, открыв толстую папку уголовного дела, стал делать пометки в блокноте.
Итак, в Париж ездили:
– Суханова Ирина Алексеевна, президент агентства «Supermodels».
– Перьев Николай Петрович, фотограф.
– Быстрова Елена Анатольевна, парикмахер.
– Захарова Наталья Сергеевна, визажист.
– Иванова Арина Ивановна, модель.
– Вронская Анжелика Ивановна, журналист.
– Платов Дмитрий Евгеньевич, президент агентства «Russia».
– Никодимова Светлана Геннадьевна, модель.
– Казакова Вероника Владимировна, модель.
«Была еще одна девушка. Но Екатерина Васильевна Родимова погибла», – невесело подумал Ковалев, изучая список.
Из этого списка по прибытии в Москву уже допрошены четверо: Анжелика Вронская, Николай Перьев, Елена Быстрова и Наталья Захарова. Причем хорошо, что допросы следовали именно в таком порядке. Как показал Николай Перьев, накануне отъезда он стал невольным свидетелем разговора между Натальей Захаровой и Катей Родимовой. Катя жаловалась на угревую сыпь, и Наталья Захарова якобы написала ей список каких-то таблеток.
– Обращаются ли к вам девушки с просьбой порекомендовать какие-либо препараты, полезные для кожи? – спросил Тимофей Аркадьевич у Захаровой.
– Нет, что вы. Эти вопросы не в моей компетенции. Мое дело – личико перед показом накрасить, а потом смыть макияж, – ответила Наталья Захарова.
Слишком быстро ответила. И покраснела, и глазки забегали…
Тимофей Аркадьевич бросил нетерпеливый взгляд на часы. Наверное, оперативник Марат Кудряшов появится еще не скоро. Похороны, поминки, и лишь потом он планировал подъехать в аптеки, находящиеся рядом с домом покойной девушки, а также офисом агентства «Supermodels». Где еще покупать лекарства? Скорее всего, поблизости, недалеко от дома или работы….
– Допрошу всех, – рассуждал Тимофей Аркадьевич, листая материалы уголовного дела. – Может, в каких-то показаниях появятся нестыковки, и будет от чего плясать. Но как все-таки сложно. Я не знаю этой среды, не могу делать выводы. Вот, Елена Анатольевна Быстрова на допросе предположила: причиной убийства Екатерины Васильевны Родимовой является боязнь конкуренции со стороны второй участницы этого самого… Отбора, что ли. Вот и имя указано той девушки – Вероника Владимировна Казакова. А у меня в голове не укладывается. Еще ведь совсем молоденькая девочка эта Вероника Владимировна. Неужели она может вот так хладнокровно убрать соперницу?!
Что-то насторожило Тимофея Аркадьевича в просматриваемых бумагах, и он пролистал пару страниц назад.
Да, вот отчет Марата Кудряшова о первых допросах в агентстве «Supermodels». Беседа с секретарем Высоцкой Кристиной Игоревной. Она показала журнал регистрации прихода и ухода сотрудников и посетителей агентства, и в нем значилась некая женщина, Оксана Петрова. Время прибытия не зафиксировано, время убытия помечено как 14.30.
Тимофей Аркадьевич сделал глоток сладкого чая и откинулся на спинку стула. Ну, конечно. Та самая женщина. Уже при разработке версии о причастности к убийству Весты Каширцевой Светланы Зориной предполагалось: должна быть какая-то женщина, которая входила в круг знакомых Весты. Да даже наезд попробуй организуй. Надо знать, когда девушка выйдет из дома, куда направится. А предварительной подготовки не было, та самая бежевая «девятка» в элитном квартале не отсвечивала, до убийства девушки машину никто не видел…
– Надо искать эту Оксану Петрову, – сказал Тимофей Аркадьевич и повернул голову на звук открывающейся двери.
– Мы с Тамарой ходим парой, – провозгласил, улыбаясь, Марат Кудряшов и обнял за плечи Лику Вронскую. – Тимофей Аркадьевич, а вдруг это моя судьба? Правда, мы с ней на похоронах встретились…. Потом она на поминки осталась, а я поехал по аптекам. Вот, столкнулись на пороге прокуратуры два одиночества.
– Тише, тише! – недовольно прикрикнул следователь. – Давай не будем обсуждать при посторонних материалы дела. Лика, что у вас? Честное слово, я вас уже побаиваюсь. Вы как появитесь – все, жди беды.
Вронская опустилась на стул, и от взгляда ее зеленых глаз Тимофею Аркадьевичу вновь стало не по себе.
«Ведьма, точно ведьма», – подумал он.
Лика вытащила из рюкзака скомканную газету, расправила листы.
– Вы это видели? Сто процентов, сделано по заказу Дмитрия Платова.
Следователь кивнул:
– Вы правы. Мы это уже установили. А как вы можете охарактеризовать этого человека?
– Тимофей Аркадьевич, давайте я вам сейчас все расскажу. Но у меня просьба. Пожалуйста, не говорите ничего прямо ни Ире Сухановой, ни Платову. Эта их личная история длится уже много лет. Но Ира… – Лика запнулась, а потом решительно закончила: – До сих пор любит его. Я бы не стала вот так сообщать информацию, касающуюся подруги. Но у нее на глазах – розовые очки. Ира видит в Платове только хорошее. А он подставляет Суханову. Я боюсь за нее.
– Это правильно, что вы решили все рассказать, – мягко сказал Тимофей Аркадьевич и включил компьютер: – Слушаю вас, Анжелика Ивановна.
Когда Вронская закончила свой рассказ, Тимофей Аркадьевич понимающе переглянулся с Маратом. Дело сдвинулось с мертвой точки. Действительно, месть, обида, запутанные любовные отношения – это уже какой-никакой, а мотив.
– Кстати, Тимофей Аркадьевич, это вам. Бланк пустой. Просто впишите свое имя и приходите.
– Что это? – спросил Ковалев, разглядывая черный прямоугольник из плотной бумаги. – А, да, тут написано. Господин (госпожа) приглашаются на показ новой коллекции Петра Легкова. Спасибо огромное. Обязательно схожу. Будет хоть какое-то представление об этой среде!
Выпроводив Лику, Тимофей Аркадьевич поинтересовался:
– Как аптеки? Узнал что-нибудь?
– Да, сейчас, – Марат полез за блокнотом. – Накануне отъезда Катя заходила в аптеку рядом с офисом агентства. Продавщица ее знает, девушка была постоянной покупательницей. Вот, я записал: она купила азитромицин, цинктерпал, далацин-гель, ксантинола никотинат и аевит. Антибиотики, витамины и средство наружного применения для лечения угревой сыпи. Все эти препараты отпускаются без рецепта, и даже превышение указанной в инструкции дозировки привести к летальному исходу не может.
– Понятно. Значит, получается, Платов?
Марат, по своему обыкновению, громко заматерился.
– Хватит, – не выдержал Ковалев. – Доложи еще, что там на похоронах. С родственниками разговаривал? Может, кто-то на девочку зуб точил?
Марат попытался взять себя в руки и говорить по существу:
– Докладывать нечего. Правильная она была. Хорошая, работящая. Встречалась с бывшим одноклассником, он все глаза себе выплакал. Сомнительных знакомств не водила. У нее мать, а еще два брата и сестра. Всем помогала. Надо в гадюшнике этом искать. В агентстве! Кроме начальницы – а ничего такая тетка, симпатичная, – на похороны никто и не явился. Это, Тимофей Аркадьевич, не люди. А, блядь, суки поганые!
5
Ник Перьев отложил «Экспресс-газету» и зашагал по своей небольшой квартире. За окнами шумело Варшавское шоссе, и это раздражало.
Москва с ее вечным шумом… И если бы только шум. На пленке запечатлены уже все до единого дома старых кварталов. Надоело. Нужен новый фон, новые лица, руки сами тянутся к камере, чтобы выплеснуть негативные эмоции, пережитый стресс. Снимки должны получиться отличные. Горе фотографа придает его работам очарование. После расставания с Санькой Ник сам готов был разрыдаться, просматривая работы того периода. Вроде бы снимал то же, что и обычно. Рекламу для россиян. Европейские производители пользуются услугами своих фотографов, а нашим-то совершенно по барабану, кто щелкнет красивую девушку на фоне пакета с молоком или мясной нарезки. Они только рады, что в агентстве, помимо услуг модели, можно и съемку организовать. Все было как обычно: девушки, нехитрые товары, осточертевший «задник» студии или еще более надоевший фон Москвы. Но та реклама долго красовалась на щитах. Намного дольше обычного. Вместе с Ником камера словно вспоминала Саньку, и осколки разбитой любви сверкали на фотографиях так грустно, так красиво, глаз не отвести…
Теперь тоже хочется снимать, снимать долго, до изнеможения, до онемевших пальцев, уже не чувствующих, как нажимают на затвор. Хочется попасть с моделью на одну волну, не заботиться о ее позах, потому что каждая – готовый кадр, идеальный, выразительный.
Надо выпустить из себя этот страх, отряхнуть сожженные нервы, утопить боль, сочувствие, забыть про многочисленные хлопоты. Это возможно только в работе. Если этого не сделать – легко сойти с ума.
– А работы в ближайшее время, судя по всему, не будет. Кто обратится к Ире в агентство после произошедшего? Еще и статья эта мерзкая… – пробормотал Ник и остановился перед ванной комнатой. – Забраться в ванну, что ли?
Поваляться в пенных хлопьях, авось что-нибудь путное придумается.
Он открыл кран с водой, вылил немного малиновой пены и, сбросив халат, пару минут изучал свое отражение в большом овальном зеркале.
По густым, до плеч, волосам скользили Санькины пальцы. Мальчик говорил, что любит эти четко очерченные губы, что без ума от пикантной черной родинки. Любимый пах миндалем. Как здорово было валяться с ним в ванне, а потом нежно, как ребенка, вытирать его хрупкое тело полотенцем. И радоваться возбуждению точно так же, как и его отсутствию. Любовь многограннее желания. Ей нужен лишь счастливый блеск в любимых глазах.
Горько вздохнув, Ник опустился в теплую воду и зажмурился.
– Надо уехать, – прошептал он. И, схватив мочалку и гель для душа, стал быстро тереть тело. – Надо уехать. Взять любых девчонок и отправиться делать снимки для портфолио. В конце концов, в агентстве обязательно найдутся модели, которым давно не обновлял фотографии. Конечно, было бы лучше, чтобы уже все вокруг расцвело-зазеленело. Но ничего. Выкручусь. Не впервой. Можно поехать в санаторий рядом с какой-нибудь водой. Речка, озеро – не важно. Вода – и оранжевый закат. Или желтая дымка рассвета. На таком фоне всегда все отлично получается.
Из-за шума воды Ник не сразу расслышал звонок сотового телефона.
– Привет, это Дмитрий Платов беспокоит. Говорить можешь, не занят?
– Могу.
– Слушай, у меня вот какое-дело. Хочу обсудить с тобой кое-что. Можешь сегодня после обеда подъехать ко мне в агентство?
– Уже два часа. Значит, прямо сейчас ехать? А зачем?
– Приезжай – узнаешь, – хохотнул Дмитрий. – Так я адрес диктую, да?
– Мне записать сейчас нечем. Но ты говори, я запомню.
«Он бы еще в каком-нибудь Подольске или Жуковском офис открыл, – раздраженно подумал Ник, услышав, как далеко от центра располагается агентство Платова. – Это вам не „Supermodels“, до которого ехать полчаса без пробок, и парковка удобная, охраняемая».
Он одевался и пытался объяснить самому себе, зачем согласился на эту встречу. Желание? Нет. Платов – натурал, это ясно и понятно, физического желания к таким мужчинам возникать не может по определению. Хотя у Дмитрия очень выразительное лицо, и работа над его портретами обещала быть любопытной. Да и пропорции тела неплохие. Определенно – как модель он представляет интерес, но не настолько острый, чтобы выпрыгивать из теплой ванны и мчаться на встречу. Тогда что?
« Опасность , – вдруг понял Ник. – От этого мужчины исходит какая-то угроза. Я уже понял: от него можно ожидать чего угодно. Он ни перед чем не остановится для достижения своей цели. И за этим хочется наблюдать. Он приказывает. Я подчиняюсь. Любопытно. Опасность …»
Спустившись к серебристой «Хонде», Ник буквально прыгнул за руль и, не прогревая двигатель, резко рванул с места.
– Я тороплюсь? Прямо как на свидание! – сыронизировал он. И еще сильнее вжал в пол педаль газа. – Что все это значит? Что происходит?..
Он ехал и недоуменно оглядывался по сторонам. Ну и район! Промышленный квартал, автомастерские. Трубы дымят, вокруг сложенные стопки кирпича, бревен, цементных блоков.
– А не привезти ли мне сюда девчонок, одеть в спецовки. Какие-нибудь инструменты вручить? – вслух рассуждал Ник.
Наконец он свернул в нужный поворот и присвистнул. На двухэтажном, кирпичном, нештукатуренном здании красовалась скромная вывеска: «Модельное агентство „Russia“».
– Как сюда только клиенты не стесняются ходить, – заворчал Ник. – И парковка, разумеется, неохраняемая, если этот заасфальтированный, весь в выбоинах, закуток можно назвать парковкой.
«Хонда», конечно, зацепила днищем одну из многочисленных ямок.
– На японской машине с ее низкой посадкой в этом агентстве работать нельзя. Вся зарплата на запчасти улетучится. – Заглушив двигатель, Ник с удивлением посмотрел на стоящую рядом красную «Тойоту-Короллу». – Как эта кроха сюда добирается? А похоже, добирается часто. Если ничего не путаю, это машинка Светы Никодимовой. Видел пару раз, как она с показов на ней отчаливала. У «Тойоты» посадка, наверное, еще ниже, чем у «Хонды»…
Ник прошел в агентство и невольно отметил: хоть внутри помещение производит не такое убогое впечатление.
– Дима… То есть Дмитрий Евгеньевич, – миловидная до примитивности секретарша Платова вмиг сделалась пунцовой. – К вам пришел Ник Перов.
– Перьев!
– Простите, – девушка посмотрела сквозь Ника равнодушным взглядом и вновь повернулась к телефонной трубке. – Он говорит, вы его ждете.
Еще на пороге глаза Ника превратились в камеру. Он наслаждался прямоугольным лицом Дмитрия, смуглым, с ровной гладкой кожей. Карие бездонные очи, а волосы! «Соль с перцем», красиво седеющий брюнет.
Он не сразу понял, что, увлекшись, не пожал протянутую руку.
Дмитрий сверкнул белозубой улыбкой:
– Понятно. Конкурентам, значит, руки не подаешь.
«Где моя камера? Какой бы кадр получился! Он так эффектно улыбается», – мысленно запричитал Ник.
Дмитрий уселся в кресло, забросил ноги на край стола, неторопливо щелкнул зажигалкой.
И Ник не выдержал, стал задавать вопросы:
– Что случилось? Зачем звал? И так срочно!
Картинно выпустив колечки дыма, Дмитрий произнес:
– У меня деловое предложение. Предлагаю из конкурентов стать союзниками. Бросай Суханову. Переходи ко мне.
От неожиданности Ник закашлялся. Он мог предположить все, что угодно, только не это. Да как вообще Платову могла прийти в голову мысль, что одно из лучших агентств Москвы можно променять на вот это, менее престижное, работающее в каком-то бараке!
– Я понял, что мне надо делать, – продолжал Дмитрий, небрежно стряхивая пепел на пол, хотя прямо перед его носом находилась безвкусная, излишне вычурная хрустальная пепельница. – Агентству нужны штатные визажист, парикмахер, фотограф. Необходимы. Кровь из носа, как говорится. Насчет денег не беспокойся. Платить буду больше, чем Суханова. Да, обороты у нас пока несопоставимы. Но вот видишь, у меня уже подготовлены документы на получение кредита.
Ник не стал просматривать подъехавшую по поверхности стола папку. И с трудом сдерживал желание расхохотаться. Платов – просто плагиатор. Он думает, если все организовать на тех же принципах, что у Ирины, – сразу взлетишь из грязи в князи. Напрасно он так считает. Хорошая организация – это важно. Но Ира прежде всего очень талантливый человек. И трудоголик, днюет и ночует в агентстве. У нее связи, репутация.
«Была репутация, – мысленно поправил себя Ник. – Иру в этой ситуации мне жалко больше всего. Но ничего, она сильный человек, справится, выстоит».
– Мне надо обдумать твое предложение, – вежливо сказал Перьев, вставая со стула. – Ты же понимаешь, оно совершенно неожиданное. Надо все взвесить.
– Сухановой кранты. Со мной не пропадешь. Знаешь, что про нее газеты пишут?
– Читал, – коротко отозвался Ник. Обсуждать тему не хотелось, слишком несправедливы обвинения журналиста. – Я перезвоню, если надумаю, договорились?
– Очень хорошо.
Платов тоже встал, опять протянул ладонь. Ник быстро пожал его руку, вдохнул запах дорогого одеколона, очень мужского, опасного, и пулей вылетел из кабинета.
– Два часа напрасно потраченного времени, – возмутился он и медленно, чтобы опять не зацепить днищем машины ямы, стал выезжать с парковки. – Да, еще пара визитов в это агентство – и глушитель сорву, заваривай его потом.
Он посмотрел в боковое зеркало и нахмурился: возле красной «Тойоты-Короллы» крутился какой-то тип. Про таких говорят – лицо кавказской национальности. В самом лице ничего примечательного. Но что же он делает возле машины?
6
Жизнь Светы Никодимовой делилась очень четко: черно-белые полосы. Если день «белый» – все складывается удачно. Везде зовут, всюду поспевает, деньги сыплются, только успевай карманы подставлять, мужчины захлебываются комплиментами. Если день «черный» – все происходит с точностью до наоборот.
Еще утром Света поняла – увы, черная полоса, никуда не денешься, придется терпеть. Неожиданно порвалась любимая юбка. Простенькая, недорогая, от Beggon, но очень уж хорошо сидела. Шов треснул, зашивать времени не было, кастинг. Но, разумеется, все равно опоздала – заказчик уже отобрал моделей для показа нижнего белья.
Нет в жизни справедливости! Из одной пробки угодила во вторую, застряла на два часа. Съемки пришлось переносить, фотограф рычал, как тигр, грозился:
– Больше никогда не буду с тобой связываться!
Вроде бы Света его уболтала, чтобы сменил гнев на милость, но получилось ли, время покажет, когда день «черный», ни в чем нельзя быть уверенной.
Еще когда она торчала в пробке, психовала, палила сцепление, продвигаясь вперед буквально по сантиметру, позвонил хозяин и сладострастным голосом сообщил:
– Приглашаю тебя на обед.
Света мысленно чертыхнулась. Знаем мы эти обеды и то, что за ними следует. Насиловать ее, конечно, Платов не будет. Но он же такой противный и злопамятный. Есть пара девочек в агентстве, которые умудряются с ним не спать. Но у них такие лица – Дима с них сам пылинки сдувает. А ей уже двадцать два, еще пару лет – и на пенсию. А жизнь не устроена. И в этой ситуации каждый показ, каждый клиент – важны. Это деньги. Шанс подцепить богатенького спонсора. Будет выпендриваться с Димой – он станет посылать на кастинги тех, кто посговорчивее. Так что хочешь – не хочешь, а ноги раздвигать приходится. Хорошо хоть, что нечасто.
Но в агентство Света тоже опоздала.
– За тебя отдуваться пришлось, – с ненавистью прошипела секретарша Алина. – Вот ведь ему приперло чего-то. Вроде в прокуратуре с утра был, отымели там его. Вот и потребовалось срочно отыметь кого-нибудь самому…
Света вышла в коридор покурить, но не успела задымить сигаретой, как зазвонил телефон.
– Птичка моя, мне сейчас позвонили. Вроде мужик какой-то у твоей машины крутится. Задняя левая дверь, – сказал Платов и отключился.
Отшвырнув сигарету, Света бросилась на улицу.
«Как неудачно, что окна не на парковку выходят. Можно было бы проорать, чтобы отвалил. Там на сиденье медвежонок плюшевый. Все руки не доходили его убрать. А ведь знаю: в салоне вообще ничего не должно лежать: ни пачки сигарет, ни зажигалки. Козлов много», – думала она, перепрыгивая через ступеньки.
– Стекло цело, – с облегчением выдохнула она и, подойдя к машине, щелкнула брелоком.
«Тойота» почему-то не взвизгнула. Света рывком потянула на себя заднюю левую дверь и, оступившись на высоких каблуках, упала в салон.
Последнее, что она запомнила в оглушительном грохоте, – как трещат в выплеснувшемся прямо в лицо пекучем пламени волосы.
