Часть II
Глава 1
Санкт-Петербург, 2016 год
Маша сидела посередине знакомой с детства и такой родной комнаты на уложенном по старинке «елочкой» паркетном полу и разбирала бабушкины бумаги. Со дня ее смерти прошло уже пять месяцев, а Маша, приходя сюда, никак не могла заставить себя нарушить заведенный годами порядок, перебрать вещи, тем более что-то выбросить.
— Машенька, детка, — увещевали ее на работе более зрелые сотрудницы, — ты пойми, это в твоих интересах. Квартира простаивает, а можно было бы давно сдать ее и получать хорошие деньги. И бабушка твоя этого хотела. Ты нам сама рассказывала. Татьяна Константиновна советовалась со своей знакомой риелторшей, и та говорит, что в таком районе можно ее тысяч за сорок сдать. Ты хоть представляешь? Сорок тысяч! Это при нашей-то зарплате. Оденешься, ремонт у себя сделаешь, может, машину купишь…
И так далее, и так далее. Как им объяснить, что эта квартира для Маши — самое дорогое место в мире. Что это не какие-то там абстрактные сорок тысяч, а память о родном человеке. Никак. Вот Маша и не объясняла. Просто поступала по-своему.
Но документы разобрать все же придется. Надо заняться оформлением наследства. И вообще, чтобы почувствовать себя хозяйкой, надо как-то хозяйство осмотреть. Начать лучше с простого. С документов, а уже потом все остальное.
Жаль, что у нее, у Маши, нет детей. Тогда можно было бы сказать, что все это: и посуда, и книги, и постельное белье, которое бабушка по привычке застойных лет скупала впрок, «в приданое», — все пригодится им. И трогать ничего не надо. Но детей не было, и разум подсказывал, что квартиру действительно следует сдать. А хранить старые кастрюли и сковородки — глупость. И оставлять бабушкины вещи чужим людям — кощунство и глупость. Хотя у себя хранить их тоже негде.
Маша тяжело вздохнула, села поудобнее, поджав под себя коленки, и принялась за пачку писем и открыток, аккуратно перевязанных на старинный манер красной атласной ленточкой.
А может, самой сюда переехать, а сдать другую квартиру? Она машинально перекладывала из одной стопочки в другую поздравительные открытки от тети Вари с дядей Сашей, от бабушки Тоси, от бабушкиных коллег по работе. Но она уже привыкла к своей квартире, вот и ремонт недавно сделала, недорогой, но все же.
Открытка от мамы с папой — с Восьмым марта. Маша с нежностью взглянула на букет тюльпанов, перевязанных бантом в форме восьмерки. Погладила выведенные маминым округлым почерком строчки. 1997 год. Маше тогда было девять лет, за три года до их гибели.
Маша неожиданно всхлипнула. Она вдруг вспомнила безграничное одиночество, которое придавило ее после гибели родителей. Тогда она думала, что больше никогда не сможет улыбаться, быть счастливой, думала, что вообще жить не сможет, и больше всего жалела, что в тот день не поехала с ними на дачу, не была с ними в машине, когда произошла авария. Потому что сейчас они были бы вместе.
Маша размазала по лицу слезы и оглянулась в поисках салфетки, платка, хоть чего-то.
Удивительная все же штука жизнь, сморкаясь в серую с синим орнаментом льняную столовую салфетку, размышляла Маша. Ведь ее горе было искренним и глубоким, и она до сих пор любит родителей и тоскует о них. Но уже два года спустя они с бабушкой по-настоящему радостно встречали Новый год. И елку наряжали, и двенадцати часов ждали как чуда, и желания загадывали на будущее. И вот сейчас она живет себе поживает. И даже бабушку похоронила, и все равно живет.
С кем она теперь будет Новый год встречать? Это всегда был их праздник, и Маша за всю жизнь ни разу не нарушила традиции. Кто бы ее ни приглашал, какими бы компаниями ни соблазняли, они всегда встречали Новый год с бабушкой. Даже в нелегкие для бабули времена Машиного переходного возраста, когда у любимой внучки мозги совершенно съехали, в Новый год объявлялось перемирие. А теперь? И Маша вздохнула целых три раза.
Открытка с видом Ленинграда. Старая, словно раскрашенная акварелью. От кого это, интересно? Маша перевернула открытку.
«Верочка, дорогая! Я вернулся! Нам надо срочно встретиться. К тебе прийти не решился, знаю о муже. Обо всем поговорим при встрече. Митя». Ничего себе! Знаю о муже, нам надо встретиться!
Муж — это дедушка. А Митя кто? Неужели у бабушки?.. Нет, чушь. Они с дедом жили душа в душу, все об этом знают. А Митя? Кстати, откуда он вернулся? Из тюрьмы, что ли? Маша нахмурилась. Ей отчего-то неприятна была эта открытка, и незнакомый Митя ей не понравился, и почему-то стало обидно за дедушку.
Дедушка умер за два года до гибели родителей. Он был стареньким, во всяком случае тогда Маше так казалось, и у него было больное сердце и что-то еще. Дедушка был военным, незадолго до смерти ему присвоили звание генерал-майора, служил он в штабе Ленинградского военного округа, и за ним всегда по утрам приезжала служебная машина. Вся семья дедушкой очень гордилась. Хоронили его с военным оркестром и почетным караулом, на подушечках несли награды.
А еще дедушка был добрый, веселый, заботливый и вообще замечательный. И Маша его любила. А тут какой-то Митя.
«Я вернулся! Обо всем поговорим при встрече». А место и время почему не назначил? А может, у них было место постоянных свиданий?
Нет, вряд ли. Ведь он сам написал, что только что вернулся. Надо посмотреть, вдруг у бабушки сохранились еще какие-то письма или открытки от этого Мити. И Маша принялась пересматривать всю стопку. Но больше ни одного письма ей не попалось.
Странно. Может, бабушка хранила их отдельно от других писем? Ведь она никогда не упоминала ни о каком Дмитрии. Но сам Митя писал ей так, словно они были давно и хорошо знакомы. Может, эта связь была бабушкиной тайной и стоит поискать переписку среди ее личных вещей?
Никогда прежде Маша не позволяла себе рыться в бабушкином шкафу и заглядывать в ее ящики. Тем более без спросу. Во-первых, это было неприлично, во-вторых, незачем.
Но теперь ей все равно придется этим заняться. И Маша, испытывая легкое чувство вины, распахнула дверцы бабушкиного шифоньера.
Письма обнаружились в дальнем углу ящика с бельем. Пачка была объемной, и сразу было заметно, что некоторые из писем совсем старые. Адрес на конвертах был написан еще перьевой ручкой, и сиреневые чернила успели порядком поблекнуть за столько лет.
Митя, Дмитрий Борисович Кирилин, судя по всему, был бабушкиным другом детства. Первые письма относились еще к 1949 году. Сколько же ей тогда было? Маша сосчитала в уме, вышло, что шестнадцать. Почему же она никогда о нем не рассказывала? С этим человеком она поддерживала отношения долгие годы, зачем же их нужно было скрывать?
Маша недоуменно пожала плечами. Даже если у них в юности был роман, вряд ли дедушка стал бы ревновать, не таким он был человеком. К тому же познакомились бабушка с дедушкой уже взрослыми, вполне сложившимися людьми, обоим было по двадцать семь лет. Даже удивительно, что никто из них до этого ни разу не был женат. В то время не то что сейчас, женились и уж тем более выходили замуж рано. Может, бабушка ждала этого самого Митю, а он где-то пропадал и она вышла замуж? А когда вернулся, хотел, чтобы бабушка развелась?
Когда же он вернулся? На стершемся штемпеле Маше с трудом удалось разглядеть дату — 1965 год. Значит, у бабушки уже была мама. Наверное, ей действительно не очень хотелось афишировать перед домашними появление этого самого Мити. К тому же, насколько Маша помнит, тогда с ними еще жила дедушкина мама. Бабушка Оля.
Сама Маша бабушку Олю не застала, ей мама рассказывала. Что бабушка приехала к ним из Курска погостить и задержалась лет на пять, «помочь с детями». Была она очень ворчливая, скуповатая и, кажется, недолюбливала бабушку Веру. Причем недолюбливала активно, так что бабушка с дедушкой даже едва не развелись. Но тут дедушка очнулся, проявил мужской характер и отправил мать со всеми почестями на родину в Курск — других внуков пестовать, его младший брат как раз женился.
Маша тряхнула головой, отгоняя воспоминания, и вернулась к письмам.
Сложены они были в хронологическом порядке. В первых, детских, не было ничего интересного. Видно, бабушка какое-то время болела и лежала в больнице, и этот самый Митя ее подбадривал. Письма были хорошими, добрыми, исключительно товарищескими. Потом оба поступили в институты и разъехались на лето в разные стороны — она в Крым, а он на Волгу. Дальше в переписке был перерыв года три, и вот снова письмо.
«Верочка, здравствуй! Это невероятно, но мои предположения оказались верны. Это письмо действительно принадлежит Айвазовскому. Просто удивительно, что никто из сотрудников архива раньше этого не определил, ведь факт связи художника с Тальони общеизвестен, как известно и о браке ее дочери с князем Трубецким. Конечно, для моей работы обнаружение письма ничего не дает, но все же мне как историку подобное открытие льстит. Хотя его способны оценить весьма немногие — в историческом, разумеется, плане.
Кажется, во мне просыпается мелкое тщеславие. Прости.
Но, знаешь, это удивительное чувство — держать в руках листок бумаги, исписанный великим человеком. Читать его мысли, ощущать тепло его дыхания, представлять, как он сидел поздним вечером при свечах, выводил эти строчки, волновался, тер рукой лоб. Наверное, у меня слишком развита фантазия, но отчего-то подобные картины легко рисуются в моем воображении.
А как ты? Я в своих эгоистических восторгах даже не поинтересовался, как твои дела. Что у тебя с работой? Может, не стоило так горячиться, переходить на вечерний, поступать на завод? Знаю, ты скажешь — обстоятельства, и я не вправе тебе советовать, но все же, мне кажется, ты могла бы окончить институт.
Вера! Я приеду к тебе как только смогу. Нам надо поговорить. С комсомольским приветом, Митя».
Похоже, Митя был историком, с интересом отметила Маша. Интересно, что он окончил и в каком году? Коллеги все же.
Сама Маша окончила Петербургский университет по кафедре истории Средних веков. Но Митя-то, судя по всему, специализировался на истории России XIX века. Интересно. И Маша достала из конверта следующее письмо.
«Верочка, прости, прости, прости! Вчера было твое рождение, а я вспомнил об этом только ночью. Совсем заработался. Но надеюсь, что телеграмма все же успела к полуночи. Мчался сломя голову на главпочтамт, едва в милицию не забрали, постовой подумал, что я украл что-то и теперь пытаюсь смыться. Еле отбился!
Дорогая моя, я очень виноват перед тобой, а все это исследование, о котором я говорил тебе в последнюю встречу. Оно совершенно захватило меня, я даже кандидатскую забросил. Профессор Авдошин уже дважды меня вызывал для воспитательной беседы, впрочем, он старик добрый, авось не выгонит.
Надеюсь, твой день рождения прошел весело и без меня, хоть это и обидно. Я обязательно приеду к тебе в эти выходные. И все расскажу и о картине, и о сокровищах.
Твой друг Митя. 13.11. 1955».
Письмо написано спустя полгода после первого. То ли они переписывались редко, то ли бабушка не все письма сохранила. Скорее второе. А вообще интересно жили раньше люди. Просто так, без всякого повода, когда встречаться часто не могли, письма друг другу писали.
Маша представила себя на месте бабушки и неизвестного Мити — как они сидят вечером за столом и выводят строчки, а потом заклеивают конверт и по пути на работу или в институт опускают в почтовый ящик. Вот ведь хлопоты.
Кстати, о любви в Митиных письмах ни слова. Может, они действительно просто дружили? И что это за сокровище он обнаружил? Автограф Айвазовского?
Маша достала следующее послание. Здорово было бы иметь и бабушкины письма, тогда картина их переписки была бы полной, как роман в письмах. Свидетельство эпохи, можно было бы даже небольшое эссе потом написать на их основе.
Писал Митя нерегулярно, примерно раз-два в месяц. Он продолжал свои изыскания, заинтересовался всерьез Айвазовским и совсем забросил работу над кандидатской. А еще все время благодарил бабушку за помощь и поддержку. Называл ее своим лучшим, самым надежным и верным другом, который не бросил его в трудную минуту, почти спас. В одном из писем снова упомянул сокровища, Тальони и картину Айвазовского. Правда, не уточнил какую. Сказал, что именно в ней зашифрован ключ к сокровищам. Подбадривал бабушку, вспоминал о каком-то походе в театр. Предостерегал ее от дружбы с некой Н.Л. Советовал нажать на учебу, все-таки диплом на носу.
Следующее интересное письмо пришлось на конец мая 1956 года.
«Верочка! Я уезжаю. Взял академический отпуск. Вопрос решился только сегодня. Сейчас бегу за билетом. Верю, что я на правильном пути, все указатели расшифрованы. Если все получится, дам тебе телеграмму и вызову к себе. Тебе обещали отпуск, приезжай, прошу тебя!
Это письмо пишу на случай, если не успею заехать попрощаться лично. Вера! Нам нужно очень серьезно поговорить, это касается нашей общей дальнейшей судьбы. Ты все время избегаешь этого разговора, но я хочу, чтобы ты знала: меня ничто не остановит. Я хочу, чтобы мы всегда — ты понимаешь, всегда — были вместе!
Скажу все при встрече. Твой Митя».
Та-ак. Вот это уже интересно. Запахло чувствами. Маша поспешила раскрыть следующее письмо.
«Верочка, любимая» — так оно начиналось, и Маша прямо вспыхнула от удовольствия, сама не понимая почему.
«Ты уехала только вчера, а я уже скучаю. Хожу вечером по берегу моря, кругом люди, а я вижу только тебя. Вдыхаю запах магнолий, а чудится запах твоих волос. И сарайчик мой, такой волшебно уютный еще несколько дней назад, теперь снова стал обычным дощатым сараем. Жду не дождусь возвращения в Ленинград. И как только вернусь, мы сразу же — ты слышишь? — сразу же пойдем и распишемся! И мне все равно, что Наталья Степановна и Григорий Алексеевич до сих пор там. Мы официально поженимся, потому что ты моя жена, и я хочу, чтобы все об этом знали, и скрывать нам нечего. Люблю. Целую. Твой Митя. P.S. Съезди к моим в Комарово. Они все знают о нас и хотят благословить в твоем лице. Да, и обязательно сшей себе красивое свадебное платье. Можешь перешить мамино, она будет рада. Целую. Люблю. Митя. 27 августа 1956 года».
Ух ты. И почему они, интересно, не поженились? И где были прабабушка и прадедушка? Неужели в лагере? Бабушка рассказывала Маше, что ее родителей арестовали незадолго до смерти Сталина, но потом после судьбоносного съезда партии и развенчания культа личности реабилитировали. Никаких точных дат бабушка не называла, и Маше казалось, что прабабушка с прадедушкой отсутствовали несколько месяцев, не больше. А из писем Мити выходит, что они сидели в лагере не меньше трех лет. Неужели речь об этом? Но тогда получается, что бабушка, совсем молоденькая, все это время жила одна, работала, училась, да еще и Мити этого избегала, чтобы у него неприятностей не было из-за дружбы с дочерью врага народа. А ведь, похоже, она его любила. И родители Мити не возражали против брака.
Почему Маша никогда не расспрашивала бабушку о ее молодости? Интересовалась молодостью и детством мамы с папой, потому что очень их любила и рано потеряла, а бабушка была всегда рядом. Наверное, поэтому.
В следующем письме о любви почти ничего не было. Митя писал о своих поисках, о том, что где-то ошибся, расчеты оказались неверными, надо все начинать сначала. И во втором письме, и в третьем. У него закончились деньги, деканат не продлевает экспедицию, надо оформлять по телеграфу академический отпуск. Он нашел халтуру в местном совхозе, работа тяжелая, платят мало, но деваться некуда. На этом переписка обрывается. И, кажется, обрывается на десять лет, до той самой открытки, присланной в 1965 году. Спустя девять лет! Неудивительно, что бабушка не дождалась.
Маша снова аккуратно связала письма, положила на место в ящик и вернулась в гостиную. Теперь ей захотелось по-настоящему, не торопясь, разобраться в истории собственной семьи. Она достала документы, какие только смогла найти, и принялась разбираться.
Из ветхих, пожелтевших, где написанных от руки, где напечатанных на старой машинке с западающими буквами справок Маша выяснила, что прабабушка с прадедушкой были арестованы в августе 1952 года. Вот уж точно не повезло, всего чуть-чуть не дотянули до смерти вождя. А вернулись они домой в начале 1957-го. Значит, бабушке было в момент их ареста всего восемнадцать лет, как раз первый курс окончила. Вот почему она перешла на вечерний и поступила на завод. Хорошо еще, что не выгнали из института.
Бедная бабушка. Маша представила себе совсем юную девушку, одну, без помощи и поддержки, да еще с клеймом «дочь врага народа» — это в те-то годы! А Митя молодец, не бросил ее, не отказался.
Маша впервые почувствовала симпатию к этому незнакомому Мите.
Так, а когда же поженились бабушка с дедушкой? Перебрала бумаги и нашла вложенное в жесткую корочку свидетельство о браке. 1961 год. А Митя пропал в 1956-м. Пять лет ни слуху ни духу. Бабушке было уже двадцать семь, по тем временам старая дева. Еще повезло, что ей дедушка встретился. Да и вообще повезло. Умный, надежный, перспективный, не то что ветреный Митя — пообещал жениться и исчез на девять лет. Митя снова перестал Маше нравиться. Предатель. Искал он там что-то! Тоже мне, Шлиман нашелся. Так Шлиман, между прочим, Трою вместе с женой искал, семью не бросил. И вообще сперва капитал сколотил, на ноги встал, детей вырастил, а уж потом пустился в исторические авантюры, без вреда для окружающих.
Маша еще немного посидела над бумагами, но больше ничего интересного на глаза не попалось.
Время было уже позднее, десятый час. Она проголодалась, а из продуктов в бабушкиной квартире оставались только чай, кофе и кое-что из круп с макаронами. Надо бы подключить холодильник и привезти хоть что-то на случай ночевки или вот такого разбора документов. Домой ехать ей не хотелось, а вот есть хотелось зверски. Может, до магазина дойти?
А что, идея. Тогда можно будет переночевать у бабушки и утром от нее двинуть на работу. Маша наскоро обула босоножки и выбежала на улицу.
Глава 2
Комарово, под Ленинградом, август 1952 года
Она вышла из ярко освещенной электрички на сумеречную платформу дачного поселка и вдохнула пропитанный ароматами водорослей, песка и сосен легкий морской бриз с залива. Электричка, грохоча, унеслась в темноту, и Вера осталась наедине с шелестом листвы и стрекотом цикад. Она еще раз вдохнула полной грудью обожаемый с детства воздух и легко сбежала с платформы.
Всего два дня провела в городе и так соскучилась по даче! Но у мамы завтра день рождения, надо было подарок купить, а еще цветы полить и за квартиру заплатить, папа с такими сложными задачами не справляется. На улицах было пустынно, почти на всех дачах свет уже погас, и только фонари освещали густо заросшие кустарником заборы и прямые, словно проведенные по линейке, улицы и переулки.
Идти было не страшно. Ни воров, ни разбойников Вера не боялась, красть у нее нечего. Разве что духи, купленные маме в подарок, и библиотечные книги. Но интересно, почему это Митька ее не встретил? Знал же, что она последней электричкой вернется. Опять, наверное, зачитался и обо всем забыл, не зря его папа называет «рассеянным с улицы Бассейной», вечно витает в облаках.
Вера свернула на свою улицу, и тут кто-то выскочил из кустов прямо на нее, словно чертик из табакерки. Схватил за руки и обратно в кусты дернул.
Вера от неожиданности ни испугаться, ни вскрикнуть не успела.
— Это я, не бойся! — шикнул на нее знакомый голос.
— Митька, с ума сошел — на людей кидаться? — сердито выдернула руку Вера, поправляя белое в синий мелкий цветочек платье. Новое, между прочим, только вчера у портнихи забрала. Не хватало еще о кусты изодрать.
— Тише, — шикнул еще раз Митя, тяжело дыша и озираясь по сторонам, словно опасался погони.
— Мить, ты чего, решил в казаки-разбойники поиграть? — насмешливо спросила Вера.
Митька, друг детства и преданный рыцарь, хоть и был Вериным ровесником и перешел, как и она, на второй курс, оставался каким-то тощим и несолидным — одно слово, мальчишка. До сих пор лазил к ней через забор, свистел под окнами и стеснялся взять за руку, когда шли в кино. Да и вообще вел себя как влюбленный школьник.
— Идем, здесь дыра есть, пролезем, — тянул ее куда-то Митя, не обращая внимания на шуточки.
— Мить, да куда ты меня тянешь? — пробираясь вслед за ним через чужой участок, хихикала Вера. Она уже представляла, что сейчас последует долгожданное объяснение в любви где-нибудь в потайном углу за соседским сараем.
Но Митька с ответом не спешил, а смотрел на нее каким-то сосредоточенным напряженным взглядом, так что она вдруг занервничала.
— Ты что такой? Случилось что-то? Ты почему так смотришь странно? — тревожно вглядываясь в едва различимое в темноте лицо друга, спросила Вера, отбросив насмешки.
— Ты только не волнуйся, — начал издалека Митя, изображая какого-то книжного героя, несущего дурную весть.
— Митя, в чем дело? Да не тяни ты! — нервно поторопила она. — Почему ты меня сюда затащил? Да говори уже!
— Тебе домой нельзя, — продолжая по-прежнему оглядываться по сторонам, проговорил Митя.
— Что еще за чепуха? — сердито топнула ногой Вера. — Я немедленно иду домой, и хватит уже придуриваться!
Что еще за глупые игры он выдумал, почему ей нельзя домой? Может, там папе плохо?
— Вера, стой! — решительно ухватил ее за руку Митя. — Туда нельзя. У вас обыск.
— Какой обыск, что за чушь ты несешь! — продолжала она вырываться по инерции. — Обыск?
— Да. Они приехали час назад. Я сперва думал: ты, — чуть ослабляя хватку, тем же взрослым напряженным голосом продолжал Митя. — Думал, кто-то из знакомых привез. Выключил свет, чтобы лучше разглядеть, и увидел. Никто, кроме меня, об этом не знает. Я специально на станцию не пошел, следил, что здесь происходит, потом тебе навстречу побежал.
— Я ничего не понимаю. Какой обыск, зачем? — мгновенно ослабевшим от страха, каким-то плаксивым голосом спросила Вера.
Понимала в душе, что происходит, и боялась себе признаться.
— Я не знаю. Но они посадили твоих родителей на кухне и перетряхивают весь дом. Если хочешь, мы потихоньку проберемся ко мне, из окна все хорошо видно. Только обещай мне не выдавать себя, что бы ни случилось. Обещаешь?
Митя взял Веру за руки и пристально посмотрел ей в глаза.
— Да.
— Хорошо. Пройдем по соседней улице, потом через участок Кузнецовых, их сейчас нет, и к нам. Правда, придется через забор перелезать. Но он там не высокий.
Вера молча кивнула. Когда они добрались до Митиного окна в мансарде, трое мужчин уже собрались на их кухне. Один писал за столом, другой стоял возле отца, третий что-то искал в буфете. Потом тот, что стоял рядом с отцом, вдруг неожиданно коротко и резко ударил папу по лицу. Вера вскрикнула и тут же закрыла себе рот руками. У отца потекла кровь из носа. Мама хотела броситься к нему, но ей не дали. Потом в комнату вернулся еще один. Папу больше не били, но было видно по выражениям лиц, что ведут себя эти незваные гости отвратительно грубо. Вера с трудом держалась, чтобы не броситься домой.
— Ты ничем не поможешь, только хуже будет, — удерживал ее Митя. — Это просто счастье, что тебя дома не было.
— Я не могу тут сидеть! — сцепив из последних сил руки, шептала она. — Не могу.
Она даже плакать не могла от ужаса. За что? Почему? Почему сегодня?
— Можешь. Сиди, или я уведу тебя вниз, — жестким, непривычно взрослым голосом велел Митя. — Если ты там появишься, твоим будет только хуже. Пойми ты это!
— А вдруг они думают, что меня арестовали на городской квартире?
— Нет, они так не думают, — не очень уверенно ответил Митя.
— Я должна идти, будь что будет, мы одна семья. — Вера решительно вырвала руку, вскочила с кровати и бросилась к дверям, но Митя с удивительной ловкостью перехватил ее. Закрыл собой дверь.
— Смотри, их выводят! — Вера снова бросилась к окну. — Мама, мамочка! Надо что-то делать! Их сейчас увезут! Я крикну им!
Она билась у окна, не зная, на что решиться.
Митя едва справился с ней и отпустил, только когда машина уехала.
— Так лучше, — сказал он, опускаясь без сил рядом с ней на кровать. — Думаю, твои родители больше всего хотели, чтобы тебя не увезли вместе с ними.
— С ними? Да за что? — истерично воскликнула Вера. Теперь, когда испуг разжал тиски на ее горле, она зарыдала в голос, слезы текли сплошным потоком, так что она уже не могла разглядеть ни Митино лицо, ни окружающие предметы.
— А их за что? — глухо спросил он.
Вера проплакала полночи, потом заснула, а утром потихоньку, словно воришка, зашла к себе на дачу, собрала вещи и уехала в Ленинград. Митя уговаривал ее остаться у них, но Вера не согласилась.
Глава 3
Санкт-Петербург, 2016 год
— Машенька, вы не видели большой голубой конверт? Там были фотографии из фонда Люблинской, и к ним каким-то образом попали фото Шостаковича, его дача в Комарове и какие-то люди. Хотела разобраться с этой путаницей и вот не могу найти, — перекладывала бумаги на своем рабочем столе Ирина Кондратьевна, пожилая, пропахшая до мозга костей архивной пылью, невероятно рассеянная дама.
— Нет, Ирина Кондратьевна, не видела, — автоматически покачала головой Маша. Что-то ее в вопросе Ирины Кондратьевны задело, и она, оторвавшись от компьютера, внимательно взглянула на коллегу. — Простите, Ирина Кондратьевна, я, кажется, плохо расслышала, что вы ищете.
— Голубой конверт, большой такой, пухлый, с фотографиями, — поправляя неопрятную шевелюру, плаксиво повторила Ирина Кондратьевна.
— А что с ним не так?
— Фото Шостаковича туда каким-то образом попали. Его дача в Комарове. Не видели?
— Нет.
Вот оно! Ведь вчера еще Маша что-то такое хотела вспомнить о даче, но ее одолел голод, она отвлеклась, а потом и вовсе забыла. А ведь бабушка вроде говорила, что у них когда-то была дача в Комарове, и именно недалеко от Шостаковича. Прадед был известным физиком, занимался какой-то закрытой темой, и ему дали дачу в поселке советской элиты. Но было это очень давно, и бабушка почему-то не любила о ней вспоминать, никогда в это самое Комарово не ездила. Хотя Маша пару раз даже просила показать этот дом. Но бабушка сказала, что, наверное, его уже нет или она его не сможет найти.
— Машенька, вы почему такая задумчивая сегодня? — окликнула ее Татьяна Константиновна, заведующая секцией, миловидная и очень элегантная дама. Ходили слухи, что муж ее был антикваром, сама она говорила, что он искусствовед. — Идемте чайку попьем, Алла Юрьевна уже на стол накрывает. Ирина Кондратьевна, потом найдете свой конверт, идемте чай пить.
И Маша с удовольствием встала из-за рабочего стола.
— Так что у вас стряслось? Что-то с бабушкиной квартирой, с оформлением документов? Может, помощь нужна? — Татьяна Константиновна близко к сердцу принимала Машины наследственные хлопоты и то и дело пыталась сосватать ей свою знакомую риелторшу. Машу даже посещала пару раз нехорошая мысль, что Татьяна Константиновна в этом деле имеет какой-то интерес.
— Да нет, все в порядке, — поспешила заверить ее Маша. — Просто вчера разбирала бабушкины бумаги и наткнулась на очень интересную переписку.
И чтобы отвлечь Татьяну Константиновну, она рассказала о Митиных письмах.
— Представляете, он в 1950-х годах искал какие-то сокровища! Это когда вся страна строила коммунизм и пела бодрые марши, когда молодежь рвалась на стройки десятилетия, чтобы почти бесплатно вкалывать где-нибудь в тайге.
— Моя дорогая, — махнула изящной ручкой Татьяна Константиновна, — вы же историк и должны понимать, что меняются времена, но люди остаются прежними. И поиски клада во времена социализма могли быть такими же привлекательными, как в любое другое время. И в эти годы люди влюблялись, страдали, мечтали, грабили, убивали, копили деньги, мечтали о власти и богатстве.
— Так что же, вашему Мите так и не удалось ничего найти? — стряхивая с груди крошки курабье, поинтересовалась Ирина Кондратьевна.
— Кажется, нет. Впрочем, не знаю, переписка оборвалась, — равнодушно пожала плечами Маша, которую гораздо больше интересовала история семьи, чем Митины изыскания.
На этот раз она не повторила вчерашнюю ошибку. Вернувшись домой, ну да, домой, ведь бабушкина квартира всегда была и всегда останется ее домом, первым делом приготовила на ужин сосиски с салатом, запила их чаем с ромовой бабой, с детства обожала, и только тогда занялась исследованием.
Понятно, исследование — это громко сказано. Она просто достала из книжного шкафа три самых старых альбома в темно-синих переплетах и, удобно устроившись в дедушкином кресле с высокой спинкой, принялась перелистывать тяжелые страницы.
Нужную фотографию Маша нашла в конце первого альбома. Бабушка, прабабушка и прадедушка стояли на фоне дачного домика, окруженного соснами. Типичный такой домик, какие еще можно увидеть в Курортном районе. Два этажа, застекленная терраса, деревянная скамья у крыльца. Бабушке на вид лет тринадцать. Маша поддела уголок фотографии и осторожно вынула ее из альбома. «Комарово, 1948». Надо же, всего три года после войны.
Кажется, в Комарове у семьи была дача не один год. Вот на этой фотографии бабушка выглядит уже совсем взрослой девушкой. А на предыдущей она стоит в окружении друзей, а вот этот мальчик встречался и на других снимках. Может, это и есть Митя? Одна из фотографий запечатлела застолье. Перед террасой был накрыт большой стол, во главе сидела прабабушка, за ней стоял прадедушка, оба молодые, веселые, прадедушка в смешных широких брюках, а вокруг гости, среди которых было всего двое детей, бабушка и какой-то худенький паренек в светлой рубашке.
Маша вытянула фото. «День рождения Наташи, 1950». Жаль, не написано, кто есть кто. Ничего, сейчас еще поищем. И Маша достала следующий снимок, на котором фигурировал предполагаемый Митя. Надписи не было.
Помогла последняя карточка в альбоме. Митя стоял в центре, бабушка с подругой по краям. Подпись гласила: «Мы студенты. Вера, Митя, Женя. 1951».
Так вот ты какой, Митя. Маша с интересом вглядывалась в лицо высокого худощавого юноши. Тонкие русые волосы, крупный нос, глубоко посаженные строгие глаза. А бабушка с подругой выглядят беззаботными хохотушками. И бантики в косах, уложенных в «корзиночку», совсем еще девчоночьи.
Больше Митины фотографии Маше не попались. Зато в следующем альбоме была вложена половинка снимка — бабушка в купальнике у моря. Внизу витиеватая надпись: «…сия, 1956 год». Начало осталось на отрезанной части, но всем известно, что Айвазовский большую часть жизни прожил в Феодосии, а из письма Мити следовало, что в августе 1956 года бабушка приезжала к нему на место «изысканий». Логично предположить, что они были связаны с Айвазовским и проходили в Феодосии. Хотя почему они должны были быть связаны с Айвазовским, Маша не знала. Просто ни о ком больше в Митиных письмах не упоминалось.
Интересно все же, были ли еще письма или та открытка от 1965 года стала последней в их переписке? Они встретились, и бабушка навсегда порвала с ним, предателем и обманщиком? А еще платье советовал сшить красивое. Садист! Самое страшное разочарование в жизни любой девушки — исчезновение жениха перед свадьбой, и, кажется, оно выпало на бабушкину долю. Бедная! Найти бы этого Митю, и… Хотя что «и», ему уже лет восемьдесят с хвостиком, какое уж тут «и». Да и жизнь его наказала, бабушку-то он потерял. И стоило Маше злорадно улыбнуться при этой мысли, как она наткнулась на фотографию Мити.
На ней бывшему бабушкиному жениху было не меньше сорока. На фотографии, помимо него, было еще человек пять. Бабушки не было, даты на снимке тоже.
Хм, а не порыться ли еще в ящиках? На этот раз Маша отправилась в бабушкину спальню без всяких угрызений совести.
Письма нашлись — еще одна пачка, чуть тоньше предыдущей. Конверты выглядели свежее и надписаны были уже шариковой ручкой.
«Верочка, — гласило первое письмо, — ты единственный близкий мне по духу человек, и хотя я утратил право говорить о чем-то, кроме дружбы, но и это чувство мне несказанно дорого. Я взял себя в руки и по твоему настоянию устроился на работу в музей. К счастью, профессор Авдошин меня еще помнит. Милый, добрый, совсем старенький, пожалел заблудшую овцу и похлопотал за меня. Так что первое твое наставление я выполнил. Мама, когда узнала, плакала от счастья. Они все время о тебе вспоминают, если ты найдешь время и навестишь их, буду безмерно благодарен. Встречи со мной не опасайся, я теперь живу в бабулиной комнате на Петроградской стороне. Так что заезжай. Что касается «моих сокровищ», пора мне излечиться. Что бы ни спрятали хитроумный Иван Константинович и его коварная итальянка, мне отыскать, по-видимому, не удастся».
Иван Константинович? Так звали Айвазовского. Неужели Митя действительно добрых десять лет жизни потратил на поиски каких-то сокровищ? Что он там писал? Что ключ к сокровищам спрятан в картине? Нетипичное для советского гражданина увлечение. Да еще и «коварная итальянка», Тальони, должно быть?
Маша снова обратилась к письму.
«Мне стыдно признаться, но я до сих пор вижу иногда во сне сундуки с пиратским золотом, шкатулки с драгоценными каменьями и шумные валы, накатывающие на феодосийский берег. Но еще чаще я вспоминаю двадцать дней нашей жизни, самые счастливые для меня, как я теперь понимаю. Прости меня за нескромность. Преданный тебе навсегда Митя».
Пиратские сокровища? Он что, серьезно? Девять лет он искал в Феодосии сундук с золотом, припрятанный Айвазовским? Бред! Маша презрительно фыркнула.
Или не бред? Она попыталась нарисовать в воображении сундук, набитый золотыми дублонами. Можно к такому видению остаться равнодушным?
Но как взрослый мужчина мог девять лет шататься по берегу в поисках какого-то мифического клада? И бабушка, такая решительная, волевая, неужели не могла приехать и убедить его вернуться в Ленинград? Помогла же она ему встать на ноги, когда он объявился в 1965-м? Что-то здесь не сходится.
Маша сложила письмо в конверт, развернула следующее. Потом еще одно и еще.
Работа, нытье, снова работа, воспоминания о прошлом, Комарово. Ездил погулять по старым местам, почти ничего не изменилось, но на их дачах теперь живут другие люди. «Под соснами играют другие дети, пусть они будут счастливее нас». Трогательно.
О, а вот это интересно. Маша сердито шмыгнула носом.
«Верочка, не знаю, как тебе сказать. По телефону не решился».
Так они еще и перезванивались?
«Кажется, я женюсь. Я рассказывал тебе о ней. Мы вместе работаем, ее зовут Надя. Она моложе меня, уже была замужем, неудачно, у нее есть сын, ему сейчас два годика. Славный мальчик, и думаю, что есть шанс стать ему настоящим отцом. Я так устал от одиночества, и ты сама советовала мне устроить личную жизнь». Похоже на оправдания, отметила про себя Маша. Все же Митя этот — размазня и авантюрист, хорошо, что бабушка не вышла за него, а встретила дедушку, вот за ним мы все были как за каменной стеной. Маша вообще была очень рассудительной, потому, наверное, и замуж до сих пор не вышла. Слишком много рассуждала, а надо было как в омут головой. Любовь-морковь, поцелуи, страстные объятия и бегом в ЗАГС, а потом уже можно как-то приспособиться. Вот как нормальные люди поступают, все ее подруги замужние, например. А такие разборчивые дуры, как она, до пенсии сидят в старых девах. И ведь в юности были варианты. Данька Образцов, Глеб Локтев, не говоря уже о Федьке. Тогда Маша была совсем другим человеком. Возможно, менее рассудительным, зато, кажется, более счастливым.
Как-то в последние года полтора у Маши проснулись комплексы по поводу своей женской судьбы. Хотелось определенности, мужа, детей, даже свекрови со свекром. Еще острее проблема встала после смерти бабушки, потому что, как бы Маша ни храбрилась, жить на свете совсем одной она боялась.
Нет, были, конечно, дядя Слава с тетей Ирой, мамин брат с женой, и сестра двоюродная Лена. Но как-то так вышло, что по-настоящему близки они не были. Тетя Ира звонила ей раз в неделю, но было это без души, словно по графику, для галочки. И хотя тетя с дядей всегда говорили Маше, чтобы сразу обращалась, если что случится или помощь нужна, все равно они были чужими.
Маша еще раз вздохнула и вернулась к Митиным письмам.
«Верочка, милая, это, наверное, глупо после стольких лет, но все же я хочу, чтобы ты знала: что бы ни случилось со мной в дальнейшей жизни, ты самый близкий и дорогой для меня человек. И если в твоей жизни что-то изменится или пойдет не так, я по первому твоему слову брошу все. Ты понимаешь? Абсолютно все. Я хочу, чтобы знала об этом. Всегда твой Митя. Сентябрь 1969 года».
Ничего себе заявочки. Бедная эта Надя, вот так выйдешь замуж за человека, думаешь, он тебя любит, будет с тобой до гробовой доски, а он только и ждет свистка от другой. Ужас. Ладно еще, если она об этом не догадывалась.
Что ни говори, а Митя этот был тот еще фрукт. Не дай бог с таким связаться. Это как раз по поводу того, стоит ли головой в омут. Может, Маша и права, что так много рассуждает.
Дальше в переписке шел трехлетний перерыв, очевидно, Митя наслаждался семейным счастьем. А потом потянулись новые письма, полные намеков, сожалений и воспоминаний. В пятом письме вновь всплыли сокровища.
«Верочка, я знаю, ты будешь меня ругать, но я все чаще возвращаюсь к своим давним исследованиям и прихожу к выводу, что неправильно прочел указания Айвазовского. Я слишком прямолинейно воспринял знаки и шифр. Вот в чем дело.
Нет-нет, ты только не подумай, что я вновь собираюсь пуститься на поиски. На этот раз мое исследование носит исключительно кабинетный характер. Надежда все время подталкивает меня к работе над докторской, что-то говорит о престиже, возрасте, надбавках, а мне все равно. У меня нет темы, которая могла бы захватить, увлечь, но ее постоянное брюзжание неожиданным образом вернуло меня к старой страсти. Теперь в доме тишина, жена простодушно считает, что я взялся за ум, а я лишь предаюсь старому пороку.
Не ругай меня, Верочка. Но семейная жизнь моя вышла не совсем такой, как я надеялся. Надя — прекрасная женщина, хозяйственная, заботливая, и мальчик наш Миша — отличный парень. Живой, энергичный. Сейчас пошел в третий класс, спортсмен. Все у нас хорошо. Но, знаешь, дело, очевидно, в чем-то глубоко внутреннем, тонком. Уверен, что ты снова будешь на меня сердиться и даже, наверное, перестанешь разговаривать. Но все дело в том, что она не ты».
Нет, это поразительно. И как только бабушка его терпела! Это же провокатор какой-то! Кто, спрашивается, ему мешал жениться на ней в том далеком 1956-м, как и обещал? Болтун и нытик! Интересно, как бы мы все сейчас жили, если бы бабушка вышла замуж за этого паразита? Какими бы были? Впрочем, нас бы тогда совсем не было.
В следующих письмах были поздравления, жалобы, рассказы о книгах, поездках, семейных праздниках.
А вот снова интересно.
«Верочка! Какой я был дурак! Столько лет я скитался по Европе бездомным бродягой, нищенствовал в Венеции, страдал от разлуки с родиной. До этого облазил все феодосийское побережье. А клад лежал все это время, можно сказать, у меня под носом! Это ли не ирония судьбы? Вся жизнь пошла наперекосяк из-за моей слепоты и легкомыслия. Теперь я знаю, где они спрятаны. Абсолютно точно и достоверно. Но я не сделаю ни шагу, чтобы овладеть ими. Я перегорел. Задачка решена. Ответ найден. Остальное не важно. Итог жизни — опустошенность, одиночество, разочарование. Прощай, Верочка. Прощай, моя несбывшаяся мечта, моя любовь. С этой минуты я начинаю новую жизнь — как у всех. Буду приспосабливаться, копить на цветной телевизор, играть с Михаилом в футбол. Да-да, не смейся. В футбол!
На этом прощай, моя дорогая, драгоценная Верочка! Я начинаю новую обывательскую жизнь и прошу пожелать мне удачи.
Навеки твой Митя».
Боже, сколько пафоса. Он в футбол будет играть, надо же, какая жертва. После всех писем бабушкин приятель был Маше откровенно несимпатичен. Почему-то она была уверена, что и бабушка к концу жизни должна была в нем разочароваться.
Но вот что интересно, так это упоминание о его скитаниях по Европе и о нищенстве в Венеции. Он что, каким-то образом сбежал из Союза? Поэтому его не было девять лет? Он добрался до Венеции, жил там какое-то время, а потом вернулся назад в 1965-м? Это, конечно, объясняет, почему от него не было ни слуху ни духу. Но как это ему удалось? На редкость скользкий тип.
Маша сложила письма в бабушкин ящик и отправилась смотреть телевизор, как раз показывали «Хроники Риддика». Мускулистый бесстрашный Риддик Маше нравился. Она вообще любила подобные экшены, они наполняли ее энергией, возвращали воспоминания о бурной юности. Да, юность у Маши была бурной, хотя никто из ее нынешних знакомых ни о чем таком ни за что бы не догадался. Очень кстати отвлечься от мыслей о малахольном неудачнике Мите, который, надо признаться, отчего-то ее сильно задел.
Глава 4
Феодосия, апрель 1957 года
«Верочка, любимая! Это письмо тебе передаст надежный человек. Как только прочтешь его, тут же сожги.
Сокровищ в Феодосии нет. Теперь я абсолютно в этом уверен. Они спрятаны на вилле Тальони в Венеции. Не знаю, сохранилась она до сих пор или нет. Надеюсь на лучшее. Весь год я вкалывал как проклятый. Накопленных денег хватит, чтобы заплатить надежным людям, которые переправят меня в Турцию. Знаю, это рискованно, но другого выхода нет. В Стамбуле попробую устроиться чернорабочим на итальянский корабль и добраться до Венеции. Ты скажешь, что это безумная авантюра? Так и есть. Но остановиться не могу. Жди от меня известий. Если все разрешится наилучшим образом, мы навсегда покинем эту страну. Я заберу тебя. Объясни все моим. Писать им не могу.
Уже торопят. Люблю. Жду встречи. Митя».
— Написал, что ли? Давай, — грубо поторопил Митю угрюмый Петро.
— Да. Вот, пожалуйста, — заклеивая конверт, бормотал Митя. — Вы точно его передадите? В самые руки?
— Не дрейфь. На следующей неделе Матвей в Ленинград едет к куму, он и передаст. Ты в лодку садись. Или передумал? — презрительно сощурился Петро, заходя по колено в воду.
— Нет-нет, что вы, — стараясь говорить решительнее, поспешил за ним Митя.
— Мешок свой под лавку кидай и залезай швыдше. Нечего тут рассусоливать, время идет.
Лодка оттолкнулась от берега и с тихими всплесками весел пошла в открытое море.
— А нас не поймают? — Нервно сглотнув, Митя смотрел в непроницаемую темноту, окружившую их со всех сторон, словно они нырнули в пузырек с чернилами.
— Может, и поймают, кто его знает, — буркнул в ответ чернобородый быстроглазый рыбак. — До сих пор не ловили. — Теперь, когда берег был далеко, они шли под парусом, стремительно скользя в безмолвии. — Вот и поглядим, какое твое счастье.
Мите шутка не понравилась, как и нагловатый чернобородый мужик. Петро хоть и был грубоват, но все же как-то надежнее.
— Петро, — тихим, но твердым голосом окликнул его Митя, — а твои приятели, турки эти, где меня высадят? Мне же надо будет как-то сориентироваться. Ночлег и так далее. — Под конец твердость из Митиного голоса окончательно улетучилась.
— Где-нибудь высадят, — не глядя на Митю, небрежно ответил Петро. — Ты чего хотел, в Турцию добраться? Туда и доставят. А уж остальное не их забота.
Конечно, Петро прав. Но, может, хоть на день-другой приютят? Что это вообще за люди? А то вдруг окажутся распоследними бандитами, прирежут еще, чего доброго.
— Петро, а что они за люди? — стараясь не выдать дрожи в голосе, спросил Митя.
— Обычные люди, рыбаки, как мы, — так же безразлично бросил через плечо Петро.
Ага, рыбаки. Митя потому к Петру и обратился, что люди шепнули, мол, он темными делишками промышляет и контрабандой занимается. Что именно он в Турцию переправляет, никто точно не знал. Может, икру в нерест, может, еще чего похуже. Днем Петро работал в совхозе, как все, план выполнял, ничем среди односельчан не выделялся. А чем он в свободное время занимается, считалось его личным делом. Его и его дружков. Что удивительно, ни милиция, ни совхозное руководство об этом ничего не знали, потому что были не местными, а присланными откуда-то, а потому никто им ничего не рассказывал. Митя все в толк не мог взять, как это.
Когда он полгода назад понял, что ошибся и что сокровища хранятся вовсе не в Феодосии, а в окрестностях Венеции, на бывшей вилле Тальони, подаренной ей Айвазовским, он в отчаянии готов был уже поставить крест на собственных поисках. Думал подкопить денег и возвращаться в Ленинград, к Вере. В конце концов, он уже взрослый мужчина, хватит ему дурить. Пора остепениться, как писал отец, обзавестись семьей и заняться наконец всерьез научной работой.
Все было правильно, все верно. Но проклятая мысль о сокровищах, лежащих где-то в далекой Италии, бередила душу, не давала покоя. И он сидел в совхозе, разгружал баркасы с рыбой, провонял этой рыбой так, что, наверное, уже никогда не избавится от вони. Сидел без всякой цели, домой почти не писал, Вере тоже. А что было писать? Тогда-то он и услышал, чем занимается Петро. Раньше он этого угрюмого здоровяка сторонился, даже в душе побаивался, а теперь стал присматриваться, деньги откладывать, еще без всякой цели, даже самому себе до поры до времени боялся признаться, какие крамольные мысли мелькают в голове. А когда дозрел, убедил себя, что ничего невыполнимого в этом деле нет… И правда, чего бояться? Чернорабочим можно в любой точке мира устроиться, не только в советском совхозе, с голоду не сдохнет. Вон у Джека Лондона об этом сколько написано, и у О’Генри, и у других писателей.
Так Митя уговаривал себя с месяц. А потом взял да и подошел к Петру после работы, тот как раз возле своей лодки возился. Сперва он Митю послал куда подальше, но когда Митя ему деньги показал, притормозил, выслушал.
И вот теперь Митя сидит в его лодке в кромешной тьме посреди моря. А может, и не посреди, а в какой-нибудь бухте, и сейчас этот самый Петро и его дружки, чернобородый наглый Матвей и молчаливый седой Захарыч, возьмут его, Митю, за шкирку, бросят за борт, и никто никогда не узнает, что с ним случилось. А денежки его, те, что он туркам должен, заберут.
Митя зябко поежился и боязливо взглянул на попутчиков. Петро выпрямился во весь рост и тихонько жалобно свистнул, словно птица какая-то крикнула или уключина скрипнула. Митя вздрогнул от страха и затрясся. Пока они плыли, он уже сто раз пожалел о дикой своей затее и даже несколько раз подумывал, не попроситься ли назад. Малодушный стыд только и мешал открыть рот. Стыд оказался сильнее самого страха. И Митя молчал, а теперь было поздно.
Как Петро с приятелями нашли в ночном море нужное место, было для него загадкой, но, видно, нашли. Потому что ответил им точно такой же свист. Раздался тихий плеск, и к их лодке приблизился высоким смоляным бортом баркас, едва различимый во тьме. Мите со страху он показался огромным, как многопушечный фрегат. Оттуда в лодку кинули конец, чернобородый закрепил канат, и Петро с Захарычем принялись перегружать на баркас какие-то ящики и мешки. Откуда они взялись? Митя их раньше не видел. Потом позвали его.
— Чего застрял? Быстрее давай, некогда нам тут рассиживаться, — торопил Петро. — Мужики, где он там? Идешь ты или нет? — Нагловатый Матвей, молча подойдя к Мите, дернул его за плечо, поднял со скамьи и толкнул к баркасу. Деваться было некуда.
Все было как во сне. И это плавание в чернильной темноте, и баркас, и чернявые загорелые турки. Все жуткий, фантастический сон. И надо бы проснуться, надо прервать его, но сил не хватает. Воли не хватает, словно ее и вовсе нет, словно он не человек, а ватная игрушка, мягкая и безвольная. Бестелесная, как пушинка. Да он и есть пушинка, ее несет, покачивая на ветру…
— Вставай, приплыли, — толкнул кто-то Митю в бок. Он зашевелился, почувствовал, как затекли у него спина, левое бедро и шея.
Застонал, хотел потянуться, наткнулся на что-то локтем и снова услышал голос:
— Вставай, приплыли. Сходить надо.
Где он? Митя открыл глаза, увидел мутно-белый туман, бочки, между которых он заснул, чей-то черный резиновый сапог. Вспомнил вчерашний вечер. Бросили на берегу, без него уплыли — и слава богу. Со вздохом облегчения он вылез из-за бочки.
То, что он увидел дальше, едва не сбило с ног.
В туманном мареве прорисовывались очертания баркаса, вокруг сновали бородатые турки, неряшливые, с темными неприветливыми лицами и черными, словно уголья в прогоревшей печи, глазами. Им бы по кинжалу в крепкие белые зубы, и будет точная копия разбойников из его детской любимой сказки «Али-Баба и сорок разбойников». Боже, так это был не сон! Он в Турции!
— Я в Турции? Это Турция? — бормотал потерянно Митя, ни к кому особенно не обращаясь.
— Сходить надо, — похлопал его по плечу толстый невысокий турок, которому он вчера отдавал деньги, капитан, наверное. — Давай иди. — Турок говорил по-русски чисто, только гнусавил слегка. Мите от этого стало легче.
— А куда? Куда идти? — рискнул спросить он.
— Куда надо, туда и иди, — пожал плечами капитан. — Только на берегу не крутись, в город иди.
Он долго кланялся и упрашивал капитана не гнать его на улицу, а разрешить хотя бы день пересидеть у него, как-то осмотреться. Тот неохотно согласился, правда, пришлось за это заплатить, и немало. К счастью, капитан согласился взять рубли.
Денег почти не осталось, да и куда бы Митя с ними делся. Тем более из той глухой дыры, в которой его высадили. Город, как гордо именовал это место капитан, был на самом деле обыкновенной рыбацкой деревней.
И зачем он только это все затеял? О чем он думал? Что теперь с ним будет? Одно дело — рассуждать о заграничном вояже, сидя в родном рыболовецком совхозе, под защитой советской власти, а другое — скитаться по миру без денег, без друзей, без документов. Эти вопросы мучили Митю недолго, потому что жизнь поставила перед ним другие, более насущные, и чтобы решить их, пришлось задействовать и ум, и изворотливость, и прочие скрытые резервы. Как оказалось, таковые у Мити имелись.
Глава 5
Санкт-Петербург, 2016 год
День тянулся невыносимо долго. Да и что может быть отвратительнее сидения в душном городе в разгар лета? Ничего не может быть. В это время нужно ехать на море, а если денег нет, хотя бы на дачу. А на даче надо чинить крышу, а еще начались проблемы с колонкой, вода то есть, то нет, то мутная. И рамы менять пора, и денег нет, и вообще некому этим заняться, кроме нее, Маши. А она совершенно не представляет, как и где искать мастеров и как с ними общаться, чтобы не обманули, работу хорошо сделали, не ограбили и не убили. Соседка по даче Екатерина Александровна в прошлом году делала ремонт — крышу меняла, полы перестилала и стеклопакеты вставила. Так она таких ужасов Маше о жуликах-строителях порассказала! И на работу по нескольку дней не выходили, а она без крыши в дождь сидела, и пьяные являлись, и полы положили криво, так что переделывать пришлось, а за переделку еще денег взяли, и ленивые, и неряшливые, и наглые. А ведь у нее дочь и зять, есть кому заступиться и приструнить нахалов. А Маша совсем одна.
Мысли Машины в этот знойный день были исключительно тоскливыми, словно на дворе стоял не солнечный июль, а дождливый ноябрь. Дача разваливалась, денег на ремонт не было, продавать было жалко, все же семейное гнездо, а Маша, оставшись сиротой, очень ценила все, что связывало ее с предками. Найти бы клад Айвазовского, вот бы было здорово.
Маша смотрела в окно остановившимся взглядом. Да, если бы найти клад, можно было бы и дачу починить, и обе квартиры себе оставить, и на отдых куда-нибудь съездить, например в Арабские Эмираты. А еще уволиться из архива, получить второе образование — стать финансовым консультантом. Или пиарщиком. Или журналистом. Или поступить в аспирантуру, защититься, сперва кандидатскую, потом докторскую. Родить ребенка, для этого даже муж не нужен, желательно девочку…
— Машенька, сколько можно мечтать! Я вас в третий раз спрашиваю, — услышала Маша над ухом обиженный голос Ирины Кондратьевны.
— Ой, простите! — Она очнулась, виновато улыбаясь и глядя все еще затуманенными глазами на коллегу.
— Машенька, посмотрите у себя папку из К1, Италия, XVIII век. Никак не могу найти, весь стол перерыла. А мне она так нужна! Я в прошлом месяце туда по ошибке оплаченную квитанцию за квартиру положила. Вчера некогда было искать, я только папку принесла, а сегодня хотела достать квитанцию — папки нет. Счастье еще, что я вообще о квитанции вспомнила. Мне внука с невесткой прописывать надо, он в нашем районе в первый класс пойдет, прописка нужна, — суетливо объясняла Ирина Кондратьевна. — В паспортном столе говорят: принесите квитанцию об оплате за последний месяц. А я понятия не имею, куда ее дела, хорошо, что Николай Вениаминович подсказал в рабочих материалах посмотреть, — тараторила рассеянная Ирина Кондратьевна, бесцеремонно роясь на Машином столе, отчего Маша начала потихоньку закипать. В отличие от рассеянной Ирины Кондратьевны, она уважала порядок и дисциплину и не выносила, когда посторонние рылись в ее вещах и вообще вторгались в ее личное пространство.
— Ирина Кондратьевна, у меня нет вашей папки. И, пожалуйста, не нужно ничего трогать, у меня все документы сложены в нужном порядке, я с ними работаю, — строго проговорила Маша, решительно отодвигая пожилую даму от своего стола. — Посмотрите лучше у себя на подоконнике.
— Такие документы на подоконнике! — возмущенно задохнулась Ирина Кондратьевна. — Да там же переписка вице-короля Ломбардо Венецианского Райнера Иосифа! За кого вы меня принимаете?
— Король Ломбардо Венецианский? — завороженно повторила за ней Маша. И ни к селу ни к городу ляпнула: — А Митя в Венеции девять лет прожил, по Европе скитался.
— Какой еще Митя? — озадаченно уставилась на нее Ирина Кондратьевна.
— Да тот, из бабушкиной переписки, — пояснила Маша, а потом, заметив заинтересованные взгляды коллег, пояснила: — Я еще письма нашла того бабушкиного поклонника, который клад искал. Он, оказывается, каким-то образом сбежал из Союза и девять лет скитался по Европе, потому что решил, что клад спрятан не в Феодосии, а на вилле Тальони в Венеции. И вы представляете, он туда добрался!
— Да что ты! — всплеснула руками Алла, самая молодая из сотрудниц архива, с которой Маша поддерживала приятельские отношения. — И что, нашел?
— Неа, — покачала головой Маша. — Оказалось, он все это время был в России и даже, кажется, в Петербурге. Он это уже позже выяснил. Когда в Россию вернулся, на работу устроился, женился и от скуки снова за старое взялся. Тут уж он окончательно выяснил, где он лежит, но забирать принципиально не стал.
— Надо же, какой принципиальный, — фыркнула Алла. — Сундук с золотом взять отказался. Дурак этот Митя, честное слово.
— Эх, девушки, нет в вас романтики, — вздохнула Татьяна Константиновна, присаживаясь на краешек Машиного стола. — Такие приключения, столько тайн, повороты сюжета — просто «Граф Монте-Кристо»! А вы о деньгах.
— Если честно, о приключениях в Митиных письмах почти ничего не было, в основном нытье, — ядовито заметила Маша, которой отчего-то было неприятно, что размазню Митю сравнивают с героем любимой детской книги.
— Так, значит, эти сокровища до сих пор где-то лежат? — поинтересовалась Ирина Кондратьевна, все же решившая поискать нужные документы на подоконнике.
— Ага, — кивнула Маша. — Митя считал, что это сундук с пиратским золотом. Представляете, — вздохнула она мечтательно, — целый сундук золотых дублонов.
А вот интересно, если бы у нее получилось отыскать этот клад, ведь, в конце концов, Митя оставил определенные подсказки, смогла бы она его извлечь?
— И как это вообще возможно? Прийти в управу района или в полицию и заявить, что нашел клад? Они его изымут, оценят, а тебе заплатят тридцать процентов? Скорее всего, обманут, оценят неправильно, половину украдут, и получишь ты не клад, а шиш с маслом, — незаметно для себя проговорила вслух Маша.
— Да что ты, — замахала Алла, — им только скажи. Они тебя живо как липку обдерут, а пикнешь, так вместо сундука замуруют.
— Увы, в наше время никому доверять нельзя, — согласилась с ней Татьяна Константиновна, и весь трудовой коллектив принялся обсуждать творящееся кругом беззаконие.
Да, Татьяна Константиновна с Аллой правы. Клад надо достать исключительно самой. Спрятать где-нибудь, а потом по чуть-чуть продавать через антикварные лавки. Маша уже прикидывала, как бы удобнее все это провернуть. Но если клад тяжелый, просто так в руках его не вынесешь, а он наверняка тяжелый. Что же делать? Не такси же нанимать?
Значит, надо искать компаньона. Причем мужчину. Вот с этим у Маши сложности. Конечно, можно попробовать привлечь кого-то из старых поклонников. Потому как новых-то нет.
Например, Даньку Образцова. Он теперь человек серьезный, своей фирмой владеет. К тому же здоровенный, как бульдозер. Однажды их с подружкой Полинкой от остановки до дома на плечах донес на спор. Сразу обеих! Такой любой сундук достанет.
Но у Даньки жена и дети, а всем известно, как жены бывших пассий жалуют. Она скорее нищенствовать будет, чем Даньке разрешит сокровища вместе с Машей искать. Не вариант.
Глеб тоже женат, да и вообще кадр ненадежный. Маша слышала, он теперь какими-то финансовыми аферами занимается. Фонд открыл инвестиционный, «Рога и копыта» на новый лад. Такой кого хочешь разденет, разует, еще и улыбаться в лицо станет как ни в чем не бывало. Нет, Глеб тоже не вариант.
Остается Федька, за которого она чуть не выскочила замуж сразу после школы. Вот дуреха была. Федька был ее первым мужчиной. Высокий, накачанный, здоровый парень с замашками бандита с большой дороги — хотя отец у него в милиции работал, а мать — скромной учительницей французского в их школе, что и позволило Федьке доскрипеть до выпускного. Маша рассматривала себя при Федьке, а точнее, Федьку при себе, как пирата Генри Моргана при королеве Елизавете. Личный пират ее величества. Федор был грозой всей школы, а она вертела им как хотела.
Воспоминания юности захватили Машу, и она отвлеклась от сокровищ.
Всю следующую неделю Машины коллеги обсуждали истории обнаружения кладов. И в новейшие времена, и при застое. У каждой нашлись знакомые знакомых или их знакомые, которые когда-то где-то что-то находили. Сотрудников архива охватила кладоискательская лихорадка. Маша с интересом прислушивалась, а про себя старательно разрабатывала план изъятия клада, как будто он уже лежал в условленном месте и только и ждал, когда она за ним явится. Обдумывала она свой план досконально, во всех подробностях. Как ночью проберется на территорию усадьбы (ей отчего-то казалось, что клад зарыт обязательно в парке или на кладбище). Как Федька будет копать яму, а она — светить ему фонариком. Как они вытащат сундук и загрузят в машину. Как будут делить золото.
Дело оставалось за малым — убедиться, что за последние пять лет, что они не виделись, Федька не изменился, не женился, не свалил за границу и вообще помнит, кто такая Машка Молчанова.
Вот с этого и начнем. А если с Федькой не получится, что ж, придется все сделать самой. И она стала на всякий случай обдумывать, как выкрутиться самостоятельно. Параллельно она прикидывала, как распорядится деньгами, и даже начала присматриваться к антикварным магазинам, для чего приобрела привычку после работы заезжать то в один магазин, то в другой. Заговаривала с продавцами и даже несколько раз проконсультировалась с оценщиками.
Спустя неделю Маша до такой степени свыклась с мыслью, что клад скоро будет у нее в руках, что захотела приступить к делу немедленно.
Начать стоило с поисков Федора.
Федька всегда был рисковым парнем, а потому Маша решила сперва навести о нем справки. Это оказалось несложно.
Она просто подкараулила у подъезда Федькину маму и разыграла случайную встречу.
— Машенька, — обрадовалась Наталья Ивановна, — как мы с вами давно не виделись! Совсем взрослая стала. Замужем, дети есть?
А ведь было время, когда она Машу терпеть не могла. Считала, что вместо того, чтобы положительно повлиять на Федора, та только подначивает его на новые подвиги. И даже просила Машкину бабушку, чтобы та вразумила внучку. Умоляла дать мальчику хотя бы школу закончить. Федька был старше на год, но она действительно стала в их паре заводилой. Стыдно вспомнить! Если честно, остается только удивляться, как они оба школу окончили, а Машка даже умудрилась в университет поступить. Правда, в начале одиннадцатого класса здравый смысл в ней все же проснулся и она взялась за ум, к великому облегчению бабушки, а вот Федьку забрали в армию. Когда он вернулся, выяснилось, что они стали совершенно разными людьми, и дружба их как-то сама собой сошла на нет, без обид и упреков.
— Нет, Наталья Ивановна, я не замужем, — отчего-то смутилась Маша. — И детей нет.
— Какие твои годы! Сейчас вообще поздно замуж выходят, не то что в наше время, — постаралась сгладить бестактность Наталья Ивановна. — А как бабушка?
— Бабушка недавно умерла, — выдавила подобие улыбки Маша, борясь с подступающим к горлу комом.
— Ой, прости ради бога, — заволновалась Наталья Ивановна и после двух столь очевидных проколов поспешила, наконец, перейти к своему великовозрастному балбесу.
— Ой, Маша, вот ты умница. Университет окончила, научной работой занимаешься. А мой так никуда и не поступил. А теперь еще и в байкеры подался. Работает в тату-салоне, ни семьи, ни детей, — горько вздыхала Наталья Ивановна. — Так и не повзрослел. Все в игрушки играет, только теперь во взрослые. Хоть бы ты его по старой дружбе вразумила, он тебя всегда слушался.
— А где его тату-салон находится? — тут же поинтересовалась Маша. — Может, буду мимо проходить, загляну.
— Загляни, может, повлияешь на дитятю нашего по старой памяти. На Невском они сидят.
В тату-салон Маша заглянула на следующий день.
Здесь царил полумрак. Стены были черными, украшали их яркие панно с восточными мотивами — драконы, воины, японские пейзажи. За стойкой на высоком табурете сидела девица потрясающей наружности. Ее тело было настолько густо покрыто татуировками, что Маша с трудом отыскала на лице диковинной красавицы глаза.
Девица таращилась на Машу с не меньшим недоумением.
— Вам чего? — спросила она, разглядывая посетительницу, словно гуманоида с другой планеты.
— Мне Федора, — проговорила Маша, не в силах оторвать взгляд от барышни.
Одежды на ней почти не было, так, коротенькая маечка и крохотные шорты, но это был скорее плюс, поскольку барышня не воспринималась как живое существо, а исключительно как произведение искусства. Рядом с ней Маша в своем бежевом костюме с затянутыми в пучок волосами выглядела бесцветной и пресной.
Пока Маша таращилась на девицу, раздался легкий мелодичный перезвон, занавес из цветных бусин раздвинулся, и в приемной появился гигант не менее яркой, чем у девицы, наружности. Жесткие рыжие волосы были заплетены в две косы на манер викингов. Многочисленные сережки в ушах, перстни на сарделькоподобных пальцах и толстая кованая цепь с амбарным замком на шее украшали исполина. Одет он был в кожаные штаны и жилетку, руки густо декорированы красочными тату.
— Федька? — не веря собственным глазам, выдавила Маша. Больше всего друг ее детства походил сейчас на персонажа одного известного мультика, Обеликса, кажется. Правда, тот был не викингом, а галлом.
— Маня! — восторженно прогудел в ответ Федька. — Какими судьбами?
Потом сграбастал ее в объятия и потащил в глубь салона. Они прошли темным коридором мимо кабинок, в которых трудились мастера, и оказались в кабинете.
Федька плюхнулся в кресло за огромным рабочим столом, зачем-то затянутым грубой кожей и украшенным по краям металлическими заклепками. Маша устроила на красном диване.
— Давай рассказывай, как здесь очутилась? — весело спросил Федька. — Сто лет ведь не виделись.
— Да я на днях твою маму встретила, она рассказала, что ты в салоне на Невском работаешь. А сегодня вот шла мимо и решила заглянуть, — пояснила Маша, еще прикидывая, стоит ли привлекать Федора к поиску клада.
— Молодец! — еще больше обрадовался Федька.
— А ты здесь что, директором работаешь? — с удивлением спросила она, оглядывая кабинет.
— И директором в том числе, — кивнул Федька. — Вообще это мой салон.
Ух ты. Нет, что в мире творится? У двоечника и разгильдяя Федьки, без высшего образования и с сомнительной репутацией, свой бизнес, он процветает и вообще живет на полную катушку. А она, выпускница универа, законопослушная гражданка, гордость бабушки, влачит жалкое существование младшего научного сотрудника в пыльном архиве.
А ведь в десятом классе, когда их с Федькой прорабатывали на очередном педсовете, все учителя, завучи и директор школы в один голос пророчили им, что, если они не возьмутся за ум и не подумают о своем будущем, пропадать им в нищете и убожестве, если только в тюрьму не сядут.
И что? Каков результат? Маша за ум взялась, в одиннадцатом классе бросила дурить, налегла на учебу — и вот вам пожалуйста. А Федька так и не одумался, еле-еле окончил школу, ушел в армию. Теперь он процветающий бизнесмен, а она архивная крыса на мизерной зарплате. Где справедливость?
— Мань, да ты чего такая хмурая? — забеспокоился вдруг Федька, глядя на раскисшую подругу. — Случилось чего?
— Да нет, ничего особенного. Все нормально, — встряхнулась Маша, натягивая на лицо улыбку.
— Подожди, а как бабуля? — выпрямляясь в кресле и внимательно глядя ей в глаза, спросил Федька.
Он всегда был таким. Глядел в корень. Каким-то шестым чувством понимал, что для человека главное.
— Бабуля умерла, — коротко ответила она. — Давно. Уже полгода назад.
— Та-ак, — протянул Федька и полез куда-то в стол. — Надо помянуть.
Он поставил на стол бутылку виски и два стакана. На удивление совершенно чистых.
Маша опасливо взглянула на бутылку. Несмотря на бурную юность, к крепким напиткам она относилась настороженно. А если честно, даже не пробовала ничего крепче вина и шампанского. Ни водку, ни виски, ни текилу не пригубила ни разу в жизни. Честно говоря, и не особо стремилась. Да еще она от кого-то слышала, что виски похоже на самогон, а уж такие неаристократические напитки точно не могли прийтись ей по вкусу. Но обижать Федьку не хотелось.
Гадость оказалась ужасная, и, едва пригубив, она поставила стакан обратно. Закуски на столе не было.
— Да, как жизнь быстро течет, — протянул философски Федор, присаживаясь рядом с Машей на кончик стола. — А ты здорово изменилась, просто не узнать.
Потом слез со стола, приблизился к Маше, прогудел виновато:
— Слушай, старуха, не сердись. Но я так не могу, словно с чужим человеком разговариваю. — Запустил огромную пятерню Маше в волосы, повыдергал оттуда все шпильки и, разлохматив рассыпавшиеся по плечам волосы, удовлетворенно хмыкнул: — Другое же дело! Теперь хоть на человека похожа, а то сидит какая-то вобла замороженная, без пола и возраста.
— Вот спасибо, — оскорбленно фыркнула Маша, убирая с лица прядь.
— Да ладно, Мань, не обижайся. Я как на духу, — благодушно прогудел Федька, подливая в стаканы. — Мы ж с тобой свои люди, все детство не разлей вода! А помнишь, как мы с тобой в девятом классе у классухи деньги стибрили, что на выпускной собирали, и с Жекой и Филей в Выборг уехали и их там прогуляли? Потом мне мать чуть скальп не сняла!
— Еще бы! У бабушки тогда чуть первый инфаркт не случился, — усмехнулась Маша.
— А помнишь, как мы в десятом голые на крыше школы загорали и нас завхоз нашел? — заглатывая залпом полный стакан, спросил Федька.
— Еще бы! Директриса тогда визжала, чтобы бабушка меня немедленно к гинекологу на освидетельствование вела, что из меня выросла распутная оторва, которую в школе держать нельзя, — делая приличный глоток, поддакнула Маша.
— А помнишь, как мы машину у завучихи угнали? Жека у нее из сумки ключи спер, и мы кататься поехали? — заливался Федька.
— А помнишь?.. — перебила Маша.
Спустя полчаса они сидели на диванчике возле порядком опустевшей бутылки и хохотали от души.
А в начале первого ночи Федька выгрузил Машу из такси у бабушкиного подъезда, расплатился с водителем и заплетающимся языком спросил:
— Сама поднимешься или проводить?
— Дойду, — храбро пообещала Маша, смутно представляя собственные возможности.
— Ладно, Маня, бывай. Если что, я всегда, — Федька ткнул себя в грудь толстым пальцем и чмокнул ее в щеку. — Все. Я к матери ночевать.
Наутро Маша проснулась с жуткой головной болью.
Брать Федьку в долю или нет, она так и не решила. Но зато вдруг вспомнила об одном незначительном пустяке.
Она понятия не имела, где искать клад. Вот бы Федька поржал! Совсем его бывшая подруга деградировала в своем архиве. Хорошо хоть, ничего не сказала раньше времени. Подключить Федора она всегда успеет. Как выяснилось, в отличие от нее он совершенно не изменился, а значит, по-прежнему остается верным другом.
Но как же так случилось, почему Маша была уверена, что дело уже в шляпе, остается только прийти и забрать клад? Пришлось снова перечитывать послания этого противного Мити. Вечером, с трудом отсидев на работе, Маша приехала к бабушке, просидела над письмами весь вечер и поняла, что тот даже не намекнул ни разу, какая именно картина указывает на клад и где хранится переписка, натолкнувшая его на изыскания. Не говоря уже о месте, где зарыты сокровища.
Что же делать? Где теперь искать этот клад? Хоть бы намек какой-то оставил. Два дня Маша работала спустя рукава, благо от ее работы человеческая жизнь не зависела. Коллеги Машину замкнутость и сосредоточенность заметили, но она сослалась на наследственные хлопоты, и от нее отстали. А больше ее делами поинтересоваться было некому.
На третий день пришло простое и очевидное решение. Судя по Митиным письмам, он вел какие-то дневники или делал записи. И что самое главное — никто в его семействе не был в курсе этих изысканий. Они вообще мало интересовались его странным увлечением. Значит, можно попробовать нагрянуть к ним и попросить ознакомиться с этими самыми дневниками. Исключительно в научных целях. В конце концов, Маша тоже историк.
Мысль о том, что сам Митя может быть еще жив, в голову ей не приходила. Хотя бы потому, что на похоронах бабушки его не было, а уж он-то непременно должен был прийти с ней проститься.
Оставалась ерунда — разыскать Митиных родственников. Начать стоило с адреса на конверте. Может, ей повезет и они до сих пор там живут?
Маша решила не откладывать дело в долгий ящик и в тот же вечер нанести им визит. Правда, пришлось сперва заехать к бабушке за конвертом, а потом с Московского проспекта тащиться на Черную речку, но к половине восьмого она все же добралась до Митиного дома.
Никакого волнения она не испытывала. Во-первых, она шла по делу, во-вторых, всегда находила общий язык с интеллигентными людьми и вообще, как правило, вызывала у всех симпатию. Может, за исключением хамоватых баб от пятидесяти и старше. Вот те ее не выносили, а с остальными людьми она легко сходилась, была коммуникабельной, обаятельной и без усилий заводила новые знакомства.
Маша нажала кнопку звонка, и мелодичная трель разлилась по чужой квартире.
— Кто там? — раздался из-за двери высокий женский голос.
— Добрый день, я к Надежде Сергеевне, — приятно улыбаясь дверному глазку, ответила Маша. Дверь тут же распахнулась.
— Проходите, пожалуйста, — пригласила ее полная пожилая дама в летнем цветастом платье. — Надежда Сергеевна, это к вам! — крикнула она в глубь квартиры.
На ее голос в прихожей появилась худощавая старушка с голубовато-белыми волосами и в очках. Милая улыбка, в руках плюшевый медведь. Очевидно, Надежда Сергеевна только что играла с внуками — из комнаты доносился детский голосок.
— Слушаю вас, — Надежда Сергеевна доброжелательно разглядывала Машу.
— Добрый день. Мы с вами не знакомы, меня зовут Мария Владимировна Молчанова.
По удивительному совпадению у Машиного папы была такая же фамилия, какую в девичестве носила бабушка Вера. И когда Машины родители поженились, по этому поводу в семье много шутили, предрекая молодым счастливый брак. Так что, представляясь собственным именем, Маша как бы заодно сообщала о своем родстве с бабушкой Верой.
— Я пришла к вам с несколько необычной просьбой. Дело в том, что я историк и сейчас работаю над диссертацией, собираю материал по русско-итальянским культурным связям первой половины XVIII века. От бабушки я слышала, что ваш муж Дмитрий Борисович много работал в этой области, — выдала Маша заранее продуманную речь. Ей казалось, что подобное объяснение выглядит вполне правдоподобным, а значит, обеспечивает высокие шансы на получение дневников. Она была так увлечена собственной речью, что совершенно не обратила внимания на реакцию обеих дам.
— И вот я хотела попросить у вас разрешения ознакомиться с рабочими дневниками Дмитрия Борисовича. — Маша еще приятнее улыбнулась и открыто взглянула на Надежду Сергеевну.
Лицо Митиной вдовы выглядело странно. От милой бабули и следа не осталось. Спина прямая. Медведь крепко сжат, ноздри раздуваются, губы плотно сжаты в тонкую узкую линию. Она сверлила Машу взглядом, не произнося ни слова. Зато слова нашлись у ее невестки.
— Какая наглость! Вы только посмотрите на нее! — воскликнула толстушка, открывшая ей дверь. — Она Дмитрию Борисовичу всю жизнь отравила, семью едва не разрушила, так теперь еще внуков сюда подсылает. Да как у вас только совести хватило переступить этот порог?
Уперев руки в бока, грозная дама надвигалась на Машу.
— Как вам перед Надеждой Сергеевной не стыдно? Такая же наглая, как ее бабка! Вся порода такая! Столько лет пыталась его развести, детей сиротами оставить, а теперь прислала эту мерзавку дневники Дмитрия Борисовича просить! Вот бесстыжая! — заливалась соловьем дамочка, пока Маша в растерянности пыталась сообразить, что пошло не так и о какой нахалке речь. Но тут ей на помощь пришла Надежда Сергеевна.
— Вы едва не разрушили мою семью. Вы годами отравляли нашу с Димой жизнь, — сухим, очень сдержанным голосом проговорила Надежда Сергеевна. Чувствовалось, что подобное спокойствие дается ей с трудом. — Долгие годы я боролась с тенью, всегда стоявшей за Диминой спиной. И даже сейчас, по прошествии стольких лет, вы не желаете оставить нас в покое. Передайте Вере Григорьевне, чтобы она больше никогда не обращалась к нашей семье и никого не присылала. Скажите ей, что Дмитрий Борисович умер.
— Бабушка Вера тоже умерла, — совершенно не к месту уточнила Маша, просто не понимая, что говорить в подобной ситуации. Было очень неловко, обидно и чуть-чуть страшновато.
— Нет, ты подумай! Вера умерла, так теперь ее потомство на нас нажиться пытается. До чего бесстыжие! — снова ожила невестка. — Убирайтесь отсюда вон, чтобы ноги вашей здесь больше не было! И остальным передайте! Историк она, видите ли…
— Что за шум? — добродушно поинтересовался появившийся в прихожей высокий парень. — Даже телика не слышно. Ба, тебя Лиза ждет, сказку доигрывать. Да что случилось-то? — переспросил он, с недоумением глядя на приличную с виду гостью. — Мам? — обратился он к толстушке.
— Вот, полюбуйся, Никита, какая нахалка! — не сбавляя напора, словно и не умолкала ни на минуту, запыхтела та. — Явилась за дедушкиными дневниками! Можешь познакомиться, Верина внучка. Вот уж яблочко от яблоньки!.
Маша глупо таращилась то на Надежду Сергеевну, то на ее невестку с внуком, заливаясь багровым румянцем от стыда и возмущения. Молча хлопала глазами и не двигалась с места.
— Гм-м, — прогудел Никита, набычиваясь. Его крупная, коротко стриженная голова опустилась, подбородок уперся в грудь, взгляд исподлобья приобрел нехороший блеск, и Маше на мгновение показалось, что он ее сейчас боднет. Не боднул.
— Извольте-ка выйти вон, — строго велел он Маше, указывая кивком на дверь. — И не смейте здесь больше появляться.
Ответить на столь простое и доходчивое приглашение было нечего, и она, красная как рак, выскочила за дверь.
Никогда еще ей не случалось переживать большего унижения. Маша кое-как дошагала до лифта и там разрыдалась, прислонившись к разукрашенному всякими надписями косяку.
Какая она дура! Почему она молчала, пока эти люди оскорбляли ее и бабушку? Почему не сказала им, что это не бабушка им жизнь испортила, а Митя? И не только им, но и бабушке, между прочим. Это он не оставлял бабушку в покое столько лет своими намеками, нытьем и жалобами. Чем больше Маша вспоминала о покойном Мите, тем быстрее высыхали ее слезы, а обида сменялась злостью. Да как они смеют ее оскорблять?! Да, конечно, она была законченной идиоткой, что притащилась к ним. Но ведь ей и в голову не могло прийти, что у них тут такие страсти кипят!
Вот Митя, вот фрукт. Заварил кашу да еще и все на бабушку свалил. Эх, жаль, он уже умер. Не мешало бы ему все высказать в глаза, да еще при всем семействе. А может, показать им его письма, пусть полюбуются? Хотя нет, лучше не надо. Уж с кем с кем, но с этой семейкой делиться сокровищами она точно не собирается.
Добравшись до первого этажа, Маша остановилась у почтовых ящиков, чтобы привести лицо в порядок.
— Еще не ушли? Надеетесь на второй заход? — раздался за спиной язвительный голос.
Маша от неожиданности подпрыгнула, попала пальцем себе в глаз, ойкнула и обернулась. Она и не слышала, как лифт снова подъехал и лязгнул дверями.
Перед ней, разумеется, стоял Никита Кирилин, достойный сын своей крикливой мамаши.
— Представьте себе, нет, — не менее язвительно ответила ему Маша, пытаясь проморгаться. — И кстати, чтобы у вас не было иллюзий. — Теперь она уже достаточно пришла в себя для достойного отпора. — Моя бабушка никогда никому не отравляла жизнь. Скорее это ваш дед всю жизнь не давал ей покоя. Бабушка была замужем за генералом, у нее было двое детей, мы жили дружно и счастливо, и ей никто не был нужен, кроме дедушки. А вот ваш драгоценный Митя мало того, что в молодости бросил ее перед свадьбой, так еще спустя десять лет вернулся и принялся донимать своими ухаживаниями, — быстро, зло тараторила Маша, боясь, что ее вот-вот перебьют. — И кстати, это она уговорила его жениться и всячески его в этом решении укрепляла. Так что, по идее, вы должны быть ей еще и благодарны.
— Ах вот как? Это, должно быть, она вам рассказала? — насмешливо поинтересовался ничуть не впечатленный Никита.
— Не угадали. Она о вашем Мите вообще никогда не упоминала, не считала важной темой. Я почерпнула информацию из их переписки, — ловко парировала Маша, сопроводив комментарий сладчайшей улыбкой.
— Переписки? — озадаченно нахмурился Никита, но тут же нашелся: — Значит, любите читать чужие письма?
— Только с позволения адресата, — не поддалась она. Раздражение и обида все еще клокотали в душе, добавляя обычно добродушной Маше язвительности.
— Вы же сказали, ваша бабушка умерла? — не унимался младший Кирилин, улыбаясь не менее приятной улыбкой, сильно смахивающей на волчий оскал.
— Именно, — подтвердила Маша, чувствуя неудержимое желание наорать или наговорить бессмысленных гадостей.
— Кто же вам тогда позволил читать чужие письма? — ловко завершил ход Никита.
— Пофантазируйте! Бабушка умерла полгода назад, а я вам не говорила, что читала письма только вчера. — Маша слегка передернула факты, но это только для того, чтобы утереть нос этому бахвалу. Для такого дела можно.
— Вы врунья и авантюристка, — первым потерял лицо Никита. — Не смейте больше здесь появляться!
— О, можете не беспокоиться, вряд ли мне когда-нибудь еще захочется встретиться с таким утонченным и воспитанным семейством. В крайнем случае могу сходить на рынок, постоять у овощного прилавка, — не осталась в долгу Маша.
После этого они дружно развернулись к выходу и, не сговариваясь, ломанулись в дверь. Кое-как протиснулись одновременно в дверной проем, выскочили на улицу и бросились в разные стороны.
— Хам, — пряча в сумочку платок, поставила точку в беседе Маша.
— Нахалка, — поправляя галстук, вынес приговор Никита.
Глава 6
Нотариус, который вел Машино наследственное дело, сказал, что запрос нужно отнести в банк самой, так надежнее, чем отправлять по почте. После работы она отправилась на Невский в головной офис — предстояло выяснить, сколько счетов имелось у бабушки, и известить банк о вступлении в права наследования. Слава богу, банк находился недалеко от метро и открыт был до девяти вечера. Очень удобно для работающих вкладчиков, рассуждала Маша, поднимаясь по мраморной лестнице на второй этаж. Роскошное здание XIX века строилось специально под банк, и теперь, отреставрированное и приведенное в порядок, впечатляло бронзой, мрамором и хрустальными люстрами. Неплохо живут банкиры: диваны все кожаные, пальмы в кадках, кондишен, плазменные информационные экраны, ковровые дорожки. Здорово, наверное, здесь работать. Не то что у них в архиве — пыль, духота, единственная форточка открывается на весь отдел.
Маша как раз выбирала на экране нужную услугу, чтобы взять талон, когда услышала над самым ухом знакомый голос. Голос, который не рассчитывала когда-либо услышать.
— Так-так. Решили нас измором взять?
Она обернулась. Так и есть — над ней нависал Никита Кирилин.
— Добрый день, — сдержанно-равнодушно поздоровалась Маша. — Чему обязана приятностью встречи?
— Это скорее стоит спросить у вас, — засовывая руки в карманы брюк, спросил Кирилин. — Вы же ко мне явились.
— К вам? — она совершенно искренне удивилась.
— Вы хотите убедить меня, что явились сюда открыть счет? — криво усмехнулся Кирилин.
— Вообще-то нет. Мне надо передать банку запрос от нотариуса, — тряхнула перед его носом бумагой Маша. — И вообще, откуда вы здесь взялись? Вы что, следите за мной?
— Наверное, для вас это огромная неожиданность, — наигранно проговорил Кирилин, — но я здесь работаю. — Он кивнул на бейджик: «Кирилин Никита Михайлович. Заместитель начальника Управления корпоративной деятельностью». — Вы позволите?
— Будьте любезны. Заодно, может, подскажете, к кому мне обратиться, — протянула ему запрос Маша.
— Гм-м, — прогудел Кирилин, разглядывая бумагу. — Вот, «прочие вопросы», — ткнул он пальцем нужную строчку на экране. — И прежде чем расстаться, хочу вас попросить не присылать больше к нам своих знакомых с дурацкими предложениями выкупить дневники деда. Ни продавать, ни отдавать, ни дарить их вам мы не собираемся. Я скорее их с паштетом съем.
— Что я, простите, сделала? — вытаращилась на него Маша, не веря собственным ушам.
— Вы забыли? Охотно напомню, — в очередной раз язвительно улыбнулся Кирилин. — Вчера нам нанес визит молодой человек, представившийся работником какого-то фонда. Предложил выкупить для музея, понятия, кстати, не имею, какого, дневники деда. Видите ли, Дмитрий Борисович Кирилин был выдающимся историком современности. Скажите, вы нас за идиотов держите? Или вам показалось, что мы за три сребреника мать родную готовы продать? В данном случае бабушку.
— Вы, должно быть, бредите! — возмущенно воскликнула Маша, до глубины души задетая изобретательностью и подлостью семейства Кирилиных. — Я никого к вам не посылала. И не такое уж светило был ваш дед, чтобы я его каракули у вас за деньги торговала, — теряя самообладание, заявила Маша, сама устыдившись своей грубости. — И знаете что, если мы с вами не дай бог еще где-то случайно столкнемся, здороваться со мной и уж тем более заводить беседу не обязательно. — На этом она решительно развернулась и двинулась в противоположный конец зала.
— Мария Владимировна, что-то вы сегодня не в духе? — покашливая, прогнусавил Николай Вениаминович, присаживаясь на краешек соседнего стола и пытаясь вложить в свое замечание максимум чувственности посредством легкой хрипоты и придыхания в голосе.
Маша почувствовала легкий приступ тошноты.
Николай Вениаминович был сотрудником Института истории и частенько появлялся в архиве. Работал над докторской.
Он был женат, гнусав. У него были длинные, неприятного буро-ржавого цвета волосы, серый клетчатый пиджак с замшевыми заплатами на локтях, нездоровый цвет лица и завышенная самооценка. И он постоянно подбивал к Маше клинья. Сама же Маша его с трудом переваривала. У него были всегда влажные руки и плохо пахло изо рта.
Когда над ухом раздался знакомый гнусавый голос, лицо ее непроизвольно сморщилось, словно она глотнула уксуса.
Ответить Николаю Вениаминовичу она не успела. Вмешалась Ирина Кондратьевна, снова что-то разыскивавшая на чужих столах.
— Машенька, а и правда вы сегодня какая-то хмурая. Неприятности? — рассеянно спросила она, пытаясь дотянуться до верхней полки стеллажа.
— Да нет, — пожала плечами Маша, но вспомнила вчерашнюю встречу в банке и, пользуясь случаем, решила излить коллегам душу, больше-то некому. К тому же они все равно были в курсе ее неудачного визита к семейству за дневниками. — Кирилина-младшего вчера в банке встретила, — поведала она, обращаясь к присутствующим здесь же Алле и Татьяне Константиновне. — Вы представляете, он обвинил меня в том, что я подсылаю к ним каких-то людей, чтобы те выкупили дневники этого полоумного Мити якобы для какого-то фонда. Ненормальные! — возмущенно потрясла головой Маша. — Они что, выдумали этот бред, чтобы потом в мошенничестве меня обвинить? Я кого-то подсылала!
— Не бери в голову, — отмахнулась Алла. — А может, это он так неловко пытается за тобой ухаживать? Может, ты ему приглянулась, и он не придумал ничего умнее, чтобы разговор с тобой завести? — Алла была на редкость легкомысленной девушкой.
— Да нет, это вряд ли, — не согласилась с ней Татьяна Константиновна. — Скорее уж хотел запугать, чтобы отбить у Маши желание охотиться за дневниками.
— А может, кто-то действительно приходил? — задумчиво почесала макушку Ирина Кондратьевна. — Может, какому-то музею действительно просто нужны материалы? В каком музее работал этот Митя?
— Понятия не имею, — пожала плечами Маша. — В письмах написано просто «музей». Я почему-то думала, в Русском, но на самом деле это мог быть совершенно любой музей.
— Действительно. Например, Музей истории города, — подсказала Алла.
— Или железнодорожного транспорта, — встрял в разговор Николай Вениаминович.
— Или Музей этнографии, Музей воды, даже музей какого-нибудь предприятия, — кивнула Татьяна Константиновна. — В таком случае им, возможно, его рабочие записи были бы интересны.
— Возможно, — сухо заметила Маша. — Но мне нет до них больше никакого дела. И вообще, приду домой и сожгу все письма. Поиграли в сокровища, и хватит.
— Уверена? А вдруг они все же найдутся? — с сомнением проговорила Алла.
Маша лишь выразительно взглянула на подругу. А идея с уничтожением писем ей понравилась. А что? Прийти домой и…
Что? Что это за ужас? Что случилось? Маша метнулась в комнату, потом в другую. Все было перевернуто, ящики выдвинуты, шкафы распахнуты.
О господи! Да ее же ограбили!
Открывая входную дверь, она еще удивилась, что та просто захлопнута, обычно Маша запирает ее на оба замка. Это были воры! Домушники!
Она снова бестолково заметалась по квартире, пытаясь понять, что забрали и как ей, нищей и обокраденной, жить дальше.
Слава богу, ноутбук на месте. Он был новенький, даже кредит до сих пор за него не выплачен. Телик тоже на месте. Что еще? Украшения? Бабушкина подвеска с бриллиантами и кольцо были на месте, остальное не стоило внимания. А что же тогда взяли? Маша немного успокоилась и еще раз не спеша обошла квартиру. И тут до нее дошло.
Искали не драгоценности и не деньги. Искали письма! Митины письма. Только ошиблись адресом. Залезли в Машину квартиру, а они хранились у бабушки. Маша самодовольно улыбнулась, но тут же вздрогнула. А что, если эти взломщики прямо сейчас орудуют там?
Она схватила сумку, закрыла на все замки дверь и помчалась в бабушкину квартиру.
Слава тебе господи, замки целы, все вещи на месте. Маша закрыла дверь на задвижку, такую снаружи не откроешь, и спокойно прошла в комнату. Пожалуй, стоит сегодня здесь переночевать. А может, даже на работу завтра не ходить? Покараулить квартиру?
Нет, это вариант ненадежный. Они запросто могут подождать денек-другой. Рано или поздно ей придется выйти из дому.
А что, если перепрятать письма? Ведь ничего больше грабителей не интересует. А перепрятать их проще простого — отнести на работу, и дело с концом. Архив надежно охраняется, посторонних туда не пускают. А еще надо позвонить Кирилиным, точнее Никите Кирилину, и предупредить, что, если они еще раз попробуют сунуться к ней, она немедленно заявит в полицию.
Идея Маша понравилась. Ишь какие хитрюги, сперва выдумали байку о визите какого-то Машиного знакомого, а теперь к ней в квартиру залезли.
А что, если они на досуге перелистали Митины дневники и наткнулись на рассказ о кладе? Сопоставили Машин интерес к дневникам и ее рассказ о переписке и решили сами завладеть кладом. А письма украсть на всякий случай, чтобы она под ногами не путалась и ни у кого больше не было никаких сведений о сокровищах. Мысль была здравой и объясняла случившееся.
Пока Маша все это прокручивала в голове, она как раз успела накрошить салат и поставить вариться сосиски. Нет, но до чего же подлые люди!
Взялась за телефон, но тут, увы, выяснилось, что сотового Кирилина у нее как раз таки и нет. Вот досада. Ужасно хотелось высказать ему все по горячим следам.
А что, если?.. Маша поспешила в комнату. Бабушкина телефонная книга лежала на обычном месте на тумбочке. И там, разумеется, отыскались номера Мити. Домашний, рабочий, мобильный.
Прекрасно. Завтра можно будет позвонить по служебному и выяснить, в каком музее трудился Митя. А пока стоит попробовать позвонить Кирилину-младшему. Время уже позднее, наверняка он дома.
И Маша бесстрашно набрала номер.
— Алло? — раздался в трубке высокий голос его мамочки.
— Добрый вечер, — вежливо, чуть изменив голос, поздоровалась Маша. — Позовите, пожалуйста, Никиту.
— Одну минуточку, — любезно протянула мамаша и запела куда-то в сторону от трубки: — Никитушка, тебя! Какая-то девушка, — добавила она заговорщицким шепотом, когда Никита прибыл к телефону.
«Еще какая!» — добавила про себя Маша кровожадно.
— Никита Михайлович? — начала она официально. — Это Мария Молчанова. Прошу извинить меня за беспокойство, но считаю своим долгом предупредить, что, если вы еще раз попробуете проникнуть в мою квартиру, или попытаетесь вскрыть замок, или еще каким-либо образом покуситесь на мою собственность, я немедленно вызову полицию. И, поверьте, не успокоюсь, пока не посажу вас за решетку. Так и знайте, — грозно закончила она и уже собралась повесить трубку.
— Стойте! Что вы городите? Вы что, пьяная? — подал голос молчавший до сих пор Никита.
— Я? Пьяная? — возмутилась Маша. — Скорее это вы утратили всякую связь с реальностью! Сперва эти дикие обвинения, будто я подослала к вам какого-то мошенника, потом взлом квартиры! Вы там не заигрались, часом? И знаете что, — уже другим, спокойным голосом проговорила Маша, — я не буду ждать следующего раза, а немедленно отправлюсь в полицию.
— Постойте, — торопливо остановил ее Никита. — Вы что, не шутите? В вашу квартиру залезли воры и вы тотчас же подумали на меня?
— А вы как хотели? — снова разозлилась Маша.
— Да что мне могло понадобиться в вашей квартире? Я не домушник, вы не королева бриллиантов!
— Откуда вы знаете? — парировала Маша.
— Не валяйте дурака, — сердито оборвал ее Никита. — Сообщите ваш адрес, я сейчас приеду, и мы во всем разберемся.
— Еще чего! — У Маши от такой наглости даже дыхание перехватило.
— Мария, я не знаю, что происходит, но все эти недоразумения начались после вашего визита за дневниками деда, — строго проговорил Никита. — Я намерен все выяснить, и единственный человек, который мне может помочь, — вы. Диктуйте адрес.
В словах Кирилина был здравый смысл, и Маша трусливо продиктовала адрес, о чем тотчас же пожалела. Но отступать было поздно. Она поспешила хотя бы спрятать в сумку письма, а саму сумку затолкать в тумбочку для обуви до приезда Кирилина.
Глава 7
— Что у вас тут произошло? — прямо с порога потребовал отчета Кирилин. Сегодня он был не в рабочем костюме, а в джинсах и в футболке и смотрелся при своем росте и габаритах несколько устрашающе.
Маша еще раз пожалела, что так бездумно пригласила врага на свою территорию. Ведь она перед ним абсолютно беззащитна. Ему достаточно тюкнуть ее легонечко по лбу — и обшаривай квартиру в свое удовольствие. Надо было хотя бы Федьку вызвать на подмогу, тот же сам сказал обращаться. Но теперь предпринимать что-либо было уже поздно. Оставалось только уповать на чудо.
— Сегодня, когда я пришла с работы… — начала Маша, даже не пригласив его в комнату.
Кирилин внимательно слушал. Сейчас, в ситцевом домашнем халате, в каком обычно ходит его бабушка, с девчоночьим хвостиком на макушке и в домашних тапочках, Мария Молчанова выглядела мило и беззащитно. Глядя на нее, он даже удивился, почему при первой встрече она вызвала у него настолько глубокую антипатию. Когда короткий рассказ был закончен, Никита открыл входную дверь и принялся осматривать замок.
— Вы напрасно тратите время, — остановила его Маша, немного успокоившись, — кажется, нападать на нее никто не собирался. — Вломились не сюда, а в мою квартиру. Это квартира бабушки. Сюда я приехала на всякий случай, проверить, все ли в порядке.
— Разумно, — похвалил ее Кирилин. — Теперь я, с вашего разрешения, пройду в квартиру, и вы меня напоите чаем. А то я поужинать не успел. Только ввалился домой с работы — сразу вы звоните. Потом расскажете, из-за чего такой ажиотаж с дедовскими дневниками. То сто лет никому до них дела не было, а то вдруг такой интерес.
Маше ничего не оставалось, как только топать за ним на кухню и ставить чайник. Пока она отвернулась, Кирилин успел залезть в холодильник, достать колбасу, масло, помидор и вообще почувствовал себя как дома. Маша от растерянности только глазами хлопала, не находя что ответить.
— Я когда голодный, не очень адекватный, — перехватив ее взгляд, пояснил гость. — Вот сейчас перекушу и снова человеком стану, потерпите.
Пришлось терпеть. И даже смотреть, как он намазывает хлеб майонезом и сверху выкладывает колбасу, сыр, помидор, зелень, которую тоже отыскал в холодильнике. Как посыпает все это перцем и почти целиком засовывает в рот.
— Я там у вас в холодильнике сосиски заметил. Сварите пару штук, не жадничайте, я вам потом целую пачку откуплю, — попросил он с набитым ртом, так что Маша с трудом разобрала, чего он от нее хочет.
Отказать было неудобно. Пришлось варить.
— Все, гармония в мире восстановлена, — сыто отваливаясь на стуле, возвестил Кирилин. — Можно и делами заняться.
Маша криво усмехнулась, без намека на веселость.
— Итак, вы абсолютно точно помните, что закрывали дверь на все замки? — тоном записного следователя спросил Кирилин.
— Даже если бы я почему-то не закрыла дверь, а я ее закрыла тщательно, такой беспорядок в квартире я бы точно не оставила.
— А знаете что, поехали взглянем на месте. Вы там ничего не трогали?
— Нет. Я сразу к бабушке, — заверила Маша.
— А ваши родители вместе с вами живут? — уже из прихожей уточнил он.
— Мои родители погибли много лет назад, — непонятно зачем принялась объяснять Маша. И тут же устыдилась, потому что было похоже, будто она напрашивается на жалость, а жалости Маша не выносила.
— Ничего себе, — присвистнул Никита, войдя в квартиру. — Вы уверены, что ничего не пропало?
— Абсолютно.
— Тогда зачем же к вам залезли? — задал он, наконец, резонный вопрос. — И не говорите, что вы не знаете. Не зря же вы поспешили к бабушке.
— Я была уверена, что залезли ко мне в квартиру вы, — начала с главного Маша. — И искали у меня письма Мити.
— Мити? — нахмурился Никита. — Ах, деда Димы. Что за дичь? Кому они нужны?
Теперь Маше и самой казалось, что ее версия, мягко говоря, лишена состоятельности. Но ведь в первый момент ей пришло в голову совсем другое.
— Вот что, Мария, садитесь-ка и выкладывайте, в чем дело. И не вздумайте вилять. Я от вас все равно не отстану, пока все не выясню.
Маша вздернула нос, приготовившись отбиваться. Но внезапно передумала.
Клад нашел Митя. Никита — его потомок, а следовательно, имеет право на сокровища. Конечно, он об этом ничего не знает, и Маша могла бы смело его обмануть и ничего ему не рассказывать. Но самой ей клад все равно не добыть, взять в компаньоны Федьку, понятно, можно, хотя это будет нечестно по отношению к Митиному семейству. В конце концов, они же не виноваты, что он был таким противным типом. А Никита Кирилин производит впечатление человека решительного, не слабого физически и вроде относительно порядочного. Во всяком случае, до сих пор, если не считать их взаимных перебранок, ничего плохого он ей не сделал. Не говоря уж о том, что она просто не сможет отыскать сокровища без его помощи.
И Маша решилась.
— Клад Айвазовского? Вы шутите? — усмехнулся, дослушав ее, Никита.
— Скорее тогда уж Митя, — пожала плечами Маша.
— Хорошо. Покажите мне эти письма.
Недолго поколебавшись, Маша сходила в прихожую и принесла пачку писем. Удачно получилось, что она захватила их с собой, а то пришлось бы снова к бабушке ехать.
— Все будете читать или выборочно, о сокровищах? — поинтересовалась она.
— Начнем по порядку, а там посмотрим.
Никита углубился в чтение, а Маша тактично отправилась на кухню заниматься чаем.
— И как? — поинтересовалась она у Никиты, когда тот час спустя появился перед ней.
— Невероятно. Трудно себе представить, что в те годы кому-то могло прийти в голову разыскивать клад. Тем более деду.
— А вы поняли, что какое-то время ваш дед скитался по Европе?
— В голове не укладывается. Мне кажется, бабушка об этом никогда не догадывалась.
— Да уж, настоящий авантюрист. Удивительная метаморфоза для советского пионера и комсомольца. — Маша говорила, а сама все больше удивлялась, насколько ее первая реакция совпала с Никитиной.
— Так вы думаете, что он действительно нашел сокровища, за которыми гонялся столько лет? — Кирилин-младший наконец перешел к главному.
— А вам так не показалось?
— Да, — как-то неопределенно кивнул он. — Но знаете, что мне сейчас пришло в голову? Об этих сокровищах, кроме нас с вами, очевидно, знает еще кто-то.
— С чего вы взяли?
— Это ваш знакомый пытался выкупить у нас дневники деда? Только честно! — И Никита пристально посмотрел ей в глаза.
— Нет, разумеется, — фыркнула оскорбленная Маша. Снова он с этими глупостями, а она-то ему доверилась!
— Вот. А сегодня кто-то проник к вам в квартиру и пытался отыскать письма. Могу вас заверить, что никто из членов моей семьи к этому не причастен.
— Думаете, есть кто-то третий, кто узнал о сокровищах и хочет их похитить?
— У вас другое мнение?
Маша задумчиво смотрела в лицо гостя.
— А кто это мог быть? И почему он возник именно сейчас? — неуверенно спросила она.
— В самую точку, — одобрил Никита. — Почему именно сейчас? Действия, которые он предпринимает, пока носят безобидный характер. Но все же мне кажется, что этот тип идет по вашим следам.
— С чего вы взяли? — снова ощетинилась Маша. Слишком хорошо она помнила, чьим внуком был Никита, так что и доверять ему безоговорочно никак не могла.
— Сами подумайте, — оглядываясь по сторонам и доставая из буфета чашку и блюдце, рассеянно проговорил Никита. И с прежним простодушием принялся себя обслуживать.
Но Маша и сама хороша. Тоже мне, радушная хозяйка, сама чаю напилась, а гостю даже не предложила. Хотя Никита, кажется, не обиделся. Он налил себе полную чашку, смастерил очередной бутерброд и с аппетитом принялся его поглощать, не переставая разговаривать.
— Стоило вам проявить интерес к дневникам деда, как следом появился представитель какого-то фонда и предложил эти дневники выкупить.
— Вдруг это было чистым совпадением? — вспомнив слова Ирины Кондратьевны, предположила Маша. — Вы не помните, как назывался фонд? Можно было бы проверить.
— Честно говоря, нет. — Впервые она увидела на лице Никиты смущение. — Мама решила, что этого типа подослали вы, и так на него набросилась, что мы его толком и не слушали.
— Для какого музея он хотел выкупить дневники, вы тоже не расслышали? — скорее утвердительно, чем вопросительно проговорила Маша.
— Нет.
— А в каком музее работал ваш дед? — осенило ее.
— Гм, в музее Академии художеств. А при чем здесь это? — недоуменно поинтересовался Никита.
— Академии художеств? Так вот откуда его интерес к Айвазовскому и Тальони! Но вообще я спросила не из праздного любопытства, — тут же взяла она себя в руки. — Я думала, возможно, его заметки понадобились музею, в котором он работал. Но, вероятно, я ошиблась.
— Вероятно, — кивнул Никита, пододвигая к себе вазочку с печеньем. — Они бы просто позвонили и попросили их подарить.
— Да.
— Поэтому возвращаемся к вам. Кому вы разболтали о кладе?
— Что значит разболтала? Никому я не болтала! — горячо возразила Маша. И едва не прикусила себе язык. — Я просто поделилась с коллегами удивительной историей вашего деда. Точнее, сперва рассказала о переписке бабушки, а потом о поисках сокровищ. Это же невероятно, что во времена застоя люди могли так серьезно заниматься поиском кладов.
— Прелестно, — развел руками Никита. — А по радио вы не выступали с рассказом о чудесно обнаруженном кладе, местонахождение которого можно узнать в квартире по такому-то адресу?
— Нет, — огрызнулась Маша. — Не беспокойтесь, мои коллеги люди порядочные, не авантюристы какие-нибудь.
— А они пока еще ничего криминального не совершили, если не считать того, что влезли в вашу квартиру, — усмехнулся Никита. — Да и там ничего не прихватили, как и положено людям порядочным. А у нас они и вовсе хотели честно выкупить дневники.
— Это невозможно. Вы просто не понимаете, о чем говорите! — возмутилась Маша.
— Хорошо. Расскажите мне о ваших коллегах. Обо всех по порядку.
Рассказ много времени не занял. Кроме Татьяны Константиновны, Аллы, Ирины Кондратьевны и Николая Вениаминовича никто о сокровищах не знал.
— И вообще они понятия не имеют, где вы живете, так что явиться к вам не могли. И незачем им было вламываться ко мне в квартиру, я же сама жаловалась, что в письмах нет никаких указаний на место, где спрятаны сокровища.
— Вы в этом уверены? — недоверчиво глядел на нее Никита.
— Абсолютно.
Какое-то время они молчали.
— Что вы намерены делать с письмами? — первым нарушил молчание Кирилин. — Вы всегда носите их с собой?
— Нет. Просто в свете последних событий хотела отнести их на работу. Хранить письма в архиве гораздо надежнее, чем дома, — там сигнализация, охрана.
— Это правильно, — одобрил Никита. — А что вы собираетесь делать дальше с сокровищами?
— Я? — уставилась на него Маша. — Вообще-то они скорее ваши, чем мои.
— Но вы же их откопали.
— Не откопала, а нашла упоминание о них, а откопал их ваш дед. Точнее, вычислил, — из какого-то глупого упрямства продолжала отпираться Маша.
— Хорошо, спрошу иначе. Вы хотите их найти, извлечь, заполучить?
— Даже не знаю, — протянула неопределенно Маша, удивляясь собственной нерешительности.
— Короче, — устал от ее невразумительного лепета Никита. — Будем их разыскивать или наплюем, пусть дальше пропадают?
— В смысле, мы с вами? — пришла наконец в себя Маша.
— Именно. Пятьдесят на пятьдесят. По рукам? — И он протянул ей огромную крепкую пятерню.
— Ладно, — протягивая в ответ руку, согласилась Маша. — А я вам зачем? Вы что, сами не справитесь?
— Во-первых, это будет по-честному. Если бы вы мне все не рассказали, я бы о сокровищах в жизни не узнал. Во-вторых, могу и не справиться. Если в дневниках не будет четко написано: «Клад хранится на улице Гоголя, в доме номер пять, в квартире номер три, на кухне под подоконником, чтобы забрать, оторвите подоконник».
Она улыбнулась.
— А вы уверены, что ваше семейство не будет возражать против решения взять меня в компаньоны? — задала Маша по-настоящему интересующий ее вопрос. День знакомства с семьей Кирилиных она точно забудет не скоро.
— Необязательно посвящать их в происходящее до поры до времени, — недовольно поморщился Никита. — Потом я с вашего позволения дам им ознакомиться с письмами деда, и, возможно, они изменят к вам отношение.
— Возможно, — насмешливо повторила Маша. Скептицизм Никиты был ей понятен. — Хорошо, а жена ваша не будет возражать? Ей-то вы сообщите о нашем проекте? — вспомнив о девочке Лизе, которая ждала, когда бабушка Вера вернется в комнату и продолжит с ней играть, спросила Маша.
— Жена? — удивился Никита. — Вообще-то я не женат.
— Извините, я просто думала, что раз у вас есть ребенок, девочка Лиза… — смутилась Маша.
— Ах, Лиза! Это племянница, дочка сестры.
— Ничего себе, сколько вас в одной квартире живет! — искренне восхитилась Маша. Она-то, увы, уже стала привыкать к одиночеству.
— Да нет, с бабушкой живут только мама с папой. Лиза была в гостях, они только что из Турции вернулись, перед поездкой на дачу заехали бабушек навестить. А я там временно, пока в моей квартире ремонт, — пояснил Никита и озабоченно взглянул на часы.
Только тут Маша сообразила, что за всеми переездами и волнениями не заметила, как вечер перешел в ночь. На часах было половина первого.
— Ага, поздновато, — кивнул Никита. — Вы где работаете?
— На Петроградской стороне, у метро «Чкаловская».
— Во сколько заканчиваете? — направляясь в прихожую, продолжал он допрос.
— В шесть. А что?
— Давайте ваш телефон, встречу вас после работы, и решим, что делать дальше, — распоряжался Никита, доставая мобильник.
— Это еще зачем? — снова насторожилась она. — Будет достаточно, если вы отыщете дневники вашего деда. Вот тогда и звоните.
— Знать бы еще, где их искать, — устало потер лоб Никита. — Будем надеяться, что их хотя бы не выкинули. Кажется, бабушка не особенно трепетно относилась к его научным изысканиям.
— Не пугайте меня. Отправляйтесь домой и ищите дневники. Как найдете — звоните, — на этот раз роль распорядителя взяла на себя Маша.
— Ладно. А вы спрячьте на всякий случай письма, вдруг они еще понадобятся. И еще — расскажите на работе, что к вам в квартиру залезли неизвестные и пришлось вызывать полицию. К счастью, ничего не украли, но теперь вы ставите сигнализацию в обеих квартирах, а в полиции завели дело.
— А зачем это?
— На всякий случай. Чтобы по ночам спокойнее спалось, — улыбнулся на прощание Никита и отбыл.
