В дом отца Мейси приехала к ночи, усталая, измотанная. На лбу все еще красовались пятна сажи, свалявшиеся волосы лезли в глаза. От одежды несло дымом, в кожу рук въелся запах дезинфектанта. В таком виде Мейси шагнула на порог.

Фрэнки пошевелил уголья, приволок из чулана старое жестяное корыто, поставил перед очагом. Когда вода нагрелась, Мейси наполнила импровизированную ванну. Отец тем временем обходил челстоунские конюшни. Мейси распахнула печную дверцу, чтобы не зябнуть во время мытья, и принялась избавляться от запаха гари и пятен Сандермировой крови, что остались у нее на руке повыше запястья. Тело было изнурено, мышцы шеи и плеч ныли от напряжения. Мейси рвалась домой, в Лондон, отлично зная: день под крылышком у отца вернет ее к жизни. Да, она останется в Кенте до похорон Бьюлы Вебб, она выдержит пресловутый обряд.

Помывшись, Мейси облачилась в старые твидовые брюки и поношенную отцовскую рубашку без воротника. В Лондоне она бы ни за что такое не надела, но в Челстоуне эти видавшие виды вещи будут в самый раз. На ужин они с отцом съели рагу из крольчатины с овощами. Мейси уже начала клевать носом в кресле, когда отец тронул ее за плечо:

– Ступай-ка лучше в постельку, доченька. Очень уж вид у тебя усталый.

Мейси послушно пошла в спальню. В конце концов, вставать нужно ни свет ни заря, чтобы встретиться с Битти Драммонд на станции в Пэддок-вуд. Хотелось повидаться с Морисом, но Мейси слишком устала. Она сходит к Морису завтра.

Утром Мейси захватила Битти на станции, и вместе они направились в чайную. Беленая, с темными балками и низким потолком, как многие постройки в Кенте, чайная манила уютной полутьмой. Барная стойка была заставлена пирожными и печеньем, способными соблазнить даже человека, который только что наелся до отвала. Здесь имелись плюшки и сконы с сыром, а также тающие во рту кексы с бабочками из марципана. Были булочки к чаю и солодовый хлеб, и пирог с грецкими орехами, шоколадный бисквит, кекс с сухофруктами, песочное печенье, трубочки с разными начинками, рожки с кремом. И конечно, здесь было любимое лакомство Мейси – экклсские слойки с изюмом.

Женщины уселись в уголке у окна, спросили большой чайник чаю и две экклсские слойки. Битти спохватилась и присовокупила к заказу ломоть солодового хлеба.

– Вчера до ночи торчала в редакции. Не ужинала и не завтракала. Умираю с голоду.

Когда чай был разлит по чашкам, а слойки разложены по тарелкам, Мейси и Битти перешли к делу. Битти открыла блокнот.

– Только не упоминайте моего имени, – предупредила Мейси. – И пожалуйста, никаких прямых цитат. Понятно?

Битти вздохнула:

– Если это цена сенсации – да будет так. Начинайте с чего считаете нужным.

Мейси пригубила чай и начала говорить – будто рассказывала ребенку сказку. Она обрисовала всех персонажей, поведала об их чувствах, страхах, привязанностях, антипатиях, слабых и сильных сторонах. Битти строчила молча, лишь изредка просила уточнить тот или иной момент. Слюнила палец, переворачивая очередную страницу блокнота, затем кивала: мол, продолжайте. Прошло почти два часа; был выпит еще чайник чаю и съеден еще ломоть солодового хлеба. Наконец Битти откинулась на спинку стула, тряхнула головой и со вздохом прокомментировала:

– Не представляю, с какого боку взяться за написание статьи.

Мейси налила еще чаю.

– Ничем не могу помочь. Моя задача – изложить события.

Вслух сокрушаясь, Битти принялась листать блокнот.

– Значит, Анна ждала ребенка от Сандермира?

– Так сказала ее подруга.

Говоря это, Мейси смотрела на столешницу.

– Выходит, беременность стала причиной гибели всей семьи?

– Сандермир хотел устранить Анну. Беременность ускорила процесс.

– Но ведь молодые люди вроде Сандермира обычно по-другому решают такие проблемы. Девушку снабжают достаточной суммой, на время беременности она уезжает. Ребенка отдают в приемную семью, которая обитает вдали от вотчины настоящего отца, дабы последний не испытывал неудобств, зная, что отпрыск растет в бедности у него под боком.

– К сожалению, Битти, я не могу пролить больше света на эту историю.

– Не извиняйтесь. Материала предостаточно. Просто, как я уже сказала, мне придется попотеть над его подачей. Причем время не ждет – того и гляди конкуренты тему перехватят.

– Больше никто не располагает таким количеством подробностей. Впрочем, уже сегодня днем изрядное их количество будет в руках «Комптон корпорейшн». Хотя едва ли Комптоны сделают эту историю достоянием общественности.

Битти взглянула на часы.

– Мне пора. Фотограф приезжает одиннадцатичасовым поездом. Надо его встретить.

Мейси отодвинулась от стола.

– Вы сегодня в Лондон поедете?

Битти Драммонд подхватила сумку и вместе с Мейси направилась к дверям.

– Нет, я останусь на похороны Бьюлы. Они будут завтра.

– Завтра?

– Бьюла упокоится на церковном кладбище в Геронсдине. Отпевание в одиннадцать утра.

– Так это же событие! Похороны цыганки! То-то народу соберется! Хорошо, что я заикнулась про Лондон, иначе бы ничего не узнала.

– О нет, Битти Драммонд, кто-кто, а вы бы узнали. Ищейка вроде вас не пропустила бы такую новость.

Мейси вернулась в Челстоун. Она хотела навестить Мориса Бланша, а затем поговорить с Джеймсом Комптоном. Джеймс позвонил ее отцу и сообщил, что после обеда будет ждать Мейси дома, а потом у него назначено совещание с юристами относительно покупки земли. Им уже известно про пожар в особняке; они обсудят и предполагаемую стоимость поместья.

А все-таки крупицу информации Мейси скрыла от пронырливой Битти Драммонд – о чем и размышляла по дороге. Даже не то чтобы скрыла – скорее дала журналистке возможность самой делать выводы. Когда Битти заговорила об отцовстве Сандермира, Мейси не стала ее разубеждать. Формально Битти была права – отцом ребенка Анны действительно являлся Сандермир.

Мейси остановила машину возле «Коттеджа конюха», зная, что отец сейчас на работе. Прошла прямо в Дувр-хаус, к Морису Бланшу. Тот, едва увидев Мейси на дорожке в розарии, замахал из оранжереи. Экономка провела Мейси к хозяину. Нынче Морис глядел молодцом. Мейси этому обрадовалась и не преминула озвучить свои наблюдения.

– Должен признаться, что в прошлый раз я был занят важными делами – отсюда и усталый вид. Но теперь я снова бодр – в пределах возрастной нормы. Иногда, Мейси, человек вдруг останавливается посреди суеты и задумывается – особенно это свойственно мастодонтам вроде меня, – задумывается, стало быть, почему история никого ничему не учит. Ну, почти ничему. И почти никого.

Морис протянул Мейси руку, приглашая ее сесть рядом с собой, у окна, из которого открывался вид до самого горизонта, до той черты, где сочная зелень полей и перелесков сливалась с прозрачной синевой небесного свода.

– Ну, Мейси, рассказывай.

Во второй раз за день Мейси изложила события, приведшие к гибели семьи ван Маартен. К теме предстояло еще вернуться – Джеймс Комптон ждал отчета. От Мориса Мейси не стала ничего утаивать.

– Значит, Анна не встречалась с Альфредом Сандермиром?

– Нет. Версия Филлис – насчет того, что Анна была беременна от Альфреда, – показалась мне притянутой за уши. Наверняка это ей Анна внушила. – Мейси помолчала. – Я не знала Анну – но знала достаточно об Анне, чтобы усомниться. Едва ли девушка, влюбленная в Генри Сандермира, по всем свидетельствам прекрасного человека, могла отдаться Альфреду. Честно говоря, никаких доказательств у меня нет. Я просто уверена, и все.

– Так что же, по-твоему, произошло?

– Согласно документам, Генри приезжал в отпуск в начале июня шестнадцатого года. Ему очень нравилась Анна. Все говорят, что она была настоящей красавицей. Полагаю, девушка не устояла перед боевым офицером. Они проводили вместе куда больше времени, чем требуется на покупку пирога в пекарне. Анна забеременела, Генри уехал обратно на фронт, где почти сразу погиб от пули снайпера. – Мейси вздохнула. – Анна, понятно, запаниковала. Младший брат уже доставил семье немало хлопот из-за Сандермира. Возможно, Анна хотела избавить родителей от дополнительных проблем. Ее стали замечать в обществе Альфреда, который и раньше добивался ее благосклонности. Тот факт, что за Анной ухаживал Генри, только добавлял ей притягательности в глазах Альфреда.

– Несмотря на ее происхождение.

– Да, несмотря на происхождение. – Мейси выдержала паузу. – Анна сказала Альфреду, что ждет ребенка. Возможно, ожидала, что он сделает ей предложение. Подозреваю, она пообещала сообщить мистеру и миссис Сандермир, что носит дитя их покойного сына.

– И подписала себе смертный приговор, сама о том не подозревая.

– Альфред тогда едва ли знал, чем все обернется. Впрочем, вскоре он сообразил: отец может признать права ребенка на имя Сандермиров, и это признание отодвинет самого Альфреда в линии наследования. Всем было известно, как сильно Генри любил Анну; наверняка и от Сандермиров-старших не укрылось, сколько времени Генри и Анна проводили наедине во время отпуска.

Морис кивнул:

– Люди определенной категории склонны в таких обстоятельствах, как война, сквозь пальцы смотреть на увлечение сына неровней. Они полагают, что после войны социальная пропасть вновь разверзнется и все будут поставлены на свои места.

Мейси вспыхнула, закусила губу. Глаза наполнились слезами. Морис задел ее за живое.

– Да, пожалуй, так и было. – Мейси вытерла слезы. – Но Альфред вполне мог рассуждать следующим образом: родители скорбят по обожаемому Генри. Чего доброго, они закроют глаза на социальную пропасть и станут утешаться воспитанием внука и шлифовкой его прелестной юной матери, даром что сами бы ее в жены старшему сыну не выбрали. Или они могут усыновить ребенка Анны – это ведь тоже способ признать его статус. – Мейси помедлила, вспоминая, как Альфред Сандермир чуть не обесчестил Пейши. – Альфреду было необходимо остаться наследником. Особенно после того, как со сцены исчез всеми любимый старший брат, после того, как Альфред занял его место. Он не мог рисковать статусом.

– А когда «цеппелин» сбросил бомбу, Альфред, даже будучи пьяным, мигом просек, как выкрутиться из опасной ситуации, избавиться от возможного претендента на титул и деньги.

– Да. Потрясение даже самому затуманенному разуму дает новый прилив энергии.

– Очень интересное дело тебе попалось, Мейси. Ты, наверное, рада, что распутала его?

Мейси усмехнулась, тщательно обдумала ответ:

– Да, я рада, что все закончилось. По крайней мере, дело отвлекло меня после смерти и похорон Саймона. Теперь мне кажется, что он умер уже очень давно. Не умер даже, а как бы исчез в тумане. Вот как если бы мы были на море и он бы постепенно удалялся, удалялся…

– Все-таки время – странная категория, не правда ли? Теперь тебе хочется поскорее попасть в Лондон. Я угадал?

– Сначала нужно проводить в последний путь старую цыганку. Похороны завтра. Потом я вернусь домой.

Некоторое время они сидели в тишине, и тишина не была ни напряженной, ни враждебной. Оба радовались, что взаимопонимание восстановлено. Мейси хотелось спросить Мориса о работе – он ведь упомянул, что занимался важными делами, – но она слишком боялась нарушить хрупкий мир. Работа Мориса – его тайна; вмешательство чревато и может привести к серьезной размолвке, как уже было в прошлом году. Теперь, когда время и прощение снова их сблизили, молчание нарушил Морис:

– В некотором роде нашему с тобой взаимопониманию, Мейси, в последнее время способствует характер работы. Я и мои коллеги за морем и в Лондоне крайне обеспокоены растущей фрустрацией по ту сторону Ла-Манша. Депрессия, обуявшая англичан, вызвавшая хаос в Америке, заставляет людей слишком зацикливаться на взаимных различиях, вместо того чтобы учитывать общий опыт и общие черты. В Германии появились субъекты, которые используют дискриминацию для политического продвижения. Это очень нас тревожит. А в Испании противоречия грозят перерасти в вооруженный конфликт. Очень многие, Мейси, – и, признаюсь, я в их числе – считают, что наш мир слишком непрочен и поэтому неизбежна новая война.

– Я молюсь, чтобы до этого не дошло.

– Молись, Мейси. Молись.

Ее обожаемый наставник вперил взор в пейзаж, стиснул пальцами подлокотники кресла. Мейси поднялась, подошла к Морису, накрыла ладонью его руку.

Позднее, в библиотеке челстоунского особняка, Мейси предоставила Джеймсу Комптону исчерпывающий отчет по геронсдинскому делу. Выдала свежие факты, резюмировала уже известные, заверила, что новых случаев воровства не будет и что поджоги отныне прекратятся. Вебб, он же Пим ван Маартен, едва ли когда вернется в эти края. Он покинет Геронсдин сразу после того, как похоронит приемную мать.

– Что Альфред Сандермир не будет больше устраивать кражи со взломом ни у себя в доме, ни где-либо еще, нам известно, – сказал Джеймс.

– Что вы имеете в виду?

– Как что? А, вы об этом пока не слышали!

Джеймс наклонился вперед.

– Сандермир скончался нынче утром в больнице. В Пембери.

– Бедняга!

– Вам его жаль?!

– Да. С самого детства он не знал покоя. Что за страшная жизнь! Что за страшная смерть!

Джеймс откинулся на спинку стула.

– А я вот не так мягкосердечен. От Сандермира житья никому не было. Он представлял угрозу. Теперь деревня вздохнет свободнее. Да и мы тоже, хоть и грешно так говорить.

Мейси помрачнела:

– Мне казалось, смерть Сандермира усложнит приобретение вами его земель и кирпичного завода.

Джеймс Комптон покачал головой:

– После гибели Генри Сандермир-старший внес дополнения в завещание. Согласно этому документу, поверенные уполномочены сами заняться продажей поместья в том случае, если на момент смерти отца Альфред будет единственным наследником, не имеющим детей, и с самим Альфредом что-то случится. Короче говоря, теперь продается все поместье, полностью, и мы его покупаем.

– Как вы намерены поступить с домом?

– Снесем его и будем добиваться разрешения на строительство нескольких новых домов.

– Понятно.

– Только не говорите, что лично вас не радует строительный бум.

– Новостройки едва ли впишутся в пейзаж.

– Мейси, мы занимаемся строительным бизнесом. И у нас под боком кирпичный завод, в который надо только вложить средства и развить производство.

– А что будет с лошадьми?

– Мы их продадим. Всех, кроме одной.

– Вам приглянулся гнедой Сандермиров гунтер?

– Как вы догадались?

– Я – дочь своего отца. В лошадях разбираюсь.

– Гнедой от этого только выиграет. А конюха я заберу в Челстоун, отдам в подчинение вашему отцу. Пусть научит парня всему, что умеет сам.

– Я рада. Сандермиров конюх любит лошадей, это сразу видно. – Мейси помолчала. – Джеймс, когда вы возвращаетесь в Канаду?

– Примерно через месяц. В Англии дел полно. Думаю отчалить в первых числах ноября. Не хочу тянуть до холодов – эти айсберги малость меня напрягают.

– Да, они опасны.

Мейси откашлялась. Джеймс Комптон изучающе глядел на нее через стол.

– Мейси, я вас сто лет знаю. С тех пор, как была жива Инид. Я отлично вижу: вы хотите еще что-то сказать.

– Вы об этом упоминали пару недель назад. Говорили о расширении «Комптон корпорейшн» в Канаде, о том, что хотите укрепить компанию.

– Ну да, говорил. Мы действительно готовимся к расширению. Ждем подходящего момента. Вот наберет экономика обороты, увидим мы, что выход из кризиса не за горами, и тоже займемся делом. Строительный бум нам только на руку, хоть мы его и не ожидали. А почему вы подняли эту тему?

– Есть у меня помощник, мистер Бил. Нынешней зимой у него умерла маленькая дочка. Это прискорбное событие укрепило в моем ассистенте и его жене уверенность в том, что им необходимо эмигрировать. У них двое сыновей; они считают, в Канаде мальчикам обеспечено лучшее будущее.

– А вы хотите помочь мистер Билу, хотя эмиграция будет означать для вас потерю ценного сотрудника?

Мейси кивнула:

– Они так и не оправились от утраты. С каждым разом миссис Бил выглядит все хуже. Просто жалко смотреть. Я знаю, что они давно копят на переезд.

Джеймс взял ручку, принялся постукивать по столешнице.

– Расширение «Комптон корпорейшн» пока только в планах. На рынке спад, и мы не можем поторопить события.

– Понимаю.

Мейси прикусила губу.

– Но я сделал пометки. Раз вы предлагаете человека, значит, можете за него поручиться. Кажется, ваш мистер Бил разбирается в телефонной связи?

– На войне он был сапером. Со мной работает уже два года, поднаторел в вопросах расследования и безопасности. И вообще он возьмется за любое дело – о чем сам вам скажет.

Джеймс кивнул:

– Прекрасная рекомендация. Думаю, местечко для мистера Била образуется через годик-другой. Поговорю с одним моим сотрудником.

Мейси улыбнулась:

– Спасибо, Джеймс. Пока ничего не скажу мистеру Билу, чтобы он особенно не обольщался. А вам напомню про него в будущем году.

– Договорились. – Джеймс протянул ей руку. – Ну а теперь давайте ваш счет. Он ведь у вас готов?

– Да. Как и отчет в письменном виде.

И Мейси протянула Джеймсу коричневый конверт.

Джеймс извлек из конверта бумаги, взглянул на сумму в нижней строке счета, полез в карман за чековой книжкой. Отвинтил колпачок перьевой ручки в черно-сером корпусе и начал писать, используя для промокания чернил пресс-папье с деревянным верхом.

– Вот, держите. Вы проделали отличную работу. Мы обязательно и в дальнейшем будем к вам обращаться.

Мейси взяла чек.

– Джеймс, удовлетворите мое любопытство. Что будет с деньгами Сандермира? Там же, наверное, целое состояние.

– Знаете, Сандермир-старший очень хитро составил завещание. Все ходы к денежкам перекрыл, каждую мелочь учел. Даже сам наследник – Альфред – не мог ни буковки изменить. Так вот. Мы построим в деревне новую школу и ежегодно будем выделять ей деньги на учебники и пособия. Также будет учрежден фонд для детей со способностями в науках и музыке. Еще мы планируем благоустроить саму деревню, правда, с условием, что на главной улице не появятся новоделы. Не удивлюсь, если года через два в домах и на улицах Геронсдина загорятся электрические лампы. Церковь тоже не будет обойдена вниманием – ей причитается на ремонт и на содержание военного мемориала. Впрочем, после того, что вы мне сегодня рассказали, я уже и не знаю, заслуживают ли геронсдинцы такой щедрости. С другой стороны, Сандермир над ними столько лет измывался – может, пришла пора им получить что-то вроде компенсации.

– Давайте, Джеймс, рассуждать проще: для Геронсдина все идет к лучшему.

От робкого прикосновения осени закачались ветки под прохладным ветром, полетела листва, зашуршала под ногами. В этот первый по-настоящему осенний день цыгане хоронили главу клана, старую Бьюлу Вебб.

Мейси приехала в деревню к половине одиннадцатого. Главная улица была уже запружена кибитками цыган, собравшихся со всех окрестностей. Караван тянулся до самого перекрестка, до геронсдинской окраины. Некоторые цыгане прибыли на старых грузовиках, долго тряслись по проселкам; другие пришли с ближайших к Геронсдину ферм, пешком через поля. Женщины сбились в отдельную группу. Непривычно было видеть их в черном, без намека на цыганскую пестроту одежд. Как и на любом сборище, будь то праздник или печальное событие, целый день женщинам и мужчинам следовало провести порознь. Идя к церкви, Мейси слышала плач и причитания близких Бьюлы. У цыган принято вслух выражать скорбь, причем сила звука напрямую зависит от степени родства с покойным. Пейши, поддерживаемая под локти, громко взывала к небесам, умоляя вернуть обожаемую свекровь.

Геронсдинцы тоже вышли из домов. Стоя по большей части в дверных проемах, чтобы, упаси бог, не смешаться с цыганами, они глазели на действо. Никто не ворчал: дескать, понаехало цыганья, всю улицу загородили. Быстро распространилась весть, что Пим Мартин, сын пекаря, считавшийся погибшим на войне, теперь заделался цыганским бароном, и все благодаря покойнице, которая его спасла. Помня о своем долге перед Пимом, геронсдинцы отступили, на день предоставили чужакам свою деревню и даже временно сняли таблички «Цыганам вход воспрещен».

Вскоре толпа у церкви притихла. Стали указывать на дорогу. Давящее молчание позволяло расслышать цокот конских копыт. Это приближалась кибитка Бьюлы, управляемая Веббом. Весь в черном, сегодня он отказался от неизменной шляпы. Длинные волосы развевались на ветру. На козлах, устроив голову на Веббовых коленях, лежала джюклы. Вот кибитка поравнялась с церковью. Напротив был тот самый пустырь, где в адском пламени погибли родные Вебба. Цыгане поспешили выпрячь лошадь и увести ее подальше. Причитания возобновились, когда из кибитки вынесли гроб. Первым, водрузив на плечи изножье гроба, шел Вебб. Склоняясь под тяжестью, цыгане внесли гроб в церковь для отпевания. Бьюлу решили похоронить рядом с Джейкобом, Беттиной и Анной ван Маартен.

Мейси не пыталась пробиться поближе к гробу. Конечно, пришлые цыгане интересовались, что она делает на похоронах Бьюлы. Мейси заметила, как один цыган кивнул в ее сторону и сказал, вероятно, что-то в таком роде: «Бьюла приветила эту женщину. Она, конечно, метиска, в родстве с нами лишь по материнской линии – но все-таки нашей крови». Теперь, глядя на пыльные витражи, Мейси вспоминала похороны своей бабушки. Отец сообщил о ее смерти речным цыганам, которые как раз остановились в их краях. Цыгане передали весть дальше, всему речному народу. В день похорон отовсюду плыли челноки – это речной народ спешил пожелать бабушке доброго пути.

После похорон Вебб снова впряг лошадь в кибитку Бьюлы и направился, во главе цыган, обратно на поляну, где уже было готово поминальное угощение – жаркое из ежа. Бредя опустевшими хмельниками, Мейси видела, что у подножия холма собрались лондонцы и, подобно геронсдинцам, ждут цыган, хотят поглазеть на них. Билли Бил помахал Мейси, вместе с Дорин подошел поздороваться.

– Мы хотели отдать дань памяти старой цыганке. Сейчас отметимся – и назад. Уже и вещи собрали, завтра первым пригородным в Пэддок-вуд поедем, а оттуда – в Лондон.

– Вебб будет рад, что вы пришли. И я тоже рада.

Мейси взглянула на выпас, на лошадок. К ним подошел цыган, повел прочь, привязал к изгороди, чтобы не разбежались. Вебб в кибитке Бьюлы отъехал подальше от лесной опушки. Спрыгнув с козел, он выпряг лошадь и посмотрел вниз, на подножие холма, где собрались лондонцы. Вебб не сразу взмахнул рукой в знак того, что принимает их соболезнования. Увидев этот взмах, лондонцы побрели к своим времянкам, чтобы продолжить сборы домой, в суетный город.

Пейши приблизилась к Мейси, взяла ее за руку и повела на поляну – поминать Бьюлу. Многочисленные собравшиеся говорили еле слышно, приглушали свои гортанные от природы голоса из уважения к покойной.

Когда все было съедено, цыгане, как по команде, поднялись и направились на поле, где стояла кибитка Бьюлы. Группа женщин задержалась на поляне, чтобы вымыть тарелки, чугунки и сковородки.

Мейси огляделась в поисках джюклы. Той нигде не было. С самых похорон Мейси не видела собаку. Вебб, похоже, забыл о ней. Когда все цыгане собрались, он начал поливать керосином кибитку, где заранее были сложены все вещи Бьюлы – одежда, посуда, перина, одеяло и подушка, магические кристаллы, лоза и букетики диких астр, что она успела перед смертью связать на продажу. Вперед выступил цыган с горящей головней. Вручил ее Веббу, который высоко, так, чтобы все видели, поднял свой факел – и метнул его в кибитку, испустив скорбный вопль. Мейси вздрогнула. Пламя мигом охватило деревянные борта кибитки, зашипела и стала пузыриться краска, послышался треск – это лопались от жара керамические, стеклянные, металлические предметы.

Тем временем Пейши сбегала за скрипкой Вебба, вручила ее мужу. Он с нежностью открыл футляр, развернул золотисто-желтый бархат. Поместил скрипку на плечо, прижал подбородком, взял смычок – и заиграл. Исполненные скорби звуки подхватывал ветер, нес над полями, над проселочными дорогами, которые много лет топтала Бьюла. Мейси неотрывно глядела в огонь. Музыка становилась все напряженнее, ритм менялся снова и снова, и к тому мигу, когда огонь целиком поглотил кибитку, определился общий рисунок мелодии. Вебб рассказал всю жизнь Бьюлы, отдал дань каждому периоду – от девичества до статуса главы клана. По цыганским поверьям, погребальный костер означает конец земного пути, разрыв любых связей с бренным миром. Завтра, когда остынут железные детали кибитки, цыгане их соберут, чтобы перековать. Из пепла, подобно фениксу, возродится новое временное обиталище.

Когда пламя присмирело, Мейси попрощалась с Веббом и Пейши. Она не хотела задерживаться в таборе. Пора было возвращаться, ведь, несмотря на толику цыганской крови, что текла в ее жилах, Мейси принадлежала к другому миру. Ее стихия – Лондон, и ей пора домой.

Она замедлила шаг у церкви, подозревая, что джюклы осталась здесь. И точно: собака стерегла последний приют своей хозяйки, щедро усыпанный цветами холмик. Мейси опустилась на колени рядом с собакой. Та не шевельнулась. Острая морда лежала на передних лапах, глаза были широко открыты. Собака несла вахту.

– Джюклы, тебе нельзя здесь оставаться. Твои скоро уедут.

Собака никак не отреагировала. Мейси еще посидела с ней, погладила холку, послушала, как кричат в небе птицы, как фыркает лошадь на главной улице, как смеются дети, увлеченные игрой. Обыденные, привычные деревенские звуки. Продолжая гладить собачью холку, Мейси вспоминала, как джюклы шла с ней к автомобилю, как в лунном свете алмазами сверкали ее глаза.

Уже на главной улице, из машины, Мейси заметила Битти Драммонд. Неугомонная журналистка брала интервью у Фреда Йомена, которого отловила на крыльце гостиницы. Мейси не остановилась, не стала задерживаться. Потому что ехала домой.