К ноябрю Мейси решила, что ритуальное сожжение, которое она мысленно называла итоговым счетом, все-таки не поставило точку в геронсдинском деле. Работа шла в обычном, а не в авральном режиме, даром что экономический спад, охвативший страну, выказывал теперь все признаки неизбежной депрессии и отнюдь не внушал надежд. Конечно, определенные слои общества сумели вернуть себе иллюзию, будто с начала двадцатых годов ничего не изменилось, конечно, экономисты продолжали недоумевать по поводу строительного бума. Но для бедняков жизнь стала еще тяжелее. Росла армия безработных, удлинялись очереди за бесплатным супом, закрывались фабрики – словом, отчаяние вцепилось Великобритании в глотку.

От безнадежности люди, как водится, искали козла отпущения. Таковым мог стать всякий, кого сочли бы чужаком. Фашизм британского розлива, под руководством Освальда Мосли, питался этими настроениями. Мейси казалось, людей все больше загоняют в угол, вынуждают занять оборонительную позицию. Она не могла позволить себе расслабиться, и не только из страха за свою финансовую безопасность, как многие другие женщины, оставшиеся одинокими из-за гибели на войне целого поколения мужчин. Нет, Мейси знала, что, выплачивая Билли жалованье, она спасает от нищеты целую семью. И поэтому, лишь покончив с неотложными делами и убрав бумаги, Мейси позволила себе вспомнить события месячной давности, которые мучили ее с прежней силой.

– Меня не будет в офисе несколько дней, Билли. Надо завершить геронсдинское дело – оно и так слишком затянулось.

Билли кивнул. Он прекрасно понимал, сколь важен для начальницы этот маленький отпуск, и самостоятельно занимался передоверенными ему делами.

– Значит, ко вторнику либо к среде вернетесь, мисс. А то я зашиваюсь с этим обсчетом в магазине. Ну, с тем, про который полиция и слышать не хочет. И еще одна леди обещает заплатить, если мы выведем на чистую воду шантажиста. Или выясним, что его нет и не было.

– Работайте, Билли, работайте. Желаю успеха.

Мейси закинула на плечо сумку, взяла портфель с документами.

– Хоть бы хорошая погода продержалась подольше. Солнце такое ласковое, но вот ветер… Всю душу выдувает.

– Этак деревья скоро голыми останутся. Видали площадь? Будто все листья со всей Англии туда смело.

Билли распахнул для Мейси дверь, она улыбнулась.

– Если я понадоблюсь, звоните моему отцу.

– Хорошо, мисс.

Первую остановку Мейси сделала не в Кенте, а в Лондоне. Подъехав к школе Святого Ансельма, она наблюдала занятие по строевой подготовке. Дополнительные часы на это были выделены специально для мальчиков, которые в один прекрасный день могут изъявить желание стать военными. Сейчас эти мальчики маршировали на четырехугольной площадке перед школой. Вспомнились слова директора: дескать, школа – она вроде армии, каждый должен подчиняться правилам и не раскачивать общую лодку. Мальчики чеканили шаг по брусчатке, их ботинки казались на размер больше, чем нужно. Мейси подумала о бесчисленных Пимах Мартинах, ушедших на войну в юном возрасте, повзрослевших под грохот канонады. Маленький командир выкрикнул очередное «Кру-гом!», и Мейси завела двигатель, поехала прочь от школы Святого Ансельма – в Холланд-парк, к Присцилле.

Ее провели через холл – и тут же навстречу высыпала целая ватага мальчишек, играющих в пятнашки. Тарквин, который пыхтел в хвосте, приветствовал Мейси по своему обыкновению – бросился ей на шею и расцеловал в обе щеки.

– Tante Мейси, Tante Мейси, смотрите! Стойте здесь и смотрите!

Четырех передних зубов по-прежнему не было. Тарквин взбежал вверх по лестнице на один пролет, закинул ногу на перила, вцепился в них так, словно от этого зависела его жизнь, оттолкнулся, стремительно съехал, как с горки, и приземлился на пятую точку. Его примеру захотели последовать братья и приятели, и на лестничной площадке образовалась шумная очередь.

– Немедленно перестаньте! Этак вы лестницу разнесете! Варвары!

На площадке, руки в боки, появилась Присцилла.

– Элинор! Сделай же что-нибудь! Уйми этих маленьких чудовищ – или я сама ими займусь!

Присцилла с улыбкой взглянула на Мейси.

– Им лучше не видеть, что мне весело. А ведь я сама в их возрасте так развлекалась.

С верхнего этажа уже спешила Элинор – сообщить, что для братьев Партридж и их друзей в детской накрыт чай.

– Ну а мы пойдем в мою гостиную и выпьем чего-нибудь покрепче – для больших девочек, – сказала Присцилла.

Мейси взяла бокал сладкого хереса, Присцилла – коктейль.

– Дуглас сегодня занят с издателем – отсюда и возня на лестнице. Помню, с этих самых перил Саймон съезжал, когда был маленький.

Присцилла взглянула на Мейси, устроилась напротив – в подушках, у диванного подлокотника. Сбросила туфли и поджала ноги.

– Располагайся, будь как дома, – распорядилась она. – Ты уже виделась с Маргарет?

Мейси покачала головой:

– Я встречалась с ней перед тем, как она уехала из Лондона. Собираюсь в Грантчестер на днях. Только сначала на всякий случай позвоню.

– Маргарет будет очень рада тебя видеть.

– Знаю. И обязательно ее навещу. – Мейси сменила тему: – Мальчики адаптировались в новой школе?

– Ты же видела банду у нас в холле. Школа популярна среди дипломатов. Мои сыновья будто находятся в Лиге Наций – каждый их соученик говорит, помимо английского, на каком-нибудь другом языке. Отпускают их в пятницу, причем довольно рано. У них что-то вроде соревнования – так и норовят притащить в гости на все выходные побольше приятелей из тех, что находятся на полном пансионе.

– Значит, вы остаетесь в Лондоне?

– Не знаю, – пожала плечами Присцилла. – Вообще-то я собиралась проводить выходные в загородном доме. Но сейчас не уверена.

– В чем ты не уверена?

– Нравится мне здесь или не нравится – вот в чем. Может, зря я вообще привезла семью в Англию. Хотела, видишь ли, воссоздать атмосферу своего детства. В конце концов, я ведь этого и добивалась – изо дня в день наблюдать, как мои дети делают то же самое, что в их возрасте делали мои братья. Ну, раз уж братья потеряны безвозвратно. А что получается? Мои сыновья не являются воплощениями моих братьев. Они – другие. И они – личности. Росли во Франции, на побережье, и ничуть не похожи на моих братьев. Школа хорошая, это верно, да только, может, всем нам будет лучше вдали от этой страны. Даже Элинор во Францию хочет. Знаешь, что она мне на прошлой неделе рассказала? Оказывается, их в школе пороли, когда между собой они разговаривали по-валлийски. Вообрази: детей заставляли говорить по-английски!

Мейси глотнула хереса и хотела уже ответить, но Присцилла вдруг улыбнулась:

– А пока мы не решили, едем или не едем в Биарриц, я намерена наслаждаться твоим обществом. Надо бы заняться тобой, Мейси.

– Не надо мной заниматься. У меня все хорошо, спасибо.

– Думаешь о Саймоне?

Мейси помолчала.

– Саймона больше нет, Прис. И с каждым днем я укрепляюсь во мнении, что кремация была правильным выбором. Маргарет проявила мудрость. Хотя, думаю, ей нелегко далось это решение. Но теперь все позади. Саймон наконец-то свободен.

– А ты? Ты свободна?

– Не знаю. Не могу сказать. Он будто был в тюрьме. В комнате, где мы могли видеть его – но не могли с ним говорить. Мы попали в вакуум молчания. Бейся, кричи, умоляй – он не услышит.

– Ты не кричала и не умоляла.

– А ты?

– Я – да. Я вопила во весь голос, через Атлантику, каждый божий день в течение многих месяцев после войны, после того как погибли мои братья и умерли родители.

– Прости.

Они посидели в тишине, в уюте давней дружбы. Наконец Присцилла расправила плечи и подалась к Мейси:

– Чуть не забыла. У меня кое-что для тебя есть.

– Для меня?

– Ну да. На прошлой неделе из Франции доставили нашу мебель – то-то было шуму. Как представлю, что теперь ее надо будет обратно тащить, – мороз по коже. Так вот, есть там одна вещица, которая тебе точно понравится. Прими в качестве запоздалого подарка на новоселье. В понедельник отправлю тебе прямо на квартиру.

– Что за вещица?

– Сейчас покажу.

Мейси проследовала за Присциллой в дальний угол гостиной и увидела граммофон на специальном столике красного дерева с инкрустацией из древесины клена.

– Дуглас купил новый аппарат, а этот ищет хозяина. Или хозяйку.

С этими словами Присцилла наклонилась над граммофоном.

– Крышка вот так открывается, на круг ставится пластинка. Заводить с помощью рукоятки. Видишь, вот она, сбоку? Иголку вот сюда. А внизу имеется ящик для хранения пластинок.

– Которых у меня нет.

– Я это предвидела.

Присцилла достала пластинку, установила на проигрыватель, взялась за граммофонную иглу, готовясь поместить ее в бороздку.

– Дуглас обожает этого исполнителя. В Париже он очень популярен, на всех танцульках его ставят. Он цыган. Во Франции их зовут мануш; они в своих кибитках подъезжают к самому Парижу, разбивают лагерь… Музыка тебе понравится – есть в ней что-то такое природное, самобытное.

Зазвучали первые аккорды. Мейси улыбнулась:

– Ты угадала, Прис. Мне действительно очень нравится.

Поездку в Кент Мейси отложила. В субботу было занятие по ткачеству, не хотелось его пропускать. Как всегда, настроение улучшилось от обилия оттенков и фактур, от мотков окрашенной шерсти, что сохли на специальных крюках, наконец, от признания Марты Джонс: она, мол, хочет вернуть свою фамилию.

– Мне кажется, так я выпущу на свободу нечто запертое вот здесь, – шепнула Марта, указав себе на грудь, и взяла у Мейси бобину, чтобы исправить огрех.

– А как ваша настоящая фамилии?

– Юрошек. Марта Юрошек – вот кто я.

Она улыбнулась, произнося эти слова, просмаковала каждый слог – будто впервые пробовала лакомство.

– Да, я – Марта Юрошек.

Мейси забеспокоилась о судьбе своей учительницы – не слишком подходящее время выбрала Марта, британцы не в том настроении, чтобы демонстрировать толерантность к чужой культуре. И все-таки Мейси ощутила родство с этнической полькой.

– Очень хорошее имя. От него веет силой. И оно очень вам подходит.

У дверей мастерской Мейси ждал сюрприз. К ней, оказывается, пришли.

– Битти, каким вас ветром занесло?

– Ваш ассистент сообщил, где вас можно найти. Сказал, занятия длятся до полудня.

– Пойдемте в машину. У вас дела в Лондоне?

– Да, я здесь уже два дня. Сегодня уезжаю в Мейдстоун.

Мейси распахнула дверцу «Эм-Джи». Женщины уселись.

– Подбросить вас на Чаринг-кросс?

– Было бы неплохо.

– Значит, вы таки получили вожделенную должность?

Битти покачала головой:

– Нет, к сожалению, я по-прежнему торчу в мейдстоунской редакции.

– Тогда что вы делаете в Лондоне? Ищете работу?

– Не совсем. Я встречалась с издателями.

Мейси переключила скорость, чтобы обогнать гужевую повозку.

– Продолжайте.

– Я поняла, что история, которую вы мне рассказали, для газеты не годится, – передернула плечами Битти. – Было ощущение, что у меня целый рулон ткани, но нет ни швейной машинки, ни выкройки. Поэтому я напрягала мозги, пока они дымиться не начали, и наконец придумала, что делать.

– И что же?

– Вот какая мысль мне пришла: почему бы корреспонденту газеты не стать писателем? Я превратила историю в роман. Там добавила, тут приукрасила. В общем, вы понимаете.

– И роман будет напечатан?

– Чтобы предложить рукописи трем издателям, я извела милю лент для пишущей машинки и обломала восемь ногтей. Зато, вы не поверите, один издатель, кажется, согласился купить мой труд!

– Поздравляю вас, Битти. Это здорово. Если роман будет иметь успех, вы, пожалуй, сможете устроиться в крупное периодическое издание.

– Это вряд ли, – вздохнула Битти.

– Не следует исключать такой поворот событий. Кстати, вы ведь можете написать и еще пару-тройку романов. Наверняка за время работы в мейдстоунской газете вы накопили достаточно ткани. То есть материала. – Мейси улыбнулась. – Вот мы и приехали. Чаринг-кросс.

Битти поблагодарила – за поездку и за то, что Мейси сдержала обещание. Она уже захлопнула дверцу и поспешила к поезду, когда Мейси спохватилась. Опустив оконное стекло, она окликнула журналистку:

– Битти! Как вы назовете роман? Чтобы я знала, какую книгу спрашивать в магазине!

Битти Драммонд сложила ладони рупором и что-то прокричала над деловитой толпой пассажиров. Развернулась и бегом бросилась к поезду. Название романа растворил вокзальный гул. Мейси уловила только одно слово – «месть».

На улицах Геронсдина не было ни души. Выехав за пределы деревни, Мейси остановила автомобиль, сменила туфли на резиновые сапоги, взяла зонтик и через опустевшие хмельники направилась к поляне. Вдруг она увидела джюклы. Собака стояла возле изгороди, сторожа каждый шаг Мейси.

– Джюклы, что ты тут делаешь?

Собака затрусила к Мейси, свесив голову и поджав хвост. Приблизилась, почти прижалась, словно хотела ощутить человеческое тепло.

– Зря ты со своими не ушла, – упрекнула Мейси.

Огляделась по сторонам. Вероятно, собака услышала шум мотора, узнала этот звук и следовала за автомобилем от самой деревни.

– Может, со мной поедешь, а?

Джюклы прижала уши к голове, Мейси наклонилась, погладила собачью холку и продолжила путь по хмельникам. Под сапогами чавкала грязь, пожухлые, остро пахнущие прелью плети валялись грудами. Мейси знала: скоро их сожгут. Миновав рощу, она вышла на луг, где цыгане пасли лошадей, и стала подниматься по склону холма к поляне.

Стояла звонкая тишина, серебристое небо сулило ливень.

Место сожжения Бьюлиной кибитки Мейси узнала по слою пепла; заодно с кибиткой огонь уничтожил следы пребывания Бьюлы на земле. От старой цыганки осталось лишь то, что можно уместить в сердце. Мейси потрогала землю, а собака принюхалась, поскребла лапами и вдруг стала красться к поляне, словно ее оттуда позвали. Мейси последовала за ней, почти готовая услышать голоса цыган. Однако на поляне было тихо, лишь ветер, теребя ветви, кропил светом буковые стволы. Дубы же сохраняли каменную неподвижность. Мейси ступила на то место, где горел костер, вспомнила, как плясала с цыганами. Снова в каждой клеточке запульсировала безудержная энергия, снова вызвали дрожь звуки, извлекавшиеся Веббом из скрипки, звуки, каких Мейси не слыхала прежде и едва ли услышит в будущем. Через минуту собака ткнулась носом ей в ладонь: мол, пойдем – здесь больше нечего делать и не о чем говорить.

Проводив Мейси до автомобиля, собака скрылась в зарослях – видимо, побежала в деревню напрямик. Мейси знала: скоро она снова увидит джюклы. Она заглушила мотор возле гостиницы, помахала Фреду Йомену, подметавшему крыльцо.

– Мисс Доббс! Я уж и не чаял снова вас увидеть!

– Как жизнь, мистер Йомен?

– Не жалуюсь. Сейчас не сезон, у нас тихо. И то сказать – кто ж в такую погоду в поход пойдет?

– Ишь как ветер дует сегодня, – подхватила Мейси. Поглядела вверх, на мрачные тучи. – Не знаете случайно, где поселилась собака старой цыганки?

Йомен прекратил уборку, оперся на метлу.

– Занятная животина, мисс Доббс. Считай, не отходит от хозяйской могилы. Там и спит, прямо на холмике. Будто ждет, что хозяйка проснется и пойдет с нею гулять. Пытался я ее приручить – то супчику плесну в миску, то косточек брошу. Вот тут, у дверей, оставляю. И что вы думаете? Придет, поест – и назад, на могилку. И ведь будто понимает, что мы по-божески хозяйку похоронили и ей добра желаем. Всякий раз, как она у меня поужинает, наутро непременно притащит зайца. Вроде как расплатится. – Йомен поежился. – Уайт хочет конуру для нее сколотить, чтобы на кладбище стояла. Говорит, ночи-то уже холодные, замерзает собака. Только, по-моему, ей не привыкать.

Мейси оглянулась на церковь.

– Пожалуй, вы правы. Ну а мне пора. Передавайте привет соседям. Скажите, я о них справлялась.

– Непременно передам, мисс Доббс. Кстати, раз уж вы в наших краях, наведайтесь на бывший пустырь. Мы там порядок помаленьку наводим. Так, на всякий случай – вдруг Пим вернется?

Мейси направилась к церкви, остановилась напротив участка, где погибли Мартины. Действительно, геронсдинцы скосили бурьян, разобрали обгоревшую кирпичную кладку и разбили клумбы, обложив их камешками. Специальные таблички указывали, какие посажены цветы. Мейси пригляделась, заулыбалась. Если луковицы прорастут, весной здесь будет целое поле тюльпанов. Потом она зашла на кладбище, приблизилась к памятнику павшим на войне геронсдинцам. Среди других имен значился Виллем ван Маартен. Мейси вспомнила о Саймоне, о тысячах юношей, вернувшихся – но искалеченных. «О них забыли», – с горечью думала Мейси. Да, они выжили, но лишь для того, чтобы многие годы влачить жалкое существование, пока смерть не заявит на них права или они по собственной воле не приблизят свой конец. Мейси подняла воротник плаща, двинулась дальше.

Собака, лежавшая на могиле, при приближении Мейси забила хвостом. На минуту Мейси остановилась у могил Джейкоба, Беттины и Анны, отметила, что надгробие теперь гранитное и вместо «Мартин» на нем выбито «Ван Маартен». Что это – очередной жест кающихся геронсдинцев? Или Вебб заказал новое надгробие на свои деньги? Мейси опустилась на колени рядом с собакой, потрепала мягкое ухо, заговорила тихо и нежно:

– Нельзя тебе здесь оставаться, джюклы. Твоя хозяйка не вернется. Она ушла навсегда. Поедем-ка лучше со мной. Ты достаточно времени провела на могиле. Бьюла была бы недовольна твоим упрямством.

Мейси встала, но собака продолжала лежать, хоть и потянулась мордой к человечьей ладони, прося ласки.

– Ладно, джюклы, вот тебе последняя приманка. Знаю я одного человека. Он добрый, он будет заботиться о тебе, пока жив. А ты сможешь заботиться о нем.

Собака не двигалась. Мейси напоследок потрепала ее по холке и пошла прочь с кладбища. Оглянулась на серые тучи. Брызнул дождь, и Мейси почти побежала к машине.

Она успела усесться за миг до того, как дождь превратился в ливень. Стряхнула капли с волос, завела мотор. Уже хотела ехать, глянула в зеркало заднего вида – вдруг из-за поворота выруливает какой-нибудь трактор? – и увидела, что к машине бежит джюклы. Мейси распахнула дверцу пассажирского сиденья. Собака прыгнула внутрь, расселась по-хозяйски.

– Вот и умница. А теперь поехали знакомиться с Фрэнки Доббсом.

Позднее, сидя у огня, Мейси украдкой наблюдала за отцом. Щурясь при свете масляной лампы, тот читал сводки со скачек. Джюклы устроилась у его ног, положила голову к нему на колени, таким способом признавая в нем хозяина. Фрэнки после недолгих колебаний принял ее сердцем и теперь, переворачивая очередной газетный лист, наклонялся, чтобы потрепать собачью холку.

В грантчестерском доме Линчей Мейси не бывала с пятнадцатого года, с вечеринки в честь Саймона. Отнюдь не надеясь на собственное самообладание, она специально ехала на минимальной скорости, репетировала разговор с Маргарет, старалась предугадать вопросы. Но когда Мейси наконец приехала, Маргарет просто схватила ее за обе руки и повлекла в дом. Здесь было уютнее, чем помнилось Мейси. Впрочем, прежнюю, восемнадцатилетнюю Мейси приглашение подобного уровня напугало бы до такой степени, что и меньший дом показался бы ей настоящим дворцом. Зал, где они с Саймоном танцевали, был достаточно просторным, однако Маргарет провела Мейси в небольшую гостиную окнами в сад.

Темой беседы был Саймон – живой, а не умирающий. Маргарет рассказывала о детстве и юности сына, о его мечтах стать врачом, о решении вступить в Королевский армейский медицинский корпус. Саймон тогда как раз получил диплом. Наговорившись, женщины вышли из дому, отомкнули калитку, что вела в поля и луга. Над равниной поднимался влажный туман, природа в лучах позднего солнца утратила краски и четкие очертания. Все стало размытым, как на старой фотографии с плохим разрешением.

Маргарет остановилась в рощице. Помедлила, вручила Мейси оловянную урну.

– Ты не против сделать это?

Мейси взглянула на деревья, чтобы определить, откуда дует ветер. Отвинтила крышку, положила на землю. Держась за сердце, зачерпнула прах Саймона и подставила ветру раскрытую ладонь.

Завершив дела, Мейси откинулась на стуле. Она была в своей квартире, в Пимлико, допоздна работала за обеденным столом. Мейси захлопнула журнал, завинтила колпачок чернильной ручки. Надавила на переносицу, отгоняя утомление, подошла к окну. Долго смотрела в темноту, непроницаемую из-за лондонского смога, терла озябшие руки. Вспоминала, как летел по ветру прах Саймона, как пылала кибитка Бьюлы. Почти слышала печальную мелодию, сыгранную в тот день Веббом. Вскоре Вебб сменил тему, и еще раз, и еще. Имея в распоряжении лишь скрипку и смычок, он поведал всю историю цыганки. Перед слушателями возникла сначала юная хохотушка, затем – взрослая, мудрая женщина. Вебб рассказал о полях, которые были для Бьюлы домом, и о скитаниях по стране. Таким образом, похороны не свелись к скорбным воплям, чувство утраты уравновесилось осознанием, что жизнь продолжается.

Мейси погладила полированную крышку граммофона, что подарила ей Присцилла. Почти неосознанно стала крутить рукоять. Взяла пластинку – ту, что выпустил ныне знаменитый в Париже цыган, человек, которому удалось соединить французскую страсть со страстью цыганской. Воздух завибрировал от скрипично-гитарных ритмов, пульсация проникла в кровь и плоть Мейси. Она вспомнила, как плясали у костра цыгане, как ходила ходуном земля от избытка их эмоций.

С таким же исступлением, одна в пустой квартире, танцевала Мейси Доббс.