— Вот видишь! — вскричала Урсула. — Я же тебе говорила.

— Могу сказать только одно: я чрезвычайно рад, что мистер Аллейн считает ахинеей мою исповедь, которая далась мне немалым трудом, — сухо произнес Фабиан.

— Мой дорогой, — поспешил ответить Аллейн, — ни минуты не сомневаюсь, что с вами случались эти жуткие приступы. Я просто неудачно выразился и приношу свои извинения. Я хотел сказать, что вы сделали несколько поспешные выводы. Не буду утверждать, что нельзя совершить преступление, находясь в определенном патологическом состоянии, но в данном случае я абсолютно уверен — вы просто физически не могли его совершить.

— У меня было десять минут.

— Совершенно верно. Десять минут. За это время вам надо было пройти пятую часть мили, нанести удар и — простите за неприятные подробности, но без них не обойтись — задушить свою жертву, вытащить из пресса изрядное количество шерсти, связать тело, свалить в пресс и завалить шерстью. Даже в сознании вы вряд ли справились с этим за столь короткое время. И не говорите мне, что вернулись туда позже, уже с ясной головой, чтобы замести следы преступления. Вы ведь его не помнили! Есть еще кое-какие детали. На вас были эти же белые фланелевые брюки? Прекрасно. И в каком они были виде, когда вы пришли в себя?

— Все в земле. Я же свалился на грядки с кабачками.

— На них не было шерсти? Или каких-нибудь других пятен?

Урсула вскочила и отошла к окну.

— Рассказывать? — спросил Фабиан, глядя на нее.

— Конечно, нет. Это может подождать. Хотя нет, мы же сами этого хотели. Продолжай. Со мной все в порядке. Я просто хочу покурить.

Она стояла к нему спиной. Ее голос звучал как бы издалека и никак не выдавал ее чувств.

— Давай покончим с этим, — вдруг предложила она.

— Вы, вероятно, помните, что убийца, как считают, воспользовался комбинезоном Томми Джонса и рукавицами, которые были в кармане, — начал Фабиан. — Комбинезон висел на гвозде рядом с прессом. Когда Томми надел его на следующее утро, он увидел лопнувший шов и кое-что еще.

— Если эта версия верна, а мне она кажется весьма вероятной, на переодевание следует накинуть еще пару минут, — проговорил Аллейн. — Вы могли и сами об этом догадаться, когда до бесконечности прокручивали эту ситуацию у себя в голове. К тому же, чтобы попасть в сарай, не привлекая внимания всех находившихся в саду, вам пришлось бы идти кружным путем либо через дом, либо по боковому газону. Вы не могли воспользоваться нижней дорожкой — там вас заметили бы мисс Линн и мисс Харм. Перед ужином я попробовал пройти напрямую от огорода к стригальне, и это заняло у меня две минуты. В вашем случае прямой путь был невозможен. Если идти в обход, это займет три-четыре минуты. Значит, для совершения убийства остается в лучшем случае четыре минуты. Стоит ли удивляться, что я назвал вашу версию ерундой? Это не совсем точно, но вполне обоснованно.

— В Англии, после первого такого припадка, я стал досконально изучать бессознательное поведение людей с травмами головы. Мне было просто интересно, — пояснил Фабиан, чуть скривив рот. — Это состояние хорошо изучено и встречается не так уж редко. Как ни странно, оно сопровождается существенным увеличением физической силы.

— Но не обеспечивает передвижения со скоростью ошпаренной кошки, — мягко возразил Аллейн.

— Ну, хорошо, — сказал Фабиан, дернув головой. — Вы меня утешили. Как и следовало ожидать.

— Но я по-прежнему, не вижу… — начал Аллейн, но Фабиан раздраженно перебил его:

— Разве вы не понимаете, что человек в моем положении постоянно опасается собственных поступков? Страшна каждая минута темноты и неизвестности. А вдруг ты совершил что-то ужасное? Это невыносимо! С ужасом сознаешь, что в такой момент для вас возможно все, абсолютно все!

— Я вас понимаю, — тихо произнес Аллейн.

— Уверяю вас, я вовсе не горю желанием убедить вас в обратном. Вы считаете, что я не мог этого сделать. Хорошо. Великолепно. А теперь давайте продолжим, да поможет нам Бог.

Урсула отошла от окна и села на валик дивана. Фабиан поднялся с пола и заметался по комнате:

— Я всегда считал, что бухманистская привычка к публичным исповедям является одной из самых постыдных практик нашего времени, но должен признать, что в ней есть что-то мерзко притягательное. Единожды начав, уже трудно остановиться. Это как сорвать предохранитель с парового свистка. У меня какая-то неистребимая тяга доносить самому на себя.

— Что-то я перестал тебя понимать… — начал Дуглас.

— Ничего удивительного, — отрезал Фабиан. — Как ты можешь меня понять? Ты же не невротик. Раньше и я не был таким. До Дюнкерка. У тебя пострадал зад, а у меня голова. Большая разница.

— Но обвинять себя в убийстве…

— Военный невроз, типичный случай: Ф. Лосс, старший лейтенант. Подвержен приступам депрессии. Отказывается обсуждать свое состояние. История болезни: семейное убийство с последующей психотерапией (по полицейской методике) и бухманизм. Пациент проявляет настойчивое желание говорить о себе. Ярко выраженное чувство вины. Выздоровление: маловероятно.

— Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь.

— О чувстве вины, отягощенном неприязненным отношением к жертве, — отрапортовал Фабиан, остановившись перед креслом Аллейна. — За три недели до убийства мы с Флосси крупно повздорили!

Взглянув на Фабиана, Аллейн увидел, что тот трясущимися губами пытается изобразить на лице усмешку. Из его груди вырвался короткий звук, отдаленно напоминающий смех. У него был вызывающий вид невротика, горько презирающего свою слабость. «Все это тяжело и чертовски утомительно», — подосадовал Аллейн. — «Кажется, он принимает меня за психиатра. Вот черт!»

Вслух же он произнес:

— Так у вас была ссора?

Урсула вложила свою руку в ладонь Фабиана. На мгновение он крепко сжал ее пальцы и сразу же резко отошел от нее.

— Да, — громко подтвердил он. — Раз уж я так бесстыдно обнажаюсь, расскажу вам и об этом. Жаль, конечно, что мы с вами тут не одни. Всем остальным это неинтересно. Особенно Дугласу. Ему всегда приходится расплачиваться за других. Приношу свои извинения Урсуле, поскольку это касается непосредственно ее. Урси, прошу прощения за дурные манеры.

— Если мы имеем в виду одно и то же, то я полностью согласен, — заявил Дуглас. — Нечего приплетать сюда Урси.

— Не будь идиотом, Дуглас, — нетерпеливо прервала его Урсула. — Гораздо важнее то, что он делает с собой.

— И с Дугласом, конечно! — воскликнул Фабиан. — Не забывайте, как страдает бедняга Дуглас. Он ведь постоянный объект насмешек. Честное слово, у нас все было как в водевиле fin de siйcle . Флосси была дуэньей, Дуглас — кандидатом в женихи в mariage de convenance , а Урси — капризной героиней, которая трясла кудрями и смотрела совсем в другую сторону. Поскольку в водевиле не было героя, я худо-бедно сходил за него и вызывал сочувствие публики хотя бы потому, что больше ждать его мне было неоткуда. Тебе, Тери, отводилась роль наперсницы, хотя, как я подозреваю, у тебя была и своя собственная сюжетная линия.

— Если разговор и дальше пойдет в том же духе, одному из нас, а может быть, и всем, придется об этом пожалеть, — спокойно произнесла мисс Линн.

Обернувшись к ней, Фабиан с непередаваемым сарказмом произнес:

— Ну уж, конечно, не тебе, Тери? По крайней мере пока.

Теренс положила вязанье на колени. Красная шерстяная нитка соскользнула с ее черного платья и кольцом свернулась на полу.

— Нет, не мне, — невозмутимо ответила она. — Но я не понимаю, почему ты сказал в отношении меня «пока».

— Я прошу оставить Тери в покое… — начал Дуглас.

— Бедняга Дуглас! — проговорил Фабиан. — Ходячий образец рыцарства и благородства. Ты зря стараешься. Тебе не о чем беспокоиться, Урси. Конечно, я слегка не в себе, но все же сделал тебе робкий комплимент, предложив стать моей женой.