Изощренные убийства редко бывают плодом изобретательного ума. Убийцы, наделенные богатым воображением, обычно заблуждаются, думая, будто неординарность замысла – залог успешного преступления. В отличие от них Джеральд Банстед избрал своим кредо банальность. Его убийство, словно лоскутное одеяло, сочетало в себе клочки преступлений, совершенных кем-то другим. Оригинальность его, если таковая имела место, заключалась в педантичной аккуратности исполнения. Банстед подготовился к убийству как посредственный, но прилежный студент готовится к выпускному экзамену. Он не собирался кого-то перехитрить, главное – суметь ответить на все вопросы, которые могут задать впоследствии, и об этом следует позаботиться заблаговременно. Внимательно изучив материалы коронерских дознаний и судебных слушаний последних лет, он отобрал преступления, совершенные при подходящих обстоятельствах, и составил список из более чем четырехсот вопросов, заданных в ходе расследования.

Банстед, преуспевающий подрядчик, занимался водоснабжением, жил на окраине торгового городка Гродбери, примерно в двенадцати милях от Оксфорда, но вел дела по всей стране. Во время Великой войны он служил в частях тылового обеспечения, где показал себя с наилучшей стороны. Получив в первый раз увольнительную, он женился на дочери местного священника. Своему сослуживцу Банстед писал, что его невеста «пухленькая, хорошенькая и строгая. Она будет заботиться обо мне и содержать дом в порядке, а ничего другого мне и не нужно». Джеральд Банстед всегда знал, чего хочет.

Он счастливо прожил с женой шестнадцать лет, считая свой брак вполне благополучным, не более унылым и серым, чем всякий другой. За минувшие годы чопорность Мод нисколько не уменьшилась, но Банстеду по-прежнему нравилась ее степенность. Она была мягкой, хотя и не отличалась податливостью, а природная доброта сочеталась в ней с твердолобым упрямством.

Главное место в жизни Банстеда занимало его процветающее предприятие, а также сын Родерик, которому ко времени убийства исполнилось шестнадцать лет. Джеральд никогда не заглядывался на других женщин. Сама мысль об интрижке на стороне и неизбежных в подобных случаях осложнениях казалась ему нелепостью, пока в мае 1934 года он не поддался соблазну.

Родерик был в школе, а Мод уехала на две недели в Брайтон с пожилым дядюшкой, оставив большой дом и четверых слуг на попечение приглашенной экономки, чтобы освободить Джеральда от хозяйственных забот. В отсутствие жены Банстед случайно познакомился с некой Арабеллой Луизой Чагфорд.

Возможно, своим бурным темпераментом девушка была обязана этому нагромождению имен, но взбалмошность придавали ей особую, загадочную притягательность в глазах некоторых мужчин, включая и Джеральда Банстеда. Постоянно балансируя на грани пристойности, она взяла себе прозвище Пташка.

Высокая, темноволосая, она обладала пышными формами и густыми черными бровями, которые вовсе не трудилась выщипывать. Привлекательная и отталкивающая одновременно, мисс Чагфорд отличалась броской внешностью: большими горящими глазами, бесформенным носом и ярким ртом. Этот рот, похожий на кровоточащую рану, невольно притягивал взгляд, заставляя задуматься о его обладательнице. Лицо ее, обычно угрюмое, капризно-недовольное, временами оживлялось внезапным безудержным весельем.

Мисс Чагфорд то и дело меняла работу, не обнаруживая, впрочем, большой изобретательности в выборе рода занятий, и на момент знакомства с Банстедом обслуживала посетителей за стойкой бара. Тот заказал двойную порцию виски. Наполняя бокал содовой, девушка сочла мужчину вполне симпатичным и призывно улыбнулась.

– Привет! – выдохнул и Банстед.

Будь его возглас всего лишь простым знаком дружелюбия, ни он сам, ни Пташка не обратили бы на него внимания, но в едва слышном шепоте Джеральда прозвучало изумление, будто с глаз его вдруг спала пелена. Казалось, он неожиданно нашел то, что тщетно искал последние двадцать лет, сам того не ведая. Однако ему хватило ума понять, что единственно разумным будет оторваться от стойки и бежать, пока это еще возможно. Он повернулся было к выходу, но понял, что просто так взять и уйти не в силах, поэтому предложил:

– Угостить вас выпивкой?

Мисс Чагфорд оглянулась на дверь с табличкой «Только для персонала».

– Спасибо, с удовольствием выпью. За удачу.

Щеки Банстеда пылали, хоть он и чувствовал, что девица глупа, а вглядевшись в ее лицо, поймал себя на мысли, что еще и некрасива. Это давало ему некоторое преимущество, хотя он затруднился бы сказать, в чем именно. Тут дверь с табличкой «Только для персонала» отворилась, и появился владелец бара.

– Можете не торопиться, мисс Чагфорд, наслаждайтесь выпивкой. Когда закончите, получите расчет.

– О, большое спасибо, мистер Хендрикс. Вы избавили меня от хлопот! – Она издала носом громкий звук, выражавший, по всей видимости, презрение. – Передавайте от меня сердечный привет бойскаутам!

Банстед утвердился в мысли, что она не только неумна, но и груба, и расценил это как еще одно преимущество. Девица определенно не была ни пухленькой, ни хорошенькой, не говоря уже о строгих правилах.

– Ну и ну, из-за меня вас уволили! Позвольте, я поговорю с хозяином и все объясню.

– Не беспокойтесь: я знала, на что иду. Просто хотелось выпить с вами, и я добилась своего, вот и все.

– Тогда давайте еще выпьем где-нибудь в другом месте.

Он провел с мисс Чагфорд в Лондоне неделю, незабываемую неделю сладкого самозабвения без единой мысли о прошлом или будущем. Когда неделя истекла, Банстед сказал себе, что рад как началу этого приключения, так и его окончанию. При расставании ни одна из сторон не испытывала сожалений. Джеральд сделал девушке прощальный подарок, обеспечивший ей два года праздной жизни в привычном достатке.

Банстед вернулся домой за два дня до Мод. Экономка не проявила интереса к его истории о деловой поездке, как и Мод, которой он повторил свое объяснение без малейших угрызений совести. Жена не только ничего не заподозрила, но и не пожелала выслушать подробности поездки, заранее заготовленные Банстедом, зато ее живо интересовало, удобно ли ему удалось устроиться в гостинице, и в особенности, как он умудрился уложить чемодан – Мод полагала, что ему ничего нельзя доверить.

Мало-помалу участливые расспросы заботливой жены и добросовестной хозяйки стали напоминать полицейский допрос. Банстед не догадывался, что уход за его гардеробом – особая наука, сродни бухгалтерскому учету, и малейшая попытка увильнуть от вопроса о носках или носовых платках будет немедленно замечена и пресечена. Он что-то бессвязно лепетал насчет ботинок и безнадежно запутался в показаниях о рубашках к вечернему костюму.

– Раньше я никогда не лгал тебе, Моди. Думаю, ты это знаешь. Сегодня попробовал впервые, и, слава богу, у меня ничего не вышло, поэтому лучше расскажу правду.

И он рассказал ей все без утайки. Лицо Мод окаменело, однако самообладания она не потеряла. Признание Банстеда не задело ее душевно, но нанесло урон ее достоинству и оскорбило чрезмерно развитое понятие о приличиях. Не проронив ни слова, она поднялась и хотела было покинуть комнату, но муж преградил ей путь.

– Ты ведь не собираешься уйти наверх, не объяснившись со мной?

– Мне нечего сказать тебе, Джеральд. – В ее голосе звенел металл. – Если ты настаиваешь… что ж, хорошо. Полагаю, ты хочешь получить развод.

– К черту развод! Похоже, ты совсем меня не слышала! Та девица ничего для меня не значит. Она позволила мне расплатиться с ней, и я никогда ее больше не увижу, да мне это и не нужно. Она вообще не принадлежит к нашему кругу. Я пытался тебе объяснить: это было что-то вроде безумия – не просто зов плоти, а… какое-то помрачение ума!

– Я думала, наш брак значил для тебя так же много, как и для меня.

– Это чистая правда. Я дорожил и по-прежнему дорожу нашим браком! Боже милостивый, ты бы не стала городить весь этот вздор, признайся я, что напился вдрызг, нанюхался кокаина или выкинул еще что-нибудь в этом роде. Уверяю тебя: это в точности то же самое!

– Ты рассуждаешь как ребенок, Джеральд. Супружеские обеты не пустые слова. Завтра я отправляюсь в Борнмут: побуду несколько дней у кузины Эмили, – а потом, возможно, смогу обсудить с тобой планы на будущее.

Несколько дней спустя они встретились с Джеральдом в Лондоне, и Мод поделилась своими планами, с которыми он вынужден был согласиться, втайне надеясь, что жена одумается, остынет и вернется. Она заявила, что опеку над Родериком берет на себя, а ее собственного годового дохода приблизительно в сто пятьдесят фунтов на жизнь хватит. Банстед выразил готовность выделить для сына тысячу двести фунтов в год, но Мод категорически возразила, заявив, что будет достаточно и половины названной суммы. Из этих денег она собиралась оплачивать школьные счета, составлявшие двести фунтов.

С отъездом Мод слуги потребовали расчета. В маленьком городке нелегко найти прислугу, в особенности когда на дом легла тень скандала. Полтора месяца спустя Банстед оказался в унизительной зависимости от приходящих уборщиц. Он мог бы облегчить себе жизнь, заперев дом и переехав в один из трех приличных отелей Гродбери, но отказался от этой мысли в надежде, что Мод услышит о его страданиях и вернется. По вечерам, подъезжая к дому, он часто воображал себе, как жена встречает его в холле.

И вот как-то вечером, в самом конце июля, открыв дверь ключом, он обнаружил Пташку.

На голове ее красовался ослепительно красный тюрбан, платье она сменила на рабочий халат и надела фартук, но ее ножки, обтянутые шелковыми чулками, так и притягивали взгляд. Все ее наряды, выделявшиеся ярким цветом и смелым покроем, как правило, действовали на мужчин завораживающе, как и вызывающая небрежность в одежде, и дерзко разросшиеся брови.

– Я слышала, у тебя неприятности, – как ни в чем не бывало сказала девица. – Господи, ну и конюшня! Я немного прибралась на первом этаже, но в комнатах творится бог знает что. Мне понадобится добрых две недели, чтобы привести дом в порядок.

– Тебе не следовало приходить, Пташка.

– Но ведь жена ушла от тебя, верно? Мне жаль, если это случилось по моей вине.

– Ты не виновата, но… все станет много хуже, если кто-то узнает, что ты побывала в этом доме.

– Ладно, я сматываюсь.

Банстед почувствовал, что поступил бестактно, хотел сказать что-то вежливое, дружелюбное, но не смог подобрать нужных слов. Руки Пташки взметнулись вверх, развязали тюрбан, и густые блестящие черные волосы упали на алый шелк. Крупный рот скривился, будто девушка собиралась заплакать, и Банстед тотчас представил губы Мод, похожие на крохотный лук купидона. Черт бы его побрал!

– Можешь не спешить: у нас есть в запасе часа два. – Голос Джеральда снова упал до еле слышного шепота, будто ему вдруг открылась пугающая истина: стоит этой женщине его позвать, и он пойдет за ней, как бы ни пострадало его уважение к себе.

Около полуночи Пташка приготовила ему ужин и улыбнулась, когда Банстед предложил отвезти ее в Оксфорд, где она снимала жилье. Он не знал, что в доме есть шампанское, пока мисс Чагфорд не нашла бутылку. В результате домой ее он отвез на следующее утро и пришел в контору с опозданием.

Ночью, оставшись один в доме, он впервые почувствовал, каково это, когда вас преследуют гневные фурии, богини мести. И хотя не кто иной, как он сам, вызвал их из преисподней, это его нисколько не утешало.

Позвонила Мод.

– Да, я неинтересная. Мои разговоры наводят на тебя скуку, потому что лучшие годы своей жизни я бездарно растратила, заботясь о твоем удобстве и благополучии. Моя аккуратность, которую ты теперь презираешь, позволяла тебе, Джеральд, содержать в должном порядке себя и дом. Сын тебя уважает, дела твои идут успешно, но ты пустил все это на ветер ради сиюминутного удовольствия.

Выслушав ее монолог, он подумал, какого дьявола она не вернулась домой. Измена нисколько не задела ее чувств. Миссис Банстед считала себя оскорбленной, но не желала принимать извинения.

На следующее утро от нее пришло письмо. Она не возражала, чтобы Родерик провел часть летних каникул с отцом, и предлагала вторую неделю сентября, однако посчитала своим долгом взять с Джеральда слово, что никаких особ противоположного пола с ними не будет – это было бы нежелательно для впечатлительного юноши.

Банстед дал обещание. Его раздражало, что приходится смиренно соглашаться с Мод, хотя в действительности ее поведение вызывало у него возмущение, но он скучал по Родерику и не хотел осложнять положение.

Первая неделя августа выдалась жаркой. К счастью, садовник остался предан хозяину, и по вечерам Банстед проводил приятные часы в тенистых уголках сада, но не оставлявшее его ощущение одиночества лишь усиливалось. К концу недели он погрузился в глубокое уныние, и теперь жалел, что отказался от встречи с Пташкой. При мысли о том, что он, возможно, никогда ее больше не увидит, его охватил страх.

Она появилась на следующей неделе, так же неожиданно, как и в прошлый раз. Оказалось, что ее тоже тянуло к нему. Задержавшись в доме Банстеда на пять дней, Пташка рьяно, точно команда уборщиц, взялась наводить порядок в доме. Джеральд понимал, что скандала не избежать. С тех пор как Мод его покинула, отношение к нему в городе заметно переменилось. Его повсюду встречали с холодной неприязнью, и он решил для себя: «Что ж, пусть объявят меня изгоем, если им так хочется. Не все ли равно? Это просто стадо чопорных овец».

За пять дней между ним и Пташкой случались ссоры, вовсе не похожие на его холодные короткие размолвки с Мод. В этих бурных, яростных стычках, не лишенных известной пикантности, таилась особая прелесть. Откровенно грубые и даже вульгарные сцены внезапно завершались страстным примирением. Во время одной из таких перепалок Пташка вырвала у него из рук книгу и отшвырнула в другой конец комнаты. В ответ Джеральд заломил ей руку за спину и заставил ее поднять книгу, хотя та визжала от боли. Эти битвы доставляли удовольствие им обоим.

Мисс Чагфорд явилась снова в конце августа. Объяснив ей, что вторую неделю сентября Родерик проведет с ним и они будут столоваться в «Красном льве», Банстед попросил ее съехать на это время. Но когда настали школьные каникулы и он вернулся домой вместе с сыном, в холле их встретила Пташка, которая уже успела изрядно набраться, что придало ей необычайную живость.

– Боже милостивый, я напрочь забыла, что ты мне говорил! – воскликнула мисс Чагфорд. – Но малыш, думаю, не станет возражать. Правда, милый?

Родерик вовсе не считал себя малышом, и слова Пташки его глубоко оскорбили. Банстед пришел в ужас и принялся что-то мямлить, не имея представления, как сгладить неловкость.

– Знаешь, папа, мне лучше приехать в другой раз – возможно, на следующие каникулы, если ты не против. Всего хорошего!

Банстед, мрачнее тучи, молчал, не глядя на Пташку. Произошла катастрофа, которую не могла исправить ни яростная свара, ни бурное примирение.

Не обращая на мисс Чагфорд внимания, Джеральд прошел в маленькую комнатку, служившую ему кабинетом, и сел за письменный стол. Его переполняло гадливое отвращение к себе. Из нижнего ящика стола он достал свой армейский револьвер, положил поверх блокнота и уставился на него неподвижным взглядом.

Родерик теперь будет его презирать, а возможно, и вовсе не захочет видеть. А ведь Банстед обещал Мод, что мальчик не встретится с Пташкой, и более того: горячо убеждал, что никогда больше не посмотрит на ту женщину. Теперь Мод уже точно не вернется, можно не сомневаться.

«Прежде сын тебя уважал… и когда-то дела твои шли успешно», – подумал Банстед, но вдруг с унизительным чувством бессилия осознал, что даже сейчас ему не хватает решимости порвать с Пташкой. С этой девицей он заключил своего рода дьявольский брачный союз, и какая-то загогулина в его воспаленном мозгу не позволяла избавиться от нее. «Отрекаясь ото всех, кто мне дорог, и предавая свои убеждения, мы будем вместе, пока смерть не разлучит нас».

– Зачем тебе оружие, Джерри?

Интересно, как долго она стояла у него за спиной? Даже возненавидев ее, Банстед не мог устоять перед этими соблазнительными формами, перед странным, диким очарованием ее лица, притягательного и безобразного одновременно.

– Хочу застрелиться. – Собственный голос показался ему фальшивым. – Если это произойдет у тебя на глазах – что ж, поделом.

Он поднял револьвер, не имея ни малейшего желания стреляться, и Пташка залилась смехом.

– Мне доводилось видеть и не такое, мой цыпленочек! Револьвер не заряжен.

– Ты самоуверенная дурочка! Погляди сюда! – раздраженно буркнул Банстед и, нажав на рычаг, откинул вниз ствол, открыв заряженный барабан.

Автоматический экстрактор выбросил на блокнот шесть патронов. Банстед снова медленно зарядил револьвер и с сухим щелчком закрыл барабан.

– А теперь уходи и больше не возвращайся.

– О, я уйду, можешь не сомневаться! Будь по-твоему: я не вернусь, даже если ты приползешь на коленях, умоляя о прощении. Но прежде чем покинуть твой дом, мне хотелось бы получить немного деньжат, чтобы как-то перебиться первое время.

– Ладно, если уберешься подальше. И смотри: больше не попадайся мне на глаза. – Банстед достал чековую книжку. – Сколько?

– Пусть будет триста, дорогой, и расстанемся друзьями.

– Мы не друзья. Хватит и сотни.

Он принялся было выписывать чек, но нахалка возразила:

– Ну нет, сойдемся на трехстах, или коронер решит, что ты все-таки застрелился.

Банстед не заметил, как Пташка схватила револьвер и его дуло теперь почти упиралось ему в грудь. Рука ее тряслась, но палец лежал на спусковом крючке. Пожалуй, ей удалось бы выдать убийство за самоубийство и выйти сухой из воды. Впрочем, Джеральд и мысли не допускал, что Пташка способна выстрелить. Даже она понимала: в подобных обстоятельствах арест неизбежен.

Но что, если притвориться, будто он опасается за свою жизнь? Что, если схватить Пташку за руку и выкрутить запястье? Тогда пуля достанется ей, а смерть можно будет приписать несчастному случаю. Смерть. «Мы будем вместе, пока смерть не разлучит нас».

Но, возможно, она умрет не сразу и успеет выложить полиции свою версию событий.

Джеральд выписал чек на триста фунтов. Утром он может зайти в банк и аннулировать его, но, похоже, Пташка об этом не подозревала: взяв чек, положила револьвер на стол, как никогда не поступила бы настоящая преступница.

– Спасибо, Джеральд. Если хочешь знать, я и впрямь забыла, что сегодня приедет твой мальчуган, и вовсе не хотела поставить тебя в неловкое положение. Зачем мне это?

– Я не говорил, что ты сделала это нарочно. – Настроение Банстеда переменилось, и, убрав револьвер в ящик стола, он поднялся.

– Можешь не отвозить меня домой – доберусь на автобусе.

Он посмотрел ей в глаза: «… отрекаясь ото всех, кто мне дорог…»

– Можешь не спешить: у нас есть в запасе часа два.

На следующее утро Банстед не стал аннулировать чек. Если взглянуть на события глазами Пташки, дело выглядело так: он отказался заплатить ей лишние двести фунтов, она пригрозила ему револьвером, он смешался и откупился чеком. Немного хитрости, и история повторится вновь, а при желании некоторые обстоятельства можно будет выделить особо.

Банстед начал изучать дела об убийствах, совершенных без свидетелей, когда оружие выстрелило во время борьбы. Обвиняемые утверждали, что произошел несчастный случай. Бывало, что их показаниям сразу верили, но иногда дела направляли в суд, и тогда, как правило (хотя встречались и исключения), присяжные выносили обвинительный приговор. Читая стенографические отчеты судебных заседаний, Банстед с особым вниманием разбирал показания экспертов и заключения юристов, где подробно разъяснялось, в чем подсудимый допустил ошибку или просчет.

В спорных случаях определяющим фактором неизменно оказывался угол, под которым пуля вошла в тело. За последние тридцать лет врачи и оружейники предоставили столько бесценных сведений, что вдумчивый убийца мог избежать промахов. Банстеду потребовалось три месяца, чтобы решить этот вопрос, предусмотрев все скрытые опасности. Он работал по вечерам, когда Пташка не показывалась.

Вдобавок следовало учесть и сопутствующие обстоятельства. Счастье, что он не потерял голову тем вечером в кабинете! Если бы он набросился на Пташку, тогда, возможно, ему не удалось бы ее убить. А если бы и удалось, то предыдущие события убедили бы суд в его виновности. Никто не поверил бы в несчастный случай, несмотря на все его заверения. Для успешного убийства нужны неопровержимые свидетельства в пользу обвиняемого. Каждое его утверждение должно быть подкреплено доказательствами.

Пока он занимался своими изысканиями, на смену осени пришла зима. Внешне жизнь его казалась прежней, такой же, как в первые три месяца после предательского ухода Мод, но в нем самом произошли значительные перемены. Его больше не мучили приступы тоски и отчаяния. Он перестал искать забвения в виски, изредка довольствуясь скромными порциями, и начал уделять больше внимания своему предприятию. Банстед поставил перед собой вполне определенную цель: вернуть Мод и Родерика, освободившись от дьявольского наваждения.

Пташка наведывалась к нему три-четыре раза в месяц на день-другой и уходила с чеком. О ее жизни Банстед знал не много. Пташка снимала квартиру в Оксфорде на пару с какой-то подругой – видимо, девицей того же пошиба. Привечала ли она других любовников, Банстед понятия не имел, да это его и не заботило. Эта женщина не существовала для него как личность, однако его по-прежнему с неодолимой силой влекло к ней. Их связь напоминала союз двух музыкантов, которые люто ненавидят друг друга, но сознают, что составляют великолепный дуэт.

Рождество он встретил в одиночестве, но на второй день появилась Пташка. Тщательно выстраивая «обстоятельства, предшествовавшие трагическому случаю», Джеральд принялся разжигать ссоры. В начале января Пташка швырнула ему в лицо кофейную чашку, и по счастливой случайности оказалась задета бровь. Банстед вызвал доктора, а на следующий день обратился в суд, обвинив Пташку в нападении. После этого пришлось заплатить за нее штраф в десять шиллингов плюс судебные издержки и вдобавок подарить ей сто фунтов, чтобы заслужить прощение. Банстед всячески потворствовал ее сумасбродствам, тщательно подготавливая убийство, и к февралю был уже готов.

Револьвер по-прежнему лежал в ящике стола. Джеральд не притрагивался к нему с того дня, когда им завладела Пташка, и теперь, достав, осмотрел его, выискивая возможные особенности, о которых не упоминалось в проработанных им судебных материалах.

Это был тяжелый шестизарядный револьвер, какими вооружали солдат британской армии в 1914 году. Барабан вращался против часовой стрелки, и если держать оружие перед собой, слева был виден край фланца гильзы одного патрона и почти полностью капсюль другого. То же и справа. Таким образом, стрелку довольно было одного взгляда, чтобы определить, сколько патронов расстреляно.

Барабан был полон. Из револьвера предстояло выстрелить всего один раз. Банстед не думал прибегать к ухищрениям с оружием – главная хитрость состояла в том, чтобы заставить Пташку выкрасть револьвер.

Высыпав на стол патроны, он положил их в коробку для документов и запер, а револьвер убрал в ящик стола, который оставил незапертым.

Весь февраль и март револьвер пролежал в ящике. Часть плана, представлявшаяся Джеральду простой, неожиданно оказалась неосуществимой, и в апреле он начал терять веру в себя, а в мае, все глубже погружаясь в тоску и уныние, стал задумываться, уж не сдаться ли. Более того, когда Пташка заявила, что устала жить с Эми Фентон и присмотрела себе небольшой домик в Оксфорде, он почти пообещал купить его и поселиться вместе, продав дом в Гродбери, и в одну из суббот они поехали осматривать дом.

Это был особнячок из шести комнат на южной окраине города. Владелец недавно умер. Дом продавался с мебелью и обошелся бы в тысячу восемьсот фунтов в случае быстрой продажи.

– Но тысячу можно выплатить по закладной, если у тебя туго с деньгами, – предупредила Пташка.

– Мы выкупим дом полностью или вообще не купим, – отозвался Банстед, понимая, сколь страстно ей хочется заполучить особнячок. В конце концов, дом вполне ему подходил, как и любой другой.

– Значит, если ты отправишь чек, как только мы вернемся, я смогу переехать уже в понедельник. Нет, лучше через неделю, чтобы привести все в порядок…

– К чему такая спешка? Мне нужно подумать.

Его нерешительность послужила причиной бурной ссоры, разразившейся вечером. Во время сцены примирения Банстед сказал Пташке, что та может оформить покупку на свое имя, а он ознакомится с договором и вынесет окончательное решение.

В понедельник днем, позвонив ему в контору, она радостно сообщила, что договор будет готов в четверг, и обещала принести его в тот же день вечером. Судя по ее тону, она не сомневалась, что дом Банстед купит. Он и сам так думал… до вечера. Уныло сидя у себя в кабинете после ужина, он обнаружил, что револьвер пропал из ящика.

Его тоска рассеялась в одно мгновение. Джеральд достал коробку для документов, вынул патроны и положил в карман.

В среду утром Банстед позвонил Пташке на квартиру. Трубку взяла Эми Фентон.

– Она в Школе искусств, мистер Банстед, и будет позировать обнаженной до половины первого, так что, полагаю, не сможет ответить на ваш звонок. Ей что-нибудь передать?

– Ну… видите ли, мисс Фентон, Пташка взяла мой револьвер… – Девица затаила дыхание, и Банстед понял, что это для нее не новость. – Думаю, она показала его вам. Конечно, она решила пошутить. Попросите ее спрятать оружие в безопасном месте. Если его похитит какой-нибудь жулик, неприятностей не оберешься.

Все складывается как нельзя лучше, заключил Банстед. Разумеется, Пташка не собиралась никого убивать, а просто задумала припугнуть трусливого любовника, чтобы добиться своего, о чем беспечно разболтала подружке.

Осталось нанести последний штрих, и предыстория «несчастного случая» будет завершена. Банстед вызвал секретаршу:

– Отправьте это письмо мисс Арабелле Луизе Чагфорд, адрес указан на конверте.

Его расчет был прост. Получив письмо в четверг утром, Пташка, разумеется, придет в бешенство и, желая отвести душу, выложит все Эми Фентон, а вечером, вне себя от ярости, явится к нему с договором, чтобы потребовать чек.

Пташка приехала в четверг вечером, взяв от станции такси, но вовсе не казалась сердитой и даже улыбалась. В руках она сжимала сумочку и длинный конверт с договором и, судя по всему, решила пустить в ход не угрозы, а ласки. Впрочем, это не имело значения.

Банстед взял у нее сумочку и раскрыл. Внутри в полнейшем беспорядке находились всевозможные мелочи, и Банстед не без труда нашарил в этой куче револьвер. На барабане виднелись пятна розоватой пудры, и часть ее просыпалась на ковер.

– Я отнесу оружие наверх и потом спущусь к тебе.

Заряженный револьвер Банстед положил в карман и вернулся в гостиную. Пташка стояла примерно там, где и ожидалось, он быстро подошел к ней вплотную и выстрелил в грудь, направив дуло вверх, потом тщательно вытер оружие и, надев перчатки, вложил его Пташке в руку, не забыв сжать запястье, чтобы с внутренней стороны остались следы ногтей.

Все. Можно звонить в полицию.

Когда речь идет о смертельных выстрелах, пусть и случайных, на место почти всегда немедленно прибывают представители Скотленд-Ярда – по крайней мере медицинские эксперты и специалисты по баллистике.

Выстрел в упор из армейского револьвера оставляет такую огромную рану, что установить с абсолютной точностью угол, под которым вылетела пуля, невозможно. Заключения экспертов нисколько не противоречили версии Банстеда.

Он предстал перед следствием. Дознание проводил не многоопытный коронер, что могло бы послужить поводом для тревоги, а подающий надежды юноша, который разыграл свою роль как по нотам, в полном соответствии с замыслом Банстеда. Подозреваемый чистосердечно поведал свою историю, выложив все, что могло бы свидетельствовать против него. Он признался, что покойная была его любовницей, что он хотел порвать с ней, но не мог набраться решимости. Мисс Чагфорд оказывала на него давление, требуя купить домик в Оксфорде.

– В понедельник она сообщила мне по телефону, что попросила агента составить договор о покупке дома, и собирается привезти документы в четверг вечером, чтобы я их просмотрел, и добавила, что сделку нужно заключить немедленно, поскольку есть и другие претенденты. Я не придал значения ее словам, решив, что она просто пытается надавить на меня и это всего лишь одна из ее уловок, но вечером обнаружил, что из ящика стола исчез револьвер. Его могла взять только она. Во вторник утром я позвонил ей на квартиру. Мисс Чагфорд не оказалось дома, и я говорил с ее соседкой, мисс Фентон. Та призналась, что видела револьвер.

– Вам не приходило в голову, что мисс Чагфорд намеревалась воспользоваться револьвером, чтобы угрозами вынудить вас купить дом? – спросил коронер.

– Если у меня и мелькнула подобная мысль, то как-то смутно, неясно. Конечно, мисс Чагфорд была женщиной бурного темперамента. Однажды я даже подал на нее в суд за нападение. Возможно, пропажа револьвера меня немного обеспокоила. Я начал опасаться, что недостаточно ясно высказался, отказавшись платить за дом, поэтому в среду, воспользовавшись помощью секретарши, отправил мисс Чагфорд письмо, в котором официально уведомил ее, что не желаю участвовать в покупке дома. Когда в четверг вечером она явилась ко мне с длинным конвертом в руках, я тотчас спросил: «Что у тебя за бумаги? Если это договор, не понимаю, зачем ты его принесла». Она не ответила, а сразу прошла в гостиную. Я последовал за ней. Ее угрюмое молчание заставило меня вспомнить о револьвере, и я немедленно заговорил о нем. «Он у меня с собой, – сказала мисс Чагфорд и, достав оружие из сумочки, наставила на меня. – Верну, когда выпишешь чек на тысячу восемьсот фунтов, а я получу дом, сколько бы писем ни присылала твоя секретарша». Я возразил: «Не глупи. Ты взвинчена и можешь случайно нажать на спусковой крючок». Она отвечала мне развязно и дерзко. Я не предполагал, что мисс Чагфорд собиралась выстрелить в меня, услышав отказ, иначе подписал бы чек, а затем аннулировал в банке. Опасаясь все же случайного выстрела, я сделал вид, что подчинился, и внезапно набросился на нее. Крепко ухватив левой рукой ее запястье, я хотел направить револьвер в сторону, то есть влево от себя, но она вывернула кисть и, не выпуская оружия, выставила вперед правое плечо, так что поднятое вверх дуло уткнулось ей в грудь. В этот миг и раздался выстрел.

Коронер задал еще множество вопросов, но лишь для того, чтобы уточнить подробности. История Банстеда, подкрепленная заключениями экспертов, выглядела весьма убедительно. Один из присяжных попросил разрешения вмешаться.

– Мне хотелось бы уточнить, касалось ли дуло лица женщины, пока шла борьба, мистер Банстед. Дело в том, что на револьвере остались следы косметики… похоже на губную помаду, розовую.

– Этого я не помню, но не думаю, что такое возможно.

– Тут все ясно, сэр, – обратился к коронеру сержант полиции Гродбери. – Это не губная помада, а пудра. С коробочки соскочила крышка, и все в сумке оказалось засыпано пудрой. Мы нашли ее следы и на полу в холле.

– И в гостиной тоже, полагаю, – заметил коронер, а сержант полистал свой блокнот. – Не беспокойтесь, сержант: по этому вопросу от вас не требуется показаний под присягой. Насколько я понимаю, пудра к делу не относится.

Показания Эми Фентон также вошли в тщательно продуманную предысторию «несчастного случая». Покойная показала свидетельнице револьвер в понедельник вечером, заявив, что намерена припугнуть мистера Банстеда его же оружием, если тот откажется подписать чек.

Свидетельство Эми стало краеугольным камнем здания, возведенного Банстедом за долгие месяцы кропотливых исследовательских трудов, но не успел он мысленно поздравить себя с победой, как все тот же дотошный присяжный пожелал задать новый вопрос:

– А что происходило в четверг утром, мисс Фентон? Покойная упоминала, что собирается пригрозить мистеру Банстеду револьвером, когда от него пришло письмо с отказом?

– Нет, мне она этого не говорила. – Тон мисс Фентон стал враждебным. – Я не видела ее утром в четверг. У меня разболелась голова, и я поднялась только после полудня.

За отсутствием иных разумных объяснений присяжные вынесли решение, что смерть мисс Чагфорд наступила в результате несчастного случая, однако к Банстеду отнеслись с неприязнью: уж больно легко ему удалось выкрутиться. Столь явная, поистине возмутительная невиновность невольно вызывала смутные подозрения, что дело здесь нечисто. Жюри ограничилось тем, что вынесло частное определение, в котором высказало порицание Банстеду за небрежное обращение с огнестрельным оружием, ибо тот хранил заряженный револьвер в открытом ящике стола, пренебрегая необходимыми мерами безопасности.

На следующий день после дознания Банстед как раз собирался отправиться в контору, когда неожиданно пришла Мод.

– Я сожалею, что тебе пришлось пройти через такое ужасное испытание, Джеральд. Думаю, в случившемся есть доля и моей вины.

Это было самое чопорное извинение, какое только мог вообразить себе Банстед, но показалось ему райской музыкой. После краткого обмена вежливыми фразами, позволившего обоим сохранить лицо, Мод приняла предложение мужа вернуться домой и заметила:

– Будет лучше, если мы не станем продавать дом и переезжать, а то люди могут подумать, что ты бежишь от наказания.

К тому времени как летние каникулы Родерика подошли к концу, жизнь Банстеда вернулась в прежнее русло. Он больше не думал ни об убийстве, ни о женщине, пробудившей в нем те темные чувства, которые теперь перегорели.

Мод наняла новых слуг, и все пошло привычным заведенным порядком, так четко отлаженным, что Банстед следовал ему не задумываясь и едва ли подозревал о его существовании. На Рождество в доме собрались родственники Мод и школьные друзья Родерика, но через неделю после Пасхи прошлое напомнило о себе, и не Банстеду, а Мод.

Миссис Банстед никак не могла оправиться после простуды и вот уже несколько дней завтракала в постели. Разбирая утреннюю почту, она увидела письмо с почтовым штемпелем Паддингтона, полное чудовищных грамматических ошибок.

Мод схватила конверт. Автор послания не воспользовался обращением «эсквайр», как обычно поступают слуги. Буквы с затейливыми завитушками сбили Мод с толку, и она вскрыла письмо, адресованное Джеральду, ошибочно приняв слово «мистер» за «миссис», но поняв ошибку, тем не менее прочитала письмо до конца.

Мод трижды перечитала письмо, прежде чем уяснила его смысл, и глубоко задумалась, оценивая положение зорким взглядом женщины с развитым чувством благопристойности. С одной стороны, речь шла о бедной квартирной хозяйке, нуждавшейся в деньгах, которые ей недоплатили. С другой – о чемодане с вещами погибшей девушки, которые, не представляя особой ценности для Джеральда, могли лишь вызвать у него мучительное ощущение неловкости.

«Я обещала ему забыть прошлые обиды. Что было, то быльем поросло. Он успокоился, остепенился, и наша жизнь наладилась. Не нужно ворошить старое».

У Мод слова никогда не расходились с делом, какие бы неудобства ни приходилось ей терпеть. Она отослала телеграфом миссис Лейн три фунта двенадцать шиллингов, а затем отправилась в полицейский участок и, показав суперинтенданту письмо, объяснила, почему вскрыла конверт.

– Моему мужу пришлось пережить тяжелое испытание, мистер Холл. Он дорого заплатил за свое недомыслие. Я не хочу, чтобы он узнал об этом письме, как и о злосчастном сундуке.

Двумя годами ранее Мод оказала услугу жене суперинтенданта, и сейчас была готова напомнить ему об этом, если потребуется.

– Дело в том, миссис Банстед, что теперь, когда вы показали мне письмо, я вынужден сообщить о сундуке в Скотленд-Ярд. Возможно, для проформы они захотят осмотреть вещи покойной.

– Я подозревала, что возникнут подобные осложнения, потому-то и отправилась прямо к вам, мистер Холл. Мне хотелось бы, чтобы этот сундук на станции забрали вы. Разумеется, издержки я оплачу. Делайте с ним все, что необходимо, а затем уничтожьте содержимое или продайте на какой-нибудь благотворительной ярмарке в помощь семьям погибших полицейских. Словом, распоряжайтесь этими вещами, как вам заблагорассудится; главное – не тревожьте моего несчастного мужа, он достаточно настрадался. Пожалуйста, я прошу вас, не нужно, чтобы этот сундук привезли в наш дом.

Неделю спустя сундук открыл инспектор Рейсон из департамента нераскрытых дел. Среди вещей покойной Пташки, помимо вороха одежды весьма приличного качества, он обнаружил большой запечатанный конверт с почтовым штемпелем Оксфорда, адресованный миссис Реннет. Внутри лежало три обычных конверта, также нераспечатанных, для мисс Чагфорд, с указанием адреса ее оксфордской квартиры. В одном из невскрытых конвертов оказалось письмо, написанное секретаршей Банстеда под его диктовку, то самое, о котором упоминалось в ходе следствия.

Прокатившись на такси к миссис Лейн, хозяйке квартиры в Паддингтоне, и совершив путешествие в Оксфорд, где он нагнал страху на Эми Фентон и заставил ее сказать правду, Рейсон явился в кабинет Карслейка с докладом.

– Чагфорд путалась и с другими мужчинами помимо Банстеда. Чаще всего она встречалась с полунищим художником по имени Реннет, снимавшим каморку в Паддингтоне. Когда Чагфорд уезжала к нему, ее подружка Фентон пересылала ей приходящие письма, складывая их в один большой конверт. Во вторник Чагфорд, узнав от Фентон о звонке Банстеда, взяла с собой револьвер, перед тем как отправиться к Реннету в Паддингтон. Она боялась, что Банстед явится на оксфордскую квартиру и заберет оружие. Фентон соврала на дознании, что пролежала все утро в постели: она поднялась в обычное время и, не зная, что Чагфорд собирается вернуться в тот же день, отослала ее корреспонденцию в Паддингтон в общем конверте, как обычно. Среди отправленных писем было и это.

Карслейк прочитал письмо, написанное под диктовку секретаршей Банстеда, и поинтересовался:

– Что-нибудь еще?

– А что еще вам нужно? – возмутился Рейсон. – Разве не видите, что козырь у нас в руках, сэр?!

– Нет, не вижу. Вы выяснили, что Чагфорд не получала письма Банстеда. И какое это имеет отношение к выстрелу?

– Выстрел значения не имеет. На дознании Банстед заявил, будто девушка упомянула о письме, написанном его секретаршей…

– Возможно, он сам рассказал ей о письме. Банстед мог спросить: «Ты получила письмо, написанное моей секретаршей?» В любом случае он будет утверждать, что сказал ей… хотя, разумеется, он ничего нам не скажет, поскольку мы не станем досаждать ему подобными вопросами! – Карслейк кашлянул и принял строгий вид старшего офицера. – Не хочу читать вам нотации, Рейсон, но вы тратите впустую массу времени, добросовестно и кропотливо выполняя совершенно бессмысленную работу потому лишь, что упрямо отказываетесь изучать нормы доказательственного права. Возьмем, к примеру, этот случай. Вам следует знать: какие бы горы лжи ни нагромоздил Банстед на дознании, они ни черта не стоят, пока вы не сможете доказать, что он лгал о том самом револьвере в той самой гостиной! А вы мне говорите, что выстрел значения не имеет!

– На полу в холле обнаружили следы пудры, – неуверенно отозвался Рейсон.

– Я читал об этом в протоколе. Вы хотите сообщить, что нашли такие же следы на крыше?

Рейсон вернулся к себе в кабинет и раздраженно подумал, что на сей раз Карслейк перешел все границы. В душе он неплохой малый, но уж больно твердолобый, сухой формалист, ревнивый как черт – прямо-таки панически боится, как бы его кто не переплюнул, у кого воображение побогаче, например, Рейсон…

Инспектор между тем считал воображение главным своим достоинством. Начав с письма Банстеда и следов пудры на полу в холле, он выстроил некую версию, которая самому ему показалась вполне убедительной, и отправился с ней в департамент научно-судебной экспертизы. Оттуда его тоже выпроводили, хотя и значительно вежливее, чем из кабинета Карслейка.

Неделю спустя он снова предстал перед старшим инспектором, но уже ухмыляясь во весь рот.

– Я насчет дела Банстеда… вернее, покойной Чагфорд. Вы когда-нибудь слыхали об осмокаолине?

– Похоже на тарабарщину. Так о чем речь?

– О случайном выстреле во время борьбы, сэр! – Ухмылка Рейсона стала шире. – Банстед у меня в кабинете, и я пришел попросить вас, сэр, уделить мне минутку, чтобы можно было наконец завершить это дело.

Округлая крышка бюро в кабинете Рейсона была опущена. Инспектор представил Карслейка Банстеду, который смотрел на полицейских спокойным, равнодушным взглядом. Карслейк не на шутку встревожился. Очередная выходка Рейсона грозила обернуться возмутительным скандалом.

– Мистер Банстед, я попросил старшего инспектора присутствовать, поскольку должен задать вам несколько очень важных вопросов. Как вам, наверное, известно, вы не обязаны отвечать. Вы можете пригласить своего адвоката или защищать себя сами.

Карслейк скривился: «защищать себя сами»! Даже новичок не допустил бы подобной ошибки. Разумеется, Банстед такого не спустит.

– Защищать себя? – эхом отозвался Карслейк, натянуто улыбаясь. – Ну, пока речь не идет о суде.

– Конечно, речь идет об убийстве той потаскушки! Все, что вы скажете, мистер Банстед, может быть использовано против вас в суде. Хотите в чем-нибудь признаться?

Банстед перевел взгляд на багрового от гнева Карслейка, готового вот-вот взорваться.

– Признаться? О да! Я глубоко возмущен вашим обращением со мной, но желаю внести ясность. Мне нечего добавить к моим показаниям, сделанным в ходе судебного следствия. Отказываться от своих слов я тоже не намерен.

– Вот и славно, – беззаботно пропел Рейсон. – На дознании вы заявили, что последовали за девушкой в гостиную, где она открыла сумочку, достала револьвер… и дальше началась передряга. Верно?

– Мне нечего добавить или опровергнуть, – отрезал Банстед.

– Зато я многое могу рассказать, – с удовольствием продолжил Рейсон. – Вот тут у меня пробы, взятые с вашего револьвера. То есть результаты анализа мелких частиц вещества, найденного на оружии. Их изучали под микроскопом и всякое такое. Пробы взяли с дула, рукояти и камор барабана. Научно подтвержденные результаты! Вы, случайно, не знаете, что это значит?

Вручив Банстеду какой-то листок и повернувшись к Карслейку, инспектор театральным шепотом объявил:

– Осмокаолин.

– Осмокаолин, барий, рисовый крахмал… ну да! – Банстед не удержался от смеха. – Или я жестоко ошибаюсь, или это химические компоненты обыкновенной пудры, которую продают в магазинах.

– Верно! – подтвердил Рейсон и зловеще добавил: – Пробы взяты с дула, с рукояти и с камор барабана, мистер Банстед.

– Этот вопрос поднимался на дознании, и я…

– На дознании речь шла о дуле револьвера. А как могла эта чертова пудра попасть в каморы барабана, не могли бы вы объяснить?

Банстед откинулся на спинку стула. Добрых полминуты в кабинете стояла тишина, потом Рейсон с грохотом поднял крышку своего бюро. Там лежал револьвер Банстеда и сумочка, в которой Пташка его принесла. Схватив револьвер, Рейсон нажал на рычаг и откинул вниз ствол, открыв барабан.

– Взгляните на эти каморы – все шесть сверкают чистотой, верно? Так и должно быть. Я собственноручно их протер. – Достав из кармана шесть холостых патронов, он вставил их в гнезда, потом закрыл барабан и протянул оружие Банстеду.

– Вот заряженный револьвер. А это сумка, в которой мисс Чагфорд принесла его. Вот вам баночка с пудрой. Она в пять раз больше той, что принадлежала покойной. Высыпьте всю пудру в сумочку, мистер Банстед, положите туда револьвер и хорошенько потрясите сумку. Если хоть одна частица пудры попадет в каморы барабана теперь, когда в них лежат патроны, то вы выйдете из этого кабинета свободным человеком, а мой начальник принесет вам свои извинения.

Банстед даже не попытался взять револьвер у Рейсона. Его взгляд не отрывался от сумочки. Перед ним с необычайной ясностью возникло лицо Пташки… А инспектор тем временем продолжал молоть языком:

– Это невозможно, мистер Банстед, сколько бы вы ни старались. Я сам пробовал и, поверьте, посвятил этому занятию не один час. Но взгляните сюда! – Рейсон вытряхнул на пол патроны из барабана. – Положите в сумочку револьвер с пустым барабаном, и глазом моргнуть не успеете, как получите следы старого доброго осмокаолина в четырех каморах. Мисс Чагфорд не получила ваше письмо с отказом финансировать покупку дома, поэтому пришла довольная и счастливая, с улыбкой на лице. Вы вынули револьвер из ее сумочки, как только она вошла в холл, и немного пудры просыпалось на пол. Она первой прошла в гостиную, поэтому не видела, как вы зарядили револьвер…

– Да, да! – раздраженно выкрикнул Банстед в наступившей тишине, поглаживая сумочку, будто лаская. – Мне следовало знать, что из ее когтей не вырвешься.