Убийство будет раскрыто
Загадка воображаемой пишущей машинки
Глава 1
Бухгалтер Арнольд Хаверстон принадлежал к породе людей, которых обычно не замечают. Этот суетливый неприметный человечек, каких вокруг великое множество, привык подчинять свою жизнь строгому, раз и навсегда заведенному порядку. Одеваясь по утрам, мистер Хаверстон невольно подлаживал свои движения к шуму за дверью, где возилась служанка, тоже верная устоявшимся привычкам, как и он сам. Бухгалтер затянул узел галстука в тот миг, когда женщина покинула квартиру. Он знал, что на столе его ждет завтрак, а рядом с прибором – свежие выпуски «Таймс» и «Дейли рекорд».
Мистер Хаверстон занимал довольно просторную для одинокого мужчины квартиру. Помимо неизменно пустовавшей второй спальни здесь имелись гостиная и столовая.
Переступив порог столовой, Арнольд увидел заголовки «Дейли рекорд», что положило конец тяготившей его томительной неизвестности. Повернувшись, он, как всегда, плотно закрыл за собой дверь, однако в это памятное утро понедельника, вопреки обыкновению, немного помедлил, взявшись за дверную ручку.
«Возможно, сейчас я узнаю из газет, что допустил нелепую ошибку, которая приведет меня на виселицу, – подумалось ему. – Выпутаться не удастся. Останется лишь достойно принять поражение».
Когда скромный добропорядочный обыватель убивает своего ближнего, то, разумеется, ведет себя иначе, нежели закоренелый преступник, избравший убийство своим ремеслом, однако и того и другого редко терзает раскаяние. Что до Хаверстона, тот справился с угрызениями совести, переложив вину на жертву, на Уэббера, который самым бесстыдным образом напрашивался, чтобы его застрелили. Заметая следы преступления, Хаверстон действовал с присущей ему обстоятельностью, однако не столько из страха, сколько из морального долга перед собой. Но если все предосторожности оказались напрасными, винить в этом следовало все того же Уэббера, это мерзкое чудовище.
«Домовладелец застрелен, – провозглашала «Дейли рекорд». – Положение трупа остается загадкой».
– «Положение трупа остается загадкой»! Это какая-то бессмыслица! – презрительно фыркнул Арнольд и, поморщившись, заглянул в «Таймс», где происшествию уделили всего пять жалких строк, в то время как статья в «Дейли рекорд» заняла два столбца. Он внимательно прочел их дважды: вначале внимательно, затем с изумлением.
– Это не загадка, а нелепость. И вдобавок ложь! – громко воскликнул Хаверстон, впившись глазами в текст заметки.
Должно быть, после него в комнате Уэббера побывал кто-то еще.
«Убийца проник в дом через окно и вышел через парадную дверь, о чем свидетельствуют следы на клумбе, направленные в одну сторону (фотография на обороте), и комья земли на ковре в гостиной».
– Но я не забирался в окно… А впрочем, да, забрался, когда вернулся…
«Дейли рекорд» изложила суть дела путано и многословно, не скупясь на цветистые фразы. В субботу утром телефонный мастер вызвал полицию в кирпичное бунгало Уэббера, стоявшее на окраине небольшой деревушки в Эссексе. Убийца приехал на машине, о чем свидетельствовали двойные борозды, оставленные в саду колесами. Оттуда цепочка следов тянулась к окну гостиной. Убитого нашли сидящим за письменным столом в столь необычной позе, что очевидцы не поверили собственным глазам. Запись в полицейском протоколе наводила на мысли о мистификации или нелепом розыгрыше. Достовернее всего выглядели снимки, сделанные полицейскими фотографами.
Снимки запечатлели дородного мужчину, несомненно живого, наклонившегося вперед. Облокотившись на стол, левой рукой он прижимал к уху телефонную трубку, а правая, сжатая в кулак, указывала большим пальцем вниз, причем находилась в девяти с половиной дюймах над столом.
Казалось, во время телефонного разговора к Уэбберу зашел приятель, и, продолжая говорить, тот жестом дал ему понять, что их общие надежды не оправдались, а может, указал на некий предмет на столе. Как бы там ни было, кулак и отставленный палец создавали ощущение, что речь шла о неотложном деле.
Разумеется, старшего инспектора Скотленд-Ярда Карслейка, вызванного в воскресенье утром на место происшествия, немало озадачило загадочное положение тела жертвы. Так мог бы выглядеть человек, подвергшийся мгновенной заморозке, которая и послужила причиной смерти, а между тем Уэббера застрелили из пистолета. Инспектору случалось видеть тех, кого застрелили. Они ничуть не походили на замороженных. Застывший в естественной позе покойник казался живым. Его отставленный палец, повернутый вниз, готов был уткнуться в стол! При виде мертвеца на память приходила скульптура вздыбившегося коня – движение, запечатленное в камне или бронзе.
– Мы пока не знаем, доктор, сказал ли что-нибудь Уэббер по телефону, – признал Карслейк. – Но нам известно, что он поднял трубку в субботу вечером, примерно в девять тридцать. Поскольку трубку так и не повесили на рычаг, телефонистка попыталась связаться с Уэббером, однако никто не ответил. Утром в дом пришел телефонный мастер и, увидев тело, вызвал местную полицию.
Карслейк окинул покойника хмурым взглядом, будто усмотрел в его позе личное оскорбление.
– Вы когда-нибудь видели подобное, доктор?
– Ну, не совсем, разумеется! Но вы и сами знаете: трупное окоченение подчас сопровождается весьма причудливыми эффектами.
– Только не в этом случае! Тело застыло в момент действия. Уэббер звонил по телефону и… Взгляните на его палец! Либо это жест отказа, либо он собирался нажать какую-то кнопку – вызвать звонком прислугу например, – но никакой кнопки на столе нет. Вдобавок в пустом доме некому было отозваться на звонок, да и нет его в комнате. К тому же трупное окоченение не может наступить внезапно – ведь так?
– Да. Время окоченения во многом зависит от состояния тела. Боюсь, в нашем случае я не могу судить о продолжительности процесса: это задача для специалиста из Центрального управления. Однако не для протокола скажу: окоченение, достаточное, чтобы удержать руку в подобном положении, могло наступить не раньше чем через час после смерти.
– Но вы сами сказали, что после убийства тело не перемещали! – возразил Карслейк.
– Совершенно верно! Примите это за отправную точку, инспектор. Едва ли смерть наступила мгновенно. С подобным ранением жертва могла прожить семь-восемь минут, оставаясь какое-то время в сознании. Убитый был вполне способен поднести к уху телефонную трубку, но не думаю, что смог бы что-то внятно произнести. В момент смерти, – чуть помолчав, продолжил эксперт, – левая рука жертвы могла находиться в положении, которое вы сейчас видите, но правая – никоим образом. Это попросту невозможно! Правую руку непременно должно было что-то поддерживать, пока не наступило трупное окоченение.
Последнюю фразу эксперт произнес решительным тоном, давая понять, что в остальном на его помощь рассчитывать не стоит.
– А что вы скажете на это, сэр? – вмешался юный Ролингс, помощник Карслейка. – Убийца влезает в окно и выходит через парадную дверь, оставив ее незапертой. Потом вдруг понимает, что забыл какой-то предмет, и примерно час спустя возвращается, чтобы его забрать. Эту вещь он вытаскивает из-под руки жертвы.
– Ну да, – вздохнул Карслейк. – Дело за малым: нужно лишь арестовать убийцу и спросить, чего ради он вернулся. А пока, молодой человек, обойдите-ка дом и соберите все бумаги, на которых увидите любые данные: имена, адреса…
Фотографы и эксперты-криминалисты закончили предварительный осмотр места преступления и сообщили, что в гостиной обнаружили отпечатки пальцев, не принадлежащие покойному. Еще один набор отпечатков нашли в кухне, однако позднее выяснилось, что их оставила приходящая служанка.
Когда унесли тело, Карслейк внимательно осмотрел весь дом. Жилище Уэббера представляло собой добротно построенное одноэтажное бунгало с красивыми коврами и хорошей мебелью – возможно, немного старомодной, но в прекрасном состоянии. Стенной сейф, похоже, не открывали. В одном из незапертых ящиков письменного стола полицейские нашли пятнадцать фунтов, а на полу – золотой портсигар. Вдобавок в кармане покойного обнаружилось еще тридцать с небольшим фунтов. Напрашивался резонный вывод, что мотивом убийства послужило не ограбление.
Убедившись, что все его сотрудники заняты делом, старший инспектор Карслейк поехал на телефонную станцию и лично допросил девушку, дежурившую в вечер убийства.
– Поступил вызов от абонента, и я ответила, как предписывают правила. – Телефонистка перешла на строгий официальный тон, сделав вид, будто отвечает на звонок: – Говорите, вас не слышно…
– Я понял. Вы хоть что-нибудь слышали?
– Нет. Только стук пишущей машинки.
Вот так сюрприз! В доме Уэббера не было никакой машинки.
– Как долго стучала машинка?
– Думаю, не больше минуты, – отозвалась девушка своим обычным голосом. – И если это поможет, звук был какой-то странный. У меня сестра машинистка, так что я кое-что об этом знаю. – Телефонистка ненадолго задумалась. – Как будто кто-то что-то подчеркивал, но не одной сплошной линией – понимаете? – а оставляя пробелы, выделяя отдельные слова.
Медицинский эксперт сказал, что Уэббер скорее всего не мог говорить. Карслейк подошел к пишущей машинке и попросил девушку:
– Вы не могли бы повернуться ко мне спиной? Я попробую воспроизвести звук, который вы слышали.
Он несколько раз ударил по клавише, выбранной наугад.
– Ну, звучит похоже, но не совсем так…
Карслейк отбил три отрывистых, три замедленных и вновь три коротких удара, передавая сигнал бедствия.
– Точно! – воскликнула девушка. – Именно это я и слышала!
Инспектор провел дополнительную проверку, отбив пятнадцать сигналов, и девушка безошибочно различила среди них «SOS», не подозревая, что Карслейк воспользовался азбукой Морзе.
Репортеры добрались до телефонистки лишь в понедельник утром. Она охотно поведала им свою историю и сумела повторить сигнал. Разумеется, газетчики мгновенно его узнали. Девушка дала им превосходный сюжет, а они в ответ не упомянули ее имени, понимая, что излишняя разговорчивость может стоить ей работы.
Из дневных выпусков газет Арнольд Хаверстон узнал, что положение тела жертвы уже не представляет загадки.
«Новые факты позволяют утверждать, что убийца принес с собой в дом жертвы портативную пишущую машинку, которая могла бы навести полицию на его след. Вероятно, бежав в страхе с места преступления, он забыл о важной улике, способной его выдать, и примерно час спустя вернулся за ней. Судя по положению руки трупа, машинка стояла на письменном столе, повернутая задней стороной к покойному. Смертельно раненный Уэббер сумел удержать телефонную трубку, однако ничего сказать не мог. Положив руку на каретку пишущей машинки, он дотянулся большим пальцем до клавиатуры. Как установила полиция, умирающий пытался позвать на помощь, прибегнув к азбуке Морзе, но, к несчастью, на телефонной станции не распознали сигнал бедствия».
Портативная пишущая машинка?! Хаверстон в жизни не видел портативной машинки, разве что на витрине магазина. И сигнал «SOS» тоже сущий вздор! Если полицейские поверили в эти небылицы – что ж, тем лучше: ведь это означало, что они блуждают в потемках.
Полицейское расследование действительно зашло в тупик. Но ослепленный удачей Хаверстон не догадывался, что пишущая машинка, которая не сыграла ровным счетом никакой роли в преступлении и которой попросту не существовало, окажется весьма опасной уликой, когда папка с материалами следствия, неправильно озаглавленная, попадет в департамент нераскрытых дел.
Глава 2
Прочитав о пишущей машинке, Хаверстон вздохнул с облегчением: до сих пор его грызла тревога, что по рассеянности в доме Уэббера была оставлена какая-то мелочь, которая неизбежно выдаст его, словно визитная карточка. Должно быть, ему удалось замести следы, иначе полиция уже вышла бы на него, ведь после убийства прошло почти двое суток. Уэббер никак не мог оставить записку. В последний раз они встречались… дай бог памяти… да, четырнадцать лет назад. За минувшие годы Хаверстон неплохо преуспел в бухгалтерском деле. В его беспокойной кропотливости клиенты видели скорее достоинство, нежели недостаток. Человек неглупый, он был тугодумом и предпочитал тщательно взвешивать все обстоятельства, прежде чем действовать, а в последние годы стал еще немного трусоват и знал за собой этот грешок. К сорока трем годам Хаверстон приобрел привычки семидесятипятилетнего старика.
Предположим, Уэббер узнал, что его выследили, и, допустим, где-то спрятал записку, что-нибудь вроде: «Если меня убьют – ищите Арнольда Хаверстона», – мог ли, к примеру, заметить, что за его машиной часто следует «хвост»?
Взволнованный Хаверстон принялся листать ежедневник, бормоча себе под нос:
– Сегодня седьмое апреля тысяча девятьсот тридцать шестого года. Вернемся к пятнадцатому февраля.
На листке с этой датой в блокноте значилась всего одна запись: «Спичка». Память тут же подсказала, почему Хаверстон выбрал кодовое слово, понятное ему одному.
Возвращаясь от одного из клиентов в Сити, он остановился возле какого-то дома и, собираясь закурить, чиркнул спичкой, когда увидел выходившего из подъезда Уэббера. Хаверстон потрясенно замер, потому что не ожидал встретить его снова и тем более здесь, полагая, что тот в Канаде и, возможно, за решеткой. В глаза ему бросилась медная табличка на двери: «Ресс и Уэббер, торговые агенты».
Хаверстон вошел в здание. Контора Уэббера занимала пять комнат на первом этаже, что предполагало весьма высокую арендную плату. Табличка выглядела далеко не новой. Очевидно, Уэббер уже несколько лет как обосновался здесь и вел жизнь солидного преуспевающего дельца.
У незаметного бухгалтера ушло две недели, чтобы узнать, где Уэббер ставит машину. Затем началась долгая череда неудачных попыток проследить за автомобилем. Робкий и нерешительный от природы, Хаверстон был скверным водителем. Уэббер же, разумеется, умело управлялся с машиной, поскольку был хорош везде, где требовались крепкие мускулы и нервы. Хаверстон поджидал Уэббера на пути из конторы и ехал позади, пока тот не отрывался. В конце концов след привел его в Эссекс, единственное место, где в двадцати милях от Лондона можно встретить глухую деревушку. Уединенный дом Уэббера идеально подходил для убийства, хотя тогда Хаверстону это в голову еще не пришло.
Если он и собирался убить Уэббера, то не признавался себе в этом. Их последняя встреча четырнадцать лет назад закончилась дракой. Хаверстон набросился на врага с кулаками, наивно веря, что сознание собственной правоты поможет ему взять верх, ибо добро всегда побеждает. Мощный ответный удар привел его в замешательство. Уэббер был выше его на шесть дюймов и на сорок фунтов тяжелее, так что Хаверстон пролежал потом три дня в постели.
«Этот негодяй может снова на меня напасть!» – вот аргумент, который дал ему возможность положить в карман револьвер, оставшийся еще со времен Первой мировой. Полнейшая глупость – замышляя убийство, брать с собой оружие, зарегистрированное на твое имя.
К дому Уэббера Хаверстон прибыл около девяти. Въехав в сад, выключил фары, что выглядело несколько странно, если он собирался лишь дружески побеседовать с Уэббером минуту-другую. Парадная дверь оказалась открыта.
– Добрый вечер! – холодно бросил хозяин, настороженно глядя на чужака, бесцеремонно вторгшегося в его жилище, явно не узнавая давнего знакомого.
– Я хочу поговорить с вами, Уэббер.
– Бог мой, да это Арнольд Хаверстон! Заходите, старина.
В холле Хаверстон заметил дубовый комод, некогда принадлежавший ему – вернее, его жене, – и на мгновение смешался.
Уэббер жестом пригласил его в гостиную. Хаверстон узнал ковер, письменный стол, стулья и шкаф, и это окончательно его обескуражило.
– Но ведь это мебель Изобел!
Собственная несдержанность заставила его немедленно пожалеть о своих словах.
– Да, мне удалось ее сохранить, однако не смею оспаривать ваше моральное право вернуть себе вещи. Можете забрать все, если хотите.
– Нет, спасибо. Не хочу. – Хаверстон в недоумении нахмурился, ломая голову над загадкой: природная медлительность мешала собраться с мыслями. – Мне говорили, будто вы продали мебель.
– Нет, заложил: мне нужны были деньги, чтобы перебраться в Канаду, но три месяца спустя я вернулся. Мне удалось заключить выгодную сделку, и нашелся человек, готовый вложить средства. Теперь он мой старший партнер, и мы идем вперед, не оглядываясь на прошлое. Потом я еще четыре года в Канаде занимался делами фирмы, а прошлым летом приехал домой, уже навсегда. В мое отсутствие мебель хранилась на складе. – Уэббер добродушно усмехнулся. – А у вас, старина, как идут дела? Похоже, тоже неплохо?
Хаверстон не сразу нашелся что сказать, но все же ответил:
– Уэббер, я пришел сюда не ради светской беседы. Мне нужны ответы на некоторые вопросы. Если согласитесь исполнить мою просьбу, я не стану навязывать вам свое общество дольше необходимого.
– Я готов ответить на любые вопросы, – равнодушно отозвался Уэббер, – но разыгрывать драму не собираюсь, черт побери! Прошло четырнадцать лет! Если вы желаете поговорить об этом, не станем тянуть. Хотите выпить?
– Нет, спасибо.
– Тогда позвольте предложить вам кофе, как того требуют приличия. Не отказывайтесь: я только что его приготовил.
Он держался легко и непринужденно, как всегда; такой же обаятельный и до тошноты красивый, как в двадцать пять лет.
– Хорошо. Благодарю вас, – кивнул Хаверстон и, взглянув на поднос, стоявший на письменном столе, воскликнул: – Ашуинденский фарфор!
– Да. Но, боюсь, уцелело всего две чашки – вторая в кабинете.
Уэббер поднялся и пошел за второй чашкой. Хаверстон узнал кофейный сервиз – свадебный подарок тестя, который сам сделал эскиз формы и рисунка для фарфорового завода «Ашуинден». Кофейник, молочник и сахарница прекрасно сохранились. Хаверстону этот сервиз никогда не нравился: казался слишком вычурным, особенно кофейник в виде башни с зубчатым венцом, широкий, тяжелый и нескладный. Металлическая крышечка молочника выскакивала на пружинке, как чертик из табакерки, стоило лишь нажать на кнопку. Поскольку Изобел очень дорожила сервизом – тот напоминал ей об отце, – Хаверстон заставил себя полюбить его, но теперь смотрел на фарфор с неприязнью, а потому почти обрадовался, когда Уэббер обронил:
– Кстати, этот сервиз вовсе не такой ценный, как все мы думали. Я определил его стоимость в сто пятьдесят фунтов, но оценщики на складе отказались дать больше двадцати. Вам добавить молока?
– Да, пожалуйста.
Уэббер держал в одной руке кофейник, а в другой – молочник. Знакомый скачок крышки пробудил в Хаверстоне воспоминания об Изобел, и угасшая было ненависть к этому холеному красавцу вспыхнула с новой силой.
Тот смотрел на него, сидя по другую сторону стола, наклонившись вперед и опершись на локоть.
– Коли хотите поговорить по душам, Хаверстон, позвольте мне начать. Вы совершили ошибку, заставив Изобел забрать мебель. Вещи не давали ей забыть, что она бросила вас, и в итоге довольно скоро она оставила и меня, что кончилось плачевно для нас троих.
– Плачевно для вас, Уэббер? Когда она ушла от вас и сняла квартиру? Подождите отвечать, вначале выслушайте меня. Изобел написала мне лишь однажды, после того, как переехала в ту квартиру. Среди прочих подробностей, характеризующих вас не с лучшей стороны, она упомянула, что посылает вам деньги. Я принес письмо с собой. Вот оно. – Хаверстон достал сложенный лист бумаги подвинул к Уэбберу. – Можете прочитать.
– Мне это неинтересно, – заявил тот, даже не притронувшись к письму. – Можете обвинить меня в том, что я соблазнил вашу жену. Пресловутое соблазнение – чистая выдумка, но положим, что это так. Она действительно посылала мне деньги. Изобел сказала, что хочет вернуть часть суммы, которую я ей дал. – Хаверстон вздернул бровь, недоумевая, а Уэббер продолжил: – Она оставила мебель, и я собирался вернуть ее по первому требованию, поскольку не считал своей, но ее смерть распорядилась иначе. К тому времени я остался без гроша. Вы, разумеется, понятия не имеете, что это такое. А поскольку она полностью меня выпотрошила и пожелала вернуть часть денег, я принял ее предложение.
– Зная, что у нее нет средств к существованию? Зная, как она достает деньги, которые отсылает вам? Зная, что она пристрастилась к наркотикам, пытаясь преодолеть отвращение к жизни?
Ответом на это были слова, которые нельзя говорить о женщине тому, кто ее любил, и неважно, правдивы они или нет.
– Какое, к черту, отвращение к жизни? Это вы вызывали у нее омерзение, хоть вам это, похоже, невдомек. Да ее тошнило от вас!
Если бы Хаверстон замышлял убийство, то долго возился бы с револьвером и почти наверняка промахнулся, но все вышло спонтанно: поддавшись порыву, выхватил оружие и выстрелил. И вмиг им овладело странное ощущение раздвоенности: он будто наблюдал за собой со стороны, притом с явным одобрением.
Положив револьвер в карман, Хаверстон погасил люстру и покинул гостиную, неспешной походкой пересек холл и открыл было парадную дверь, собираясь выйти, но свет, горевший в холле, заставил его недовольно поморщиться. Тогда он щелкнул выключателем, погрузив дом Уэббера в полную темноту, и захлопнул за собой дверь, а несколько мгновений спустя уже сидел в машине.
Заведенный мотор оглушительно зарычал, и Хаверстон неторопливо двинулся в сторону Лондона, впервые за четырнадцать лет в совершенном ладу с самим собой. Он больше не чувствовал себя трусливым зайцем, жалким овощем или холодной рыбиной – мелкой душонкой, упивающейся своим несчастьем.
Уэст-Энд радостно приветствовал его яркими огнями. На Пикадилли он сбросил газ и поплелся со скоростью пешехода. Молодая красотка призывно улыбнулась ему, рассчитывая привлечь внимание, и Хаверстон остановился. Девушка села в машину и показала, куда ехать.
Он ушел от нее за полночь. Остывший мотор зафыркал, когда Хаверстон нажал на стартер, но со второй попытки автомобиль все же завелся. И тут его будто холодной водой окатили: «Боже милостивый! Письмо Изобел! Оно осталось на столе».
К нему вернулось знакомое чувство отстраненности. Он смотрел на себя чужими глазами, не испытывая ни страха, ни угрызений совести, и понимал: письмо выдает его с головой.
Решение пришло само собой: улику нужно забрать.
Если полиция уже в бунгало, то имя убийцы известно и терять нечего, так что особых причин для спешки нет.
Однако полиция, как выяснилось, не торопилась. Как и в прошлый раз, Арнольд оставил автомобиль в саду, подошел к двери, но открыть ее не смог. Пришлось вернуться к машине за монтировкой.
Прежде чем начать поиски лома в багажнике, Хаверстон присел на подножку автомобиля подумать, как еще можно проникнуть в дом. Из-за туч выплыла луна, осветив открытое окно гостиной и подсказав тем самым выход. Перешагнув через клумбу, Арнольд влез в окно.
Он пошарил по стене в поисках выключателя, но внезапно у него сдали нервы: не хотелось видеть ничего, кроме письма Изобел. Поборов минутную слабость, Хаверстон достал из кармана фонарик. Письмо он увидел сразу, поэтому тотчас погасил тонкий луч – добраться до окна можно было и без света.
Перекинув ногу через подоконник, Арнольд нерешительно замер. Луч фонарика высветил не только письмо, но и кофейную чашку. Ашуинденский сервиз. Может, фарфор и не представлял особой ценности, но этот образец был оригинальным. И на заводе вполне могли сохраниться записи.
Проследить цепочку не составило бы труда: от отца Изобел след тянулся к ее самоубийству, к ее любовнику Уэбберу и, наконец, к ее мужу. Хаверстон медленно повернулся и щелкнул кнопкой фонарика. Луч выхватил из темноты две чашки с блюдцами, сахарницу и молочник. Арнольд положил фонарик на стол и поставил всю посуду на поднос, едва не опрокинув кофейник. Вынести поднос через окно было невозможно, поэтому пришлось пройти через холл. На этот раз он мягко притворил за собой дверь.
Поставив поднос с посудой на пол машины, Хаверстон поехал домой. Гараж при доме, переделанный из бывшей конюшни, представлял собой ряд запирающихся боксов, и никто не видел, как он нес ашуинденский сервиз к себе в квартиру.
Впервые за долгие годы уснул Арнольд практически мгновенно и без сновидений проспал до полудня.
Жильцам дома предоставлялось ежедневное обслуживание, но завтрак, поданный в обычное время, успел остыть и сделался совершенно несъедобным, поэтому Хаверстон решил обойтись без завтрака, а пообедать пораньше.
Внезапно он вспомнил. Где кофейный сервиз? Накануне Арнольд поставил поднос на столик в холле, потом отправился в ванную и напрочь забыл про него.
Фарфор он обнаружил на полке в кухне. Служанка его вымыла, и теперь Хаверстон уже не мог избавиться от сервиза – это показалось бы женщине подозрительным.
Глава 3
Инспектор сыскной полиции Рейсон из департамента нераскрытых дел впервые увидел комптометр в действии примерно через год после убийства Уэббера. Явившись около полудня по вызову в контору некой финансовой компании в Сити, он обнаружил в приемной секретаршу, которая ловко управлялась со счетной машиной.
Все девушки и молодые женщины независимо от происхождения и рода занятий видели в Рейсоне доброго дядюшку, которому хотелось довериться. Вот и секретарша не стала исключением: вскоре с удовольствием объясняла инспектору, как обращаться комптометром. Впрочем, Рейсона из всего сказанного интересовало только одно:
– Если просто тыкать пальцем в кнопки, не понимая, как работает эта штуковина, звук будет похож на стук пишущей машинки, верно?
– Но тыкать пальцем в кнопки вовсе не нужно! – захихикала секретарша. – Все очень просто. Можете попробовать, если хотите.
– Тогда я вам кое-что покажу! – заговорщически подмигнул девушке Рейсон. – Только это секрет. Вы ведь знаете, что у меня за работа, а вам я доверяю.
Он позвонил в Скотленд-Ярд и попросил к телефону Карслейка.
– Говорит Рейсон. Послушайте минутку, пожалуйста! – Инспектор отстучал на кнопках комптометра три точки, три тире и опять три точки.
– Ясно, – отозвался Карслейк. – Вы на мели, и вам нужны деньги. Где вы?
– Прекрасная мысль, не дайте ей ускользнуть! – хохотнул Рейсон. – Я загляну к вам в кабинет сегодня днем. До скорого!
Повернувшись к машине, Рейсон внимательно изучил надпись «Комптометры «Ашуин», потом переписал в блокнот название и адрес ближайшего отделения компании. Появившись в конторе фирмы, инспектор беззастенчиво представился заинтересованным покупателем и покинул здание с пачкой рекламных проспектов в портфеле.
Карслейк вернулся в Скотленд-Ярд лишь к трем часам, так что у Рейсона было достаточно времени, чтобы найти папку с материалами по делу Уэббера, которое перешло к нему, после того как коронерское жюри вынесло вердикт: «Преднамеренное убийство, совершенное неустановленным лицом или группой лиц».
На Рейсона неожиданно свалилась удача. Подобные моменты случайного «везения» нередко уводили его в сторону, сбивая со следа, но никогда не удивляли.
В описи имущества, предоставленной складом, где хранилась мебель Уэббера, пока тот был в Канаде, значился пункт «Ашуинденский сервиз (стоимость 20 фунтов)».
– Дело Уэббера, сэр! – возбужденно заговорил Рейсон, когда Карслейк пригласил его в кабинет. – Я нащупал ниточку. Пока только самый кончик, и все же это зацепка. Вы решили, что я стучал по клавишам машинки сегодня утром. Ничего подобного! Это был комптометр. – Посмотрев на выражение лица Карслейка, Рейсон счел нужным объяснить: – Это нечто вроде пишущей машинки, сэр. Помогает в арифметических расчетах. Взгляните сюда! Я достал рекламные проспекты. Вот так выглядят кнопки. Обратите внимание на название фирмы. Похоже, это важно!
– Мне бы это даже в голову не пришло, – фыркнул Карслейк. – Уэббер использовал комптометр вместо пишущей машинки. И что с того?
Рейсон снисходительно усмехнулся.
– Вот опись вещей Уэббера, сделанная вашими сотрудниками в его доме: никаких упоминаний о комптометре! А это перечень имущества, хранившегося на складе, пока Уэббер был в Канаде. Нужный пункт я отметил крестиком.
– Ашуинденский сервиз! – воскликнул Карслейк. – И комптометр «Ашуин»! Какая между ними связь?
– Автомобиль «форд» и трактор «фордзон»! – с горячностью возразил Рейсон. – Возможно, это новейшая модель.
– Речь идет о комптометре, верно? Так почему на складе он числился как фарфор? – не согласился Карслейк. – Пойдите-ка и расспросите свою племянницу. Она вам объяснит, что ашуинденский сервиз – это набор фарфоровой посуды, изготовленный на всемирно известном заводе. А заодно поинтересуйтесь у той телефонистки, что она слышала: стук пишущей машинки или звук соприкосновения чайной чашки с блюдцем. Только не забудьте прихватить с собой коробку шоколадных конфет.
Рейсон собрал свои бумаги и вышел, с досадой размышляя: «Конечно, Карслейк хороший человек, но больно уж узколобый: не хватает ему широты взглядов. В конце концов, в мире, возможно, существует множество фирм под названием «Фордзон», о которых Генри Форд слыхом не слыхивал. Вполне вероятно, что и мистер Ашуин не подозревает о существовании фарфорового завода «Ашуинден». И кто угодно мог допустить ошибку, составляя опись».
Рейсон решил заехать на склад, – предъявил там полицейское удостоверение, и его немедленно отвели к директору-распорядителю, а тот в свою очередь проводил инспектора в отдел оценки и дал указание сотрудникам всячески содействовать следствию. Рейсон пожелал посмотреть переписку с Уэббером, и начальник отдела заметил:
– Помнится, Уэббер оценил стоимость сервиза в сто пятьдесят фунтов. Мы связались с фарфоровым заводом…
– Значит, речь действительно идет о чашках? – удрученно проворчал инспектор, не дослушав.
– О кофейном сервизе. На заводе нам сказали, что модель сочли бесперспективной и не пустили в производство. Существующий образец, возможно, представляет ценность для коллекционера, но его реальная стоимость – от двадцати до пятидесяти фунтов.
«Что ж, ничего не попишешь, – огорченно вздохнул Рейсон, признавая поражение. – Комптометр тут ни при чем. Придется вернуться к исходной точке – пишущей машинке».
Карслейк его обставил. Эта горькая мысль продолжала терзать Рейсона и за чашкой чая в кафе. Не желая признавать, что день прошел впустую, он с завидным упорством принялся позвякивать чашкой о блюдце в тщетной попытке воспроизвести стрекот пишущей машинки, чем не на шутку встревожил официантку.
Вернувшись к себе в кабинет, он навел порядок на рабочем столе и взялся дополнить дело Уэббера новыми записями. Внезапно ему пришло в голову, что кофейный сервиз в некотором смысле занял место воображаемого комптометра. Ашуинденский фарфор значился в описи, составленной на складе, но в полицейском протоколе не упоминался!
Возможно, вернувшись в Англию из Канады, Уэббер его продал. Но зачем Уэбберу продавать домашнюю утварь? Будучи холостяком, не обремененным детьми или престарелыми родственниками, он имел приличную сумму в банке и солидную долю в бизнесе.
Рейсон решил побеседовать с приходящей служанкой Уэббера.
– Я готовила ему завтрак каждое утро, кроме воскресенья, – сообщила та инспектору. – Обедал и ужинал он в Лондоне, так что к полудню я обычно бывала свободна.
На вопрос, любил ли покойный кофе, женщина ответила:
– Я не варила ему кофе, только покупала. Он сам себе его готовил, а после мыл посуду. Никогда не оставлял чашку или кофейник в раковине. Видно, боялся за свой драгоценный сервиз. Я к его фарфору и пальцем не прикасалась. Мистер Уэббер хранил его в шкафчике в гостиной.
– Вы сказали полиции, что из дома ничего не пропало. Когда в понедельник утром вас впустили в бунгало, вы видели бесценный фарфор, над которым так дрожал хозяин?
– Ну, вообще-то не видела, коли уж вы спросили, но я обратила внимание, что мистер Уэббер вскрыл новую пачку кофе, которую я оставила ему в субботу утром. Само собой, я решила, что бедняга выпил кофейку, как обычно, прежде чем его настигла смерть. Вот ведь какое несчастье!
– Вы заметили грязные чашки в раковине в понедельник утром?
– Дайте-ка подумаю… нет, пожалуй. Наверное, полицейские вымыли посуду. Знаете, я ведь сама не своя была из-за этой кошмарной истории.
Выходит, Уэббер не продал сервиз и не избавился от него каким-то иным способом, однако фарфор исчез. На обратном пути Рейсон крепко задумался над этой загадкой, пытаясь связать между собой факты и выстроить в стройный ряд.
Убийца приходит в дом жертвы с оружием и портативной пишущей машинкой, достает ее из футляра, стреляет в Уэббера и, в полной уверенности, что тот мертв, забирает сервиз, но забывает машинку. Жертве удается дотянуться до нее и передать сигнал бедствия. Около полуночи убийца возвращается за машинкой (а может, и за комптометром) и убирает ее в футляр. Если он не забрал сервиз сразу, то делает это теперь, как своего рода сувенир в память о совершенном преступлении. Впрочем, тогда у него были бы заняты обе руки и выбраться из дома было бы весьма затруднительно.
Это нагромождение бессмыслицы подхлестнуло фантазию Рейсона, и мысли его понеслись вскачь, обгоняя друг друга. Когда факты доказывают, что доведенный до отчаяния преступник ведет себя как слабоумное дитя, это обычно означает, что в цепочку рассуждений вкралась ошибка и одно из допущений ложно. Иными словами, один из фактов перевернулся вверх тормашками.
Убийца жаждал завладеть сервизом. А что, если все наоборот? Может, он вовсе и не жаждал им завладеть, а хотел уничтожить улику?
На следующий день Рейсон позвонил на фарфоровый завод «Ашуинден».
– Эскиз сервиза разработал для нас художник Тейн, автор многих успешных проектов, но, к сожалению, эта работа – одна из редких его неудач. Наша компания позволила ему выкупить оригинальный образец по мизерной цене. Вот фотографии и описание изделий.
– Весьма оригинально! Похоже на Виндзорский замок, – заметил Рейсон, стараясь быть вежливым. – Вы не могли бы дать мне адрес мистера Тейна?
– Он умер. Его вдова получает пенсию от компании. Я могу дать вам ее адрес.
Навестив мать Изобел Хаверстон, инспектор услышал трагическую историю жизни и смерти девушки. В кабинет инспектора Карслейка он заглянул уже вечером.
– Вы были правы, сэр. Только здесь замешан не чайный сервиз, а кофейный. Я говорю о деле Уэббера. Мне удалось его распутать. Если вы устали, я сам произведу арест.
– Еще минуту назад я сказал бы, что не устал, но теперь не уверен.
Карслейк потребовал подробного отчета и с интересом, едва ли не с одобрением, выслушал Рейсона и удовлетворенно кивнул.
– Значит, не останови я вас вовремя, вы произвели бы арест! И что бы предъявили в качестве доказательств, позвольте вас спросить? – Рейсон угрюмо понурился, и Карслейк продолжил: – Если убийца забрал фарфор, чтобы уничтожить улику, то, разумеется, избавился от него. Думаете, он держит посуду на полке в гостиной, дожидаясь, когда вы выберете время к нему заглянуть? Ваш следующий шаг, Рейсон, – добыть отпечатки пальцев Хаверстона. Если они совпадут с отпечатками на месте убийства, мы его допросим. Пожалуй, я пойду с вами.
Закончил свою отповедь Карслейк уже на полпути к квартире Хаверстона:
– И еще одна неувязка! Что скажете насчет сигнала «SOS», поданного Уэббером? Решили опустить весь эпизод, связанный с пишущей машинкой, только потому, что он не укладывается в вашу версию? А положение тела жертвы? По-вашему, это несущественная деталь? Вы бы так не думали, если б видели его своими глазами.
– Я повидал достаточно мертвецов в самых причудливых позах на следующий день после убийства, – проворчал Рейсон. – Вдобавок на телефонной линии могли быть помехи.
Глава 4
За минувший год Хаверстон сильно изменился: начал полнеть, расплываться, его застенчивость превратилась в манерность. Служанка отвечала теперь на его приветствия холодно, поскольку слишком часто находила в квартире губную помаду и другие, еще более откровенные свидетельства образа жизни, казавшегося ей предосудительным.
Дождавшись окончания коронерского дознания, Хаверстон осмелел и решил действовать. Как-то ночью он совершил поездку в Линкольншир, в Саут-Холланд, чтобы выбросить револьвер в Северное море. Избавившись от орудия преступления, он решил, что теперь ему нечего бояться. Даже если запахнет жареным, он сумеет вывернуться. Со временем Хаверстон и вовсе успокоился, почувствовав себя в безопасности. Его страхи рассеялись.
Он развлекал в гостиной хорошенькую подружку, когда в дверь позвонили. Провожая в столовую Рейсона и Карслейка, Хаверстон мучительно напряг память, чтобы выстроить линию защиты.
– Думаю, мистер Хаверстон, вы знали Фрэнсиса Уэббера? – начал Рейсон.
– Ну, э… да. То есть когда-то мы довольно часто встречались.
– Когда вы видели его в последний раз?
– Около восьми часов вечера в тот день, когда он был убит, у него в доме.
Хаверстон придумал этот ответ десять месяцев назад, и теперь, смело разыграв гамбит и приступив к воплощению плана А, ожидал новых вопросов. Когда полицейские озадаченно переглянулись, что полностью вписывалось в его план, продолжил:
– Я не обратился в полицию, поскольку мне нечего было добавить. Кроме того, у меня имелись веские причины держаться в тени. Должно быть, вам известно, что много лет назад Уэббер сбежал с моей женой, иначе вы бы здесь не появились.
– Это не оправдание, – строго возразил Карслейк. – Мы обнаружили неопознанные отпечатки пальцев, которые доставили нам немало хлопот.
– Возможно, отпечатки принадлежат и мне: я был в гостиной минут пять.
– Вот сейчас и проверим, – сказал Карслейк.
Поскольку дело вел Рейсон, Карслейк, хотя и был старшим по званию, достал из портфеля набор для дактилоскопирования и проинструктировал Хаверстона, который прямо-таки горел желанием сотрудничать.
Пока Карслейк сравнивал отпечатки Хаверстона с теми, что были оставлены на месте преступления, Рейсон поинтересовался:
– Войдя в гостиную Уэббера, вы не заметили там каких-то знакомых предметов?
Хаверстон понял, что полиция вышла на след ашуинденского сервиза. План защиты А предполагал, что о фарфоре речь не зайдет, поэтому вопрос инспектора автоматически привел в действие план Б, куда более рискованный. Это объяснение он записал и вызубрил наизусть еще год назад, тщательно продумав каждое слово, и был твердо уверен, что на этот раз не допустит ошибки.
– О, я много чего заметил. Вся мебель в гостиной и холле, а возможно, и в остальных комнатах, принадлежала прежде моей жене и стояла у нас в доме. Собственно, это и привело меня в бунгало Уэббера. Позвольте, я объясню. Мы не виделись с ним лет четырнадцать-пятнадцать. Я слышал, что Уэббер перебрался в Канаду. Моя жена умерла, и самая горестная страница моей жизни была, таким образом, перевернута. Прошлой зимой, в феврале, мы с Уэббером случайно встретились в Сити, и хотя узнали друг друга, не заговорили. Пятого апреля, подъехав к дому, я увидел Уэббера возле гаража. Должно быть, он прождал меня там несколько часов. Он сказал, что сохранил мебель моей жены и чувствует себя обязанным вернуть ее мне, если я захочу забрать. Мы оба держались вежливо, хотя без особой сердечности. Я ответил, что мебель мне не нужна, но, возможно, у него осталась памятная вещь, которая мне дорога, – кофейный сервиз. Эскиз посуды разработал мой покойный тесть, известный художник, сделавший немало для фарфорового завода «Ашуинден».
Признание Хаверстона исторгло у инспектора Рейсона сдавленный возглас, похожий на скорбный вопль.
– Продолжайте, мистер Хаверстон, – усмехнулся Карслейк.
– Уэббер, разумеется, согласился. Не желая доставлять ему лишние хлопоты, я предложил не откладывая забрать сервиз. Мы договорились, что я поеду следом за его машиной, и прибыли на место около восьми.
– Что стало с тем сервизом? – спросил Рейсон.
– Ничего. Он стоит у меня в гостиной. Могу принести, если хотите на него взглянуть.
Хаверстон вышел, оставив дверь открытой, поэтому Карслейк заговорил, понизив голос до шепота:
– Пока все ваши доказательства сводятся к нулю! Помните ту милую шутку, что, мол, вы готовы сами произвести арест, если я слишком устал?
Из холла донесся голос Хаверстона:
– Нет-нет! Не уходи, дорогая. Мы скоро закончим. Они лишь посмотрят на этот сервиз.
Хаверстон вернулся и поставил на обеденный стол поднос с кофейником и молочником, выполненными в форме башен Виндзорского замка, сахарницей и двумя уцелевшими чашками с блюдцами.
Сев напротив, Рейсон достал фотографии и описание сервиза и, сличив снимки с оригиналом, принялся разматывать другую ниточку:
– Вас зачислили в пехоту в тысяча девятьсот пятнадцатом году, мистер Хаверстон. Револьвер все еще у вас?
– Нет… э… нет! – Хаверстон заметно растерялся: даже план Б не предусматривал упоминаний о револьвере. – Я потерял его много лет назад – думаю, он украден.
Наступила короткая пауза, Карслейк недовольно поморщился, но когда Рейсон, вместо того чтобы продолжить допрос, достал рулетку и принялся измерять кофейник, решил вмешаться:
– Войдя в гостиную Уэббера, вы не заметили на столе пишущей машинки… или комптометра?
– Нет, не припоминаю. – План Б включал этот вопрос. – Я читал в газетах, что Уэббер воспользовался машинкой, чтобы передать сигнал азбукой Морзе, но, боюсь, больше мне ничего не известно.
Рейсон достал из портфеля еще один снимок.
– Взгляните на это, мистер Хаверстон.
Тот взял в руки наклеенную на картон фотографию, и на миг у него перехватило дыхание. Карслейк, заглянув ему через плечо, метнул свирепый взгляд на Рейсона.
Это был снимок с места преступления, запечатлевший «загадочное положение трупа».
– Должен признаться, от этого зрелища меня… мутит! – воскликнул Хаверстон.
– Тогда присмотритесь внимательнее к разметке и надписям сбоку! – рявкнул Рейсон. – Видите вертикальную пунктирную линию от руки жертвы к поверхности стола? Рука застыла в воздухе на расстоянии девяти с половиной дюймов над столом. Ясно? Высота вашего кофейника – ровно девять с половиной дюймов. Вы забрали сервиз через несколько часов после того, как застрелили Уэббера, Хаверстон.
– Я… э…
– Замолчите! Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. Вдобавок слова ваши ни черта не стоят. Вы попались! Кофейник и есть подпорка, которая удерживала руку мертвеца в «загадочном положении». – Облокотившись на стол, Рейсон поднес к уху кулак, будто сжимал в руке телефонную трубку, а другую руку вытянул вперед, опираясь на зубчатую крышку кофейника. – Большой палец находится в семи с половиной дюймах над столом. Можете измерить, мистер Карслейк.
Рейсон коснулся пальцем кнопки на металлической крышке молочника, и когда та выскочила на пружинке, словно чертик из табакерки, отстучал ею три точки, три тире, три точки.
