Сотрудники Скотленд-Ярда, подобно прочим смертным, подвержены всем слабостям, свойственным роду человеческому. Здесь, как и в любом ином учреждении, встречается тщеславие и ведомственные дрязги. Руководство по сей день твердит, будто Гарольд Магган обвел их вокруг пальца, хоть это и не так. Когда выяснилось, что тот состоял в интимной связи с Дороти Колмор, не попросив развода у жены, случившееся сочли обычным убийством, разбившим любовный треугольник, но они заблуждались, поэтому наделили Маггана поразительным набором редчайших качеств.

Однако истина заключалась в другом. За мнимым хитроумием Маггана, которое ему приписывали, скрывалась неуверенность в себе, сомнения в силе своего характера. Почувствовав однажды, что нарастающий гнев способен заглушить в нем голос совести, как сорняк душит пшеницу, Магган встревожился, его стал преследовать страх превратиться в убийцу. Так начинающий игрок боится, войдя в азарт, спустить за карточным столом семейное состояние. С разумной осмотрительностью Магган применил к себе известный принцип: гораздо важнее предотвратить преступление, нежели вершить правосудие. Он сделал все возможное, чтобы убийство стало для него делом крайне затруднительным и вдобавок не принесло ни малейшей выгоды. В этом он проявил не больше эксцентричности, чем любой другой деловой человек, стремящийся обезопасить себя от собственного безрассудства.

В двадцать восемь лет Магган работал в старой почтенной адвокатской фирме, пользовался репутацией опытного юриста и получал восемьсот фунтов жалованья. Двумя годами ранее он унаследовал после смерти отца чуть больше тридцати тысяч фунтов. Проценты с капитала в придачу к жалованью обеспечивали ему весьма солидный доход, что для бездетной пары в 1927 году означало благополучную жизнь в довольстве и достатке.

Мюриель, дочь известного биолога, профессора Уэнбейна, была ровесницей Маггана. Первая встреча с ней ошеломила его, вторая – пробудила в нем надежду на взаимность. Магган пригласил Мюриель в оперу на «Мадам Баттерфляй» и во время спектакля сделал ей предложение.

Можно лишь удивляться, почему Мюриель Уэнбейн остановила свой выбор на Гарольде Маггане, который вовсе не был обворожительным красавцем, – благодаря щедрости природы и милостям судьбы она могла выбрать себе любого. Живая и бойкая, однако без излишней самонадеянности, мисс Уэнбейн обладала весьма привлекательной наружностью и знала, как распорядиться этим богатством.

Маггану несказанно повезло, повезло вдвойне, поскольку Мюриель тоже считала их брачный союз редкой удачей. Молодая пара арендовала в Рорбитоне дом с обширным садом. Их счастье длилось четыре зимы и пять весен. Супруги и пылкие любовники, они твердо стояли на земле обеими ногами, а не витали в облаках, не коверкали друг другу жизнь, пытаясь угнаться за романтической мечтой, обманчивой, как лунный свет.

Лишь одна тень омрачала их супружество – растущая тревога Мюриель, оттого что их брак остается бездетным. Как бы то ни было, они прожили вместе несколько счастливых лет. Заботливый муж и радушный хозяин, Гарольд ценил домашний уют и простые человеческие радости, что обычно приписывают здоровому вкусу к жизни, любил напевать, подыгрывая себе на фортепиано. Его окружало множество таких же веселых и шумных, как он, друзей, общество которых вроде бы нравилось Мюриель.

Дороти Колмор не принадлежала к их кругу. Магган увидел ее впервые солнечным августовским вечером 1930 года, когда один возвращался домой. Внезапно огромный автомобиль выскочил из-за угла ему навстречу, нарушая дорожные правила. Магган свернул на свободную полосу, но машина понеслась прямо на него. Раздался удар, и последнее, что увидел Гарольд, прежде чем лишился сознания, это кудрявые светло-пепельные волосы, крупный рот и маленький носик.

Он пролежал месяц в частной клинике, и ему предстояло провести там еще немало времени. Верхняя половина его тела почти не пострадала – отделался легкими порезами, – зато правая голень и бедро оказались раздроблены. Для деятельных, энергичных людей, неизменно активных и в работе, и на отдыхе, вынужденная неподвижность сродни пытке. Это самые трудные пациенты, вечно раздраженные, брюзгливые и капризные.

В первую неделю Гарольд отмалчивался – сказывалось пережитое потрясение, – в следующую начал ворчать на сестер и сиделок.

– К вам посетитель, мистер Магган. Мисс Колмор. Доктор Бенсон разрешил посещения. Мне пригласить ее войти?

– Разумеется, нет! Я хотел сказать… нет, спасибо. Увольте!

– Полно вам, мистер Магган! Посещение вас взбодрит, поднимет настроение. Я совершенно уверена: визиты друзей и родственников больным только на пользу!

– Меня достаточно взбодрила ночная сиделка, разбудив на рассвете. Да и вы… перед обедом. Дайте-ка вспомнить… а, принесли молоко, хотя я и не просил. И кстати, – проворчал Гарольд, – визит этой женщины меня только расстроит. Так что, хорошенько подумав, я решил ее принять. Будьте любезны, проводите ее ко мне.

Дороти Колмор принадлежала к старинному аристократическому роду. Семья откупилась от нее весьма щедрым годовым содержанием, которое обеспечивал трастовый фонд.

Отнюдь не злая, отзывчивая и даже добросердечная, неизменно полная самых искренних и чистых намерений, она отличалась, однако, вопиющей безответственностью.

При виде ее светло-пепельных кудрей, напомнивших ему о катастрофе, Магган на мгновение ощутил животный ужас, искалеченную ногу пронзило болью.

– Я пришла сказать, что полностью признаю свою вину: была пьяна. – В тихом низком голосе мисс Колмор звучало раскаяние. – И не прошу вас меня простить.

Простить? Подобная опасность Маггану определенно не угрожала.

– Пожалуйста, не казните себя, мисс Колмор, – проговорил Гарольд подчеркнуто вежливым тоном, не скрывая, впрочем, сарказма. – Уверяю вас, я… смотрю на вещи беспристрастно и не виню никого лично. Спасибо, что зашли.

Последняя фраза была произнесена едва слышно, с полуприкрытыми веками, так, словно боль мешала ему продолжить.

Его слова так задели девушку, что она бросилась к двери и выскочила из палаты, не заботясь о том, что подумают сестры и сиделки. Несколько минут Магган, вообще-то добродушный и веселый малый, пролежал в задумчивости, озадаченный собственной злобной выходкой, но вскоре мысли его переметнулись на сиделок – как бы покрепче им досадить, но тонко, не слишком грубо, чтобы не к чему было придраться. В голове его зрели планы один другого коварнее.

Однако сиделки все равно жаловались друг другу на капризы больного. Отголоски этих пересудов достигли ушей Мюриель, и та, ко всеобщему удовольствию, стала навещать мужа в два раза чаще. Ее визиты смягчали раздражительность Гарольда, после ухода Мюриель тот оставался в благодушном настроении еще час, а то и дольше. Ему нравилось, когда она садилась чуть поодаль от кровати, чтобы он мог видеть ее всю, с головы до ног. Одно ее присутствие действовало на него умиротворяюще. Иногда Гарольд расспрашивал жену о покупках, о доме, о саде и охотно слушал ее воркование.

– Забери меня отсюда, дорогая. Это место сводит меня с ума. Дома я быстро приду в себя.

Гостиная превратилась в спальню Гарольда, а к французскому окну подвели пандус для кресла на колесах. К несчастью, не успев освоиться в домашней обстановке, он заболел воспалением легких. В доме водворились две опытные сиделки, но это не спасло положения: они не могли обеспечить беспомощному больному столь же тщательный уход, как в клинике.

Сиделки оставались, пока доктор не объявил, что жизнь Маггана вне опасности. Тогда Мюриель, повысив плату кухарке и уборщице, полностью взяла заботу о муже на себя.

Первая ночь без сиделок (обычно больной отходил ко сну в половине десятого) прошла превосходно. Уютно устроившись на подушках, Гарольд неторопливо думал о том, что в нежных заботливых руках Мюриель скоро вновь станет самим собой. В эти приятные мысли незаметно вплелась музыка Пуччини из оперы «Мадам Баттерфляй», такая тихая, что вначале Гарольд принял ее за игру воображения. Лишь потом ему пришло в голову, что звуки доносятся из комнаты Мюриель, где играло радио. Он погрузился в приятную дремоту, и несколько минут спустя уже спал.

Появившись в комнате на следующее утро, Мюриель заметила явное улучшение.

– Выглядишь чудесно, Гарольд! Похоже, ты хорошо провел ночь.

– Я… – Он хотел сказать, что ночь была изумительной, ведь она началась с «Мадам Баттерфляй».

– Вначале измерим температуру! – заявила Мюриель, сунув ему в рот градусник, что на время лишило его способности говорить, потом наклонилась, пощупала пульс, в точности как сиделки, только те еще и кряхтели.

Время вышло, и, поднеся к глазам термометр, она радостно воскликнула:

– Всего на полградуса выше нормы. Это замечательно! Теперь, когда здоровый сон восстановился, ты быстро окрепнешь.

– Я вовсе не уверен, что хорошо выспался! Раз уж ты упомянула об этом, дорогая… настоятельно тебя прошу включать радио, когда я уже сплю, а не пытаюсь уснуть, сражаясь с бессонницей!

Ночью Гарольд и вправду лежал без сна, ругая себя последними словами за то, что сорвал злость на бедняжке Мюриель. Он любил ее так же сильно, как прежде. Ее кроткий милый нрав вызывал у него изумление и восхищение. Эта добрая, великодушная женщина казалась ему самим совершенством, но всю следующую неделю он изводил ее мелкими придирками, не слишком грубо, разумеется, чтобы не дать повода для обиды, – теперь Магган изрядно поднаторел в этом искусстве и мог считаться подлинным знатоком. Однако ни одна его стрела не попала в цель, природное добродушие служило Мюриель щитом. Она лишь снисходительно улыбалась в ответ на оскорбления мужа, словно речь шла о шалостях капризного ребенка. Поглощенная заботами, она не обращала внимания на его выходки. Ее былая тревога сменилась безмятежностью.

Магган поправлялся медленно, и когда уже был на полпути к выздоровлению, вновь появилась Дороти Колмор. Она испытывала неловкость и вдобавок чувствовала себя обманутой, ведь ее лишили заслуженной награды за самоуничижение.

– Простите, я не могу впустить вас к нему, – сказала Мюриель. – Гарольд понемногу поправляется, но недавнее ухудшение сильно его расстроило. Посетители его смущают. Он становится нервным и раздражительным.

– О, я понимаю! – с чувством отозвалась Дороти. – Что говорят доктора? Когда ждать…

– Месяца через два-три Гарольд снова встанет на ноги, но ему придется считать себя инвалидом довольно долго – возможно, годы. Вдобавок всегда есть опасность, что он снова сляжет с воспалением легких.

– Я должна помнить об этом денно и нощно! – В раскаянии Дороти, несмотря на налет театральности, была известная доля искренности. – Я превратила вашего мужа в калеку, а вас – в сиделку. Мне было бы легче, если б вы ударили меня в ответ. Скажите хотя бы откровенно, что ненавидите меня.

– Не говорите глупостей, мисс Колмор! – Сочувствие в голосе Мюриель смягчило резкость слов. – Если это принесет вам облегчение… авария дала мне ощущение собственной нужности, которого я никогда прежде не испытывала. Гарольд ужасный пациент. Самые опытные сиделки, привыкшие терпеть всевозможные причуды больных, с трудом его выносят. А мне это под силу. И я могу заставить Гарольда соблюдать предписания врача, что часто не удавалось сиделкам!

– Ах как вам, должно быть, тяжело, – проговорила Дороти. – У вас есть дети?

– К несчастью… нет, – призналась Мюриель. – Хотя теперь я уже не так сильно жалею об этом, как раньше.

Дороти знала мужчин куда лучше, чем миссис Магган, и не сомневалась: любой из них взорвется, если женщина попытается излить на него неистраченные материнские чувства.

– О-о! – протянула мисс Колмор. – Да, я понимаю!

Опыт подсказывал ей: это единственное, что можно сказать жене.

В конце марта Гарольд вернулся в свою контору, и хотя все еще хромал, сеансы массажа делали понемногу свое дело. Его раздражительность прошла. Счастье начало возвращаться в дом Магганов, однако последующие два месяца стали для них своего рода интерлюдией: казалось, вновь наступила пора ухаживания. К облегчению Мюриель, Гарольд как будто смирился с положением полуинвалида: продолжал спать в гостиной, хотя уже мог без особого труда подниматься по лестнице. В мае интерлюдия завершилась, притом столь внезапно, что объяснить это можно лишь причинами психологического свойства – все предыдущие события подготовили неизбежную развязку. Мюриель на три дня уехала в Оксфорд – отец устраивал торжественный прием и просил ее выступить в роли хозяйки.

В первый же день Гарольд написал ей длинное послание, где со стыдом признавался, что вел себя низко и отвратительно во время болезни. Он уверял, что лишь беззаветная преданность и кроткий нрав Мюриель спасли ему жизнь. В каждой его строке слышалась неподдельная искренность, и, в сущности, он говорил правду, хоть и слегка сгущая краски. На следующий день, получив от жены телеграмму со словами любви и утешения, Магган вызвал грузчиков, чтобы перенести мебель из гостиной, вернув комнате прежний вид, и с удовольствием уселся за руль машины. Каким наслаждением было возвращение к нормальной жизни!

Мюриель вернулась оживленной, посвежевшей и, как ему показалось Гарольду, необычайно красивой, поэтому он заявил:

– Предлагаю начать с того самого места, на котором мы остановились! Это нужно отпраздновать. Сегодня же вечером отправляемся ужинать в Уэст-Энд. Потом нас ждет представление, танцы… Все, что душе угодно!

– Какая прелесть! – прошептала Мюриель и быстро поправилась: – Если не считать танцев. Тебе нельзя перегружать больную ногу, дорогой, еще слишком рано.

– Нет никакой больной ноги. И вообще с болезнью покончено. Милая, я снова стал собой! Самым замечательным мужчиной на земле!

Когда они собирались выходить, Мюриель вручила мужу подарок – нарядное кашне, хотя и необычное с виду. Оно действительно оказалось странным: очень длинным, широким и тяжелым. Гарольд озадаченно повертел его в руках, не зная, как к нему подступиться, но Мюриель заботливо набросила кашне ему на плечи.

– Шарф, похоже, живой! – рассмеялся Магган. – Кажется, ворчит, когда его тронешь.

– Он связан из шелковых ниток, только и всего.

Обернутый вокруг шеи шарф, казалось, сжался, как змея, сдавливая горло. «Какие забавные вещи покупают порой женщины своим мужьям, – подумалось Гарольду. – И все же благослови ее Господь за этот милый знак внимания!»

– Я в жизни не одевался так элегантно! Это, должно быть, новомодное кашне для красивых мужчин?

– Конечно! Вдобавок оно хорошо защищает горло красивых мужчин.

Гарольд едва сдержался: опять вспыхнуло раздражение, совсем как во время болезни, – но Мюриель вовремя отвлекла его внимание. Вечер определенно удался, хотя каким-то образом вышло так, что супруги не танцевали. Домой они вернулись в самом радужном настроении.

В спальне Гарольд расстегнул накидку жены, с удивлением обнаружив, что и сама накидка, и платье под ней новые.

– Мюриель!

– Одну минутку, Гарольд. Окно открыто, а ветер очень холодный. Ты не должен подвергать себя ненужному риску.

Магган отдернул руки и отшатнулся, словно его вдруг охватило отвращение.

– Дорогой, – удивленно окликнула его Мюриель, закрывая окно, – ты хорошо себя чувствуешь?

– Превосходно! – резко выпалил Гарольд.

Что-то в нем неуловимо изменилось. Он заставил себя взглянуть на жену, на вечернее платье, купленное ею ради этого маленького торжества, на обнаженные плечи, и попытался увидеть ее прежними глазами, как несколько мгновений назад. Перед ним стояла Мюриель, его Мюриель, та, с кем его навеки связала музыка «Мадам Баттерфляй» и множество дорогих, чудесных воспоминаний. Этот вечер должен был соединить их вновь.

Закончив возиться с окном, Мюриель повернулась к мужу и с улыбкой протянула объятия.

– Прости, дорогая. Кажется, я немного переусердствовал. Пожалуй… мне лучше выпить глоток виски и попытаться уснуть.

Виски не помогло – сон не шел. Гарольд, ворочаясь с боку на бок, старался убедить себя, будто не понимает, почему влечение к Мюриель угасло, как свеча на ветру, и твердил себе: «Должно быть, нервы шалят: просто переутомился, сам того не заметив. Это всего лишь… Но что бы это ни было, все пройдет, если перестать тревожиться».

Стараниями Мюриель все узнали о чудесном исцелении Гарольда. В доме снова стали собираться гости: одна вечеринка следовала за другой, – однако вскоре Магган заметил, что все поздравляют не его, а Мюриель.

– Он выглядит совершенно здоровым, – случайно услышал как-то раз «виновник торжества» слова одной пожилой дамы. – Вы вправе гордиться своей работой, дорогая.

– О нет! Пока рано говорить, что опасность миновала, – отозвалась Мюриель. – Болезнь легких может возобновиться. За Гарольдом придется еще присматривать – возможно, долгие годы.

В эту минуту на Маггана впервые обрушился гнев – чувство, прежде ему незнакомое, тревожное и тягостное, не имевшее ничего общего с раздражением, которое прорывалось временами прежде. Этот гнев таился где-то в глубине, давил, словно сознание чудовищной утраты, и нет-нет да и выплескивался наружу.

– Насчет шарфа, Мюриель. Знаю, ты заказала его специально для меня, и я ценю это. Прекрасный шарф. – Гарольд снял кашне, как будто тяжелый шелк высасывал из него силы. – Но, боюсь, твой подарок не слишком практичен. Он сам собой затягивается на шее и сдавливает горло. Я только что чуть не задохнулся.

– Ох, Гарольд! Тебя задело, что Бренда посмеялась над ним. Шарф не может…

– Еще как может! Примерь его. – Он набросил шарф жене на плечи и, шагнув ближе, обернул вокруг шеи. – Ты скоро почувствуешь, как он скользит под собственной тяжестью.

Гарольд схватился за концы шарфа… и несколько мгновений спустя отшвырнул кашне в другой конец холла. Мюриель согнулась, задыхаясь и кашляя.

– Это нечестно! Ты дернул за концы!

– Прости, дорогая, я не хотел тебя напугать. Я такой неуклюжий!

Магган и сам не на шутку испугался.

Когда шарф обвился вокруг горла Мюриель, его вдруг пронзила мысль: довольно лишь одного легкого движения, чтобы ее задушить. По какой-то непостижимой причине его захлестнуло отчаянное желание убить жену.

Весь следующий месяц он пытался не думать ни о чем, кроме работы, все больше погружаясь в уныние и безысходность, а потом… встретил Дороти Колмор.

Как и год назад, это случилось летним вечером, когда он в одиночестве ехал домой. Только на этот раз Дороти шла пешком. Заметив россыпь светло-пепельных кудрей и крупный алый рот, Гарольд вздрогнул и резко затормозил.

– Почему вы остановились? – заговорила мисс Колмор с неожиданной настойчивостью, смутившей Маггана.

– Почему вы идете пешком? – задал он вместо ответа встречный вопрос.

– После той аварии я больше не садилась за руль. Боюсь.

– Самое время начать сначала! – сердито сказал Гарольд. – Живо в машину. – Он чувствовал себя вправе прикрикнуть на эту женщину. – А теперь вы отвезете меня к береговой полосе. Потом повернете и поедете вдоль берега. И постарайтесь не угодить в реку. Без разговоров. Пошевеливайтесь.

Она медленно направила машину к береговой полосе, дала задний ход, развернулась и поехала вдоль берега, держась на расстоянии двух футов от кромки воды.

Проехав с десяток ярдов, Дороти остановилась, уронила голову на руль и разрыдалась.

– Не сдерживайтесь, поплачьте, – не стал утешать ее Магган. – Слезы – добрый знак. Вот вы и не бойтесь больше.

Девушка выпрямилась и повернулась к нему.

– Спасибо вам, Гарольд Магган! – Она посмотрела ему в глаза. Черные потеки туши на мокрых щеках придавали ее лицу выражение суровой непреклонности. – Мне тридцать один год, и вот уже девять лет я бездумно прожигаю свою жизнь. Вы первый… настоящий мужчина… которого я встретила.

Магган не имел ни малейшего опыта в беседах подобного рода. Что-то в словах Дороти (он и сам не знал, что именно) глубоко его взволновало. Он был твердо уверен в одном: не красота девушки заставила его наклониться и сжать ладонями ее лицо.

А она повторила:

– Спасибо вам, Гарольд Магган! Не говорите мне, но скажите своей жене, почему вы поцеловали меня… и вас не будет мучить раскаяние.

Он не испытывал раскаяния, поцеловав Дороти, поскольку в известном смысле не целовал ее вовсе. То есть поцеловал, но не так, как мужчина целует девушку в машине. Тот поцелуй был лишь жестом, знаком благодарности, ибо Дороти открыла ему правду о нем самом.

– Единственное, что мне нужно, – это смена обстановки, – сказал он Мюриель неделю спустя. – Чем проще, тем лучше. До женитьбы я часто останавливался в гостинице «Лебедь» в Уитборне. Это всего в пятнадцати милях вверх по реке. Буду ездить в контору как обычно, а вечерами сидеть с удочкой.

– Ты ведь не поедешь туда один, Гарольд? Я не стану мешать тебе рыбачить.

– Нет, я хочу побыть в одиночестве, Мюриель. В этом весь смысл.

– Думаю, я поняла, дорогой, – проворковала жена мягким голосом, каким обычно увещевала больного. – Ты тревожишься… о нас с тобой. Но тебе не о чем волноваться. Все наладится. Вначале авария, а потом затянувшаяся болезнь… все это слишком тебя изнурило.

– Ничего подобного! – взорвался Магган. – Я не развалина и не дохляк, которому самое место на больничной койке. Я мужчина.

– Прекрасно, Гарольд. Когда ты думаешь отправиться в Уитборн? Я позвоню туда и закажу тебе номер…

– Спасибо, не нужно! Там хорошо меня знают. Я поеду завтра… и сам уложу вещи, которые хочу взять с собой.

«Лебедь», скромная гостиница на двенадцать комнат, стояла у тихой излучины Темзы. Владелец радостно приветствовал гостя, совсем как в былые времена, когда тот приезжал сюда холостяком. Будто и не было у него жены и не провел он в браке последние пять с половиной лет. После ужина Магган блаженствовал, сидя в ялике с удочкой недалеко от берега, счастливый, как мальчишка, сбежавший с уроков. Будь здесь Мюриель, со смехом вспомнил он, она сказала бы, что становится прохладно, и пробыл на реке до самой темноты.

К завтраку Гарольд вышел в превосходном настроении. Никаких гренков и тому подобной ерунды! Он взял меню, собираясь выбрать что-нибудь особенное, и тут заметил рядом с чашкой маленький желтый пузырек с таблетками. Витамины. Должно быть, официант спутал его с каким-то другим беднягой, которого жена пичкает пилюлями.

Владелец гостиницы сам подал ему завтрак.

– Думаю, это следует передать кому-то из ваших постояльцев, – обратился к нему Гарольд, указывая на пузырек.

– Нет, сэр, все верно. Сегодня утром доставили посылку от миссис Магган и записку с просьбой поставить пузырек вам на столик. В комнате вас ждет укрепляющий эликсир. Я не знал, что вы перенесли серьезную болезнь, мистер Магган. Мне так жаль. Мы сделаем все возможное, чтобы окружить вас вниманием и заботой.

Магган поправил воротничок, который вдруг стал ему тесен, будто шелковый шарф захлестнул тугой петлей шею и начал душить. Проклятый шарф! Пытаешься его ослабить, но он лишь сильнее затягивается на горле. Наверное, это какая-то странная особенность шелкового плетения.

Магган решил после завтрака предупредить хозяина гостиницы, что съезжает. Нет, это было бы малодушно, признал он, немного подумав. Вдобавок ни один разумный человек не станет принимать решение в порыве гнева. Да и куда ему идти? «Бесследно исчезнуть» он не мог: Мюриель нашла бы его, обратившись в контору. Куда бы он ни пошел, она отправилась бы следом, чтобы рассказать всем и каждому, что он вовсе не мужчина, а жалкий инвалид. О, если бы он только мог не думать о вязаном шелковом шарфе!

Но нет – шарф никак не шел у него из головы: неожиданно возникал из ниоткуда днем в конторе, когда у Маггана случалась свободная минутка, и маячил перед глазами вечером, отравляя все удовольствие от рыбалки. Гарольд нарочно оставил проклятый шарф дома. Можно было бы вернуться и сжечь его, но он счел это ребячеством, ведь шарф не более чем символ. И тут Магган вдруг с ужасом понял: шарф символизирует желание задушить жену, пока она не задушила в нем мужчину.

Несколько дней он пытался справиться с этими мыслями, не оставлявшими его ни на минуту, потом решил, что пора принимать меры. Управляющий банком сообщил, что капитал его немного возрос, так что вполне можно позволить себе потратить немного больше тридцати двух тысяч. Что Гарольд и сделал.

Неделю спустя, пригласив Мюриель на обед в Сити, он заверил жену, не подозревая, что выглядит осунувшимся и изможденным:

– «Курс лечения» холостяцкой жизнью начал приносить свои плоды. Теперь мне стало намного лучше.

С этими словами он достал из кармана футляр с великолепным бриллиантовым браслетом.

– О, Гарольд, какая красота! Неужели это мне?

В ее голосе он услышал легкую нотку укоризны – так огорчилась бы мать, получив откровенно неуместный подарок от сына-школьника. Магган забыл, что Мюриель всегда была равнодушна к драгоценностям. Затем прозвучала расхожая фраза, какую обычно используют женщины, только Мюриель говорила серьезно, без тени кокетства:

– Но, милый, тебе не стоило идти на такие огромные траты!

– После «генеральной уборки» осталась кое-какая мелочь, – отозвался Гарольд. – Мне следовало привести в порядок наши финансовые дела сразу, как только мы поженились. Я закрепил за тобой тридцать тысяч фунтов – деньги, оставленные мне отцом. Если ты переживешь меня, на что я искренне надеюсь, твое положение будет обеспечено. Я хочу, чтобы после обеда ты зашла ко мне в контору. Беллинсон сейчас готовит документ, который тебе следует подписать.

Мюриель вежливо поблагодарила его, не проявив ни малейшего интереса. Совершенно не разбираясь в финансах, она решила, что речь идет о какой-то бумажке, которая защитит ее интересы на случай вдовства, но в их с Гарольдом жизни ровным счетом ничего не изменится.

Беллинсон объяснил Мюриель, что муж обеспечил ей ежегодную ренту от страховой компании, которая будет выплачиваться дважды в год до конца ее жизни без каких бы то ни было ограничений. Мюриель не спросила, что будет с Гарольдом, если она умрет первой, поэтому Беллинсон не упомянул, что тот не получит ни пенни.

Таким образом Гарольд Магган попытался подавить в себе стремление к убийству, откупившись тридцатью тысячами фунтов стерлингов, и, возможно, ему бы это удалось, если бы не Дороти Колмор.

В один из дождливых вечеров, сидя в крошечной гостиной «Лебедя», он услышал ее голос, донесшийся из бара:

– Двойной джин, пожалуйста. И еще я хотела бы взять бутылку с собой.

Магган заглянул в бар и обрадованно воскликнул:

– Я так и подумал, что это вы! Не хотите ко мне присоединиться?

Сжимая в руках бутылку джина, Дороти перешла в гостиную.

– По чистой случайности я живу всего в полумиле отсюда – одному моему приятелю не терпелось сбыть с рук загородный дом. Загляните ко мне завтра вечером. Угощу вас консервами и джином, если от этой бутылки что-нибудь останется.

Общество девушки необычайно воодушевило Маггана, хотя она весело щебетала о друзьях, которых он не знал, и о пустяках, нисколько его не занимавших, поэтому охотно принял ее приглашение на ужин.

Как-то она призналась, что с двадцати двух лет вела праздную, беспутную жизнь. В ней чувствовалась искушенность. Она назвала Гарольда первым настоящим мужчиной, который встретился ей в жизни. Все это придавало ей особое, неизъяснимое очарование, пусть даже секрет ее притягательности был весьма прост: в ее глазах Магган видел собственное отражение. Разумеется, она обращалась с ним как с неким гибридом философа и дикого зверя, а этот образ полностью отвечал его представлениям об идеальном мужчине – мужчине, о котором говорят с придыханием.

Вскоре Дороти предложила ему переехать к ней, и Магган перебрался в ее бунгало, бежав от пузырька с витаминами в столовой и укрепляющего эликсира в спальне. Странная смесь самообмана, мучительного конфликта с самим собой, приправленная откровенной похотью, неожиданно успокоила его расходившиеся нервы. У него появился аппетит, и к началу июля он уже выглядел намного лучше.

С Дороти его связывали отношения, лишенные всякой сентиментальности. Когда она уехала на три дня, он принял это равнодушно, хотя и скучал по ней, на четвертый день, застав ее вечером дома, очень обрадовался и приветствовал долгим страстным поцелуем.

– Я вернулась еще в полдень, – рассказала Дороти. – И едва успела наскоро перекусить, как появилась Мюриель!

– Черт, ну и дела! – Вместо тревоги Магган почувствовал облегчение: давно хотел во всем признаться жене, но не знал, как сделать это достойно. – Как она держалась?

– Лучше спроси, как держалась я! Я была послушным воском в ее руках. Она чуть не заставила меня расплакаться, а я думала, что только ты имеешь надо мной такую власть. Думаю, она проследила за тобой, когда ты возвращался из конторы. Сказала, что ты прекрасно выглядишь. Поблагодарила меня за сотрудничество.

– За сотрудничество?! Что за вздор! Послушай, Дороти, если она подаст на развод…

– Но она не собирается разводиться.

– Если мне удастся убедить ее развестись, ты выйдешь за меня?

– Нет, милый. Никак не могу! Я убежденная сторонница Мюриель. Это ужасно, но она говорит дело. В некоторых вопросах на меня нельзя полагаться, и ей это известно. Я совершенно неспособна ухаживать за больными. То есть я могу сохранять присутствие духа в чрезвычайных обстоятельствах, но когда речь идет о каждодневной рутине – от меня мало проку.

– Дорогая, о чем ты говоришь?

– Придет зима. Туманы и сырость. Мюриель говорит, что опасный для тебя период начнется в ноябре. По-моему, ты вовсе не кажешься больным, но она считает, что мне следует отослать тебя обратно в октябре. Ты не из тех мужчин, которых можно взять и отослать куда-то, но, похоже, твоя жена об этом не подозревает. Однако она права насчет октября. Да, еще она принесла этот шарф, и я обещала проследить, чтобы ты надевал его, если будешь выходить из дома холодными вечерами.

Взяв ненавистный шарф, Магган протянул его между пальцами. Скрипучий шелк обвил руки, будто стягивая их вместе петлей. Дороти включила радио, поскольку знала, когда не стоит докучать мужчине.

Магган тем временем поглаживал тяжелый прочный шелк с какой-то злобной радостью, прекрасно понимая теперь, что с ним творится. В последней отчаянной попытке избавиться от наваждения он свернул шарф, и тот сжал кольца, словно змея. Казалось, дьявольская удавка готова… задушить свою жертву. Улучив минуту, когда Дороти не было рядом, Магган швырнул кашне в реку.

Они поужинали в «Лебеде», изредка перебрасываясь незначительными фразами, а когда вернулись домой, Дороти перешла к решительным действиям, для начала включив танцевальную музыку.

– Неужели за три коротких дня я успела превратиться в уродливую старуху?

Искушенность и знание мужчин обычно позволяли ей легко настроить Гарольда на нужный лад. Он и теперь хотел бы ответить на ее зов, но не мог. Только на этот раз он ясно понимал, отчего в нем угас огонь желания.

Мелочное стремление сохранить лицо заставило его произнести:

– Прости, дорогая. У меня выдался тяжелый день на работе. Я, пожалуй, выпью чистого виски и попытаюсь уснуть, если ты не возражаешь.

Однако пить Гарольд не стал, а сразу отправился в постель и мгновенно провалился в полузабытье. Сознавая, как час за часом течет время, он отдыхал и набирался сил. Магган обнаружил, что гнев вовсе не таков, каким его представляют. Подлинный гнев не имеет ничего общего ни с запальчивостью, ни с ненавистью. Он сродни леденящему страху, который охватывает пловца, когда речные водоросли обвивают его и тянут на дно. В гневе вы способны мыслить ясно, но все ваши мысли устремлены к одной цели и остальное будто бы перестает для вас существовать.

На следующее утро он позвонил Мюриель и пригласил на обед в тот же ресторанчик в Сити. Напомнив себе, что собирался купить ремень, чтобы носить с фланелевыми брюками, в которых обычно рыбачил, он нашел повод выйти из конторы на полчаса раньше, чтобы встретить жену возле ресторана.

– В зале битком. Я знаю тихое местечко неподалеку, где мы сможем спокойно поговорить, не надрывая горло, чтобы перекричать шум. Оно всего в двух минутах ходьбы, но можно немного срезать путь, если пройти этим переулком.

Переулок привел их в грязный глухой двор ветхого здания семнадцатого века. Предназначенное на слом строение недавно закрыли из-за опасности обрушения.

– Моя фирма занимается этой развалиной. Владелец, наш клиент, собирается снести дом. Хочет построить здесь современный деловой комплекс. Холл обшит великолепными старинными панелями. – Магган толкнул ногой дверь. – Думаю, они тебе понравятся. Надеюсь, мне удастся прибрать их к рукам.

Новый ремень из дорогой кожи отменного качества был широким и крепким. Магган не ушел, пока не убедился, что Мюриель мертва.

Ремень глубоко врезался в шею, оставив багровые полосы. Задержав на них взгляд, Гарольд с удивлением поймал себя на мысли, что не испытывает ни жалости к жене, ни страха за себя.

Заметив на запястье Мюриель бриллиантовый браслет, он снял его и вынул деньги из ее кошелька. Потом прислушался. В пустом дворе стояла тишина. Уже собираясь отворить дверь, он вспомнил о ремне, по которому полиция могла выйти на его след, и, сняв ремень с шеи Мюриель, надел его под жилет.

Оказавшись наконец на улице, он зашагал прочь и вернулся в тот самый ресторан, куда пригласил Мюриель и где был заказан столик на двоих.

– Боюсь, моя жена забыла о встрече, – совершенно спокойно сказал он метрдотелю. – Придется обедать без нее.

Вернувшись после обеда в контору, Гарольд позвонил домой, и служанка сообщила, что миссис Магган уехала в город на поезде, еще в одиннадцать пятнадцать.

– Мы договаривались вместе пообедать, но, должно быть, миссис Магган забыла. Когда она вернется, передайте ей, что я звонил и что буду ждать ее завтра в том же ресторане в то же время.

Весь день на службе Маггана не покидало ощущение спокойствия и свободы. Вечером он вернулся в бунгало Дороти в приподнятом настроении, веселый и оживленный.

– Мюриель не пришла. Возможно, это и к лучшему! Прости, что был таким угрюмым вчера вечером, но ничего: мы наверстаем упущенное. Иди сюда.

На следующее утро он проснулся с чувством умиротворения, которого не испытывал с того дня, как Дороти Колмор, выскочив из-за угла, смяла его машину.

– О, я забыла тебе сказать! – воскликнула Дороти. – Вчера обедала в «Лебеде», когда появился смотритель шлюза с шарфом, который принесла тебе Мюриель. Ну, с тем огромным, связанным из шелка. Как, черт возьми, он оказался в реке?

Дьявольский шарф по-прежнему внушал ужас. Казалось, он оплетает своими кольцами, связывает путами, из которых Магган насилу вырвался.

– И правда интересно: как шарф угодил в реку?

– Не знаю, но его нашли в воде: намотался на винт моторной лодки. Смотритель шлюза, который его распутал, считает себя прирожденным детективом, о чем долго и пространно разглагольствовал. Так вот он пришел к заключению, что шарф выбросили в воду из домика у реки, а не из рыбацкой лодки, поскольку подобные вещи на рыбалку обычно не берут. Денег он не взял и шарф мне не отдал – я призналась, что его владелец ты. Надо расписаться в какой-то там книге, и тогда, как я поняла, тебе позволят заплатить за доставленные неприятности и забрать шарф.

– Ладно, – отозвался Магган, хотя и не собирался ничего предпринимать.

Два дня спустя смотритель шлюза с шарфом в руках перехватил его утром по дороге на станцию:

– Я понял со слов мисс Колмор, что эта вещь принадлежит вам, сэр. Полагаю, вам уже рассказали, как шарф попал ко мне. Если вы будете так любезны и распишетесь за него…

– Мисс Колмор ошиблась, – возразил Магган, не имея ни малейшего желания забирать кашне и тем более везти с собой в контору. – Это не мой шарф.

Магган твердо решил покончить с шарфом. Один вид этой удавки вызывал у него мучительное, гадливое чувство, пробуждая тягостные воспоминания. Браслет уже лежал на дне реки, в тридцати футах под водой.

Четыре дня спустя в заброшенном здании обнаружили труп Мюриель Магган.

Когда жену находят мертвой, подозрение неизбежно падает на мужа. Убийство произошло в паре сотен ярдов от ресторана, где собирались встретиться супруги. Медицинская экспертиза не смогла установить точное время смерти, однако полицейские не исключали вероятность, что Магган встретил жену возле ресторана и отвел в заброшенное здание, которое выбрал заранее. Он жил в загородном доме с другой женщиной, а ограбление мог инсценировать для отвода глаз.

Магган с готовностью отвечал на все вопросы, весьма подробно и как будто откровенно, однако вину свою отрицал.

После предварительного дознания следствие прервалось на месяц. Магган, изображая убитого горем мужа, съехал от Дороти и, вернувшись домой, занялся продажей мебели и другого имущества. Тем временем старший инспектор Карслейк сосредоточил все свое внимание на роковом «любовном треугольнике», однако не продвинулся дальше первоначальных подозрений, что Магган, возможно, убил жену. Расследование преподнесло ему неприятный сюрприз, от которого инспектор не сразу опомнился.

– Вы с женой жили врозь, мистер Магган?

– Фактически – да. Но, боюсь, вы не совсем верно представляете себе реальное положение вещей. Я проходил лечение после автомобильной катастрофы и гостил в доме… невольной виновницы столкновения. Моя жена нисколько не возражала против нашей дружбы с мисс Колмор. Она побывала в бунгало накануне последнего дня своей жизни, чтобы дать мисс Колмор совет относительно лекарств, которые мне следовало принимать.

Магган подтвердил, что недавно подарил жене бриллиантовый браслет. Служанка покойной в свою очередь показала, что миссис Магган надела браслет, отправляясь на встречу с мужем.

Как выяснилось, Магган обеспечил жене солидную ежегодную ренту, пожертвовав собственным состоянием, что разрушило версию о корыстном мотиве преступления. Никто не станет замышлять убийство, чтобы потерять на этом тридцать тысяч фунтов, неохотно признал Карслейк.

В конечном счете папку с материалами следствия отправили в департамент нераскрытых дел.

На следующий год, в апреле, угодил за решетку один предприимчивый грабитель, промышлявший заодно и квартирными кражами. Квартира, которую этот молодчик снимал для своей подружки, оказалась битком набита награбленным. Когда речь шла о нераскрытых преступлениях, списки похищенных вещей автоматически поступали в департамент нераскрытых дел, где расследовались не только убийства, но и загадочные исчезновения зонтов.

Подружка незадачливого грабителя бойко отвечала на вопросы полиции, объясняя происхождение каждой вещи.

– Какой необычный шарф! – заметил инспектор Рейсон. – Хм, вязаный шелк. Тяжелый. Похоже, на пару фунтов потянет, а то и больше. Который из ваших богатых друзей подарил его вам, Мейбл?

– Никто мне его не дарил, мистер Умник. Я сама его купила.

– Он обошелся вам в несколько фунтов, верно?

– Вы опять не угадали! Я отдала за него тридцать четыре шиллинга. На распродаже забытых вещей, устроенной Комитетом по охране Темзы, если хотите знать.

Едва ли девица подобного сорта могла придумать такое. И все же Рейсон, следуя обычной процедуре, проверил ее показания. В Комитете по охране Темзы ему передали отчет смотрителя шлюза:

Магган – Уитборн. В департаменте нераскрытых дел хвататься за соломинку – обычная практика. Существовал призрачный шанс, что Рейсон не зря потратит время, копаясь в деле об убийстве миссис Магган. Разбирая материалы следствия, он обнаружил, что накануне смерти жертва побывала с дружеским визитом в бунгало в Уитборне.

Миссис Магган нашли задушенной, но орудия убийства на месте преступления не обнаружили. Рейсон растянул вязаный шелк и понял, что тот на удивление прочный. Если грабитель воспользовался шарфом как удавкой, отчего тот очутился в реке в Уитборне, где жил муж убитой?

Не все сразу! Во всяком деле нужна постепенность. Отыскав среди документов адрес конторы Маггана, Рейсон явился туда с чемоданчиком-«дипломатом», в котором лежал шарф, и начал с обычных извинений за то, что вынужден нарушить покой скорбящего мужа и напомнить о горькой утрате.

– Мы пока не знаем, каким именно орудием воспользовался преступник, чтобы задушить несчастную жертву, но у нас появилась зацепка. Это длинная история, мистер Магган. Смотритель Уитборнского шлюза…

– Я что-то припоминаю, – перебил его Магган. – Он показывал мне шарф, выловленный из реки. Смотритель думал, будто вещь принадлежит мне, но я объяснил ему, что это не так.

Тут Рейсон достал шарф.

– Это тот самый шарф, мистер Магган?

– Не могу поручиться. Когда мне его показывали, я спешил на поезд, так что не особенно присматривался. В любом случае эта вещь мне не принадлежит.

Рейсон вернулся в Ярд, продолжая ломать голову над загадкой шелкового кашне, и внезапно ему подумалось, что шарф мог принадлежать не Маггану, а его супруге, потому что был больше похож на женский. А мужья вряд ли досконально изучают гардероб своих жен.

Инспектор обратился к Дороти Колмор, и та равнодушно подтвердила, что миссис Магган оставила в бунгало для мужа похожий шарф, а также сообщила, что это она сказала про шарф, найденный в шлюзе. Она понятия не имела, чем закончилась эта история, поскольку не проявила к ней особого интереса и не потрудилась спросить.

Рейсон отыскал кухарку и горничную, служивших в доме Магганов. Последняя оказалась знакома с женщиной, которой миссис Магган заказала связать шарф. Словоохотливая горничная снабдила инспектора множеством самых разнообразных сведений, часть которых он отсеял.

Три недели спустя Гарольда пригласили в Скотленд-Ярд и вежливо проводили в кабинет, где вместе с Рейсоном его дожидался старший инспектор Карслейк. Тот приветствовал Маггана как старого знакомого.

Рейсон предложил посетителю сигарету, но, казалось, допрос начинать не торопился. Вместо этого он рассказал непонятно зачем историю о каком-то грабителе, затем открыл ящик стола.

– Однако мы выяснили, что он не убивал вашу жену, мистер Магган! – Реплика повисла в воздухе, и Рейсон медленно извлек из ящика шелковый вязаный шарф. – Это ваша вещь, мистер Магган?

– Я уже ответил вам на этот вопрос, мистер Рейсон.

– Да! Вы сказали, что шарф не ваш, но ваша бывшая горничная утверждает, что миссис Магган взяла это кашне с собой, отправляясь в бунгало. Мисс Колмор показала, что отдала его вам, а позднее пересказала свой разговор со смотрителем шлюза, который выловил шарф в реке. Пятеро ваших друзей (полагаю, пятерых достаточно, мистер Магган) тотчас узнали кашне. По их словам, оно неизменно служило предметом для шуток. Приятели подтрунивали над вами, когда ваша жена настаивала, чтобы вы потеплее кутали горло. – Рейсон встал и с силой потянул за концы шарфа. – И я знаю, почему вы так упорно отрицаете очевидное, мистер Магган. Этим шарфом вы задушили свою жену!

У Маггана перехватило дыхание. На миг ему показалось, что вернулся старый кошмар, ужасное видение, в котором он затягивал шелковый шарф на горле Мюриель.

Его разобрал истерический смех.

– О боже! Боже! Какой вздор! Завяжите этот шарф у меня на шее, если хотите. Оберните им любую часть человеческого тела и тяните, пока не лопнете. Шарф не оставит борозд на теле. Он может лишь сдавить. Вдобавок, – в голосе Маггана прозвучало торжество, – если вы копнете чуть глубже в своем расследовании, то обнаружите, что в то время, когда убили мою несчастную жену, этот шарф был у смотрителя шлюза.

Старший инспектор Карслейк подровнял стопку бумаг на столе, отчего она не стала выглядеть аккуратнее, и произнес сурово, будто Рейсон сам совершил убийство:

– Мистер Магган прав.

– Чтоб мне провалиться, сэр! – воскликнул Рейсон. – Я опять сел в калошу! Но как он узнал о следах на шее? На дознании об этом не упоминалось.

Карслейк выронил документы.

– Я присутствовал на опознании вами тела, Магган. Труп был укрыт до подбородка. И никто не снимал покрывала.

Гарольд не ответил, уставившись неподвижным бессмысленным взглядом на шарф. Казалось, шелковые кольца чуть сжались, будто приготовились к прыжку, намереваясь захлестнуть его шею.