К тому времени, как Сэми позвонил снова, было уже половина двенадцатого. Том заказал в номер еще один клубный сэндвич, съел его и сумел прочитать примерно сантиметр текста из «Драки за Африку» Томаса Пакенхэма. Когда он взял трубку, оттуда, как обычно, сначала раздалась какофония арабской музыки. Как будто из зала, битком набитого женщинами, исполняющими танец живота — и при этом они оттягиваются на полную катушку, подумал Том. Затем послышался голос Сэми.

— Я только что их высадил. — Он говорил все так же напряженно, как будто спрашивал себя, хорошо ли то, что он делает. Обычная вещь для непрофессионального агента: чувство вины и всплески адреналина, сменяющие друг друга. Все равно что принимать попеременно то яд, то антидот к нему. — Франсуа проводил ее до отеля и удостоверился, что с ней все в порядке. Он сказал, что собирается посидеть в баре в вашем отеле и выпить коньяку. Может быть, мы с вами встретимся и я расскажу, что узнал? Его мать очень интересная женщина.

Том чуть не попросил Сэми повторить, думая, что ослышался, но все вдруг встало на свои места. Это было так же очевидно, как то, что солнце садится на западе. Мало был сыном Амелии, и родился он в Тунисе около тридцати с чем–то лет назад. Так? Том припомнил личное дело Амелии. Даты совпадали идеально. Год рождения Мало был 1979–й; всего через несколько месяцев после того, как она перестала подрабатывать няней. Как же он мог пропустить это совпадение? Филипп и Жаннин усыновили Франсуа сразу после рождения, имя Амелии Уэлдон нигде не упоминалось, ни в бумагах по усыновлению, ни в свидетельстве о рождении. Как же ей удалось скрыть факт рождения ребенка, поразился Том. В МИ-6 работали профессионалы, кандидатов проверяли вдоль и поперек с невероятной дотошностью, но Франсуа каким–то образом проскользнул мимо них. Но кто его отец? Кто–то из тунисских экспатов? В личном деле не было никаких сведений о том, что в то время у Амелии имелся бойфренд. Может быть, ее изнасиловали?

Том посмотрел на выкрашенные в белый стены своего номера, на пол, покрытый бежевым паласом, и потер глаза.

— Поднимитесь в мой номер, — попросил он. — Мы поговорим здесь.

Он никак не ожидал, что разозлится, но внезапно почувствовал приступ гнева. У него было такое ощущение, что Амелия его предала. Бездетность как будто роднила их, это была их общая незаживающая рана, общее несчастье, и они оба горько об этом сожалели. И все это время Амелия, супершпионка, оказывается, лгала ему, скрывала тайну своей юности. Но вскоре злость сменилась сочувствием. Так же внезапно ему стало жаль свою старую подругу. Должно быть, это невообразимая боль — девять месяцев носить в себе дитя, чувствуя, как оно растет, слышать, как оно разговаривает с тобой, а потом оторвать его от себя и предать судьбе, о которой практически ничего не известно. Тому захотелось выйти из отеля, пересечь дорогу, отделяющую его от «Рамады», постучать в дверь номера Амелии и сказать ей, что у нее есть друг. Друг, с которым она всегда сможет поговорить о том, что произошло.

— Ты становишься сентиментальным, — пробормотал он себе под нос и решительно встал, как будто это могло вернуть ему профессиональный настрой. Он включил большой свет и вылил в бокал остатки липкого красного вина, которое заказывал в номер вместе с сэндвичем. «Ганнибал», местная отрава. Потом Том взял в руки камеру и стал пересматривать фото Амелии и Мало, сделанные у бассейна. Их было около пятидесяти. Теперь, глядя на них, Том действительно мог уловить некое фамильное сходство. Он ощутил смутное чувство вины, как будто вмешался в личную жизнь Амелии. Наверное, для них этот отпуск в Тунисе — одна из редких возможностей провести время вместе. У него нет права за ними подглядывать. Неприкосновенность его собственной частной жизни всегда была для Тома важнейшей вещью, и он знал, что Амелия думает точно так же. У человека, работающего в разведке, так мало личного пространства, где можно быть просто самим собой; редкие моменты уединения считались священными. Например, дом Амелии в Уилтшире был для нее убежищем, где она могла скрыться от мира секретных служб, и она сбегала туда при первой же возможности. У самого Тома такого убежища не было. Он мотался между Клэр и Воксхолл—Кросс до тех пор, пока не почувствовал, что его внутреннее и профессиональное «я» завязались в тугой узел, который невозможно распутать. С одной стороны, МИ-6, которая, не задумываясь, после Афганистана преподнесла его голову публике на тарелке, с другой — жена, не желающая выпускать его из клетки собственной обиды и неприязни.

— За тебя, — громко сказал Том и поднял бокал. И добавил уже тише: — За материнство.

Он выпил все вино залпом.