Народу в крематории оказалось мало, всего двенадцать человек. Большая поминальная служба была запланирована на осень. Франсуа настоял на том, чтобы Амелия сидела рядом с ним. По другую руку устроилась сестра его матери. После церемонии, в квартире своего дяди, Франсуа представил Амелию друзьям и родственникам, но назвал ее «старой подругой семьи из Англии». Позже он извинился перед ней и объяснил, что «пока еще не может собраться с духом и рассказать всем, кто она на самом деле». Тогда же они решили вместе отправиться в Тунис. Франсуа сказал, что мечтает вырваться из Парижа, а все существо Амелии сопротивлялось тому, чтобы расстаться с сыном почти сразу же после того, как они встретились. Когда еще им предоставится возможность побыть вместе? Амелия связалась со своим помощником в Воксхолл—Кросс, объявила, что ей необходимо еще несколько дней, чтобы прийти в себя после похорон, и что она проведет две недели на юге Франции за счет оставшихся от отпуска дней. Для прикрытия она забронировала номер в отеле в Ницце и записалась на курсы живописи. За этим последовал телефонный звонок от Саймона Хэйнеса, который отнесся к Амелии с пониманием и заметил, что она «за служила перерыв», и раздраженный имейл от Джорджа Траскотта, который поставил ей на вид, что она «создает некоторые неудобства для коллег, оповещая о своем отпуске всего за двадцать четыре часа». В остальном отсутствие Амелии не вызвало никаких комментариев.

К пятнице Амелия Левен была уже в Гаммарте. Она жила в отеле под именем Фаррелл; в другом отеле, всего через дорогу, устроился Франсуа, хотя возможно, это и была лишняя предосторожность. Сам он не возражал против такой секретности, не задавал лишних вопросов. Похоже, он наслаждался ощущением интриги и даже пошутил, что это, должно быть, «наследственное».

Поначалу возвращение в Тунис тридцать лет спустя вызвало у Амелии грусть и чувство дискомфорта, но дни шли, они посетили множество мест, хранивших для нее особые воспоминания, и постепенно путешествие начало приносить ей неожиданное удовольствие. Внешне все осталось таким же. Амелия помнила проворных стрижей на фоне вечернего неба, сухой раскаленный воздух, резкую отрывистую речь местных. Она не забыла и сад в Ла—Марсе, долгие ночи в объятиях своего любовника. Как презирала она его жену, как жадно хотела обладать им. Жестокость молодости. Амелия отвела Франсуа в Le Golf, ресторан, куда Жан—Марк никогда не осмеливался заходить из страха, что их увидит кто–нибудь из знакомых или коллег. Именно в Тунисе, еще до беременности, Амелия и начала изучать арабский. Она шла на урок по улицам Медины, в платке и юбке, а тунисские мальчишки пялились на нее и цокали языками, когда она проходила мимо. Как и все молодые люди в этом возрасте, она была убеждена, что уж она–то, Амелия Уэлдон, отличается от всех других, она не такая, как эти студенты и туристы с рюкзаками за плечами, маменькины сынки, путешествующие на папочкины деньги. Теперь, через тридцать лет, Амелия чувствовала глубокую ностальгию по тому времени, не в последнюю очередь из–за того, что она больше не являлась самой привлекательной девушкой в городе. Во втором десятилетии двадцать первого века Амелия Левен была всего лишь еще одной английской туристкой средних лет, самой подходящей мишенью для владельцев уличных лавок, торгующих коврами и поддельными футболками известных фирм. Ей казалось, что абсолютно те же самые мужчины, что и в 1978–м, сидят в кафе и держат в руках те же самые стаканчики с чаем; те же женщины, мелькавшие в распахнутых на улицу дверях, чистили те же овощи. Свадебные корзинки, розовые и белые, горы специй и чая — все это лежало, нераспроданное, на рынке. Все осталось как прежде. И все же многое изменилось. Молодые девушки были одеты в джинсы «Дольче и Габбана» и пользовались косметикой. Их бой френды не расставались с мобильными телефонами. На стенах кафе висели постеры с игроками «Челси». Мальчишки, сломя голову носившиеся по улицам в пыли и выхлопных газах в 1978–м, теперь сидели за рулем такси, которое везло Амелию в музей, или поправляли салфетку Франсуа, когда они сидели за столом в ресторане Dar el-Jeld.

— Я была здесь счастлива, — призналась Амелия в минуту сентиментальности и тут же пожалела об этом. Как она могла быть счастлива, зная, что вот–вот отдаст своего ребенка чужим людям? — До того, что произошло, — добавила она, запнувшись. — Мне нравилось ощущение свободы. Нравилось чувствовать себя вдали от Англии.

— И тем не менее теперь ты работаешь на Англию, — заметил Франсуа.

— Интересная формулировка. — Амелия подняла бокал и полюбовалась игрой света на гранях хрусталя. — Но да, полагаю, что это так.