81

После обхода Майкл принялся просматривать список тех, кто записался сегодня к нему на прием. Он нахмурился, взглянул на секретаршу, которая стучала по клавиатуре компьютера, и спросил:

– Снова Теренс Гоуэл? Сегодня четверг, а он был у меня во вторник. С какой стати он приходит по два раза в неделю?

Тельма ответила несколько нервно, словно бы защищаясь:

– Но ведь у вас есть несколько пациентов, которых вы принимаете дважды в неделю. – Секретарша посмотрела на него со спокойным сочувствием. – Я уверена, вы ему необходимы, доктор Теннент. Все ваши пациенты очень в вас нуждаются.

Майкл так вымотался, что готов был расплакаться, и теперь отвернулся, чтобы Тельма не видела его лица.

– Минут десять назад вам звонила миссис Тереза Кэпстик – мать мисс Кэпстик. Спрашивала, есть ли какие-нибудь новости.

Сморгнув слезу, он сказал, направляясь из приемной в коридор:

– Я ей перезвоню.

– Доктор Теннент? – окликнула его секретарша.

Он остановился.

– Да?

– Я уверена, – мягко произнесла Тельма, – что все будет хорошо: мисс Кэпстик найдется, живая и здоровая.

– Надеюсь.

– Можно впустить к вам миссис Гордон?

Анна Гордон, его первая сегодняшняя пациентка, страдала чрезвычайно низкой самооценкой. Была половина десятого, и Майкл уже на пятнадцать минут опаздывал к началу приема: с утра ездил в полицию к Роубаку, а потом возникли проблемы с одним из стационарных пациентов. Ну вот, теперь Анна Гордон решит, что врач презирает ее и потому заставляет ждать.

– Извинитесь перед ней и попросите подождать пару минут. Мне нужно позвонить матери Аманды. И еще свяжитесь, пожалуйста, с Лулу, я сам уже не успеваю. Пусть она найдет телефон Максины Бентам. Хорошо?

– Максины Бентам. Хорошо, доктор Теннент.

Взмокшая от пота рубашка прилипала к спине. В уединении своего кабинета он закрыл дверь, снял пиджак, потом распахнул окно, впуская слабый ветерок и непреходящий запах скошенной травы. Проверил почту, снял было трубку, чтобы позвонить Терезе Кэпстик, но тут же положил обратно – что сказать матери Аманды? Может быть, ей уже известно о звонке Аманды на радио? Нельзя скрывать от этой женщины правду.

Вот только правда выглядела сейчас очень уж неутешительно.

Майкл решил пойти на компромисс: позвонил Терезе и отделался полуправдой. Сказал, что Аманда звонила ему, что сейчас пленку анализируют эксперты, есть некоторые указания на то, что ее голос был записан, а не звучал вживую. Он пообещал Терезе держать ее в курсе, а потом нажал кнопку интеркома и попросил Тельму пригласить миссис Гордон.

Несколько первых минут приема принесли облегчение: как хорошо вновь вернуться к рутинной работе. Он слушал бесконечные причитания Анны Гордон, перечислявшей события своей печальной жизни за прошлую неделю. По мнению пациентки, ее унизили: кассирша в супермаркете, несколько операторов телефонной службы, водитель такси, соседка и даже сборщик пожертвований из благотворительной организации, который явно счел ее взнос (пять фунтов) недостаточным.

Но мысли Майкла все время возвращались к Аманде, и он стал украдкой поглядывать на часы, мечтая поскорее закончить прием и узнать у Тельмы, не было ли звонков.

Анна Гордон заметила его нетерпение.

– Вот и вас я тоже совершенно не интересую, не правда ли, доктор Теннент?

Оставшиеся десять минут он отбивался от этого обвинения.

– Вы знакомы с трудами Махатмы Ганди, доктор Теннент?

Если Майкл потел и чувствовал себя разбитым, то доктор Гоуэл сидел, вальяжно откинувшись на спинку дивана, и излучал спокойствие и самоуверенность. Облаченный в легкий черный костюм, белую рубашку без воротника, черные кожаные туфли и безукоризненно подстриженный, он словно бы сошел с рекламного плаката модного магазина.

– Насколько я понимаю, вы знакомы с его работами, – ответил Майкл, исполненный решимости не позволять пациенту постоянно задавать ему вопросы. – Ну и о чем же там говорится?

– Вообще-то, я предпочитаю сочинения его внука Аруна. Махатма перечислил семь главных ошибок этого мира: богатство без труда, удовольствие без совести, знание без характера, коммерция без морали, наука без нравственности, поклонение без жертвенности, политика без принципов. Но Арун добавил восьмую ошибку, самую главную: права без ответственности. Как, по вашему мнению, это применимо к психиатрам, доктор Теннент? Вы же забрали огромную власть над людьми, но не принимаете на себя никакой ответственности, да?

– Скажите мне, почему вам так кажется. – Майкл внимательно смотрел на него. В душе Гоуэла, казалось, бушевала ярость, хотя ответил он размеренным, спокойным голосом:

– Почему мне так кажется? Мне не просто кажется, доктор Теннент. Я знаю, о чем говорю.

– Было бы очень интересно услышать ваши соображения по этому поводу.

– Да бросьте, доктор Теннент, а то вы без меня не знаете. Вот вы сидите с самоуверенным видом у себя в кабинете, объясняете людям, что не так в их мировосприятии и в их образе жизни, но при этом вас совершенно не волнует, что пациенты сделают, после того как уйдут отсюда. Верно? Как только они переступят порог вашего кабинета, вы не несете никакой ответственности за их действия. Ни малейшей. Вы можете говорить все, что вам взбредет в голову, не опасаясь, что это потом вам аукнется. Я думаю, это и есть права без ответственности. Вам так не кажется?

Майкл тщательно обдумал ответ.

– Психиатры – врачи, и мы делаем для пациентов все, что в наших силах. Полагаю, что все мы очень серьезно относимся к своей работе и осознаем, как наши слова влияют на пациентов. Не могу с вами согласиться, но давайте продолжим дискуссию. Какую ответственность, по вашему мнению, должны нести психиатры?

Томас Ламарк с удовлетворением наблюдал, как этот жалкий мозгоправ неловко ерзает на своем стуле, весь насквозь потный, уставший.

– Вам случалось когда-нибудь потерять любимого человека, доктор Теннент?

Майкл подался вперед, впился взглядом в пациента.

– Судя по всему, сами вы пережили такой опыт. При каких обстоятельствах это случилось?

– На загородном шоссе. Я ехал вместе с женой, и мы столкнулись с грузовиком. Она погибла.

И неожиданно Майкл с поразительной четкостью вновь увидел те давние события. Воскресное февральское утро. Идет дождь. Их красный «БМВ» на запредельной скорости мчится по загородному шоссе: они опаздывают на крестины. Он сидит за рулем, а рядом плачущая Кейти. Накануне вечером он признался жене, что больше ее не любит, что у него вот уже три года роман с другой женщиной, медсестрой по имени Никола Ройс. Ему очень жаль, но их брак исчерпал себя, им придется расстаться.

Кейти ни в чем не была виновата, она не сделала ничего плохого. Просто она была такая, какая есть, – хорошая, но холодная, помешанная на своей работе. Между ними возникло отчуждение. Майкл женился на ней, потому что влюбился в ее красоту и талант. Из них получилась великолепная пара: талантливая художница и преуспевающий психиатр. Но они не стали любящими супругами, никогда не были по-настоящему счастливы, ну разве что в самые первые дни. У них не нашлось почти ничего общего. Кейти не получала удовольствия от секса, всегда относилась к жизни чертовски серьезно, была одержима своим внешним видом, здоровьем, карьерой.

Никола, медсестра, с которой Майкл познакомился на вечеринке, принесла в его жизнь тепло. Они вовсю развлекались, наслаждались сексом, порой вместе напивались, рядом с ней Майкл чувствовал себя молодым – он даже мотоцикл купил, потому что Никола любила мотоциклы. Жизнь с Николой была сплошным праздником. Он обожал ее. Они планировали пожениться.

В то воскресное утро его мысли были не о дороге. Он пытался объяснить все Кейти. Она просила мужа сбросить скорость. Да, Майкл ехал слишком быстро: опаздывали они по его вине – должны были выехать раньше, и теперь он пытался за сорок минут преодолеть расстояние, которое обычно покрывал за час.

Они стали обгонять грузовик, Кейти сквозь слезы кричала ему, чтобы он ехал медленнее. Дорога впереди была пуста. Майкл обогнал грузовик. Он поднимался по склону холма, дорога поворачивала вправо. Что-то мчалось им навстречу, он заметил желтое пятно; фургон, потерявший управление, вылетел на повороте на встречную полосу. Они столкнулись лоб в лоб.

Теперь Майкл видел это все словно бы в замедленном кино. Он повернул руль вправо, пытаясь уйти от прямого столкновения, и удар фургона пришелся как раз в то место, где сидела Кейти. Взорвались подушки безопасности, человека на пассажирском сиденье фургона выбросило через лобовое стекло, обломки стекла разлетелись, словно перья из разодранной подушки. Фургон отбросило назад, крышу его перекорежило, без лобового стекла водитель был хорошо виден: он все еще сидел за рулем, но часть его черепа снесло.

Майкл посмотрел на Кейти. Ни единой царапинки, вот только все тело изогнуто под каким-то немыслимым углом, а голова безжизненно повисла.

– Я до сих пор не могу вспомнить, как все случилось, – сказал Теренс Гоуэл.

Майкл смотрел на пациента, но словно бы не воспринимал его, вновь проигрывая в голове страшную сцену.

Эти мучительные воспоминания. Чувство вины.

Никола приехала к нему в больницу. Он объявил, что прекращает с ней всякие отношения, прямо там, еще находясь на больничной койке.

Тогда Майклу казалось, что его жизнь кончена.

Десять месяцев спустя он узнал, что Никола вышла замуж за хирурга-офтальмолога и уехала в Сидней.

Он посмотрел на фотографию Кейти на своем столе, потом на доктора Гоуэла, понимая, что тот ждет его ответа.

– Вы вините себя в случившемся? – спросил он.

– Мне упорно твердят, что это произошло не по моей вине. – Томас сел на диван еще глубже. Он видел, что удар попал в цель. У доктора Теннента был расстроенный вид. Их взгляды снова встретились, и Томас опустил глаза, опасаясь переусердствовать и все испортить.

Майкл изо всех сил пытался держать себя в руках, выкинуть ту катастрофу из головы. И все же… на прошлой неделе Гоуэл тоже говорил об автокатастрофе. Потом, во вторник, он завел речь о птицах-шалашниках и о том, как жить, если потерял любимого. Это было необъяснимо. Совершенно необъяснимо.

Казалось, этот человек знаком с его биографией.

– Расскажите мне более подробно о вашей жене, – попросил Майкл.

Лучи утреннего солнца проникали теперь внутрь через окно. Левая сторона его пациента оставалась в тени, а правая, наоборот, была ярко освещена. От этого Теренс Гоуэл казался каким-то сюрреалистическим персонажем. Он с почти гипнотическим спокойствием проговорил:

– После смерти жены я купил двух белых птиц, голубя и голубку. Они очень любили друг друга. Я, бывало, сидел, наблюдал за птицами и страшно им завидовал. Голубки все время целовались и так трогательно ворковали. – Он помолчал, потом продолжил: – Вы когда-нибудь завидовали чужому счастью с такой силой, что у вас возникало желание его разрушить, доктор Теннент?

– Вам хотелось уничтожить этих голубей?

– Я вытащил одну птицу из клетки и поместил ее в темный подвал. А потом долгие дни сидел и смотрел, как вторая чахнет в одиночестве. Голубь перестал есть, прошло какое-то время – и он уже не звал свою пару. Его перья посерели, стали грязными. Он совсем зачах.

«Ну прямо как я. Я тоже чахну без Аманды», – подумал Майкл. А вслух спросил:

– А второй голубь в подвале?

– Я так там его и оставил.

– Умирать?

– Представьте, каким-то непостижимым образом птица продолжала жить. В конце концов мне пришлось ее убить.

Его лицо выглядело совершенно бесстрастным. У Майкла сложилось впечатление, что его пациент получает от рассказа удовольствие. Это заинтересовало психиатра, ему захотелось копнуть поглубже.

– Расскажите мне, что вы ощущали, глядя на голубя в клетке. Вы чувствовали себя сильным?

– Я всегда чувствую себя сильным, доктор Теннент.

– Вы уверены, что всегда? А может, вы просто ощущаете себя сильным в данный момент, когда вспоминаете об этом?

В первый раз Майкл отметил изменения в языке тела Гоуэла: он устремил взгляд в пол, напрягся, стараясь взять себя в руки. Защитная реакция.

– Прошлое… оно… – Гоуэл замолчал.

– Что прошлое? – спросил Майкл.

– Вы знаете собственное прошлое, доктор Теннент? Вообще хоть кому-нибудь известно его собственное прошлое?

«Оригинальный вопрос».

– Так скажите мне, – гнул врач свое, – что еще вы чувствовали, глядя на голубя в клетке?

– Я его презирал.

– Почему?

– За его слабость, глупость, беспомощность. За то, что он позволил себе опуститься, перестал есть. Он не проявил ни малейшей силы характера, доктор Теннент.

– А кого вы заперли в подвале – самца или самку?

– Самку.

«Уж не запер ли этот человек в подвале Аманду?»

Мысль эта была абсурдна, однако Гоуэл смотрел на него триумфально, как победитель. Вот только что за победу он одержал?

Майкл, исполненный решимости не упускать инициативу в разговоре, воспользовался единственным оружием, какое было в его распоряжении.

Мягким голосом он произнес:

– Я бы хотел узнать кое-что из вашего прошлого, Теренс. Расскажите мне о своих родителях.

Его тактика моментально возымела действие. Гоуэл стал похож на испуганного ребенка.

– Не уверен, что мне хочется о них говорить.

– Ваша мать жива?

Гоуэла трясло. Глаза у него закрылись. Несколько раз он открывал рот, чтобы заговорить, но не произносил ни звука.

– Знаете… – пробормотал он наконец и замолчал.

– Что? – подбодрил его Майкл.

Гоуэл нервно провел руками по волосам.

– Я… я не думаю… – Он снова замолчал.

Майкл позволил молчанию затянуться на какое-то время, а потом сказал:

– Вы говорите, что презирали ту птицу. Вам не кажется, что, возможно, вы при этом презирали и какую-то часть самого себя? Вы не испытывали ощущения, что оказались в ловушке?

– Вы не улавливаете… – Пациент резко замолчал, сжав кулаки.

– Сути? – продолжил Майкл.

Гоуэл сердито покачал головой:

– Вы не могли бы немного помолчать, а то я совсем запутался! Вы мне только мешаете, вместо того чтобы помогать, ясно?

Майкл подумал, что Гоуэл пребывает в гораздо худшем душевном состоянии, чем он подозревал. Этот человек на грани нервного срыва. Да что же такое случилось с его родителями, если он даже говорить об этом не может?

Он дал пациенту время взять себя в руки. И тот через некоторое время продолжил:

– Давайте вернемся к голубю в клетке. Вы можете себе представить, что чувствует человек, который любил, а потом потерял любимого, доктор Теннент?

– Вам казалось, что, мучая голубей, вы каким-то образом компенсируете потерю жены? Что после ее смерти никто уже не имеет права быть счастливым? Мне интересно, как вы увязываете это с тезисом Аруна Ганди о правах без ответственности? – Майкл вскинул брови, глядя на Гоуэла. – Вы сильнее птицы, вы можете творить с ней что угодно, но вот как насчет чувств голубя, запертого в подвале?

– В противорадиационном убежище, – поправил его Гоуэл.

Майкл подался вперед:

– В противорадиационном убежище?

Томас почувствовал, что покраснел. Он не собирался этого говорить – как-то само вырвалось.

«Осторожно. Осторожно. Идиот, идиот, идиот».

Майкл смотрел на Гоуэла. Тот так трясся, что у него бились друг о дружку колени. Похоже, у него в любую секунду мог начаться припадок. Майкл понимал: причина в том, что его пациент страшно рассердился на себя. Но вот за что?

– Я… она… оно… – Томас замахал руками. «Осторожно. Осторожно». Его лицо горело, а голос срывался. «Осторожно!» – Это такая шутка… она… повторяла, что это сильно смахивает на бомбоубежище. – Он эмоционально развел руками. – Бывают ведь такие подвалы, верно?

– Кто – она?

Гоуэл несколько мгновений раскачивался назад-вперед.

– Все это совершенно не важно. Давайте лучше вернемся к голубю в подвале, доктор Теннент.

Майкл решил воспользоваться моментом и нанести еще один удар в больное место.

– Расскажите мне о вашем детстве. Я бы хотел узнать о ваших родителях. Давайте поговорим о вашей матери.

«Осторожно! – Томас закрыл глаза, снова сжал кулаки. – Осторожно. Осторожно. С какой стати ты вдруг спрашиваешь о моей матери? Пытаешься меня провести?»

А вслух он сказал:

– Вы проигнорировали мой вопрос о голубе, доктор Теннент. Ответьте же мне наконец.

«И снова вспышка злости. Злости на кого? Неужели родители так ему насолили?»

– Откровенно говоря, я считаю, что нам было бы полезно поговорить о ваших родителях. Расскажите мне об отце… или о матери, если хотите, – спокойно попросил Майкл.

Томас поднялся и принялся выхаживать по кабинету, пытаясь собраться с мыслями, чтобы нанести психиатру ответный удар. Ярость бушевала в нем.

«Ах ты, ублюдок, сперва убил мою мать, а теперь хочешь о ней поговорить? Хочешь сидеть в своем паршивом кабинете и получать извращенное, садистское удовольствие, слушая о том, как я ее любил? Ну уж нет, доктор Майкл Теннент, этого ты от меня не дождешься».

Он подошел к окну, посмотрел на безоблачное небо.

– Мы обязательно побеседуем о моих родителях, но в другой раз, ладно?

– Я бы хотел знать, почему вам трудно о них говорить, – услышал он голос психиатра.

Томас зашагал к двери. Остановился, повернулся к Майклу и сказал:

– Мы поговорим об этом, я вам обещаю. Но в другое время. Непременно все обсудим. Я полагаю, сегодня мое время уже истекло?

Майкл посмотрел на часы:

– У нас еще десять минут.

Томас кивнул. Ему хотелось поскорее уйти отсюда, он боялся, что и без того уже наговорил слишком много. С этим докторишкой надо держать ухо востро. Ни в коем случае нельзя выдать себя раньше времени.

– Я дарю вам эти десять минут, доктор Теннент. – Томас улыбнулся, чувствуя, как уверенность возвращается к нему. – Проведите это время с пользой.

Он открыл дверь и исчез.

Майкл повернулся к компьютеру, вышел в Интернет и ввел поисковый запрос: «доктор Теренс Гоуэл».

Компьютер сразу выдал ссылку на веб-сайт пациента. Сайт был сделан хорошо, со вкусом.

Майкл увидел цветную фотографию, внимательно прочитал биографию. Доктор Теренс Гоуэл приходился родственником знаменитому британскому астроному сэру Бернарду Лавеллу и являлся сотрудником Исследовательского института Скриппса, а до этого преподавал астрономию в Массачусетском технологическом институте. Он был членом Особого президентского консультативного комитета по поиску внеземного разума, учрежденного Рональдом Рейганом.

Майкл решил на следующем приеме спросить Гоуэла о работе в этом совете: его самого интересовали НЛО.

На сайте имелась также информация о хобби его владельца: кулинария, шахматы. Кроме того, этот человек являлся членом Менсы.

Сведения о профессиональной квалификации доктора Теренса Гоуэла производили весьма сильное впечатление.

«Гораздо более сильное, – подумал Майкл, – чем сам Гоуэл».