82

Распахнувшийся халат не скрывал груди Настасьи Кински, оседлавшей своего чернокожего любовника Уэсли Снайпса. Они оба тяжело дышали, стонали, любовник сжимал ее груди; они оба должны были вот-вот кончить, они оба…

Экран телевизора погас.

– Зачем ты смотришь это, Том-Том?

Мать стояла рядом и держала в руке пульт дистанционного управления. Томас покраснел – ответа у него не было.

– Она такая худая, Том-Том. Красивая вешалка, не более того. Вылитый скелет. Она напоминает мне узницу концентрационного лагеря. А тебе нет?

Перед его мысленным взором возникли костлявые фигуры из Освенцима. Они заслонили Настасью Кински. Томаса аж передернуло от отвращения.

– Я… я… – пробормотал он. – Просто это уже шло, телевизор был включен.

– Мои фильмы были чистыми и нравственными. Да, мы кокетничали и раздавали авансы, но никогда ничего не показывали. Я бы до такой пошлости сроду не опустилась. Ты понимаешь, как низко пали современные актрисы, да?

– Да, – тихо сказал он, злясь из-за того, что мать права, из-за того, что она не дала ему посмотреть на Настасью Кински, и из-за того, что она поселила в его мозгу жуткие образы.

– Ты можешь представить себе, что бы ты почувствовал, если бы увидел меня на экране в таком виде, дорогой?

Томас посмотрел на мать, мысли его путались, метались. Как бы, интересно, это получилось у него с Шэрон Стоун? Или с Ким Бейсингер? С Сигурни Уивер? Они бы тоже казались ему костлявыми, как узницы концлагеря? Смеялись бы они над ним так же, как та медсестра в медицинской школе?

Потом Томаса, словно темная тень, накрыло чувство вины. Его мать была такой красивой, гораздо привлекательнее любой из современных знаменитых актрис. Почему ему приходят в голову такие мысли?

Она бросит его, если узнает, что у него в голове.

– Я тебя люблю, мамочка, – сказал он.

Строго:

– Ты уверен?

– Да.

Глория Ламарк развязала кушак халата. Томас увидел ее груди – они были не такие упругие, как у Настасьи Кински, но зато гораздо больше, белее и мягче.

– Покажи мне, как сильно твой чу-чу любит мамочку.

Томас расстегнул брюки, приподнялся в кресле, спустил их, а потом спустил и трусы.

Мать стояла, оценивая его эрекцию.

– Доктор Ренни говорит мне, что я слишком много времени провожу дома. Ты хочешь, чтобы я последовала его совету, Том-Том? Ты хочешь, чтобы я занялась благотворительностью? Чтобы бросила тебя, как когда-то твой отец?

– Нет, пожалуйста, не надо, я этого не хочу, – пробормотал он.

– Твой чу-чу сейчас для меня, Том-Том? Или для Настасьи Кински?

Он медлил с ответом, пребывая в растерянных чувствах. Он хотел бы заниматься любовью с Настасьей Кински, но не хотел, чтобы мамочка бросила его, и… и…

Перед мысленным взором Томаса брели живые скелеты.

Его чу-чу стал еще тверже.

Живые скелеты.

– Если ты хочешь заниматься любовью с Настасьей Кински, то ты больше не сможешь оставаться моим маленьким мальчиком. Я откажусь от тебя. Больше не будет никаких подарков, Том-Том. А другие люди станут смеяться над тобой, Том-Том. Ты помнишь, как смеялась над тобой та девица из медицинской школы?

Люси, с которой он познакомился на втором курсе. Вообще-то, она хорошо к нему относилась. Они несколько раз вместе ходили в бар. Томас привел ее домой познакомить с матерью, но та сказала, что Люси недостаточно хороша для него. В тот вечер он отвез Люси домой и спросил, не хочет ли она поиграть с его чу-чу. Томас до сих пор помнил ее презрительный смех. Смех этот и сейчас эхом отдавался в голове Ламарка, когда он, выйдя из кабинета доктора Майкла Теннента, сидел в «форде-мондео» на парковке для пациентов Шин-Парк-Хоспитал.

А как над ним смеялась эта проститутка, Дивайна!

«Что со мной не так?»

Он нажал педаль газа, злясь на себя. А еще больше – на психиатра.

«Небось думаешь, что ты очень умный, доктор Майкл Теннент?

Посмотрим, как ты запоешь, когда получишь посылку с замороженными грудями Аманды Кэпстик!»