30

«Добрый вечер, это доктор Теннент. Глория, перезвоните мне, пожалуйста, сразу же, как только получите это сообщение. Боюсь, что я расстроил вас сегодня утром. Нам необходимо поговорить».

Щелчок.

Томас нажал кнопку обратной перемотки на автомобильной магнитоле, а потом надавил клавишу воспроизведения и еще раз прослушал запись голоса доктора Майкла Теннента: он переписал его сообщение с автоответчика на кассету.

Щелчок.

Томас сглотнул и ухватился обеими руками за руль. Так и хотелось вырвать его из крепления и забить им до смерти доктора Майкла Теннента.

Ламарк снова проиграл запись.

Субботний вечер. Десять часов. Почти полная луна. Звезды мерцают, сегодня много влаги. Он сидел в темно-синем «форде-мондео» доктора Гоуэла: тот охотно одолжил ему свой автомобиль. Салон сверкал безукоризненной чистотой, и, когда Томас отправился сюда, снаружи на краске тоже не было ни пятнышка. В машине имелись кожаные бежевые сиденья, а также магнитола «Филипс», проигрыватель компакт-дисков, электрические стеклоподъемники и множество всяких других устройств. Повсюду торчали кнопки и выключатели. Какие-то неразборчивые крохотные буковки: для карликов с лупами их, что ли, делали? И что они означают – сам черт не разберет.

Единственная понятная надпись на английском языке находилась на сигнальной кнопке рулевого колеса перед ним: «Воздушная подушка».

Различать кучу собачьего дерьма на тротуаре в тени между кругами света от уличных фонарей становилось все труднее. Томас разглядывал ее в течение часа. Муха ползла по лобовому стеклу внутри. Мухи жрут собачье дерьмо. Мухи жрут дохлых птиц. Если бы не мухи, повсюду валялись бы дохлые птицы. Томас не возражал против мух, они его вполне устраивали, у него имелись все основания быть благодарным им. А вот дохлых птиц он ненавидел. Дохлые птицы – предвестник несчастья.

В день смерти матери он видел дохлую птицу в саду. Когда умер Версаче, рядом с ним тоже нашли дохлую птицу. Возможно, это было послание от высших сил? Трудно сказать наверняка.

Теперь стояла такая темнота, что разглядеть его лицо в машине не представлялось возможным. На всякий случай Томас купил «Таймс», чтобы закрыться, если вдруг кто пойдет мимо. Хотя вряд ли жителей этого района заинтересует человек, читающий газету в респектабельной машине. До этого момента никто мимо него так и не прошел, если не считать старика с лабрадором, который нагадил на асфальт.

В «Таймс» опять писали о пропавшем редакторе, Тине Маккей: просьбы о помощи родителей и полиции, еще одно высказывание ее безутешного бойфренда. Никаких зацепок, никаких улик, никто не видел ее «фольксваген-гольф» с вмятиной на заднем бампере. Что и неудивительно: машину Томас разобрал у себя дома в гараже и сдал детали на различные автомобильные свалки. Он даже заработал на этом почти двести фунтов, а деньги потратил на цветы, которые отнес на могилу матери.

Значительно более пространная статья была посвящена Коре Берстридж. Надгробное слово из 2324 слов. Его написал Перегрин Вернон, бывший кинокритик, ставший впоследствии театральным критиком.

Этот самый Перегрин Вернон как-то раз безжалостно раскритиковал игру его матери в одной из театральных постановок. Это случилось в 1986 году, когда она предприняла попытку вернуться в профессию, сыграв роль властной состоятельной аристократки в пьесе Сомерсета Моэма. Перегрин Вернон написал тогда, что уж лучше было пригласить на эту роль вместо Глории Ламарк дикую свинью: «Свинья и то выглядела бы привлекательнее и не перевирала бы так текст».

Статья была снабжена фотографией автора, и Томас отчетливо помнил, как выглядел критик: галстук-бабочка, седые волосы, опухшее, в прожилках лицо человека, который привык перекусывать на ходу чем попало. И еще он помнил, как плакала мама, когда прочитала рецензию.

На премьере пьесы его мать была так прекрасна, Томас так ею гордился, ее игра стала сенсацией… А банкет после спектакля: знаменитая актриса вернулась на сцену, и все этому страшно рады! Триумф! Там были все. Ллойд Уэбберс. Гарольд Пинтер. Пол Скофилд. Питер Холл. Камерон Макинтош. Эдди Кулукундис и Сюзан Хэмпшир. Роберт Фокс. Ванесса Редгрейв. Мэгги Смит. Джоан Плоурайт. Сэр Майкл Хорден. Альберт Финли. Джуди Денч. Билл Кенрайт. Все!

Тем вечером он видел в глазах матери слезы счастья. А утром, когда принесли «Мейл» с этой убийственной рецензией, она сломалась.

Джек Тинкер, штатный критик «Мейл», уехал в отпуск, и его место временно занял Перегрин Вернон. Утешая плачущую мать, Томас снова и снова повторял, что Джеку Тинкеру наверняка понравилась бы ее игра, Джек Тинкер никогда бы не написал таких ужасных слов.

А теперь Перегрин Вернон состряпал статью в 2324 слова о Коре Берстридж. «Ах, какая страшная несправедливость, что правительство так ни разу и не удостоило Кору Берстридж официальной награды. Она прошла большой путь: простая девушка сумела стать настоящей звездой… Мы потеряли одну из величайших актрис, которые когда-либо появлялись в нашей стране и которую никто не сможет заменить…»

Томас злился все сильнее. Перегрин Вернон ошибался. Страшная несправедливость действительно имела место, но совсем не та, о которой он писал. Придется лично сказать ему об этом. Правда должна восторжествовать.

«Болван, ну зачем ты написал эту статью? А ведь я совсем уже было забыл о тебе. Правда забыл!»

Автомобиль Аманды Кэпстик по-прежнему стоял возле дома доктора Майкла Теннента. Крыша его оставалась опущенной. Два часа назад по телевидению транслировали розыгрыш национальной лотереи. Его мать презирала лотереи, смеялась над людьми, которые покупали билеты.

«Интересно, – подумал Томас, – приобретает ли доктор Майкл Теннент лотерейные билеты?»

Он снова прослушал запись с автоответчика.

«…Боюсь, что я расстроил вас сегодня утром. Нам необходимо поговорить».

Щелчок.

Перемотка.

Щелчок.

Томас прокрутил запись еще раз.

Он ненавидел лотерею. Ненавидел маленькие цветные шарики, перекатывавшиеся в большом прозрачном шаре. Лотерея давала людям надежду, тогда как на самом деле никакой надежды не было. Если проиграешь, будешь чувствовать себя несчастным. Если выиграешь, твоя жизнь превратится в ад. Заколдованный круг несчастья, из которого нет выхода. Это напоминало ему голос доктора Теннента на автоответчике. Этот тип обещал то, что так никогда и не смог дать.

На пассажирском сиденье рядом с Томасом лежала еще одна кассета. Скоро придет и ее очередь.

Мухи заснули до утра. Даже та, что ползала по лобовому стеклу, казалось, оставила на время все попытки выбраться на волю. Томас вытащил из кармана монету, подбросил ее и поймал, но смотреть пока не стал.

«Доктор Майкл Теннент, будешь ли ты еще здесь утром?»