17

Эдвард Коулман, который мимоходом сообщил рыбаку из Кьоджи только то, что его зовут Ральф (Ральфо, как называл его рыбак), провел вторник, двадцать пятое ноября, в доме Марио и Филомены Мартуччи. Именно с Марио дней десять назад перед воскресеньем Коулман отправился на рыбалку. Двадцать третьего числа дул сильный промозглый ветер, и Коулман не выходил из дома, попивал красное вино домашнего изготовления, написал несколько писем. Он написал Дику Пёрселлу в Рим, попросил зайти к домохозяину и убедиться, что с его квартирой все в порядке, никто ее не взломал, а также сообщил, что вскоре вернется в Рим. Но это письмо Коулман пока не отправил, да и другие тоже.

Под правым ухом и под глазом у него остались синяки, уже начавшие желтеть. Коулман сказал Марио, что на него напали на темной улице – кто-то пытался его ограбить, но Коулман оказал сопротивление и сохранил при себе бумажник. К сожалению, там оставалось только двадцать тысяч лир – около тридцати долларов. Пять тысяч он отдал Марио в качестве благодарности за приют. Коулман появился у Марио около девяти утра двадцать четвертого числа, а ночью перебрался из Венеции в Местре и до рассвета провел время без сна в разных кофе-барах. Он объяснил, что хочет на несколько дней исчезнуть, чтобы не попасться на глаза мужу его подруги, который только-только вернулся в Венецию. Марио, наверное, решил, что муж отлупил Коулмана, но с этим Коулман ничего не мог поделать, и пришлось смирить свою гордыню.

Коулман очень хотел упросить Марио или кого-то из его друзей сходить в полицию и сказать, что видел, как двадцать третьего числа около одиннадцати часов вечера кто-то сбросил в канал тело. Это, по мнению Коулмана, подтолкнуло бы шар, готовый покатиться по склону, но пока он не отваживался обратиться с этой просьбой к Марио. Будь у него в бумажнике сотня тысяч лир, это, без сомнения, сделало бы его просьбу более весомой, но в его бумажнике таких денег не обнаружилось.

На заднем дворе соседнего дома лаяла собака. Коулман знал, что она привязана, он видел ее из окна.

Филомена вошла, не постучав, около пяти и спросила, не хочет ли он тарелочку бульона – она только что приготовила его из угрей.

– Спасибо, дорогая Филомена. Мне пока хватает ланча, которым вы меня накормили, – любезно ответил Коулман. – Но я выпью с Марио стаканчик вина, когда он вернется. Вы говорили, он появится в шесть?

– Si, синьор. – Филомена была стройной, темноволосой, один передний зуб у нее отсутствовал. Выглядела она лет на тридцать, родила четырех детей, но один из них умер. – Вам здесь тепло, синьор?

– Все великолепно. Спасибо.

Коулману было холодно, но Филомена порядком провозилась с его кирпичной печуркой, и он не хотел жаловаться.

Филомена ушла, и Коулман подошел к окну. Жуя губы, он подумал об Инес. Жалел, что заставляет ее беспокоиться, а она беспокоилась, он в этом не сомневался. Она не хотела, чтобы он в четверг вечером отправлялся на свою послеобеденную прогулку – прогулку, во время которой он и увидел Рея, – но Коулман считал, что пойти надо. Он категорически не мог тихо-спокойно вернуться в тот вечер в отель вместе с Инес. Ранее этим днем Коулман увидел у себя на хвосте Зордия и ускользнул от него на Мерчерии. Если ты не можешь улизнуть от кого-то в Венеции, то не сможешь нигде, думал Коулман, но, помимо всего прочего, Зордий был профессионалом, и Коулман гордился тем, что перехитрил его. А если он не сумеет избавиться в Венеции от Рея, то не сумеет нигде. И удача явно сопутствовала ему: он нашел Рея; мало того, ему продолжало везти и дальше, пусть и по мелочам: он нашел подходящий камень на улице. А улочка, на которую свернул Рей, и канал, в который она упиралась, оказались именно такими, какими их представлял Коулман, но он не предполагал, что Рей решится противиться ему, что кто-то вообще будет сопротивляться, в особенности после такого удара камнем. Коулман нахмурился и в двадцатый раз после той схватки проклял свое невезение. Рей наверняка сейчас не в лучшем состоянии, но тот факт, что он, вероятно, еще жив, грыз Коулмана, заставлял его по десять раз на дню хвататься за всякие тяжелые предметы, вместо того чтобы спокойно примериваться к ним, вынуждал его скрежетать зубами, а сердце – биться чаще. Коулман допил вино и решил все же попросить Марио обратиться в полицию. Ему нужно было придумать причину, по которой Марио оказался в Венеции в ту ночь. Или, может, лучше отправить в полицию сообщение без подписи? Он должен внушить Марио, что муж его подруги заслуживает определенных неудобств за жестокое нападение. Он может предложить Марио за услугу тридцать тысяч лир, гарантировать, что заплатит их позже, когда получит доступ к деньгам.

Этим утром, после ухода Марио, Коулман отправил Филомену за «Гадзеттино», верно предположив, что она не станет читать газету. Увидев собственную фотографию и прочтя сообщение о своем исчезновении, он сжег газету в печке. Коулман надеялся, что Марио не будет читать в этот день «Гадзеттино». Он попросил Марио по возвращении принести вечернюю газету и надеялся, что тот не забудет.

Наконец Коулман услышал голос Марио и ответный крик Филомены, и это означало, что Марио вернулся. Коулман спустился по лестнице.

Трое детей цеплялись за ноги отца. У Марио в корзине, которую он держал на голове, лежала рыбина.

– Я ее не поймал, а купил, – весело сказал Марио. – Но я сегодня поймал много других рыб.

– Удачный день? – спросил Коулман.

Он увидел газету в кармане Марио.

– Ветер жуткий, но день для ловли хороший, – ответил Марио.

Они все сидели в кухне, служившей одновременно и гостиной. Чуть больше походила на гостиную соседняя комната, но она была меньше, и в ней стояла двухместная кровать, на которой спали втроем дети.

– Немного вина или тарелочку brodo? – спросила Филомена у мужа.

– Моя дорогая жена, когда уже ты запомнишь, что я не ем супа, пока не выпью вина? Ужин через час. Тогда и поедим все вместе.

Марио чмокнул ее в щеку и шлепнул по мягкому месту.

Коулман рассмеялся:

– Можно мне посмотреть газету, Марио?

Марио вытащил газету из кармана и протянул Коулману. Потом достал стаканы и налил вина себе и гостю.

Газета, судя по ее виду, была из тех, что популярны среди низов общества, и Коулман прежде ее не видел. На первой странице – ничего. Он перевернул страницу и уставился на фотографию Рея в верхнем углу. Быстро и сосредоточенно прочел заметку. Рей сегодня приходил в полицию. Сообщил о своем столкновении с тестем, Эдвардом Коулманом, вечером двадцать третьего ноября на какой-то маленькой улочке. «Молодой американец, который считался пропавшим в течение пятнадцати дней, сказал, что всего лишь хотел побыть наедине с самим собой какое-то время после недавнего самоубийства его жены Пегги на Мальорке. После их столкновения вечером двадцать третьего ноября Эдварда Коулмана никто не видел, и полиция проводит следственные действия, пытаясь его найти».

– Что вы читаете? Что-то про вас? – спросил Марио.

Коулман резко выпрямился, поймав себя на том, что склонился над столом, на котором лежит газета, но Марио смотрел на фотографию.

– Вы знаете этого американца? Так это муж вашей подружки? – спросил Марио с неожиданным интересом и вдохновением.

– Нет-нет, посмотрите сами, – сказал Коулман с небрежным жестом и схватил стакан с вином, налитым Марио, пожалев, что не взял вместо стакана газету, поскольку Марио уже принялся ее читать.

– Мм. Схватка… как странно, – пробормотал Марио, читая.

– Che cosa? – поинтересовалась его жена.

«Черт бы подрал их любопытство!» – подумал Коулман.

– Это не он, не тот, с кем вы подрались, Ральфо?

Марио не знал его настоящего имени, а если Коулман когда и представился, то Марио, вероятно, забыл об этом.

– Нет, я же вам сказал, что нет, – проговорил Коулман.

Он почувствовал, что его лицо побледнело.

Услышав его тон, Филомена повернулась.

– Это случилось в тот же вечер, когда у вас произошла драка, да? Я поэтому и спрашиваю, – не отставал Марио с озорной улыбкой.

– Драка, но не с ним, – сказал Коулман.

– А как ваше настоящее имя? – спросил Марио.

Филомена посмотрела на него встревоженно:

– Не надо ссориться, Марио. Если синьор Ральфо хочет хранить свои тайны, пусть они и остаются тайнами.

Коулман медленно вытащил сигарницу из кармана, пытаясь придумать какое-нибудь легкомысленное замечание. Марио не сводил с него глаз. И Коулману не удавалось овладеть собой. Напротив, он почувствовал, что дрожит.

– Все в порядке, все в порядке, – сказал Марио, пожав плечами и скосив глаза на жену. Брови Марио подергивались. На левой брови у него остался шрам от рыболовного крючка – место, где волосы не росли. – Я вижу, у вас горе, синьор Ральфо. Это ваша дочь покончила с собой?

– Марио! – проговорила Филомена потрясенно.

– Это неправда! – возразил Коулман. – Там нет ни слова правды! Она… – Он шарахнул стаканом по столу, разлив вино.

– Эй, поосторожнее! – сказал Марио.

Все дальнейшее случилось за доли секунды, словно взрыв. Коулман осознал, что тянется к рубашке Марио, чтобы ухватить того за грудки. Он так доверял Марио, а тот предал его. Ведь Коулман рассчитывал на его дружбу, верность, помощь в нелегкое время. Он по-приятельски выходил с ним в море на рыбалку, с удовольствием оставался в его гостеприимном доме. А теперь все было разрушено… Стул или стол перевернулись, и они оба оказались на полу. Коулману никак не удавалось ухватить жилистые, увертливые руки Марио. Дети и Филомена кричали. Внезапно что-то обожгло бедра Коулмана. Боль парализовала его, он не чувствовал ничего, кроме мучительного жжения. Марио поднялся на ноги. И тут Коулман увидел, что случилось: Филомена – а больше и некому было – вылила на него из кастрюльки горячий бульон.

Теперь она рыдала, опираясь о стену. Марио сыпал проклятиями не от злости, а от отчаяния. Дети орали в голос, а в дверях стояли соседи.

Коулман встал и принялся отдирать обжигающую ткань брюк от кожи. Кровь из разбитого рта капала красными горошинами на пол кухни.

– Филомена, бога ради! – сказал Марио (или же сказал что-то в этом роде). – Сделай доброе дело! Помоги ему! Принеси соды!

Появилась сода, а с ней и какая-то желтая мазь в большой банке, вероятно рыбий жир. Коулман пришел в себя и попросил Марио и Филомену выставить вон соседей и детей.

– Мне их нужно снять, – сказал он, имея в виду брюки.

В комнате остался только Марио, который замер, уперев руки в колени.

Не обращая на него внимания, Коулман стащил с себя брюки и принялся втирать соду в кожу под трусами. Марио глазел на него, а Коулман его тихо ненавидел, хотя и понимал, что у Марио есть все основания, чтобы злиться. И Коулман счел, что будет мудро и даже пойдет ему на пользу пролить немного бальзама на свежие раны.

– Мне очень жаль… очень, – сказал он Марио. – Да еще и добрая кастрюлька супа пропала. – Он выдавил из себя смешок. – Я в таком взвинченном состоянии, Марио. А когда вы сказали о… о моей… – Он не мог произнести слово «дочери». Коулмана привела в бешенство фраза в газете про «самоубийство его жены Пегги». – Я потерял голову. – Коулман поднял белые от содового порошка руки и крутанул ими, словно отрывая себе голову. – Я компенсирую Филомене потери, как минимум куплю угрей. И еще я могу убрать здесь.

– Ah, non importa, – сказал Марио, не сводя с него глаз.

– Я возьму немного воды, чтобы помыться, – буркнул Коулман, сопровождая свои слова действием и зачерпывая кувшином горячую воду из кастрюли, стоящей на плите. – Возьму это к себе в комнату.

Дети и Филомена находились в гостиной, так что Коулману не пришлось испытывать на себе их ненавидящие взгляды. Он прошел в свою комнату, неся влажные брюки, там вымылся и замочил трусы в остатках воды в большом умывальном кувшине. Он как мог оттер брюки и снова надел их – других у него с собой не было, даже пижамных штанов не имелось. Потом медленно спустился вниз, намереваясь помириться с Филоменой.

В кухне был только Марио со стаканом вина.

Коулман почувствовал, что Марио побаивается полиции.

– Синьор Марио, примите еще раз мои извинения, – сказал Коулман. – У вас есть тряпка?

– У Филомены на швабре… Филомена! Она, кажется, укладывает детей в постель.

– В такой час?

– Она всегда их укладывает, когда волнуется, – сказал Марио, пожав плечами, потом открыл дверь в соседнюю комнату. – Филомена, нет нужды суетиться. На полу разлито немного супа, дорогая. Все в порядке.

Последовал пронзительный ответ Филомены, в котором слышалось больше тревоги, чем злости. Марио закрыл дверь и вернулся.

Коулман увидел швабру и принялся за работу, используя холодную воду из-под крана. Если он что и умел делать, так это мыть полы. В Риме он часто работал шваброй, а до этого в Таосе, Тулузе, Ареццо и всех других местах, где жил последние пятнадцать лет. Марио подкинул в печку немного дров.

– Пожалуйста, скажите Филомене, что тут стало немного лучше, – попросил Коулман.

– Спасибо. Выпейте стаканчик, синьор Ральфо, – сказал Марио, наливая ему вина.

– Насколько я понимаю, мое присутствие доставляет вам неудобства. Я могу уйти сегодня же, если вы порекомендуете место, где я мог бы остановиться. Вы же знаете, паспорта у меня с собой нет, так что в отель мне не устроиться.

Появившаяся Филомена услышала последние слова Коулмана. Коулман говорил на довольно простом итальянском. По крайней мере, теперь она не плакала.

– Синьор приносит свои извинения, Филомена. Ты видишь, он вымыл пол в кухне, – сказал Марио.

– Тысяча извинений за пропавший brodo, синьора, – подхватил Коулман. – Я тут постарался как мог. Я уже говорил вашему мужу, что признателен за ваше гостеприимство, но я должен уйти, если…

Марио демонстративно пожал плечами, посмотрел в потолок и сказал:

– Пожалуй, я найду для вас место. У Донато. Если вы не боитесь холода. У него есть…

Коулман не знал этого слова, но подумал, что Марио имеет в виду сарай. Ну, одну ночь можно провести и в сарае, а потом он найдет что-нибудь получше. Идея Марио ему не очень понравилась, но гордость не позволяла попросить разрешения остаться. К тому же он чувствовал, что Филомена настроена против него, ведь драку затеял именно он. Коулман вытащил из кармана бумажник, тоже мокроватый, и извлек из него пятитысячную купюру:

– Это вам и Филомене, с благодарностью.

– Нет, синьор, вы уже заплатили! – возразил Марио.

Но он был по-настоящему беден (или довольно беден), и Коулман настоял на своем.

Коулман стал великодушнее и отклонил предложение проводить его к Донато. Он сказал, что не хочет больше доставлять беспокойство – seccatura – Марио. После чего Марио произнес речь, которую Коулман вежливо выслушал. Суть речи сводилась к следующему: все мы живем в опасное время и не должны расхаживать по миру без удостоверения личности. Все эти соображения ничуть не удивили Коулмана. Он понял, что Марио с подозрением отнесся к публикации в газете, а потому ему следует держаться как можно дальше от Кьоджи. Коулман допил вино, и Марио тут же налил ему еще.

Филомена снова занялась готовкой у плиты.

– Останьтесь на обед, – сказал Марио. – Негоже уходить из нашего дома с пустым желудком. Я беспокоюсь из-за полиции, но это другое дело. Мы все беспокоимся из-за полиции. И что это за мир, в котором нам приходится жить, а, Филомена?

– Si, Марио.

Она бросила жир на горячую сковородку. Принесенная Марио рыба уже лежала разделанная сбоку на плите.

– Мне и вправду грозит опасность, – сказал Коулман. – Видите, один раз это уже случилось, поэтому я и нервничаю. У меня дочь неудачно вышла замуж. Она грозила покончить с собой… – (еще один «ох» Филомены), – но пока этого не случилось.

– Слава богу. Бедняжка! – воскликнула Филомена.

– Заметка в газете напомнила мне о ней. Но моя дочь в Калифорнии, она несчастна, однако жива. Я часто о ней думаю. Моя жена, ее мать, погибла в автокатастрофе, когда девочке было четыре года. Я сам ее воспитывал.

Эти слова вызвали искреннее одобрение и удивление Филомены и сочувственный кивок Марио.

– Она замужем за человеком, который ей изменяет. Но таков ее выбор. А вот я больше не хочу жениться. Но иногда на мою голову сваливаются неприятности из-за женщин. – Он улыбнулся Марио. – Жизнь продолжается, верно, Марио? Ну, мне пора.

Он попрощался с Филоменой и склонился над ее рукой. Марио вышел проводить его до небольшого ресторана, так как Коулман был голоден. К тому же он подумал, что при ресторане может найтись комната. Или кто-нибудь подскажет ему, где сдается жилье. Кьоджа напоминала Венецию, хотя и не была такой красивой. Они пересекли несколько каналов, сделали несколько поворотов по узким улочкам. И все же это не Венеция. И Рея тут поблизости нет. А потому, с точки зрения Коулмана, Кьоджа лишалась всякой привлекательности. Перед дверью ресторана он попрощался с Марио и еще раз поблагодарил его.

– Когда приеду сюда снова, мы отправимся с вами на рыбалку, – сказал Коулман.

– Si, sicuro! – ответил Марио, и Коулману показалось, что тот, возможно, говорит искренне.

Коулман обедал и размышлял. Он решил скрываться еще неделю. Ничего невозможного в этом не было, ведь Рей же скрывался. Еще он пришел к выводу, что не стоит писать письмо в полицию своей рукой – слишком рискованно. Пожалуй, до конца недели он вернется в Венецию и попытается еще раз убить Рея. А пока что будет оставаться мертвым, безликим для всех благодаря своему инкогнито. Поскольку друзей у него почти не было, то лишь Инес и еще несколько человек будут тревожиться о нем, не зная, то ли скорбеть от всей души, то ли подождать еще немного. И вероятно, она еще немного подождет, не без улыбки подумал Коулман. А что такое скорбь? Вытянутое лицо в течение часа? Ну, может, дня. В случае с Инес – чуть дольше. Дик Пёрселл и тот будет дольше горевать по нему. Как и старый друг в Нью-Йорке – Ланс Дюкен, художник, которого Коулман знал еще с тех времен, когда был строителем. А остальные? На сей счет Коулман не заблуждался: о нем прольют одну-две слезинки. Скорбят лишь по нескольким избранным друзьям или по членам семьи, да и эта скорбь главным образом для того, чтобы ее видели оставшиеся родственники.

Поев, Коулман стал спрашивать молодого официанта, у кого бы можно снять комнату на ночь.

– Я остановился в Венеции, но возвращаться туда сейчас поздновато. Вы не знаете, где я мог бы переночевать? Я, конечно, заплачу, вот только паспорта у меня при себе нет, – объяснил он свое нежелание снять номер в отеле.

Молодой официант предложил комнату в собственном доме. Он назвал цену. Пятьсот лир.

– Комната теплая. Кухня по соседству.

Коулман согласился.

Дом располагался неподалеку. Молодой человек выкроил пять минут между двумя клиентами, чтобы проводить Коулмана и познакомить с семьей. Никаких вопросов (например, почему американец не снимет номер в отеле) ему не задавали. Коулман поболтал с родителями в гостиной за чашкой кофе. Узнал их фамилию – Ди Рьенцо.

– Мне нравится Кьоджа, – сказал Коулман, который представился как Тейлор, писатель. – Может быть, вы знаете место, где можно снять комнату на неделю? Я собирался привезти из Венеции пишущую машинку.

Муж посмотрел на жену и сказал:

– Возможно, я найду для вас комнату. Впрочем, вы можете остаться и у нас, если моя жена не будет возражать. Посмотрим, как мы поладим.

Коулман улыбнулся. Он сел намеренно так, чтобы пожелтевший синяк у него под глазом оставался в тени, и излучал сплошное обаяние. Похвалил деревянный сундук в углу, который и в самом деле являл собой превосходный образец мастерства и резьбы, и ему сообщили, что это свадебный подарок отца синьоры Ди Рьенцо.

– Я сейчас пишу книгу по истории обоев, – сказал Коулман.

– Истории чего? – переспросил синьор Ди Рьенцо.

– Обоев, которые клеят на стену.