14

Рей узнал, что синьор Чьярди почти каждый вечер устраивает вечеринки с выпивкой. Не особенно многолюдные вечеринки – человек по пять-шесть друзей, но по шуму, который они производили в кухне с кафельными стенами, можно было подумать, что их не меньше пятидесяти. И гуляли они с девяти до полуночи. Рей присоединился к ним по приглашению синьора Чьярди в первую ночь, но пробыл в кухне всего полчаса. Не хотел показывать свое лицо слишком большому числу людей. В другие вечера он вежливо отказывался присутствовать, ссылаясь на занятость, – он сказал мистеру Чьярди, что занимается архитектурой. Ему это показалось забавным, но после нескольких минут в тот первый вечер (вечер, когда он полчаса провел в кухне) Рею ничуть не мешали громкие выкрики, которые были слышны на втором этаже, хотя обычно гвалт его раздражал.

Архитектура и в самом деле интересовала его, и он купил книгу (очень похожую на ту, что у него уже была, но с собой он ее не взял) по архитектуре Венеции пятнадцатого века. Он два раза отправлялся с этой книгой в город – сравнивал фотографии с оригиналами, испытывая искушение сделать наброски церквей, на которые смотрел; но художник на улице привлек бы к себе внимание, тогда как человек, уткнувшийся в книгу, выглядел типичным туристом, к тому же она была определенной защитой от любопытных глаз. Рей собирался стать художником, но в двадцать четыре года отказался от этой затеи, понимая, что никогда не сможет подняться выше среднего уровня.

Он держался подальше от района Сан-Марко, но ближе к вечеру в понедельник и сегодня утром, во вторник, быстро прошел по Пьяцце к почте – узнать, нет ли для него послания от Коулмана. «Гаррет», – сказал он почтовому клерку, надеясь, что тот не знает о человеке по имени Гаррет, разыскиваемом полицией. И клерк спокойно принялся разыскивать письмо на имя Гаррета, но ничего не нашел. В обоих случаях Рей немедленно покинул почту через улочку Фреццария. Рей был почти уверен: родители отрядили одного-двух детективов на его поиски и у них на руках будут фотографии. Завтра он наведается туда в последний раз, решил он. Посмотрит, написал ли ему что-нибудь Коулман. Впрочем, Рей почти не сомневался, что Коулман ничего не пришлет, если только ему не взбредет в голову написать что-нибудь оскорбительное. Если Коулман к завтрашнему дню, среде, ничего не напишет, то Рей вообще оставит всякие попытки связаться с ним. Он поклялся себе сделать это, словно боялся, что иначе не удержится. Но он видел логику в отказе от дальнейших стараний в чем-либо убедить Коулмана, как видел логику в совете Инес поступить именно таким образом. Он не исключал вероятность отъезда Коулмана из Венеции, думал даже, что тот уже уехал, если ему разрешила полиция, а потому вся эта суета лишалась смысла. Полиция, вероятно, не слишком нажимала на Коулмана, и тот ни в чем не признался. К тому же Рей сомневался, что Коулман сказал бы хоть слово даже под давлением. Способы выбить показания, безусловно, бывают разными, но Рей был уверен: если бы Коулман принял решение молчать, то не отступился бы от него. И уж конечно, ни итальянская полиция, ни даже американская не подвергла бы его пытке. Рей сделал для себя два открытия: во-первых, людей, даже таких чувствительных, как Инес, не особо волновало, совершил человек убийство или нет; а во-вторых, бесполезно пытаться умиротворить Коулмана. Рей представил себе, как завтра днем он идет в полицию и рассказывает им историю, которая ничуть его не красит: о том, что он хотел исчезнуть на какое-то время, даже понимая, что его семья будет волноваться… теперь он сожалеет и ему стыдно, но он был не в своем уме. Он, мол, несколько дней назад увидел в газете заметку о себе, а потом – ничего. И он решил, что его исчезновение не вызвало особого переполоха. Рей не хотел сообщать полиции о попытке Коулмана убить его, столкнув с катера. Нужно выкинуть это воспоминание за борт, думал он.

Ближе к вечеру, когда Рей шел мимо церкви Сан-Траваско, неподалеку от пансиона «Сегузо», но с другой стороны от фасада, он на узкой улочке столкнулся лицом к лицу с Антонио.

Оба резко остановились и уставились друг на друга, причем Антонио широко раскрыл рот. Потом на лице его появилась улыбка.

– Синьор Гаррет! Вот это да! У вас все в порядке?

– Да.

Рей словно примерз к месту. Антонио сжимал его руку.

– Dio mio, все считают, что вы умерли!

– Ш-ш-ш, – проговорил Рей, дивясь галстуку Антонио цвета фуксии и ощущая запах его лосьона для волос. – Рад вас видеть.

– Где вы были? Что с вами случилось?

– Ничего, – сказал Рей.

Итальянец, такой же высокий, как и он, не выпускал его руку. Рей высвободил ее из хватки Антонио.

– Вы должны сообщить в полицию! – произнес Антонио, продолжая смотреть на Рея круглыми глазами. Понизив голос, он сказал: – Вы знаете, что все думают, будто Эдуардо вас убил? – Он качнулся назад на пятках и рассмеялся, явно с облегчением, при этом чуть не потерял равновесие. – Давайте выпьем кофе.

Рей медлил. Этот тип мог все испортить. С другой стороны, за чашкой кофе он постарается убедить Антонио никому не говорить об их встрече.

– Хорошо, давайте.

Они нашли за углом маленький кафе-бар – место с одним-единственным столиком всего в двух футах от кассы. Антонио заказал кофе и принес чашки за столик. Хозяин, приготовив кофе, вернулся к своей газете.

– Значит, вы находились где-то в другом месте? – спросил Антонио.

– Всего лишь снял комнату. Поблизости, – ответил Рей. – Вы не должны задавать мне слишком много вопросов, Антонио. Я хотел скрыться от всех и даже на какое-то время забыть, кто я. Вы можете это понять?

– Конечно могу, – серьезно произнес Антонио, сверля Рея своими умными глазами. – Но та ночь, ночь на Лидо… что тогда случилось?

– Ничего. Он высадил меня у Сан-Марко и… я просто ушел. Ту ночь я провел в другом отеле.

Антонио нахмурился:

– У Сан-Марко? Эдуардо говорит, что высадил вас на Дзаттере.

– Может, это была Дзаттере, не знаю. Да, пожалуй, Дзаттере. – Он увидел сомнение на лице Антонио, не умеющего скрывать свои чувства. – На Дзаттере. У меня остался неоплаченный счет в «Сегузо», но я его оплачу.

Антонио беззаботно махнул рукой: «Подумаешь, счет!» Он еще больше нахмурился и выпятил свою полную нижнюю губу:

– Знаете, Инес считает, что Эдуардо вас убил. Она очень переживает. Она этого не говорит, но я вижу. Она попросила меня уехать из Венеции. – Он улыбнулся. – Но я не могу покинуть Венецию так сразу. Нет. Конечно, Инес будет недовольна, если узнает, что я все еще здесь. Поэтому я вчера переехал в одно маленькое место поблизости. – Он сделал неопределенное движение рукой. – Венеция слишком прекрасна, чтобы уезжать! И потом, мне было интересно услышать про вас. – Он наклонился к Рею, скосил глаза на хозяина, хотя они и говорили по-английски. – Она просила меня уехать из Венеции, потому что боится, как бы я не сказал что-то против Эдуардо.

– Да? А что вы можете сказать против него?

– Не знаю. Не знаю ничего, кроме того, что он вас ненавидит. – На лице Антонио появилась едва заметная озорная улыбка. – Но Инес переживает. Эдуардо, наверное, сказал ей, что убил вас. Или она просто подозревает. Понимаете? – Антонио перешел почти на шепот. – Вы, может, не понимаете, но я понимаю. Я сегодня видел, как они все вместе шли по улице – Смит-Питерсы, Эдуардо, Инес, вся компания. Они все считают, что Эдуардо вас убил. Или подозревают. Но они не хотят приглашать в свою компанию итальянца… Вы меня понимаете? Итальянцы обычно держатся вместе, американцы так не делают, да? Но может, внутри мы все похожи!

Он положил обе руки себе на бедра и рассмеялся так же тихо, как говорил.

Рей улыбнулся:

– Пожалуй, это странно.

– Они все знают, что Эдуардо вас ненавидел, – шепотом проговорил Антонио, – но я не думаю, что они скажут об этом полиции или не пойдут с Эдуардо по улице на ланч. Да? – Антонио помолчал, чтобы его мысль лучше дошла до Рея. – Я думаю, Эдуардо мог хвастаться Инес, что убил вас. Иначе чего ей беспокоиться? Это так похоже на Эдуардо – сказать ей. Ему на все плевать. Вы понимаете?

Рей понимал. Он не прерывал Антонио. Тот довольно бегло говорил по-английски, а потому болтать с ним было одно удовольствие.

– Полиции он говорит, что высадил вас на Дзаттере, а Инес – что он вас убил. А может, он сказал Инес, что высадил вас на Дзаттере, а она ему не верит. Не знаю. – Антонио непрестанно крутил коробок с восковыми спичками на столешнице. – И каковы теперь ваши планы?

Его вопрос вызвал у Рея раздражение, но он чувствовал, что должен ответить на него из соображений вежливости. Или хотя бы для того, чтобы не дать Антонио усомниться в его, Рея, вменяемости.

– Через день-другой я пойду в полицию и сообщу, что жив-здоров. А пока я прошу вас, Антонио, никому не говорить о нашей встрече. Даже людям, которые меня не знают. Вы обещаете?

Антонио посмотрел на него удивленным и немного разочарованным взглядом:

– Почему?

– Я хочу побыть инкогнито еще несколько дней. А может, всего до завтра. Но позвольте мне самому решить мои проблемы.

Он отдавал себе отчет в том, что Антонио не способен его понять. Антонио понял бы его, скажи ему Рей: «Я прячусь, чтобы возложить вину за мою смерть на Коулмана, но, как видите, из этого ничего не получается – всем на всё наплевать. И в любом случае я же не мертв». Но мотивы его поведения были куда сложнее, и он не собирался ничего объяснять Антонио.

– Все разъяснится, – пообещал Рей. – Я… – Он чуть было не сказал, что переживал смерть жены, но не хотел упоминать Пегги. – Давайте уйдем отсюда.

Антонио встал:

– Можно, я пройдусь с вами немного? Я до семи свободен.

– Хорошо, – сказал Рей, которому на самом деле было все равно.

Они пошли по берегу канала Сан-Тровазо к набережной Дзаттере. Никто из них не указывал путь, они шли, следуя естественным поворотам улочек, петлям проулков, которые были здесь более узкими и извилистыми, чем в остальном городе, да и сам район казался старее, проще и беднее, чем бо́льшая часть Венеции.

– У вас где-то тут неподалеку комната? – спросил Антонио.

– Да, – ответил Рей.

Когда он это сказал, его взгляд был устремлен на Джудекку, этот громадный остров за водным простором, его убежище, которое он не собирался выдавать.

– Эдуардо высадил вас здесь? – спросил Антонио на Фондаменто-делле-Дзаттере, показывая куда-то налево, в сторону пансиона «Сегузо».

– Да, где-то здесь.

Они повернули направо. Фасады домов, выходящих на широкую набережную, были простыми, без каких-либо украшений. Темнело, и уличные фонари уже зажглись.

– Там дальше Stazione Marittima, нам не пройти, – сказал Антонио, показывая вперед. – Давайте сюда.

Они свернули направо на узкую улочку, а через минуту прошли по мосту через канал. Рей понял, что ему придется возвращаться назад, чтобы сесть на вапоретто до Джудекки. Он хотел отделаться от Антонио, но так, чтобы это не выглядело грубо, а потому решил проститься с ним минут через пять. И еще: когда они расстанутся, нужно будет убедиться, не идет ли Антонио за ним следом.

– Наверное, полиция не выпустит Эдуардо из Венеции, – задумчиво сказал Антонио. – Я знаю, Инес хочет уехать во Францию.

– Мне это неизвестно, – неопределенно ответил Рей и поднял воротник пальто.

– Зачем вы отпустили бороду? Чтобы вас не узнали?

– Захотелось чего-то новенького. Вряд ли она до неузнаваемости изменила мою внешность.

– Знаете, я ведь тоже считал, что Эдуардо вас убил, – сказал Антонио, словно посвящая его в сокровенную тайну. – Я думал, какой странный человек. Гуляет тут этот американец, и никто ничего не предпринимает.

«Включая и тебя», – подумал Рей, хотя и без всякого осуждения.

– Люди не любят предъявлять такие обвинения.

– Но даже Инес, она остается с ним в…

Рей вдруг вздрогнул и остановился. Впереди он увидел Коулмана – тот выходил из темного треугольника тени, прилепившегося к маленькой церкви, как пирамидка. Коулман поглядывал по сторонам, явно в поисках кого-то или чего-то.

– Что случилось? – спросил Антонио.

– Ничего. Показалось, что увидел кое-кого, – ответил Рей.

Антонио огляделся:

– Кого?

Коулман все еще оставался в поле их зрения. Но через секунду уже исчез. Просочился в щель переулка в левой части церковной площади.

– Мне показалось – Инес, – сказал Рей. – Не имеет значения. Сейчас мы должны проститься. Рад был с вами увидеться, Антонио. Но помните, что я вам сказал. Никому не говорите о нашей встрече. Предоставьте это мне. Договорились?

– Но… я не собираюсь ни с кем из них видеться. Честно, – пообещал Антонио. – Я очень рад, что вы живы, Рей!

Он протянул руку. Рей пожал ее:

– Arrivederci, Антонио.

– Arrivederci, Рей!

Не думая о том, куда выйдет, Рей зашагал направо – в сторону, противоположную той, куда пошел Коулман. Несколько секунд спустя оглянулся, но Антонио не увидел. Потом улица, по которой он шел, сделала поворот, и теперь видимость сзади ограничивалась всего несколькими футами. На следующем повороте Рей помедлил, обернулся и подождал. Антонио не появился. Рей задышал легче и двинулся в сторону набережной Дзаттере. По крайней мере, он полагал, что идет в направлении, которое выведет его туда. Он огляделся в поисках каких-нибудь стрелочек, которые иногда встречались на стенах домов и показывали ближайшую остановку вапоретто или трагетто. Сегодня ему не попалось ни одной. На набережной Дзаттере он судорожно вздохнул. Его спина была напряжена. Он оглянулся, на этот раз опасаясь не Антонио, а Коулмана, и, не увидев его, пошел медленнее. На Антонио можно положиться, думал Рей, парень никому ничего не скажет, и явно на пользу Рею шло то, что Антонио больше не собирается встречаться с Инес. К тому же Рей говорил правду: он и в самом деле хотел через два дня явиться в полицию. А за это время он должен наладить свою разрушенную жизнь. Он мог составить список из четырех или пяти пунктов.

Написать Брюсу Мейну в Нью-Йорк. Отправить телеграмму родителям (лучше завтра). Слетать в Париж и поговорить там по поводу своего бизнеса. Написать Маку – узнать, как обстоят дела с продажей катера и мебели на Мальорке. В Париже в «Пон-Руаяль» его, вероятно, будет ждать письмо от Брюса, а возможно, и договор на аренду помещения под галерею на Лексингтон-авеню. Проблема в Нью-Йорке состояла в том, будут сносить здание или нет. Брюс наверняка уже выяснил это.

На Дзаттере Рей купил «Коррьере делла сера» в киоске. В утренней «Гадзеттино» про него ничего не было. Рей сунул газету под мышку, не просматривая ее. Когда он садился в вапоретто на Джудекку, начался дождь.

Рей прислонился к кабинке – здесь он не был полностью защищен от дождя – и наблюдал, как приближается Джудекка. Неужели Коулман снова идет за ним по пятам? Или же он пытается уйти от частного детектива, который следит за ним? Но зачем детективу выслеживать Коулмана в таком городе, как Венеция, когда он знает, в каком отеле остановился Коулман? В ту самую секунду, когда Рей увидел сегодня Коулмана, он понял, что тот ищет его. И может быть, в кармане у него лежит пистолет. Коулман не остановится ни перед чем и не успокоится, пока не убьет его. Рей начал понимать, что в его жизненных интересах явиться завтра в полицию и немедленно покинуть Венецию.

Когда он добрался до дома на южной оконечности Джудекки, синьора Чьярди не было. Точнее, Рей никого не увидел и не услышал, пока шел по двору и поднимался в свою комнату. В ней ничего не изменилось, разве что Джустина прибралась здесь. Рей осмотрел несколько своих книг, новый чемодан, ствол лозы за окном. Его часы показывали десять минут седьмого. Завтра утром он отправится в полицию (даже если в почтовом отделении на Сан-Марко его будет ждать письмо от Коулмана) и станет другим человеком – человеком по имени Рей Гаррет. Это имя было вроде ярлыка – знакомое, скучное, как бирка на упаковке: «В этой коробке находится двенадцать консервных банок по шестнадцать унций каждая», не одиннадцать, не тринадцать, а именно двенадцать. Рей не стал просить Джустину, чтобы подогрела воду; он снял рубашку и вымылся холодной водой у каменной раковины, которую нашел в темной нише этажом ниже. Дрожа от холода, он энергично вытерся жестким полотенцем, потом взбежал по ступенькам в свою комнату. У него еще хватало времени, чтобы купить что-нибудь в Венеции, кроме того, он хотел найти подарок Елизавете.

Не было еще и семи, когда Рей вернулся в большую Венецию, быстро прошел по проходу от набережной Дзаттере до Академии, пробежал по горбатому мостику, спустился на Кампо-Морозино мимо церкви Сан-Маурицио в направлении Сан-Марко. Он купил сумочку для Елизаветы в солидном, довольно дорогом магазине близ Сан-Марко. Сумочка была черная, квадратная, жесткая и имела красивую подкладку из бежевой лайки. Рей прошел к Ларго-Сан-Себастьяно и нажал звонок в доме Елизаветы. Часы показывали половину восьмого, и Рей надеялся, что семья уже поужинала.

Он услышал быстрые шаги, спускающиеся по лестнице, – может быть, шаги самой Елизаветы. Потом ее голос:

– Кто там?

– Это я, Филипо, – ответил Рей.

Дверь открылась. Елизавета уставилась на него округлившимися глазами, губы ее чуть приоткрылись. Потом она улыбнулась:

– Так это вы!

– Да. У меня для вас подарок. – Он протянул ей полосатый бумажный пакет. – Я уезжаю и хотел попрощаться с вами.

– Вы все это время были в Венеции? – спросила она шепотом, оглянувшись.

Но к ним никто не спускался.

– Да. Возьмите это, Елизавета. Прошу вас. Или, может, выйдете на несколько минут? Выпьем по чашечке кофе.

– У меня есть минут двадцать перед ужином. Подождите!

Она закрыла дверь.

Он ждал на улице, довольный тем, что у нее нашлось несколько минут и она доверяет ему, вот даже согласилась встретиться с ним.

Она вышла в плаще. Рей по-прежнему держал в руке бумажный пакет.

– Куда вы хотите пойти? – спросил он.

– Нам никуда не нужно идти. – Она смотрела на него круглыми глазами. – Где вы были? Я видела вашу фотографию в газете.

– Ш-ш-ш. Я был в Венеции. Мы должны выпить где-нибудь кофе или вина. Чтобы уйти с холода.

По предложению Елизаветы они отправились в бар неподалеку – свернули два раза и прошли немного по переулку. Елизавета хотела горячего шоколада. Рей заказал виски с водой.

– Я показала вашу фотографию синьоре Каллиуоли, – снова шепотом сказала Елизавета, которая очень нервничала из-за парнишки за стойкой, чье внимание она уже привлекла. Она сложила ладони рупором перед ртом: – Я сказала: «Это тот американец, что прожил у вас несколько дней. Вы должны сообщить в полицию». А она ответила, что не уверена, но я-то знаю – она не сомневалась, просто не хотела, чтобы полиция знала о постояльце в ее доме. – Елизавета неожиданно захихикала и зажала рот рукой. – Из-за подоходного налога.

Рей улыбнулся:

– Это и к лучшему. Я не хотел, чтобы обо мне сообщали.

Сегодня от девушки пахло гораздо лучше, чем в тот вечер, когда он приглашал ее на ужин, хотя запах не изменился. Она казалась совершенно очаровательной, ее персиковая кожа была свежа, как всегда, светлые волосы сияли.

– Почему вы прятались? – Она подалась к нему над маленьким столиком, страстно желая услышать ответ. – Почему вы сейчас не хотите сказать мне правду?

Рей положил бумажный пакет на стол, что позволило и ему наклониться к ней.

– Я вам уже говорил правду, – сказал он. – Меня пытался убить мой тесть. Мне пришлось прятаться, как видите.

Это была не вся история, но, подумал он, хотя бы не противоречивая: он прятался, чтобы защитить себя, и не хотел, чтобы синьора Каллиуоли или сама Елизавета сообщили о его местонахождении в полицию, а значит, и его тестю.

– К тому же, – продолжил Рей, – мне было грустно, и я испытывал чувство вины. Моя жена и в самом деле покончила с собой.

Он говорил на простом итальянском, и даже эти его слова были, вероятно, не совсем точны, но он видел, что Елизавета поняла и поверила ему.

– Почему она это сделала?

– Я не знаю. Я правда не знаю.

Она вперилась в него взглядом:

– И теперь?..

– Завтра я пойду в полицию, – прошептал Рей. Он удовлетворенно отметил: парень за стойкой перестал пялиться на них (может, из вежливости), поняв, что они хотят поговорить без свидетелей. – Я скажу им, что со мной ничего не случилось, но…

– Но?

– Но я не стану им говорить о покушении на меня моего тестя.

– Почему?

– В этом нет нужды. Не думаю, что он попытается еще раз. Понимаете, он ведь тоже сошел с ума от горя.

Елизавета ничего не сказала, но Рей видел: она его поняла.

– Я так рад вас видеть, – сказал Рей.

Ее губы чуть растянулись в неуверенной улыбке. Сегодня она накрасила их коричневато-лиловой помадой.

– И где вы были в последние дни?

– На Джудекке.

– Борода вам идет.

– Спасибо. Возьмите это, пожалуйста. Чтобы я не забыл.

Елизавета взяла пакет, улыбаясь, как ребенок:

– Что это? – Она вытащила из пакета сумочку и открыла рот от удивления. – Ой, какая красивая! Squis-s-sito!

Рей был доволен.

– Вам понравилось, и я рад. Это в благодарность за то, что вы для меня сделали.

– Но я ничего не сделала.

– Нет, сделали. И немало. Кроме вас, у меня не было друзей в городе. – Он посмотрел на часы. – Я всегда вынужден спешить из-за вас.

Он расплатился, и они вышли из кофейни. На улице они взялись за руки, потом – под руки, переплели пальцы.

– Наш путь так короток, мне жаль, – сказал Рей.

Елизавета счастливо рассмеялась.

– Вы позволите поцеловать вас?

Она сразу же огляделась – не потому, что колебалась, просто искала место для уединения. Они остановились перед какой-то дверью. Девушка обняла его за шею и поцеловала долгим поцелуем. Он тесно прижал ее тело к своему, почувствовал, как в нем рождается непреодолимое желание, словно он знал ее прежде, знал долго. И тут ему вспомнились строки стихотворения. Они поцеловались еще раз, почти таким же долгим поцелуем, как первый.

Потом она отстранилась и сказала:

– Мне правда пора.

Они двинулись дальше.

– Вы знаете такие стихи? – начал он. – Они, конечно, по-английски, а итальянского перевода я не знаю. Вот они:

Их написал Эндрю Марвелл.

Она ничего не знала про Марвелла, и он пересказал ей строки, переживая, что приходится использовать его никудышный итальянский.

– Я обманул могилу, – сказал он. – Не многим это удается.

Это она поняла и рассмеялась.

– Я тебя увижу еще? – спросила она, стоя у своей двери.

– Не знаю. Понимаешь, я, может быть, уеду завтра утром, переговорив с полицией. – Он снова перешел на шепот, опасаясь, как бы их не услышали члены ее семьи в доме. – Но если я останусь, то постараюсь встретиться с тобой еще.

Вдруг ему стало ясно, что он ничего не может обещать. Впрочем, это не имело значения. Их встреча прошла в некотором роде идеально, и только это было важно.

– Надеюсь. Доброй ночи, Филипо… или как уж там тебя зовут. И тысяча благодарностей за сумочку.

Она исчезла в доме.

После этого Рей бродил около часа, словно в тумане, забыв о своих проблемах. И если мысли его были смутными, то Венеция, напротив, ясно представала перед ним во всей своей чеканной красоте. Вечер стоял морозный и ясный, и свет каждого фонаря отчетливо выделялся в темноте, яркий, как звезда. И городские виды радовали Рея так, словно он оказался здесь впервые, как это происходит, когда человек влюбляется, хотя Рей знал, что не влюблен в Елизавету. Его умилил вид детишек у церкви, стоящей здесь со времен Марко Поло, – им уже пора было спать, а они играли; порадовали его глаз и три шелудивых кота, жавшихся в переулке, что через сотню ярдов заканчивался тупиком. Рей поел в ресторане, в котором не бывал прежде, почитал книжицу, лежавшую у него в кармане.

Выйдя из ресторана в половине одиннадцатого, он понял, что не знает, в каком районе находится, – видимо, где-то неподалеку от Риальто. Он пойдет пешком, пока не окажется в каком-нибудь знакомом месте или не увидит стрелочку, указующую на вапоретто. И вот, когда он решил оставить некую подозрительную улочку и повернул назад, в тридцати футах от себя он увидел Коулмана. Коулман смотрел на него, и Рей не сомневался: он уже некоторое время следит за ним. На мгновение Рея охватил порыв подойти к Коулману и сказать, что он собирается завтра идти в полицию. Но как и прежде, в этот миг неуверенности Коулман развернулся.

Рей в раздражении тоже повернул обратно и пошел по той же улочке. Все улицы выходили куда-то, а в конечном счете – к воде, а берега Венеции имели широкие fondamenti, по ним можно было добраться до ближайшей остановки вапоретто. Минуту спустя Рей оглянулся. Коулман шел следом.

Внезапно Рея охватил страх. Направо и налево были проулки, темные улочки, на которых легко будет оторваться от Коулмана. Рей быстро свернул направо в одну из них. Вокруг находилось немало народа, и Рей надеялся, что Коулман не заметил его маневра, но все же на всякий случай он сделал еще один поворот – налево, прошел под аркой и оказался на узкой набережной перед каналом. Он помедлил, сомневаясь, стоит ли идти дальше, потому что дорожка вдоль канала, похоже, никуда не вела, к тому же здесь было темно. Рей развернулся в обратном направлении, но остановился, увидев приближающегося к нему Коулмана. Рей пустился назад к каналу и пошел налево вдоль берега, прибавив шагу. Потом свернул на следующую улочку налево. На углу ярдах в тридцати под фонарем виднелся правый поворот.

Коулман преследовал его. Рей слышал его быстрые шаги. Он решил, что ему нужно вернуться на прежнюю улицу покрупнее, и повернул направо, но тут же понял: чтобы добраться до той улицы, ему нужно налево. А здесь был тупик. Рей помчался назад.

Коулман появился на тупиковой улочке, прежде чем Рей добежал до угла. Рей сжал кулаки, надеясь по крайней мере отбросить Коулмана в сторону, если тот окажет сопротивление. Он попытался проскользнуть мимо, но тут Коулман стремительно занес вверх правую руку, и что-то страшное обрушилось на голову Рея с левой стороны. Он услышал треск и тяжело опустился на каменную мостовую. Коулман попытался поднять его, ухватив под мышки. Рей изо всех сил сопротивлялся, он боялся потерять сознание, чувствуя, что борется за жизнь. Коулман долго тащил его. Они приближались к каналу. Рей увидел руку Коулмана с камнем, занесенную для очередного удара, и нырнул под ноги противника, вернее, ударил по ним плечом. Рука Коулмана с камнем прошла мимо головы Рея, и тот обхватил Коулмана за щиколотки и дернул их. Коулман упал. Перед глазами Рея мелькнула шляпа Коулмана в полете, потом он услышал, как тот рухнул на спину с глухим стуком, а голова его с треском ударилась о мостовую. Рей ухватил камень, лежащий рядом с Коулманом, с трудом поднялся на ноги и швырнул камень в Коулмана, попав ему то ли в ухо, то ли в шею.

Рей стоял покачиваясь, тяжело дыша, все еще оглушенный. Его дыхание было самым громким звуком вокруг. Наконец он закрыл рот. Почувствовал теплую струйку крови за левым ухом. Потом его ноги начали двигаться сами по себе, нетвердо пронесли его под аркой. «Какой тихий стоит вечер», – подумал Рей. Он повернул налево, услышал журчание воды где-то справа и увидел в свете фонаря уличный фонтанчик и каменную раковину, вделанную в стену дома. Рей подошел, намочил носовой платок, неловко приложил его к ране на голове. Голова у него кружилась и в то же время горела. Губы тоже кровоточили. Пока он склонялся над фонтанчиком, на улице появился человек и быстро прошагал к двери в стене дома на этой же улице. На Рея он кинул лишь взгляд мельком. Рей отжал платок, вытер им как можно больше крови. Он проделал это несколько раз, потом отер и лицо.

На нетвердых ногах он двинулся дальше. Не прошло и пяти минут, как он увидел стрелочку, указывающую на остановку вапоретто. Здесь Рей сел на суденышко до Рива-дельи-Скьявони, где можно было пересесть на вапоретто до Джудекки. На Скьявони были свободные гондольеры, и Рей хотел было нанять гондолу до самого дома и поплыть по одному из каналов, пересекающих Джудекку, но побоялся привлечь к себе внимание, хотя и понимал, что мысли его мутятся и он плохо оценивает ситуацию. Несколько человек на вапоретто разглядывали его, а двое – оба мужчины – участливо спросили, не нужна ли ему помощь и не хочет ли он обратиться к доктору. Рей ответил, что он всего лишь неудачно упал: «Un’ caduta».

Оказавшись наконец на Джудекке, он пешком добрался до дома Чьярди, отпер дверь своим ключом и вошел.

Винная вечеринка, разумеется, была в самом разгаре. Подойдя к кухне, Рей через окно увидел, что собравшиеся играют в карты. Он постучал, очень тихо, как ему показалось.

Синьор Чьярди открыл дверь, все уставились на Рея, и шум стих. Он опустился на стул и попытался ответить на вопросы, которые сыпались на него со всех сторон. К его губам поднесли стакан с вином, потом заменили вино на бренди.

– Un’ caduta… caduta, – повторял он.

Пришел доктор. Выбрил ему часть волос сбоку, сделал укол в голову. Наложил швы. Потом множество доброжелательных рук помогли Рею добраться до кровати.

– Я пошлю за Луиджи, – пообещал ему синьор Чьярди. – Он зайдет к вам завтра.

Доктор дал ему большую таблетку снотворного. Таблетка пришлась очень кстати, потому что голова у Рея начала болеть, несмотря на обезболивающий укол.