В «Chez Ninon», не переставая, звонил телефон. Вопросы газетчиков сыпались как из рога изобилия. «Будет ли Первая леди продолжать покупать вещи у Нормана Норелла? Или вы копируете и его модели?»

«Ее любимые цвета ярко-розовый, как на картинах Гогена, черный, бирюзовый, серый и белый? Подтвердите или опровергните».

После ухода мистера Чарльза мисс Софи сама давала официальные комментарии по поводу того, было ли недавно в «Chez Ninon» настоящее столпотворение и кто создал вечернее платье, в котором в последний раз видели Супругу П., – было ли оно сшито в «Chez Ninon» или куплено в Париже, а потом доставлено сюда на военном самолете. Надо сказать, общение с прессой не доставляло мисс Софи особого удовольствия.

Но в тот день репортеры вели себя еще настырнее, чем всегда. Модный дом «Chez Ninon» был назван в списке тех, кто готовил гардероб Супруги П. для поездки по Индии, и когда к дверям ателье прибыла целая группа журналистов из «Ассошиэйтед Пресс» с размноженным на ротаторе вопросником, касавшимся стиля, цвета, покроя и «вдохновения», характеризовавших тот или иной костюм – что, собственно, было просто вежливым способом выяснить, чью модель на этот раз украли владелицы «Chez Ninon», – мисс Софи не выдержала и решила делегировать на встречу с прессой Кейт, предварительно вручив ей список вопросов.

– Заполни ту часть, которая касается непосредственно тебя, – сказала она.

В графе «Одежда для путешествий» было напечатано: «Розовый костюм от «Chez Ninon». Кейт еле сдержала усмешку. Супруга П. собиралась и в Индии носить этот костюм! Вот уж действительно поразительная новость. Пожалуй, они с Патриком сегодня это отпразднуют. Возможно, даже выпьют шампанского. Они как раз собирались вечером поужинать вместе – собственно, они впервые с середины октября выбрали время, чтобы побыть вместе. А ведь на следующей неделе уже День благодарения, и в мастерской девушки просто дымились, столько было работы – всем нужны были новые наряды для семейных сборов.

Патрика тоже завалили заказами. Теперь, после смерти отца и матери, некому было ему помочь, и он почти круглые сутки, отведя лишь несколько часов на сон, мариновал, коптил и вялил мясо или превращал его в фарш. От него пахло, как от только что отрезанного ломтика бекона. И ведь покупатели требовали не только традиционную индейку. Некоторые как раз жаждали свиной вырезки. Кроме того, всем была непременно нужна белая и черная кровяная колбаса, чтобы, как полагается в Ирландии, поджарить ее на сковороде к праздничному завтраку. А еще в лавку завезли почти полный траулер рыбы, которую нужно было закоптить, чтобы было чем порадовать на праздник семью перед тем, как подать на стол индейку с великолепной золотисто-коричневой корочкой. Заказов на колбасу было столько, что Патрику неделями с утра до вечера, без выходных, приходилось вялить, молоть и морозить.

– Мне даже страшно подумать, что будет перед Рождеством, – говорил он.

Кошмар какой, думала Кейт, но втайне даже радовалась, что Патрик так занят, потому что это позволяло ей самой без перерыва трудиться над розовым костюмом. Ей очень хотелось удивить Патрика, закончив костюм к Рождеству и надев его утром в церковь – больше всего, правда, ей хотелось снова прочесть по его глазам, как он ею гордится.

В общем, в тот день они договорились встретиться в пабе в половине девятого и вместе поужинать, хотя Патрик заранее предупредил Кейт, что от него будет разить свиным салом и он, возможно, немного опоздает:

– Миссис Браун знает, что ты придешь, так что она пока за тобой присмотрит, а там и я подойду.

Кейт очень ждала этого свидания. После работы сбегала в «Мейси» и, наконец, купила себе давно намеченную «Шанель № 5», а домой поехала на экспрессе. Приняла горячую ванну, старательно уложила волосы и выбрала для вечера простое черное платье. Это было «маленькое черное платье» ее собственного дизайна, и она знала, что черный очень хорошо сочетается с ее белой кожей и рыжим пламенем волос.

Если бы розовый цвет мог звучать, как гром… Как замечательно Патрик это сказал! У нее до сих пор даже дыхание перехватывало, когда она вспоминала его слова. Ей хотелось, чтобы этот вечер стал для них особенным. Но, к сожалению, она потеряла счет времени.

Нет, виноват был не «пьянящий аромат сирени», которым мистер Чарльз очаровывал своих клиентов. Но все действительно началось с пьянящего аромата – с «Шанели № 5». Стоило Кейт коснуться пробочкой флакона за ушами и на сгибах локтей – и она тут же вспомнила о Супруге П., об Индии и… о розовом костюме. Об их розовом костюме – хотя костюм Кейт, все еще не дошитый, лежал на ее рабочем столе.

Когда она уже надевала комбинацию, ее вдруг охватила волна жара, она почувствовала запах сандала и внезапно решила, что противный пояс для чулок и сами нейлоновые чулки вполне могут еще немного подождать. Время еще оставалось. Она накинула купальный халат. С улицы доносились смех и голоса парочек, куда-то направлявшихся, чтобы весело провести пятничный вечерок. Кейт, собственно, хотелось до ухода поправить только один шов. Об этом шве она думала весь день. Сейчас она быстренько его поправит, а потом оденется и сбежит вниз, навстречу Патрику. Кейт понимала: если она не исправит этот шов, то, пожалуй, весь вечер будет о нем вспоминать. И тогда свидание будет безнадежно испорчено.

Кейт понимала, что просто одержима розовым костюмом. Невероятные архитектурные требования Шанель действовали на нее как наркотик: они представлялись ей чередой головоломок, которые только она, Кейт, может решить. Приспособить ткань к себе самой оказалось вовсе не так трудно. Разумеется, чтобы пристегать шелковую подкладку к шерстяному букле, требовались определенные усилия, но и эта цель была вполне достижима. А юбку она вообще сшила на редкость быстро, хотя все швы делала вручную. Глубоко в подгиб юбки Кейт вшила крошечную ладанку с кусочком лопатки святого Иуды, покровителя всех безнадежных начинаний. Так всегда делала и ее мать. «Это маленькая частица нашего мятежного графства», – говорила она в таких случаях, желая оставаться гордой католичкой, несмотря ни на что. И потом, это было просто удобно: в любой безнадежной ситуации можно было попросить святого Иуду о поддержке, и такой способ был куда лучше, чем, скажем, вырезать объявления из газет или закапывать фигурку святого в парке Ишам. Всегда спокойней, когда твой покровитель находится рядом.

А вот жакет стал для Кейт трудной задачей. Правильно выкроить и соединить полочки со спинкой оказалось не так-то просто, потому что твидовое плетение кое-где было слишком жидким – собственно, именно это и придавало букле вид ткани, сотканной вручную; однако подобные особенности делали работу с ним очень нелегкой. И потом, букле никак не переставало сбрасывать пух. Кейт лишь после неоднократных попыток сумела, наконец, так проложить шов, чтобы он выглядел абсолютно ровным и плоским.

К сожалению, увлекшись работой, она совершенно утратила чувство времени и даже вздрогнула от испуга, услышав вдруг стук в дверь. Это был Патрик. И оказалось, что на дворе полночь.

«Мне конец», – поняла Кейт.

Патрик, ясное дело, собирался всеми возможными способами показать ей, как он огорчен и разгневан. Тщетно поджидая Кейт в пабе, он, возможно, даже сочинил поэтическую, исполненную гневной страсти обвинительную речь. И, возможно, выпил сперва одну кружку пива, затем другую, а потом еще и хватанул виски – «для куражу». Однако стоило Кейт распахнуть перед ним дверь, и он позабыл обо всем на свете. Она стояла перед ним в одной комбинации и кое-как накинутом купальном халате, покрытом клочками розового пуха. Воздух был пропитан ароматом сандала. И лицо Кейт было таким бледным и таким прекрасным даже без волшебного лунного света, что Патрик просто ее поцеловал. Потом он поцеловал ее еще раз и еще…

Когда он стал целовать ее в шею, она выключила свет, и его пальцы тут же скользнули под халат. Она слегка шевельнула плечами и позволила халату упасть на пол. И Патрик начал покрывать поцелуями ее руки от плеча до запястья, а потом опустился перед ней на колени, точно перед богиней. Кейт медленно сняла с него куртку. Потом галстук. Одну за другой они снимали друг с друга вещи, принадлежавшие их прошлой жизни, пока между ними не осталось ничего, кроме этих священных мгновений. Ни веры, ни страны, ни истории. И они вдвоем точно плыли по морю розового цвета.

«После» – отныне обе их жизни измерялись одним этим словом.

После долгих минут любви – неторопливой, немного болезненной и осторожной, – Кейт охватило изумление. Она ожидала чего-то совсем иного. А испытала невероятное ощущение – бурной, безудержной реки, которая несет тебя, и ты чувствуешь, как в сердце твоем клубятся грозовые облака.

После он лежал рядом с ней на узенькой девичьей кроватке и поцелуями осушал на ее лбу соленый пот. И так было почти до рассвета.

– Мне скоро надо идти принимать доставку, – сказал Патрик.

И Кейт, разумеется, сразу вспомнила, что ее тоже ждет работа. Но она знала: весь день она будет думать о Патрике и скучать по нему.

– После мессы в воскресенье, – сказала она. – Я помогу тебе в магазине, если хочешь.

После.

Патрик был удивлен, но доволен.

– А ты наденешь этот костюм, когда в воскресенье пойдешь в церковь?

– Я, наверно, еще не успею его закончить.

– Ну и ладно. Прибереги его для нашей свадьбы. Должны же мы приберечь для свадьбы что-то особенное, верно? Отец Джон будет счастлив, но все же наверняка на нас рассердится.

– Может, мне надеть в церковь эту шляпку? Просто смеха ради?

Вместо ответа Патрик снова притянул ее к себе. И она поняла, что шляпку надеть стоит.

Правда, малиновая шляпка несколько странно сочеталась с платьем в темно-синий горошек, которое Кейт надела, направляясь в воскресенье к мессе. И все же она ее не сняла. Патрик, увидев Кейт, рассмеялся:

– Она выглядит у тебя на голове как восклицательный знак!

Пожалуй, он прав, подумала Кейт, но ей было все равно. Она радовалась уже от одного того, что на ней эта шляпка. Необычным было и то, что они отправились в церковь к девяти. Для Кейт девять утра – это почти обед. Но на этот раз с ними был Маленький Майк. «Он все время спрашивает, куда это тетя Кейт подевалась», – сказала Мэгги, и Кейт решила взять мальчика с собой.

Чтобы должным образом одеть маленького мальчика для похода в церковь, потребовалось куда больше времени, чем предполагали Кейт и Патрик. Когда же, наконец, общими усилиями им удалось засунуть Майка в голубой твидовый костюм и нацепить ему крошечный галстук-бабочку, который никак не желал сидеть ровно, все трое взялись за руки и двинулись по Бродвею к церкви. Осенний воздух был прозрачным и хрустким, но пока не слишком холодным – до Рождества еще оставался целый месяц. Впрочем, Маленький Майк уже задавал бесчисленное количество вопросов о Санта-Клаусе и его оленях.

– А младенец Иисус тоже ездит на санях?

– Сколько ни читай Йитса, это тебе не поможет подготовиться к теологическим урокам для четырехлетнего малыша, – глубокомысленно заметил Патрик.

Майк явно не торопился в церковь; Кейт и Патрик тоже. Когда они туда прибыли, отец Джон уже делал объявления перед началом проповеди; все они касались Рима: чего хочет Рим, на что Рим надеется. Кому какое дело до Рима? Мы же в Инвуде! – думала Кейт. Лучше покадил бы немного ладаном и приступал к проповеди.

Преподобный был одет в золотую парчу и белый шелк. Вышивка на его спине в виде украшенных драгоценными камнями лилий показалась Кейт до такой степени похожей на шедевры Скиапарелли – во всяком случае, столь же причудливой, – что у нее сразу поднялось настроение, несмотря на скучные объявления о Риме.

Увы, съесть эти лилии Кейт не могла, и чем дольше говорил отец Джон, тем сильней терзало ее чувство голода. А если проповедь растянется, дожидаться обещанного завтрака с оладьями в ресторане «Капитолий» будет и вовсе невмоготу. Маленький Майк и без того непоседа, а вскоре он от скуки и вовсе начнет прыгать до потолка, подумала Кейт, подхватила мальчика и поставила на молельную скамью между собой и Патриком. Это было, конечно, некоторое насилие, но Майк все же на время притих.

– Ну-ка, скажи, кто здесь выглядит особенно нарядно? – шепотом спросила Кейт у Маленького Майка. – Кто здесь самый стильный?

Он тут же указал на отца Джона. Что и говорить, у мальчика был острый глазок.

Кейт слышала, что и у Патрика бурчит в животе от голода. Маленький Майк грустно сосал кулачок, а отец Джон все продолжал рассуждать о различных идеях «модернизации» церкви.

– Можно, например, использовать тамбурины. Они очень популярны в народе.

– По-моему, он собирается обратить нас в протестантство, – шепнул Патрик.

Когда месса, наконец, закончилась, они отправились завтракать в «Капитолий» и устроились за стойкой, а не за отдельным столиком, чтобы Маленький Майк мог сколько угодно вертеться в разные стороны на крутящейся табуретке. Они до отвала наелись оладий, пропахли кленовым сиропом и выпили немало стаканов молока через бумажную соломинку. Патрик показал Маленькому Майку, как удержать в равновесии ложку, пристроив ее на кончик носа. А потом все втроем попробовали это сделать – и у всех получилось, так что они радостно улыбались официантке, которая почему-то не выказала особого восторга. Они так и ушли из ресторана, весело смеясь, и Кейт с Патриком держали за ручки Маленького Майка. Затем они медленно пошли по Бродвею – им надо было проводить мальчика домой, – останавливаясь у каждой витрины и показывая Майку самые разнообразные вещи – от стальных лопат для уборки снега до жестянок с фруктовым печеньем, сложенных в пирамиды. Годился любой предлог, дававший возможность подольше не выпускать из своей руки его маленькую ручонку.

Когда Патрик и Кейт, заведя Маленького Майка домой, добрались, наконец, до «Мясной лавки Харриса», там стоял прямо-таки ледяной холод. Отопление со вчерашнего дня было выключено. Губы Патрика все еще пахли кленовым сиропом, когда он поцеловал Кейт. Но поцеловал он ее только один раз и сказал:

– Тебе нужно переодеться. У свинины особый запах, и ты потом просто так от него не избавишься. Наверняка еще придется принять ванну, а волосы ополоснуть лимонным соком.

Кейт оставалось лишь надеяться, что розовая шляпка не впитает этот противный запах. Шляпку и свое хорошее шерстяное пальто она отнесла наверх, в квартиру, и положила на кресло Пег – казалось, что там все это будет в безопасности.

Патрик, облачившись в белый халат, открыл дверь в холодильную комнату и деловито предложил:

– Как только переоденешься, можешь заняться колбасой. Я буду делать черную кровяную колбасу, и ты, если ничего не имеешь против вида крови, мне поможешь.

На самом деле Кейт как раз много чего «имела против вида крови» и, должно быть, сильно побледнела, потому что Патрик, взглянув на нее, заметил:

– Хотя, конечно, к этому нужно сперва немного привыкнуть.

Как только Кейт надела «мясницкую униформу», как называл Патрик это одеяние, ранее принадлежавшее Пег, она поняла, что с ее стороны было большой ошибкой предложить Патрику помощь. Халат оказался из дешевого нейлона и размера на два больше, чем нужно. Кейт подпоясала его мясницкой бечевкой, сознавая, что все это ей совершенно не подходит – ни халат, ни мерзкий запах свинины, ни ведра с кровью, – и вряд ли она когда-нибудь ко всему этому сумеет привыкнуть.

В холодильной комнате было еще холодней, чем в самом магазине, и царил полумрак. Собственно, над дверью горела только красная лампочка, отчего комната казалась похожей на сцену ада из уличного спектакля. От землистого запаха крови и гниения Кейт подташнивало. Она дернула за шнурок выключателя у себя над головой и зажгла верхний свет.

– Как ты что-то здесь видишь без света? – спросила она.

– Я на ощупь знаю, где что лежит, – сказал Патрик. – Мне вполне достаточно света от красной сигнальной лампочки. Зачем зря жечь электричество?

Голая лампочка под потолком покачивалась и действительно была слишком яркой; сперва свет даже немного ослепил Кейт, но вскоре глаза привыкли, и она увидела, что половина несчастной коровы по-прежнему висит на крюке, а длинные, обитые нержавейкой полки заполнены дюжинами бледных индюшачьих тушек, ощипанных и безголовых; тушки лежали в два ряда строго по размеру.

Патрик вручил Кейт ведро и сказал:

– Это жир со спины, он тебе понадобится. – Кусок жира был круглым, как гамбургер, и очень белым. – В магазине сейчас достаточно холодно, так что работать будем там. Там, кстати, и светлее. – Он выключил свет. – И электричество жечь не нужно.

Кейт посмотрела сквозь стеклянную витрину на улицу. Сейчас, в половине третьего, на Бродвее не было ни души. Телефонистки, правда, работали и по воскресеньям, но, возможно, у них как раз наступила пересменка. Во всяком случае, рядом с телефонной станцией не было ни души. Огромное здание выглядело как заброшенный улей.

– Готова? – спросил Патрик.

Нет, она не была готова. Все в этом мясном магазине имело свое место, и только ей, Кейт, здесь места не было. Она не знала даже, где ей встать.

– Вымой руки, потом надевай перчатки, – сказал Патрик. – Мой сперва очень горячей водой, а потом очень холодной, потому что если руки теплые, то от них на мясе остаются пятна.

Кейт никогда не думала, какой это сложный процесс – изготовление кровяной колбасы. На длинный стол Патрик поставил четырехлитровые ведерки, в которых лежали нарезанная кубиками свинина и спинное сало, а также несколько плошек со специями. Кейт сразу узнала только шалфей; все остальное было для нее загадкой.

– Все дело в правильной пропорции, – говорил между тем Патрик. – Положишь слишком много сала – колбаса будет слишком жирной. А не доложишь – получится жестковатой и грубоватой. Кроме того, она непременно должна быть достаточно соленой и сочной. Так что главное – научиться правильно составить пропорцию. Никакой особой премудрости тут нет. Просто практика, бесконечное повторение одного и того же.

Кейт не была уверена, что понимает, о чем говорит Патрик: то ли о жизни мясника, то ли о колбасе; однако она совершенно точно знала, что такая колбаса ей никогда особенно не нравилась. А уж после четырех часов возни с ее приготовлением стала нравиться и того меньше.

К половине восьмого оба вконец измотались, и Кейт минут двадцать отмокала в горячей ванне, чтобы избавиться от гнусного запаха свинины, которым буквально пропиталась ее кожа. Но и после ванны она все равно чувствовала этот запах. Сельский запах хлева.

– Ничего, через пару часов запах окончательно выветрится, – утешил ее Патрик и предложил надеть его старую рубашку из синей фланели, пока она не перестанет чувствовать «свинячий аромат». Он два раза подвернул на рубахе рукава, но они все равно были Кейт длинны, да и сама рубаха доходила ей до колен.

Оказывается, пока Кейт отмокала в ванне, Патрик вымылся в магазине, поливая себя холодной водой прямо из шланга.

– Ничего не имею против холодной воды, – сказал он испуганной этим сообщением Кейт. Кроме того, Патрик успел подогреть консервированный томатный суп, разлил его в кофейные кружки и подал с хрустящим соленым печеньем. – Я бы еще с удовольствием поджарил отбивные, но, знаешь, после возни с колбасой мне всегда требуется некоторое время, чтобы снова захотелось есть.

Кейт отлично его понимала. Ей даже слышать слово «колбаса» было противно.

В квартире было очень холодно.

– Я прожил в Штатах уже двенадцать лет, но по-прежнему очень неохотно плачу за отопление, – признался Патрик и протянул Кейт свитер своей матери. – Это ее любимый свитер, – сказал он.

Свитер был довольно старый, сильно потертый. И пахло от него каким-то отбеливающим средством, но все равно запах был лучше того, которым пропиталась почти вся остальная одежда Пег: странной смесью аромата ее любимых фиалковых духов и пыли. Ее одеждой был забит целый шкаф, и висела она точно в том же порядке, в каком ее оставила хозяйка.

– Для чего ты все это хранишь? – спросила Кейт.

– Я и сам толком не знаю, – ответил он.

Просто он очень по ней скучал. Как и Кейт.

Томатный суп какой-то неведомой фирмы, Кейт даже названия такого никогда не слышала, оказался практически несъедобным. И вкус у него был совершенно не томатный. Жуткая дрянь. И все же она быстренько его съела и осталась по-прежнему голодной, прямо-таки чудовищно голодной. Но сочла, что обидела бы Патрика, спросив, нет ли в доме какой-то другой еды. А попросту встать и самостоятельно порыться в буфете и холодильнике она не могла себе позволить. Это была не ее кухня и не ее кладовка. Пусть Пег умерла, но все это было только ее и всегда будет принадлежать ей.

Патрик как-то уж очень притих. Впрочем, и сама Кейт в основном помалкивала. Существуют разные виды молчания. Это молчание, например, было наполнено словами, которые никак не могли быть произнесены вслух.

В конце концов они не выдержали и включили телевизор.

– Хочешь стакан воды? – спросил Патрик.

– Да. Спасибо.

Кейт казалось, что они снова стали чужими друг другу.

Впрочем, скромности ей явно не хватало. Одетая в рубашку Патрика и свитер его матери, Кейт чувствовала себя очень неуютно, сидя рядом с Патриком в пустой квартире и глядя на экран телевизора. Хотя пьеса «Мои три сына» была очень симпатичная. Патрик сразу включил именно ее. У вдовца было три сына, очень милых, разного возраста и очень похожих на шотландцев. Впрочем, у них и имена были соответствующие: Фред Макмарри и тому подобные; но вслух их национальность никто не обозначал.

– Зато у них красивые волосы.

И как только Кейт это сказала, она тут же стащила с себя свитер Пег. Она уже и говорить начинает как Пег! Бормочет всякую чушь, глядя на экран! «Красивые волосы», надо же! Неужели с ее языка могло сорваться такое? Хотя ведь это чистая правда: волосы у Макмарри и впрямь лежали на редкость красиво, хоть и были весьма шаловливо растрепаны.

Патрик, казалось, настолько углубился в собственные мысли, что, пожалуй, и не видел, что происходит на экране; он сидел перед телевизором, и голубые отблески играли на его лице, высвечивая яркие, но усталые глаза.

Кейт точно не знала, когда именно ее сморил сон, но, когда она проснулась, ей показалось, что уже глубокая ночь. И в окнах телефонной станции не горел свет, как обычно.

– Наш телеканал завершает свои передачи…

Экран телевизора померк, и комната наполнилась пронзительным, как у свиньи, электронным визгом. Кейт поспешила выключить телевизор. Свиней с нее пока хватит. Все еще очень сонная, она не сразу сообразила, где находится, и громко спросила:

– Патрик, ты где?

В квартире было темно. Но, казалось, это совсем не та темнота, к которой привыкла Кейт. Ее квартира была гораздо тише и смотрела на реку. А квартира Патрика окнами выходила на самый оживленный конец Бродвея. И стоило Кейт выключить телевизор, квартира сразу наполнилась самыми разнообразными звуками. По улице туда-сюда ходили люди, ездили машины, из пабов выходили запоздалые посетители. Даже в воскресенье некоторые пабы всю ночь держали заднюю дверь открытой, чтобы те, кто работает по ночам, мог еще до рассвета быстренько проглотить свой «жидкий завтрак» – пинту пива с разбитым туда сырым яйцом. Наверняка было уже за полночь, и выпивохи с осоловелым взглядом плелись домой, то сползая с тротуара на проезжую часть, то снова возвращаясь на тротуар. Некоторые пели старые песни, некоторые предпочитали новые. Одни что-то выкрикивали, обращаясь друг к другу. Другие, задрав голову, пытались докричаться до Бога. Но не до того Бога, которому молилась Кейт, а до другого, сердитого, сидящего у себя в раю и не желающего тратить время на всяких дураков. Время от времени по улице, визжа тормозами, проносились пожарные или полицейские машины – они мчались туда, где случилась какая-то беда. Прошла группа телефонисток, то ли закончивших смену, то ли только еще приступающих к работе. И постоянно гудели автомобильные гудки. Квартира Патрика находилась на втором этаже, прямо над магазином, и улица здесь казалась гораздо ближе и шумела гораздо громче, чем в квартире у Кейт.

Если я буду здесь жить, значит, я всю оставшуюся жизнь буду слушать эти звуки и смотреть, как закрываются все эти заведения, подумала Кейт и вздрогнула, точно от холода. Не получалось даже представить себе, как Пег ухитрялась терпеть весь этот шум.

– Патрик?

Шея у нее болела после спанья в кресле. Она смутно помнила, как Патрик укрыл ее одеялом, заботливо подоткнув его со всех сторон; как раз это ее тогда и разбудило на какое-то мгновение. Но Патрик явно не говорил, что собирается куда-то уходить. Он вообще ничего тогда не сказал. Просто подоткнул одеяло и поцеловал ее в лоб.

– Патрик, ты где?

Нигде его не было! Больше всего Кейт хотелось сейчас вернуться домой и лечь в свою маленькую беленькую кроватку. Хотелось вновь оказаться там, где она знала скрип каждой половицы, узнавала шаги и голоса всех соседей, когда те поздно ночью поднимались по лестнице. Но нельзя же было просто так взять и уйти; нет, это было бы нехорошо по отношению к Патрику. Кейт ощупью двинулась вдоль стены, пытаясь отыскать выключатель, но не нашла и снова крикнула:

– Патрик!

Нет, он не спал в своей комнате. Она дважды постучалась.

– Патрик!

Не было его и в ванной. Наконец, у входной двери Кейт обнаружила выключатель и зажгла свет.

– Патрик, ты где?

Она открыла дверь и выглянула на площадку. Лестница, ведущая вниз, в магазин, была освещена очень скудно. Две лампочки оказались попросту вывинчены. Кейт на мгновение почудилось, что с улицы донесся голос Патрика; она затаила дыхание и старательно прислушалась. Нет, это был не он.

С самого утра Кейт почти ничего не ела, и теперь у нее даже голова немного кружилась от голода. Она осторожно спустилась по лестнице, держась за перила: ей вовсе не хотелось грохнуться в темноте. Здесь не то, что у нее дома; здесь, если она упадет, ее и найдут-то не сразу. Входная дверь внизу оказалась заперта, но засов не задвинут. Значит, Патрик куда-то вышел. Но куда? Дверь в магазин была открыта.

– Патрик? – теперь уже шепотом позвала Кейт.

Белая шерстяная шляпа Патрика висела на вешалке рядом с тщательно отстиранным и накрахмаленным халатом, готовым к следующему рабочему дню. Кейт услышала, как кто-то открывает входную дверь в подъезде. Скрипнули половицы.

– Патрик, это ты?

– Кейт, ты где?

Он, похоже, удивился, увидев ее. Должно быть, запирая на ночь подъезд, он заметил, что дверь в магазин открыта, и заглянул туда.

– Ты что, решила немного перекусить на ночь глядя? – весело спросил он, но Кейт его веселье отчего-то показалось фальшивым.

Патрик переоделся. Сейчас на нем был черный свитер, какая-то темная куртка и темные брюки. И свои серебристые волосы он старательно расчесал, однако они, как всегда, выглядели слегка растрепанными. В пабе он явно пропустил пару кружек – от него пахло портером.

– Я тут гамбургеры принес, – сказал Патрик. – С луком. Ночью кошмары будут сниться.

В правой руке он держал промасленный белый пакет. Оказывается, он сбегал в паб, и миссис Браун согласилась кинуть на сковородку пару котлет.

– Понимаешь, я проснулся страшно голодным.

От принесенного свертка исходил головокружительный запах говяжьих котлет и сырого лука. И еще горчицы. Но за всем этим таилось что-то еще. Патрик явно чего-то недоговаривал.

– Нехорошо есть так поздно, – сказала Кейт.

– А ты считай это ранним завтраком. – Гамбургеры, завернутые в вощеную бумагу, были еще теплыми. – И бургеры, правда, очень вкусные.

Но Кейт не оставляло ощущение, что Патрик что-то от нее скрывает. Может, у него есть другая женщина? Кто его знает. Во всяком случае, когда они снова поднялись по лестнице, а потом прошли в его комнату и, усевшись прямо на кровати, стали есть гамбургеры, вид у него был печальный. Кровать у Патрика была такой же узкой, как и у самой Кейт. И такая же беленькая. Белое покрывало, белые простыни – все это было таким ужасно знакомым…

Когда они поели, Патрик, повернувшись к Кейт спиной, стащил с себя рубашку. Она поцеловала его в шею и вдруг поняла, что так и не рассказала ему о том розовом костюме, ее костюме – теперь он стал уже их костюмом – и о том, что Супруга П. собирается носить свой розовый костюм даже в Индии. Кейт знала, что Патрик был бы так же горд этим, как и она сама. Но она так и не успела ничего ему сказать, потому что он вдруг выскользнул из ее объятий и мрачно сказал:

– Понимаешь, Кейт, я все думал о сегодняшнем дне. И о тебе…

У нее чуть сердце не остановилось.

– Мне очень жаль, что я…

Она не договорила, но ей действительно было очень жаль. Жаль, что она не Пег, что она недостаточно старомодна, что она вообще не такая, какой, видимо, представлял ее себе Патрик. Однако колечко Пег по-прежнему крепко сидело у нее на пальце и явно не собиралось с него слезать.

– Тебе совершенно не о чем жалеть, Кейт. Это мне нужно было как следует подумать. Ведь жизнь, которую я тебе предлагаю, не слишком-то роскошная.

– Да все хорошо…

– Это не «Chez Ninon».

– А вот это вовсе не обязательно, – твердо заявила она.

И он поцеловал ее – так нежно! И Кейт верила, во всяком случае очень надеялась, что эта нежность искренняя.