На следующий день, когда пришло письмо от отца, у Кейт не хватило времени, чтобы сразу его прочесть. Письма из дома влекли обычно целый ритуал: она вскрывала конверт, приготовив себе чашку вкусного крепкого чая и опустив ноги в таз с теплой водой и солями, снимающими усталость. А тут они с Патриком как раз собрались домой к отцу Джону, чтобы поговорить о свадьбе.

– Может, он просто велит нам несколько раз прочесть с четками в руках «Аве, Мария» и отправит нас восвояси? – предположила Кейт.

– Нет. Он хочет знать, готовы ли мы к оглашению в церкви.

– А если не готовы?

– Вот об этом-то он и хочет с нами поговорить.

Вот ведь горе-то! Кейт сунула отцовское письмо в сумочку – на потом.

Взявшись за руки, они шли по Бродвею. Солнце садилось, но сумерки еще не сгустились, хотя некоторые особо нетерпеливые звезды уже светили с небес, больше похожие на бледные тени, но все-таки уже заметные. Бабье лето подходило к концу, но осенние холода еще не наступили, и тепла хватало, чтобы гулять по Бродвею в легкой шляпке и без перчаток. Наступление зимы представлялось чем-то невозможным. Кейт и Патрик уже почти достигли дверей церкви Доброго Пастыря, когда кто-то в черном «Бьюике» посигналил им и помахал рукой.

– Один из моих постоянных покупателей, – сказал Патрик, и они оба помахали в ответ.

– Ну, вот и еще один повод для сплетен, – вздохнула Кейт.

– Это уж точно.

Они позвонили, и отец Джон сам открыл им дверь. Священник был в белой рубашке с закатанными рукавами, в черных брюках и черном шерстяном кардигане, который связала ему одна из добровольных помощниц церкви. Так мог быть одет кто угодно. А в данный момент отец Джон и вовсе не был похож на священника. От него пахло мылом «Айвори». Его светлые волосы были растрепаны и явно нуждались в расческе. Без привычного воротничка священника Кейт вообще с трудом его узнала. Одетый по-домашнему, он выглядел моложе, мягче и, пожалуй, немного полноватым. А ведь когда-то отец Джон был величайшим футболистом Корка. Впрочем, в его фигуре все еще было нечто атлетическое, и казалось, что красно-белая мантия короля команды, прозванной «Кровь и бинты», по-прежнему укрывает его плечи, хотя теперь он стал гораздо мягче и был, похоже, вполне доволен собственной жизнью.

– Мы можем зайти и в другой раз, – сказал Патрик, которому показалось, что они не вовремя.

– Нет уж, так легко вы не отделаетесь, – со смехом возразил отец Джон. – Входите. Это не займет много времени.

И он провел Кейт и Патрика по темному, отделанному деревянными панелями коридору. В столовой горел свет, и оттуда доносился гул голосов.

– Я бы предпочел сыграть в покер, но в данный момент вынужден обсуждать торжественный обед в честь праздника урожая с последующими танцами и лотереей, где главным призом будет автомобиль. Нам нужно подыскать еще несколько дам, которые могли бы сопровождать юных девиц, если вас это интересует, конечно. Так вас это интересует?

Кейт никогда раньше не замечала, какой отец Джон высокий. Какие длинные у него руки, какие огромные ладони. Их добрый отец Джон когда-то, безусловно, был настоящей звездой футбола; он был самым лучшим форвардом, каких только доводилось видеть Кейт. Он так бесстрашно бросался наперерез защите, что это зрелище просто завораживало.

– Кейт?

– Извините. Что вы сказали?

Он возвышался над ней, как башня, но явно ничуть не сердился.

– Мне, наверное, надо было надеть свой воротничок, верно? У вас прямо на лице это написано. А вы, как всегда, о чем-то мечтаете?

Да, она действительно мечтала. Утром могущественная миссис Такаберри МакАдо со своей лохматой черно-белой собачкой погрузилась на борт лайнера «Панамерикен» и полетела в Вашингтон, чтобы передать Супруге П. фотографии розового костюма. И Кейт очень надеялась, прямо-таки мечтала, что та попросит переделать юбку – как полагается, вручную.

К сожалению, теперь было ясно: если Супруге П. не понравится розовый костюм, Хозяйкам «Chez Ninon» ничего и не заплатят. В памятке об этом говорилось вполне четко. И теперь Кейт постоянно думала об этом, как, впрочем, и все в «Chez Ninon». Каждый раз, когда звонил телефон, в мастерской воцарялась тишина. Мисс Софи рассказывала девушкам, что стюардессы всегда позволяют миссис Такаберри МакАдо во время полета держать ее песика Фреда на коленях. В общем, если кто и мог убедить Первую леди, что это действительно стоящий костюм, то только она, миссис Такаберри МакАдо, племянница мисс Ноны.

Отец Джон провел их к себе в кабинет и включил свет. Эта комната тоже была отделана деревянными панелями, отчего казалась темноватой и очень похожей на кабинет матушки настоятельницы в монастырской школе, где училась Кейт. Сунув ручищи в карманы кардигана, отчего карманы сразу вытянулись и потеряли форму, отец Джон прислонился к дверному косяку и сразу стал куда больше похож на растрепанного студента, а не на священника.

– Должен предупредить, – сказал он, – что меня «приводит в восторг» уже одно лишь выражение ужаса, написанное у вас на лицах. Так что я не выпущу вас отсюда до тех пор, пока не будет назначен день свадьбы.

– Как это мило! – сказала Кейт.

– Всего лишь честное предупреждение, – улыбнулся священник и вышел, закрыв за собой дверь.

Патрик, разумеется, тут же вытащил очки, взял со столика газету и спросил у Кейт:

– А ты ничего почитать не хочешь?

За дверью скрипнула половица, и Кейт подумала: а что, если отец Джон так и остался стоять за закрытой дверью, подслушивая, о чем они будут говорить, и вынашивая в их отношении стратегические планы? На футбольном поле он всегда был отменным стратегом. В общем-то, не требовалось особого воображения, чтобы предположить, что он вполне может подслушивать. В конце концов, на сей счет не существует никакой заповеди.

– Хочешь, я отдам тебе страницы, предназначенные для женщин? – предложил Патрик.

– Да нет, мне и так отлично, – ответила Кейт.

Патрик наклонился и застенчиво поцеловал ее в щеку. Глаза у него в это мгновение были как небо и море. Ему явно не меньше отца Джона хотелось получить от Кейт хоть какой-то ответ. Но давить он не хотел.

– Если хочешь, мы можем потихоньку улизнуть, пока отец Джон не вернулся, – сказал он.

– И он прибавит еще по одному полному розарию к тем молитвам, которые мы и без того должны будем прочесть в качестве наказания.

– Это верно.

Патрик углубился в спортивный раздел, а Кейт вытащила отцовское письмо. На конверте стоял штемпель отеля «Коммодор» в Кове. В свое время отель был просто великолепен. Именно в нем провели свою последнюю ночь на берегу пассажиры «Титаника». Возможно, там останавливались и представители семейства Ли, к которому принадлежала Супруга П. Конверт отец явно стащил. Вечно он таскает канцелярские принадлежности из всяких симпатичных отелей, подумала Кейт. Достаточно открытых дверей – иного приглашения ему не требуется. По-прежнему неисправим! Она вскрыла конверт и помимо письма обнаружила там еще кое-что.

– Лепестки розы! – Кейт совершенно о них забыла.

Патрик оторвался от газеты и посмотрел на нее. А она, достав из конверта несколько лепестков, показала их ему. Это были лепестки из их сада; коричневые, сморщенные; отец явно положил их между страницами какой-то книги в тот день, когда она уехала. Лепестки так пересохли, что крошились под пальцами.

Услышав, что ты вроде бы собираешься замуж, я пристроил твоего младенца Иисуса на церковном дворе, писал отец. Дай мне знать, когда Он сможет снова войти в наш дом. Он выглядит каким-то грязным.

Иисус Пражский. Как давно Кейт не вспоминала об этой статуэтке! Считалось, что девушке очень повезло, если у нее есть такой; его обычно выставляли на подоконник, и Кейт тоже так поступала. А еще она любила шить для своего Иисуса одежды из атласа к разным церковным праздникам. На голове у Иисуса красовалась обклеенная стразами корона, а в руке он держал крошечную глиняную державу. Выглядел он вполне царственно и сулил удачу. Считалось, что если ты одеваешь своего Иисуса, заботишься о нем, молишься ему, то вскоре непременно удачно выйдешь замуж. Затем можно было передать фигурку Иисуса своей дочке. Во всяком случае, в Кове именно так всегда и поступали. Иисуса Пражского выносили наружу в день свадьбы, чтобы денек выдался непременно солнечный, как и вся дальнейшая жизнь жениха и невесты.

Значит, теперь младенец Иисус, принадлежащий Кейт, украшает лужайку перед церковью и останется там, пока ее отец не узнает, что она действительно стала замужней женщиной. До чего же быстро путешествуют слухи! – подумала Кейт.

– Ну, как там твой Старик? У него все в порядке? – спросил Патрик. В очках он был похож на ученого или профессора.

– Он уже обо всем знает.

– Неужели Мэгги?

– А кто же еще?

– И каков его приговор? С кого живьем сдерут шкуру – с меня или с его сына, которого у него никогда не было?

Кейт быстро пробежала глазами письмо.

В общем, ничего, что этот парень не из наших, писал отец, но только потому, что он сын Пег, а это понравилось бы твоей матери. Но ведь он даже не написал мне, не попросил твоей руки, а это уже сущее хамство. Видно, он другого роду-племени, чем мы. И для тебя жизнь с ним будет серьезным испытанием.

– Жизнь с тобой будет для меня серьезным испытанием, – сказала Патрику Кейт.

– Ну, это и так понятно. А еще что?

Кейт стала быстро читать дальше. В постскриптуме отец писал:

– А то, что дальше, тебе и знать не нужно, – быстро сказала Кейт, сложила письмо и сунула его в ежедневник.

Сейчас наверняка она знала одно: скорей фигурку младенца Христа настигнет смерть на церковном дворе, чем Патрик ее дождется.

– Может, нам ему позвонить? – спросил Патрик.

– Там сейчас два часа ночи.

– Да, правда.

– Вот именно.

Через полчаса, поскольку отец Джон так и не появился, Патрик начал вслух читать Кейт спортивные новости:

«Снова янки. Наши выиграли против «Балтимор Ориолс».

Роджер Марис, играя против Мантла, побил рекорд Рута, забив за сезон более шестидесяти мячей».

Значит, Марис забил свои шестьдесят! Мантл такого не может. Возможно, это вообще его последняя игра. Стар стал.

Патрик оторвался от газеты и посмотрел на Кейт.

– А знаешь, Рут ведь был когда-то второстепенным игроком в лиге и играл за «Балтимор Ориолс». – Патрик уже не раз рассказывал ей о Руте; например, как после удара Рута мяч вылетел за пределы стадиона «Дикман Овал». Он всегда старался развлечь ее интересными байками.

– Ты действительно хочешь на мне жениться? – спросила Кейт.

Патрик тут же отложил газету. Он, этот поэт-мясник, который назвал автомобиль в честь матери Президента, который каждое воскресенье после мессы играл на гитаре, мечтая получить в награду вкусный пирог, посыпанный нежной хрустящей крошкой, который всегда был таким жизнерадостным, что не стеснялся казаться ни чересчур сентиментальным, ни чересчур веселым и не боялся спеть в полный голос, если песня была подходящая, – этот большой человек вдруг показался Кейт каким-то невероятно хрупким.

– А ты пойдешь за меня?

Дверь тут же отворилась, и отец Джон спросил:

– Ну что, готовы?

Вот уж действительно еще один хороший вопрос!

– Еще нет, – ответила Кейт.

На этот раз Патрик и Кейт, войдя в ее крошечную квартирку, повсюду зажгли свет. На кухне по-прежнему высились стопки «гробиков» с платьями, отвергнутыми Мэгги. Стопки были по пояс, а «гробики» сложены в хронологическом порядке. Молнии, пуговицы, кружева и прочая швейная мелочь в стеклянных банках казались яркими, как пойманные светлячки. Скатанные в трубку и поставленные на попа куски шелка двадцати оттенков лунного света были похожи на призраков.

– Очень похоже на комнату в «Chez Ninon», где вы храните остатки тканей, – сказал Патрик.

– Отчасти.

– Так мы именно поэтому здесь оказались?

– Если я, чтобы стать твоей женой, должна понять тонкости ирландского мясницкого искусства, то и ты не можешь стать мужем мастерицы из ателье, не понимая, почему она так любит свою работу.

– Но моя мать…

– Она не любила эту работу.

– Но ей она нравилась.

– Это совсем другое.

Да, это действительно было так. Просто до сих пор Патрик этого не понимал и никогда не сознавал, что Кейт совсем не такая, как его Пег.

– Извини, – сказал он так прочувствованно, что она поняла: он вовсе не хотел ее обидеть. Он – просто парень, который любит девушку.

– Ничего, я уже все забыла.

Розовое букле по-прежнему лежало на столе, завернутое в тонкую бумагу. Кейт принесла с прикроватного столика настольную лампу, поставила ее рядом со свертком и направила свет прямо на него. Затем надела белые хлопчатобумажные перчатки и осторожно развернула бумагу, показывая Патрику розовое букле.

– Понимаешь, это не просто шерсть, не просто «овечьи волосы», как ты выразился. Эта ткань обладает собственной жизнью, – сказала Кейт и начала поворачивать кусок ткани, показывая, как играет свет в переплетении нитей разного оттенка. – А еще у каждой ткани есть свой голос. И если быстро провести по ней рукой, можно услышать, как она поет. Но поют не только сами нити, поет жизнь, что таится в их переплетении. Это песнь тех, кто пасет овец, и тех, кто стрижет их; и тех, кто мечтает придать нити оттенок цветущей вишни или падающей звезды, а потом с помощью алхимии и точного расчета создает на ткацком станке красоту. Это песнь тех, кто натягивает основу и уток, кто их переплетает, это песнь их жизни, потому что часть этой жизни – часть жизни всех этих людей – потрачена на то, чтобы в итоге сотворить такую прекрасную вещь, при виде которой просто замирает сердце.

Кейт уже чуть не плакала, и Патрик сказал:

– Если бы розовый цвет мог звучать, как гром, это был бы именно такой цвет.

– Это точно.

Когда на следующий день великая миссис Такаберри МакАдо с кудлатым черно-белым песиком Фредом прибыла в «Chez Ninon», Хозяйки подали шампанское. Розовый костюм от Шанель был принят Белым домом.

– Она прямо-таки влюбилась в этот костюм! – рассказывала миссис Такаберри МакАдо.

Мисс Софи, повторяя Кейт эти слова, пронзительно взвизгнула, утверждая, что именно такой звук издала и миссис Такаберри МакАдо. Собственно, визг был такой, словно кто-то нечаянно сел на Фреда, но поскольку Кейт никогда, по сути дела, не разговаривала с миссис Такаберри, она не могла ни подтвердить, ни опровергнуть точность звукоподражания. Ей пришлось поверить мисс Софи на слово. Она лишь удивленно спросила:

– Неужели Супруга П. не выразила желания переделать юбку?

– Разумеется, нет! И костюм сидел просто идеально!

Но это же неправильно! Кейт была совершенно в этом уверена.

Через две недели газетные заголовки по всей Америке гласили: «Решать насчет Кэмп-Дэвида будут девушки». Все было в точности так, как и говорили Хозяйки. Если Супруге П. и ее дочери понравится этот горный лагерь, то семейство Кеннеди переедет туда из арендуемого ими поместья Глен Ора в штате Виргиния. Если же нет, дом в Кэмп-Дэвиде так и будет собирать пыль. Кейт испытала большое облегчение, увидев, какой сияющей выглядит Первая леди в розовом костюме. Хотя фотографии были черно-белыми, букле по-прежнему казалось невероятно ярким, пылающим. Супруга П. действительно выглядела в этом костюме «заново рожденной», как сказал бы Шуинн. Ни шляпы, ни жемчугов она не надела. Перчатки, впрочем, были. И блузку она, похоже, надела под этот костюм какую-то другую, а не одну из тех, фасон которых придумала Кейт. Но сказать наверняка было трудно. Ее с мужем сфотографировали в момент, когда они выходили из католической церкви Святого Стефана, собираясь ехать в Кэмп-Дэвид. На улице было очень ветрено. Выглядели они счастливыми.

А через два дня, 14 ноября, Супруга П. снова надела розовый костюм. На этот раз во время «церемонии подношения корейских даров», как назвали это газеты. Церемония проходила в желтом Овальном зале Белого дома. Разглядывая газетный снимок, Кейт смеялась в голос. Стоявший в дальнем левом углу генерал Пак Чон Хи в темных очках и блестящем костюме выглядел совершенно как агент ФБР, на устах у него играла ироничная улыбка. На лице стоявшей в дальнем правом углу Супруги П. был написан стоический ужас: ей только что преподнесли в дар сундучок с одеждой, сшитой вручную корейскими студентками.

Даже на черно-белой фотографии этот сундучок смотрелся чудовищно. А уж одежда! Кейт, разумеется, не могла себе представить, какого она цвета, но она вся была сшита из блестящей материи с широкими полосами или в крупный горох, и к этому прилагался полосатый берет совершенно ужасного вида, настолько экзотичный, что его вряд ли надела бы даже самая эксцентричная особа, вроде миссис Вриланд. Президент стоял рядом с женой и усмехался с таким выражением лица, что вполне можно было предположить, что он сейчас объявит о намерении Ее Элегантности включиться в игру и все это на себя примерить. Возможно, даже устроить небольшой показ корейской моды. Во всяком случае, Президент казался человеком, готовым вот-вот разыграть шутливое представление, и Кейт это понравилось.

Вечером за ужином она показала газетные вырезки Мэгги Куинн.

– Да, симпатичный костюм. Очень даже, – сказала Мэгги, хотя ее, похоже, куда больше заинтересовали сами газетные статьи. – А ты заметила, что их девочка – примерно ровесница Маленького Майка?

Нет, этого Кейт не заметила.

– А ведь это даже забавно, – продолжала Мэгги. – И супруга Президента – примерно твоя ровесница. Интересно, как бы ты выглядела в розовом костюме?

И Кейт, не колеблясь, ответила:

– Заново рожденной.

И в эту минуту твердо решила, что непременно сошьет этот розовый костюм для себя.