8
— Зачем ты пошел к Мануэлю?
— Люмбаго.
— Да, но почему не ко мне?
— У тебя я подрываю здоровье, а у него лечусь.
Соня рассмеялась. Она лежала на своей узкой кровати, положив голову Бобу на плечо и следя за причудливой игрой теней на потолке.
— Ты веришь, что звук может быть желтым, в розовых чешуйках? — спросила она.
— Если бы у звуков были цвета — почему бы и нет?
— У звуков есть цвета. И я их иногда вижу.
— Ференц Лист тоже в это верил.
— Я ничего не выдумываю, я это знаю. Мой мозг способен иногда видеть цвета звуков.
Она почувствовала в темноте полуулыбку Боба.
— И какого цвета мои звуки, когда я играю?
— Они — как дым сигареты. Не серый — когда его выдыхаешь изо рта или из носа, — а синеватый, когда он поднимается вверх от кончика сигареты.
Он прижал ее к себе.
— Именно так я и хотел бы играть — чтобы звуки были синими, прозрачными и невесомыми, как дым оставленной в пепельнице сигареты.
— А иногда я ощущаю даже вкус звуков.
— И какой же вкус у моей музыки?
Соня выпрямилась и склонилась к его лицу.
— Вот какой.
Она сунула ему в рот язык.
Боб еще спал, когда она тихо вышла из комнаты и повесила на ручку двери табличку «Просьба не беспокоить!».
Холл был пуст. За стойкой портье тоже никого не было. Из-за двери конторы доносился тихий голос диктора, читавшего утренние новости.
Ее встретил уже привычный запах хлорки и эфирных масел. Оба бассейна, объятые тишиной и покоем, казались заколдованными озерами. Размытый пейзаж за стеклянным фасадом напоминал огромное живописное полотно. Серое небо залило склон горы и долину рассеянным, мутным светом, стерев все тени и контуры.
Из душа на краю термального бассейна тихо капала вода. Одна из кушеток, нарушив строй, стояла особняком, криво и на некотором расстоянии от других. Лежавший на ней купальный халат свисал с обеих сторон и касался пола. Соня поставила кушетку на место, подняла халат. Под ним лежали два журнала, похожие на те, что обычно читала Леа, старшая дочь Хойзерманнов.
На крючке возле душевых кабин кто-то оставил купальную шапочку. Рядом с джакузи стояла пара шлепанцев с фирменной надписью отеля.
Приведя все в порядок, Соня направилась к лестнице, но почему-то вдруг замедлила шаги. Лестница чем-то напомнила ей вход в склеп.
Коридор показался ей в этот раз более прохладным и мрачным, чем в другие дни, когда у нее бывали утренние дежурства. Она быстро, как будто за ней кто-то гнался, прошла к аппаратной, нажала дверную ручку, сделала глубокий вдох и толкнула дверь.
Постояв с полминуты на пороге, пока глаза не адаптировались к темноте, в которой теплились лишь лампочки приборов, она решительно прошла к ящику с предохранителями и повернула выключатель. Вызывая в памяти нужные положения переключателей, рычажков и кнопок, она торопливо произвела необходимые манипуляции, вышла из аппаратной и начала обычный обход помещений.
Перед каждой дверью ей приходилось делать над собой усилие, чтобы открыть ее. Она везде включила свет и поставила регуляторы освещения на максимум.
Зал отдыха она оставила на последний момент. И вот она подошла к двери и заставила себя нажать вниз ручку. Потом приоткрыла дверь, отступила на шаг, сосчитала до трех и мягко толкнула ее ногой. Дверь медленно отворилась, открыв вид на аквариум. Рыбы спокойно плавали посреди водорослей и камней.
Соня осторожно вошла и включила свет. Все было как обычно. Если не считать запаха. Пахло не теми эфирными маслами, которыми они заправляли ароматизаторы, а чем-то другим. Пачули?
Одной из кушеток кто-то пользовался. В изголовье вместо подушки лежало несколько сложенных вместе полотенец. В изножье кушетка была испачкана, словно на ней лежали прямо в грязной обуви.
На полу рядом с кушеткой Соня обнаружила пепел и окурок. Вернее, остаток самокрутки. Закрыв дверь, она бросилась к лестнице.
Наверху она чуть не столкнулась с Барбарой Петерс. Та была не в купальном халате, как обычно в это время, а в джинсах, кашемировом пуловере и бейсболке, скрывшей ее нечесаные волосы. Судя по ее виду, она провела бессонную ночь.
— Что-нибудь с Банго?.. — робко спросила Барбара Петерс.
— В зале отдыха кто-то курил марихуану!
Но Барбара Петерс лишь отмахнулась от этой новости.
— Он так и не появился. Даже ночью. Я уже готова ко всему…
— Никто из гостей не мог курить марихуану. Я думаю, кто-то проник ночью в зал отдыха, улегся прямо в грязных ботинках на кушетку и преспокойно выкурил косяк. Он хотел, чтобы мы это заметили. Он хотел, чтобы мы знали, что он в любой момент может прийти сюда, как к себе домой.
Только теперь на лице начальницы появился интерес к этой истории.
— Вы думаете, это имеет отношение к исчезновению Банго?
— Я думаю, это имеет отношение ко всем этим странным происшествиям. А если исчезновение Банго — одно из этих странных происшествий…
— Так оно и есть.
Барбара Петерс решительно пошла вниз по лестнице. Соня последовала за ней.
Несколько секунд они молча стояли перед кушеткой.
— Здесь что-то витает в воздухе… — произнесла наконец Барбара Петерс.
— Злоба и жестокость.
Они вновь умолкли на некоторое время.
— На машине Рето Баццеля есть наклейка с конопляным листком… — сказала Соня, обращаясь скорее к себе самой.
— Вы думаете, это его работа?
— Да.
— И вы по-прежнему считаете, что я должна обратиться в полицию?
— Да. И чем скорее, тем лучше.
— По-вашему, он может быть причастен и к исчезновению Банго?
Не столько потому, что действительно так думала, сколько чтобы заставить ее наконец подключить полицию, Соня ответила:
— Я бы не удивилась.
Барбара Петерс сгребла в кучу грязные полотенца на кушетке.
— Стоп! Полиции же нужно зафиксировать следы.
— Ей придется довольствоваться нашими показаниями. Вы что, хотите, чтобы они закрыли отель до окончания своих следственно-розыскных мероприятий? Пока все не сфотографируют, не снимут все отпечатки пальцев и не распугают всех наших клиентов?
Не успела Соня опомниться, как она вышла из зала со своей охапкой улик, бросила все это в корзину с грязным бельем в комнате для уборщиц и вернулась со щеткой и совком.
Полчаса назад Рето Баццель забрал молоко, и Джан Шпрехер, усевшись на скамейку с биноклем, стал ждать, когда джип покажется внизу на Дорф-штрассе. В тот самый момент, когда молоковоз появился в поле зрения, навстречу ему устремилась полицейская патрульная машина. Они разъехались, полицейская машина проследовала дальше, повернула к «Гамандеру» и припарковалась на стоянке. Из нее вышли двое в форме, вошли в отель и как сквозь землю провалились.
Как будто ему больше нечего делать, как торчать тут и ждать каких-то полицейских!
Соня думала, что Барбара Петерс захочет, чтобы она была рядом, когда приедут полицейские. Но та сказала, что позовет ее, если она понадобится. Полицейские давно приехали, но никто никуда ее не позвал. А несколько минут назад она увидела через стеклянную дверь, как те выходят из отеля.
Сидя на кушетке у края бассейна, она следила за купающимися. Вернее, за купающейся — фрау Куммер, которая, не обращая на нее никакого внимания, плескалась в термальном бассейне и время от времени перекидывалась несколькими фразами с фройляйн Зайферт, стоявшей в одежде у воды.
Мануэль был внизу. Он занимался мадам Ланвэн. Инцидент с ночным курильщиком марихуаны он воспринял скорее иронически и по поводу исчезновения Банго тоже проявил если не равнодушие, то оптимизм.
Фрау Феликс на работу не вышла, сказавшись больной. Соня была рада, что ей не надо было разбираться еще и с ней.
Вдруг от входа послышались радостные вопли и смех.
— Вау!!! Не может быть! Ура! Банго!! К ноге!
В помещение влетели Паскаль, Дарио и Мелани. Они гонялись за Банго, который носился взад и вперед, прыгал вокруг них, убегал и вновь возвращался. Как собака, которую долго держали на привязи и наконец отпустили.
На него была намотана какая-то тряпка, не то полотенце, не то просто кусок материи — издалека было не разобрать.
— Банго! — крикнула Соня.
Но он пронесся мимо и помчался дальше по периметру бассейна.
На арене боевых действий появилась Барбара Петерс в сопровождении администраторши.
— Банго!.. Где ты шлялся, сукин сын!!
Банго бросился к хозяйке со всех ног и запрыгал перед ней, норовя лизнуть в лицо. Той наконец удалось схватить и удержать его.
На нем были короткие штаны, закрепленные на спине ремнем, и старая, грязная футболка детского размера. На голове красовалась зеленая охотничья шляпка, завязанная под шейкой.
Дети с криками и смехом окружили Барбару Петерс и собаку. Фрау профессор Куммер возмущенно вылезла из бассейна. Фройляйн Зайферт накинула на ее тощие плечи полотенце.
— С меня довольно! — воскликнула фрау Куммер.
Барбара Петерс вдруг побледнела и испуганно посмотрела на Соню, словно ожидая ответа на незаданный вопрос. Та кивнула.
— «Когда зверь превратится в человека»…
За группкой сосен и лиственниц рядом с отелем была маленькая детская площадка с кучей песка, катальной горкой и крепостью, сооруженной из бревен. Дочери Хойзерманнов должны были поочередно водить туда своих маленьких братьев и следить, чтобы с ними ничего не случилось. В это утро была очередь Мелани выгуливать мальчишек.
Паскаль и Дарио с диким ревом понеслись вперед, а Мелани с недовольной физиономией плелась сзади. Когда она дошла до площадки, братья, чем-то взволнованные, бросились ей навстречу и потащили к крепости. Там, привязанный короткой веревкой к бревну, Банго в своем маскарадном костюме молча исполнял танец радости: лаять он не мог, потому что морда его была крепко замотана тряпкой. Как только дети отвязали его, он как бешеный помчался к отелю.
Барбара Петерс ласкала обезумевшего от счастья Банго, а тот вылизывал ее залитое слезами лицо. Соня помогла начальнице снять с него унижающий собачье достоинство наряд и проводила их в «башню Рапунцель». Она молча наблюдала за тем, как Банго в один миг умял банку мясного корма, потом с той же скоростью расправился с банкой тунца, проглотил полкоробки шоколадных конфет и выпил миску воды пополам с молоком.
— Жаль, что полицейские к тому моменту уже ушли, — сказала она.
— А что бы это изменило, если бы они были еще здесь? — возразила Барбара Петерс.
На ее бледной коже проступили нервные красные пятна.
— Это подтвердило бы версию с легендой.
Барбара Петерс промолчала.
— Вы ведь им, конечно, ничего не сказали про легенду?
— Они и так смотрели на меня как на идиотку.
— И что же вы им рассказали?
— То, что кто-то курил траву. И что это явно был Рето Баццель.
— И ни слова о других происшествиях?
— Если они прищучат Баццеля, все прекратится само собой.
Банго лег перед хозяйкой на спину, и та покорно принялась чесать ему грудь.
— А Банго? Вы и про это им ничего не расскажете?
— Ну, уж нет! Банго — это уже был перебор!
— По-моему, перебор был уже с Паваротти… — холодно заметила Соня.
— О, простите! Конечно…
Глаза Барбары Петерс опять наполнились слезами. Соня обняла ее за плечи и притянула к себе. Та сразу же разрыдалась. Соня свободной рукой гладила ее растрепанные волосы.
— Простите! Простите! — бормотала Барбара время от времени сквозь слезы.
Когда она немного успокоилась, Соня придвинула маленькое кресло, села напротив нее, сняла с ее ноги мокасин и положила ее маленькую, холеную ступню с педикюром и накрашенными коралловыми ногтями — того же цвета, что и длинные ногти на руках — себе на колено.
Свободно обхватив ступню руками, она отогнула ее назад и вернула в прежнее положение и повторяла движение в нарастающем темпе до тех пор, пока не почувствовала, что нога расслабилась. Затем взялась левой рукой за основание пальцев и большим пальцем правой руки надавила на точку, отвечающую за диафрагму и солнечное сплетение, прямо под подушечкой стопы.
Барбара Петерс перестала плакать. Она лежала на подушках дивана, закрыв глаза.
— Мне страшно, — произнесла она.
— Я знаю.
— Раньше мне никогда не бывало страшно.
— А мне почти всегда.
— Может, нам перейти на «ты»?
— С удовольствием.
Соня взяла пятку в левую руку и, обхватив носок правой, принялась осторожно вращать ступню сначала в одну сторону, потом в другую.
— Твой страх как-то связан с твоим мужем?
— Да. При нем он начался. А теперь он впивается мне в горло по малейшему поводу. Такое впечатление, что мозг просто научился испытывать страх и теперь не может без него обойтись.
— Он тебя бил?
— Он хотел меня убить.
Банго, который уже задремал, вдруг тявкнул во сне и пошевелил лапами.
— Когда он проснется, он уже не вспомнит о своих мытарствах, — сказала Соня.
— А как ты с ним борешься? Со страхом.
— Раньше глотала таблетки и спасалась бегством.
— А сейчас?
— Стараюсь устранять не симптомы, а причину.
— А как это делается?
— Заяви на этого скота в полицию. Расскажи все, что он сделал. Чтобы его обезвредили.
Соня не повысила голос, но придала своим словам большую выразительность, с силой надавив пальцем в рефлекторную зону желудка. Барбара Петерс втянула воздух сквозь зубы.
— Прости, — сказала Соня.
— Хорошо. Я прямо сейчас позвоню в полицию.
как его зовут
кого
того из-за которого ты не возвращаешься
фредерик
я о другом из-за которого ты осталась
боб он пианист
о ну тогда оставайся
Небо — как угольный мешок. Слившиеся друг с другом черные мокрые скалы. Почти синие леса. Зеленые, как водоросли, луга.
Джан Шпрехер полдня рубил на дрова сучья с поваленных ветром деревьев. Теперь он вез к дому предпоследнюю порцию, осторожно ведя тяжелогруженый трактор по раскисшей, болотистой полевой дороге, уходящей вниз. На первом крутом повороте у Фунтаны он выехал на главную дорогу, проехал по ней до следующего виража и через пятьдесят метров повернул на грунтовку, ведущую к его усадьбе.
На асфальте остались бурые глинистые следы от комьев земли, отбрасываемых крупными протекторами.
Было еще только шесть часов, но Рето Баццель уже включил ближний свет. Он ехал на молочную фабрику. В цистерне было почти пять тонн молока. Сдвинув на лоб зеркальные очки, он слушал ревущую из четырех динамиков музыку — «Rebel Music» Боба Марли.
У него с утра было хорошее настроение. Он то и дело представлял себе вытянувшиеся физиономии этих дамочек из «Гамандера» и каждый раз не мог сдержать смеха. Особенно теперь, после косяка, выкуренного на опушке леса.
Дорога была сухая, «Паджеро» катился как по рельсам. Входя в S-образный поворот у Фунтаны, Баццель почувствовал, что может не вписаться в него, и нажал на тормоз.
Джан Шпрехер возвращался в лес с пустым прицепом, чтобы забрать остальные сучья. У выезда на главную дорогу ему открылось странное зрелище: к грязи на асфальте примешалось что-то белое и темно-розовое.
Он выключил передачу, поставил трактор на ручной тормоз и вылез из кабины. Белая жидкость, струившаяся по дороге, оказалась молоком. А темно-розовый ручеек, который с ним перемешивался?
— Merda! — выругался Шпрехер и заковылял по дороге на подъем.
За поворотом он увидел перевернутый джип. Машина лежала на крыше, вклинившись между двумя соснами у откоса. На почти отвесном склоне видны были следы колес. А чуть выше, там, где джип улетел с дороги, торчали расщепленные стволы двух молодых лиственниц.
Оторвавшаяся цистерна осталась на обочине. Она напоминала огромную помятую банку из-под пива.
Чем ближе Джан Шпрехер подходил к месту аварии, тем сильнее тарахтенье его трактора заглушала музыка, раздававшаяся из искореженного джипа. «We're gonna chase those crazy baldheads out of town…»
Рето Баццель, которого вышвырнуло из кабины, лежал на дороге с неестественно вывернутыми руками и ногами. Кровь из огромной раны на шее смешивалась с молоком, которое все еще лилось из цистерны.
Джан Шпрехер перекрестился.
С неба неожиданно обрушился ливень.
До конца рабочего дня оставался еще час. В бассейне уже два часа не было ни одного посетителя. Соня и Мануэль сидели перед стеклянной стеной на скамье из полированного гранита. Отсюда можно было обозревать оба бассейна или любоваться пейзажем. Они сидели спиной к бассейнам.
Соня рассказала, как сильно на нее подействовала эта история с Банго. Мануэль ограничился одним-единственным комментарием:
— Значит, она все же не такая бесчувственная тварь, какой кажется.
Потом они долго обсуждали Сонину версию случившегося и сошлись на том, что главный подозреваемый — Рето Баццель. В конце концов эта тема им надоела, они перепробовали несколько других тем, пока не остановились на фрау Феликс.
— Она наверняка член какой-нибудь секты. Такое часто бывает с этими старыми девами: их религиозное безумие рано или поздно прорывается наружу.
— Она произнесла какое-то заклинание и облила меня святой водой. Как будто я сам черт.
— Миланский черт! — рассмеялся Мануэль.
Соня не разделяла его веселья.
Бассейн уже погрузился в предвечерний сумрак серого ненастного дня. Но им было лень вставать и включать свет.
Дождь пошел так буднично и деловито, как будто лил всегда и лишь на минуту сделал паузу. С неба словно упал прозрачный клетчатый занавес, напоминающий крупноформатный экран кинотеатра, когда сидишь к нему слишком близко. Монотонный шум водопада играл роль звуковой дорожки к немому дождю за стеклянной стеной.
По дороге проехал трактор. Соня узнала хромого крестьянина. Он ехал быстро, словно спасаясь бегством от дождя.
— А почему она не выходит на работу?
— Фрау Феликс? Заболела. Это все, что я знаю. Но ничего страшного — если ты на это надеялась.
— Ничего страшного… Пусть хоть подольше посидит на больничном.
Какое-то время они молчали, глядя на бесцветный подводный пейзаж за стеклянной стеной. По дороге, уже в обратном направлении, проехал старый «Лендровер», за ним «Фольксваген» и японский джип. Замыкал колонну на некотором отдалении трактор хромого крестьянина.
— Чего это они разъездились? В такую-то погоду… — заметил Мануэль.
Одна за другой проехало еще несколько машин, в том числе красный «Лендровер» пожарной команды.
— Не иначе что-то случилось, — откликнулась Соня.
Они с растущим интересом наблюдали за необычной активизацией деревенского транспорта.
Минут через двадцать на большой скорости в том же направлении проехала полицейская патрульная машина. А чуть позже машина «Скорой помощи».
— Авария, — с уверенностью произнес Мануэль.
Соня кивнула.
Когда, закончив работу и переведя велнес-центр на ночной режим, они шли через холл к себе в комнаты, у стойки портье им наконец сообщили, что произошло.
— Рето Баццель… — сказала Мишель. — Сборщик молока. Разбился насмерть.
Соня с Мануэлем переглянулись.
— А как это случилось? — спросила Соня.
— Сам разбился, других участников ДТП не было. Это все, что мне известно.
Комната Мануэля находилась в другом конце отеля. У лестницы они расстались.
— Теперь остается лишь надеяться, что это и в самом деле была его работа, — ухмыльнулся Мануэль.
Соня попыталась сделать шокированное лицо, но она и сама об этом подумала.
У входа в «Горного козла» лежали грязные тряпки, от которых в трактир вели многочисленные следы. В гардеробе висели мокрые ветровки и пальто. На полке для головных уборов пестрели кепки, охотничьи шляпы и полиэтиленовые дождевики. От стола завсегдатаев, где в это время всегда стоял привычный вечерний гомон, доносилось лишь тихое бормотание, как будто каждый читал свою собственную молитву.
Соня вдруг усомнилась в том, что это была удачная идея — привести сюда Боба после его музыкального дежурства в баре на поздний ужин. Она еще два дня назад с восторгом рассказала ему об успехах экспериментальной кухни Беццолы, и он заявил, что гибель Рето Баццеля — не повод, чтобы менять их планы.
Не успели они закрыть за собой дверь, как в зале стало еще тише. Нина поставила поднос с пустыми кружками и бокалами на стойку, подошла к ним.
— Ужинать? — спросила она и провела их в ресторан.
На ней была узкая юбка и топ, открывающий живот. И то, и другое черного цвета. Скорее случайно, чем в знак траура. Щеки ее раскраснелись. Несчастье, похоже, не столько расстроило ее, сколько возбудило.
Белые скатерти были лишь на двух столиках, остальные уже стояли в ночном облачении из мольтона с застарелыми пятнами. В это время посетителей уже не ждали.
Меню, которое принесла Нина, было новым. На четырех страницах они не нашли ни одного рето-азиатского блюда. Это был обычный ассортимент сельского трактира с несколькими местными угощениями а-ля «бюнднер».
— А другого меню нет? — спросила Соня.
— Нет. Только это.
— А рето-азиатские блюда?
— Больше не готовим.
И, прежде чем Соня успела спросить почему, направилась в питейный зал, откуда кто-то громко позвал ее по имени.
Когда она наконец вернулась к их столику, они заказали ячменевый суп «бюнднер» и голубцы.
— Для меня и это уже экзотика, — утешил Соню Боб.
Подавленное настроение в питейном зале передалось и им. Сначала они еще пытались вести беседу, как два незнакомца, каковыми и были друг для друга, но вскоре оставили эти попытки и ели молча, как супруги после многих лет совместной жизни.
Во время десерта — они заказали энгадинский ореховый торт с шариком ванильного мороженого — к столику подошел Педер Баццола. На его обычно белоснежном поварском облачении темнело несколько пятен от соусов, узел белого галстука был ослаблен, лицо небрежно выбрито, а глаза уже обрели характерный блеск, соответствующий определенной дозе красного вина.
— Надеюсь, вам понравилось.
Это прозвучало почти вызывающе.
— Да, спасибо. Но где же ваша азиатская нота? — спросила Соня.
— В «Гамандере». Если вам нужна азиатская нота, питайтесь в отеле. Там ее и придумали.
Соня сидела в кожаном кресле оливкового цвета, все еще держа ноги на бедрах Боба. Тот полулежал на ней, положив голову ей на плечо. Их дыхание постепенно выравнивалось.
— Может, это близость смерти? — задумчиво произнесла Соня.
— Что?
— То, что приводит влюбленных в такое исступление.
Над погруженным в траур Валь-Гришем как ни в чем не бывало взошло сияющее солнце. Оно разогрело отсыревшие луга, и те парили, как горячее белье, только что повешенное зимой на веревку.
Дом Луци Баццеля казался заброшенным. Скотину рано утром накормил и напоил его внучатый племянник Йодер. Он крестьянствовал лишь в свободное от работы время, а деньги зарабатывал каменщиком на растущих как грибы стройках, которые с каждым годом все больше уродовали Энгадин. Скотина была уже на пастбище. Луци молча сидел перед телом своего сына, которого ночью привезли домой и уложили на столе в горнице.
Приготовив велнес-центр к работе, Соня энергично плавала, выполняя свою утреннюю норму. Бассейн был в ее полном распоряжении: с того момента, когда нашелся Банго, Барбара Петерс еще не покидала своей комнаты.
Около восьми часов стеклянная дверь открылась, и вошел Игорь. Он помахал Соне рукой, подзывая ее к краю бассейна.
— Тебя ждет Барбара. Полиция приехала.
Соня переоделась и через десять минут вошла в кабинет начальницы. Полицейские в своих мундирах казались инородными телами посреди холодных, лаконичных форм дизайнерской мебели из стальных труб.
Барбара была в тех же джинсах и в том же кашемировом пуловере, что и вчера. Бейсболку сменила шелковая косынка, повязанная в виде тюрбана.
Но выражение лица ее изменилось. В нем не было вчерашнего страха и затравленности, оно опять выражало спокойствие и уверенность в себе.
— Соня, эти господа принесли нам две занятные находки. — Она встала и взяла со спинки кресла грязный купальный халат с фирменной надписью «Гамандер». — Это было найдено в машине погибшего господина Баццеля. А еще вот это.
Она положила халат обратно на кресло, взяла со столика маленький полиэтиленовый пакет с застежкой-молнией и протянула его Соне. В нем был ключ от сложного замка с секретом на голубом кольце.
— Это генеральный ключ, — пояснила она. — Он был на связке ключей, обнаруженной у погибшего.
Соня посмотрела на ключ, потом на Барбару, потом на полицейских.
— А как он к нему попал?
— Это ключ номер пять, — сказал один из полицейских, который, судя по всему, был старшим. — Резервный ключ, который должен был лежать в конторе. Его пропажи никто не заметил до сегодняшнего дня.
— Как же Баццель умудрился его раздобыть?
Барбара Петерс пожала плечами.
— Возможно, я все же была не так уж несправедлива к господину Казутту, — сказала она после небольшой паузы.
Соня представила себе старика Казутта с его застывшей улыбкой, таким, каким увидела его в этой жалкой конуре, и вновь услышала его слова: «Остерегайтесь этого человека. Он ненормальный». Может, это и в самом деле все объясняет? Может, Казутт был если не преступником, то хотя бы сообщником?
— Фрау Петерс рассказала нам эту историю с исчезновением собаки, — сказал полицейский.
— Это было до того, как я узнала про ключ, — вставила Барбара Петерс.
— Она сказала, что у вас есть некая версия.
Не обращая внимания на отчаянные телепатические попытки начальницы удержать ее от этого, Соня рассказала обо всех происшествиях и о том, что они, по ее мнению, означали. Старший полицейский делал записи в своем блокноте с серьезным лицом. Соня лишь один раз перехватила его взгляд, украдкой брошенный младшему коллеге.
забыла как называется твой отель
гамандер а что?
может приеду а как называется эта дыра?
Валь-Гриш но у меня почти нет времени
ничего
Соня чувствовала облегчение, исходившее от Барбары Петерс и передававшееся всему персоналу. Даже немногие гости, которые могли только гадать о причинах гнетущего настроения, заметили, что персонал начал работать с большей отдачей, а сервис ощутимо улучшился.
Ей и самой стало гораздо легче. Тупое чувство неопределенной опасности исчезло. Но воспоминание о ней осталось.
В первый день после смерти Рето Баццеля было по-летнему жарко. Погода вполне позволяла устроить ужин на террасе. Барбара Петерс настояла на этом, хотя кое-кто из сотрудников, в том числе и Соня, пытались отговорить ее. В деревне, по их мнению, могли воспринять это как неуважение к чужой скорби.
Но Барбара Петерс, решив, что с гостей хватит и плохой погоды и им незачем страдать еще и от каких-то ограничений, связанных с трагедией, которая их совершенно не касается, велела придвинуть рояль к окну и попросила Боба воздержаться от грустной музыки. Она пригласила Соню, Мануэля и Мишель поужинать сегодня вместе с гостями, и в итоге набралось двадцать два человека, рассевшихся за семью столиками.
Сама она в этот вечер сидела за столиком с доктором Штаэлем, не забывая, однако, о роли внимательной и радушной хозяйки. Неся, как знамя, свое вечернее платье с открытыми плечами от Валентино, она переходила от столика к столику, обменивалась несколькими словами с теми, с другими и время от времени рассыпала серебряные трели своего по-детски заливистого смеха. В руке она держала бокал, в который во время ее коротких привалов за столиком доктора Штаэля официант каждый раз подливал шампанского из бутылки, стоявшей рядом в ведерке со льдом.
Пестрые зонты от солнца, официанты в белых накрахмаленных куртках, джазовая музыка на заднем плане — все это мало было похоже на обычный ужин нескольких гостей отеля и напоминало скорее праздничную вечеринку по случаю первого по-настоящему летнего дня.
Мануэль и Мишель весело болтали. Соня не разделяла этого веселья. Ей было немного не по себе.
Когда гости перешли к десерту, с улицы вдруг послышался рев мотора. Все повернули голову в ту сторону, где дорога подходила совсем близко к террасе. Снизу, со стороны деревни, подъехал старый зеленый «Лендровер». Из него вылез крестьянин в черном костюме и в черном галстуке. Его руки, торчавшие как палки, казалось, не имели никакого отношения к туловищу. Несколько секунд он молча стоял, уставившись на террасу. Потом вдруг замахал кулаками и что-то закричал на своем языке срывающимся от ненависти голосом.
Гости умолкли. Только Боб, который не мог видеть эту сцену, продолжал наигрывать свои happy tunes.
Старик замолчал и, казалось, прислушался к музыке, словно ошалев от такого бесстыдства. Потом опять поднял в воздух кулак и крикнул:
— Schmaladida musica dal diavel!
После этого старик медленно, тяжело, словно его вдруг покинули силы, взгромоздился на сиденье своего «Лендровера».
Рояль умолк. Боб, по-видимому, обратил внимание на внезапно наступившую тишину на террасе и понял, что что-то произошло. В окне появилось его лицо. Он вопросительно посмотрел на Барбару.
— Браво! — крикнула она ему. — Спасибо! Продолжайте в том же духе!
Переглянувшись с Соней, он вернулся к роялю, и через минуту в тишину летнего вечера вновь посыпался серебряный дождь его импровизаций.
Гости вновь занялись десертом, пытаясь связать оборванные нити бесед. Никто не смотрел вниз, на старика, который, ревя мотором и скрежеща коробкой передач, в три приема разворачивал на дороге свой «Лендровер».
Барбара Петерс делала все возможное, чтобы гости поскорее забыли об инциденте, но настроение было испорчено.
— А что он сказал? — позже спросила Соня одного из официантов, который знал нижнеэнгадинский диалект.
— Это был Луци Баццель, отец погибшего. Он сказал, чтобы мы все убирались отсюда — туда, откуда пришли. Или в преисподнюю.
— A «musica dal diavel» означает «музыка дьявола», верно?
— Угадали.
Спина Боба была на ощупь чем-то горьким с сахаром. А его стоны — пурпуром по золоту.
Соня мчалась куда-то на гребне рубиново-красной волны, пока ее не накрыло хромово-желтой пеной и не утащило в черный бешеный водоворот прибоя.
ну что ты приедешь?
куда?
сюда
зачем?
ты же писала что хочешь приехать
я в эту забытую богом дыру? что я чокнулась что ли?
Соня перечитала свой последний эсэмэс-диалог с Малу. Она все правильно поняла:
забыла как называется твой отель
гамандер а что
может приеду а как называется эта дыра
Валь-Гриш но у меня почти нет времени
ничего
Отправитель: Малу. Но ей только теперь бросился в глаза номер телефона, с которого были отправлены эсэмэс. Это был старый номер Малу.
Она набрала этот номер. Женский голос ответил, что абонент в настоящий момент недоступен. Она набрала ее новый номер. Малу сразу же ответила. Соня без вступления спросила:
— Ты нашла свой старый мобильник?
— Нет, так я его больше и не видела.
— Блин!..
— Новый еще лучше. Меньше и с фотокамерой.
— Кто-то прислал мне с твоего старого номера эсэмэс, сделав вид, что это ты.
— Зачем это ему могло понадобиться?
— Чтобы выяснить, где я. Ты не потеряла его. Его у тебя украли.
— Кто?
— Важно, не кто, а — для кого!
— Ну, и для кого, по-твоему?
— Для Фредерика.
Малу молчала.
— Думай, кто это мог сделать! — сказала Соня.
— А я что делаю? Но мне никто не приходит в голову.
— Ты помирилась с Гансом-Петером?
— No, Sir.
— А с Куртом еще встречаешься?
Молчание.
— Я спрашиваю: ты встречаешься с ним или нет?
— Ну неужели он стал бы…
— Ты уже однажды в нем разочаровалась.
Опять тишина.
— Вспоминай!
— Мы были в «Занзи-баре». Так сказать, примирительный коктейль. С мартини. Ну, как ты понимаешь, где один коктейль, там и два, и три… В какой-то момент я заметила, что моего мобильника нет. На следующий день я туда звонила и спрашивала, не находил ли его кто-нибудь… Зараза!.. Соня, прости, мне так жаль…
Соня отправилась к Мишель и строго-настрого наказала ей ни в коем случае не принимать адресованные ей заказные письма.
Погребальный звон, доносившийся до «Гамандера» снизу, из деревни, казался предостережением. На траурную мессу, которую служил патер Дионис, собралось полдеревни, потому что была суббота и многие не работали. Потом все стеснились на маленьком кладбище вокруг разверстой могилы, под моросящим дождем. Венков оказалось много: отец Рето был важной фигурой в жизни деревни.
Один венок, огромный, четырехцветный, из герберы, настоящий шедевр траурной флористики, вызвал несколько приглушенных комментариев. На черной ленте было золотыми буквами написано: «От скорбящих гостей и сотрудников отеля „Гамандер“».
После погребения Луци Баццель пригласил всех в «Горного козла» на поминальный обед. Но скорбящие земляки не расшумелись и не развеселились от приятного сознания того, что всё уже позади и сами они пока еще живы, как это обычно бывает на поминках. Все ели и пили молча, из уважения к окаменевшему от скорби вдовцу, похоронившему еще и единственного сына.
В этот вечер в «Горном козле» не играли в карты. Каспер Саротт и Нина скучали за столом завсегдатаев. Единственным посетителем был Джан Шпрехер, сидевший за своим постоянным столиком с застывшим взглядом перед полупустым бокалом. Он все еще был в черном костюме и в черном галстуке. Когда после мессы он хотел выразить Луци Баццелю свои соболезнования, тот не подал ему руки.
В девять часов Педер Беццола закрыл кухню, которая в этот вечер так и осталась невостребованной, и вышел в трактир. Джан Шпрехер махнул ему рукой, подзывая к столику.
— Хочешь, я тебе кое-что расскажу? — спросил он повара.
— Валяй, — ответил тот и сел.
— Только чтобы все осталось между нами.
Тучи повисли над долиной, словно опрокинутое море тумана.
Соня опять пожертвовала своим обеденным перерывом ради пробежки. Ведь причина, по которой она не всегда могла соблюдать свое железное правило — каждый день делать хоть что-нибудь для поддержания формы, — теперь лежала под двухметровым слоем земли.
Она бежала по пешеходной дорожке, соединявшей деревни на южных террасах Нижнего Энгадина. Под ней был Валь-Гриш, над ней — всего в нескольких метрах — плотный пепельно-серый слой облаков, из которого время от времени доносилось грубое звяканье коровьих колокольцев.
Дышалось ей легко. Она объясняла это тем, что ей уже несколько дней подряд удавалось подавлять в себе курильщика. Возможно, положительную роль тут сыграло и общее облегчение, омраченное лишь фальшивой эсэмэс с украденного телефона Малу.
Впрочем, было еще кое-что, в чем она не могла не признаться себе: она, похоже, была немного влюблена.
Пешеходная дорожка пересекала маленькую улочку, состоявшую из разного рода сельскохозяйственных объектов. Соне нужно было повернуть на нее, чтобы сократить путь и не опоздать на работу. На половину третьего у нее был записан какой-то новый пациент, которого она еще не видела.
Море тумана у нее над головой еще больше потемнело. Не успела она добежать до первого дома на окраине деревни, как с неба посыпались первые тяжелые капли. Через несколько минут в пересекавших дорогу желобах зажурчала коричневая вода.
Спортивный костюм прилипал к телу, руки быстро замерзли, а по волосам, торчавшим из-под бейсболки, холодная вода струилась прямо за воротник.
Деревенская улица расплылась перед глазами в этой бурной пляске дождя. Фрау Бруин даже включила свет в своей лавке — так вдруг стало темно.
Соню догнала какая-то машина и поехала рядом. «О господи, еще один кобель!» — подумала она и решила бежать дальше, не обращая на него внимания. Но потом все же остановилась.
Рядом с ней затормозил черный «Пассат». Водитель, перегнувшись через пассажирское сиденье, открыл дверцу.
— Ну, давай, садись быстрее!
Это был Мануэль.
Соня села вперед.
— Я и не знала, что у тебя есть машина.
— Не все мужчины хвастаются своими автомобилями.
Дворники на стекле работали в ускоренном режиме, но не поспевали за потоками, в которых расплывались дома.
— Только о погоде — ни слова, договорились? — сказал Мануэль.
— Хорошо. О погоде говорят туристы и хозяева гостиниц.
Еще перед дверью процедурного кабинета Соня почувствовала неладное. Изнутри шло какое-то прозрачное цветное излучение, но она пока не могла определить его цвет.
Она медленно нажала ручку вниз и осторожно вошла.
На массажном столе лежала женщина, накрытая по самую шею простыней и озаряемая калейдоскопом световой установки. Она лежала на животе. Соня не могла видеть ее лица.
Исходившее от нее излучение, доминировавшее над остальными тонами, окружало ее цветной тенью. Это был жидкий ультрамарин.
Соня сразу же поняла, кто эта женщина.
