9
— Соня, не уходи!
Вероятно, она почувствовала, что Соня готова развернуться на месте и уйти.
— Тебе совсем необязательно делать мне массаж. Я просто хочу с тобой поговорить.
Все тот же тон. Дружелюбный, но не терпящий возражений. И так же, как прежде, этот тон принес ей желаемый результат и на этот раз: Соня закрыла дверь и прошла к изголовью массажного стола.
И вот она лежала перед ней, положив голову на скрещенные руки и отвернув в сторону лицо. Серо-голубые, подстриженные, как у девочки, волосы до плеч, которые теперь были скрыты под косметической шапочкой. Ногти на все еще не старых руках, как и прежде, накрашены все тем же розовым лаком. Pearl Orchid. Соне приходилось покупать его для нее в магазинах дьюти-фри. Не потому, что та не могла себе позволить купить его по обычной цене — просто это была одна из бесчисленных мер, обеспечивающих ее присутствие в семейной жизни сына.
— Тебе нравится эта работа?
— Иногда нравится, иногда не очень. Как, например, сейчас.
— Ну, один час придется тебе потерпеть. Я за него заплатила.
— Я не шлюха, с которой можно за одну и ту же цену трахаться или беседовать.
— Я ничего не знаю о шлюхах.
— Зато я знаю. Благодаря твоему сыну.
На несколько секунд в комнате воцарилась тишина. Соня мысленно записала себе одно очко. Однако ее бывшая свекровь быстро оправилась от первого удара.
— Если мужчина идет к проститутке, значит, в его супружеской жизни что-то не так.
Соня не ответила.
— Извини, Соня. Я не хотела этого говорить.
— Чего ты хочешь?
— Мне нужна всего лишь твоя подпись.
— Ты ее не получишь.
«Маман» повернула голову. Соня увидела наконец ее лицо. Она была в прекрасной форме. Мышцы рта и брови в очередной раз подтянуты, дряблые веки разглажены.
— Я тебя понимаю, Соня.
— Сомневаюсь.
— Мне с «папа» в свое время тоже пришлось нелегко.
— Что ты говоришь! Он тоже пытался тебя убить?
— Фредек не пытался тебя убить, Соня. Это был несчастный случай. Я же его знаю. Да, он немного вспыльчив, но он и мухи не обидит.
Соня оттянула пальцем нижнюю губу и наклонилась к ней.
— Вот, посмотри! Ты видишь этот шрам? Это работа твоего кроткого сыночка. А огнестрельную рану я не могу показать тебе только потому, что он был пьян как свинья и просто не смог в меня попасть.
— Это называется временная невменяемость.
— А кто мне гарантирует, что он опять не нажрется до временной невменяемости и не доведет начатое дело до конца?
— Я.
— Как?
Ее бывшая свекровь в первый раз улыбнулась.
— Ну, я как-никак имею определенное влияние на Фредека.
— Это точно. Пагубное влияние.
«Маман» стойко выдержала очередной удар.
— Соня, прошу тебя, будь благоразумна, — произнесла она своим приветливым тоном. — Там на столе лежит ходатайство о закрытии уголовного дела. Ты — единственный человек, который может его подписать.
— Забудь это!
«Маман» одарила ее материнской улыбкой.
— У меня есть предложение. Ты даешь условное согласие. Посмотришь на его поведение, и если он в течение шести месяцев даст тебе хоть малейший повод, ты немедленно отзываешь свое согласие, и дело против него возобновляется.
Уголовный кодекс, статья 66, пункт 2. Соня давно уже знала все эти статьи и параграфы наизусть. Но теперь ей в первый раз пришла в голову мысль уступить.
«Маман», судя по всему, это почувствовала.
— Ты ведь когда-то любила его, — поспешила она расширить образовавшуюся брешь.
— Любила. Но, в сущности, он мне никогда не нравился.
«Маман» и это мужественно проглотила.
— Он с детства был очень ранимым. Когда ты его бросила, это стало для него тяжелым ударом. Он просто хотел вернуть тебя. Что поделаешь, так уж устроены мужчины, они не умеют выражать свои чувства.
В дипломатических переговорах бывают моменты, когда лучше промолчать. Бывшая свекровь Сони упустила такой момент.
— Ах, вот как это называется! Неумелое выражение чувств! Заявиться посреди ночи к своей бывшей жене, звонить и колотить в дверь, а потом разбить стекло, ворваться в квартиру, отдубасить ее кулаками, а когда на помощь поспешат соседи — открыть по ней пальбу!
— Да, он на какой-то момент потерял над собой контроль, я знаю.
— Очень тщательно спланированная потеря контроля над собой! Он не забыл захватить с собой заранее заряженный пистолет — для последующей спонтанной потери контроля над собой!..
Соня перешла на крик, но тут же взяв себя в руки, попыталась поскорее успокоиться.
«Маман» села. Соня поняла, что ни о каком массаже та и не думала: она была в купальнике.
— Чего тебе еще надо? Карьеру его ты уже уничтожила. Жизнь, по твоей милости, теперь тоже висит на волоске.
Соне хотелось закричать на нее, но она заставила себя глубоко вдохнуть и ответить спокойным голосом:
— Он сам уничтожил и то, и другое.
Она взяла со стола бумагу с надписью «Ходатайство о закрытии уголовного дела против доктора Фредерика Генриха Форстера». Подавив в себе желание разорвать ее, она протянула ее «маман».
Та, не обращая внимания на бумагу, сказала:
— Тебе не кажется, что, несмотря на все случившееся, ты перед ним в долгу? За ту жизнь, которую он тебе обеспечил? И продолжает обеспечивать…
Соня бросила бумагу и повернулась, чтобы уйти. Но «маман» крепко схватила ее за руку.
— Рано или поздно он выйдет на свободу и без твоего участия. И мне было бы гораздо спокойнее, если бы у него к тому времени не осталось к тебе никаких незакрытых счетов…
Соня взялась за запястье «маман» и высвободила руку. Все еще сохраняя внешнее спокойствие, хотя сердце ее бешено колотилось.
— А теперь ты мне грозишь своим кротким сыном?
— Уже закончила?
Мануэль сидел за столом в комнате для персонала и разгадывал кроссворд.
— Это мать моего бывшего мужа.
Соня была рада застать здесь Мануэля и подсела к нему.
— Ты же говорила, что никто не знает, где ты.
— Кроме моей лучшей подруги. А они стащили у нее мобильник и прочитали мои эсэмэс.
— Я смотрю, они не жалеют ни сил, ни средств, чтобы тебя отыскать.
— Им от меня кое-что нужно. То, что могу дать им только я.
— И что же это такое?
— Моя подпись. Они хотят, чтобы я подписала ходатайство о прекращении уголовного дела против моего бывшего мужа.
— А что он сделал?
— Нарушение неприкосновенности жилища, телесные повреждения, попытка преднамеренного убийства, незаконное ношение оружия и так далее.
Мануэль уважительно присвистнул.
— Я как пострадавшая и к тому же его бывшая жена — с момента развода с которой еще не прошел год, — могла бы подать ходатайство о закрытии уголовного дела. Тогда осталась бы только попытка убийства, но это обвинение адвокат пытается оспорить, утверждая, что его подзащитный хотел всего лишь пригрозить мне оружием. И прокурор пошел бы ему навстречу, если бы сама пострадавшая стала ходатайствовать за обвиняемого. Над этим работает целая команда адвокатов. Он может себе это позволить. Он же сделал себе состояние на своей «неоэкономике».
— Но сейчас, я надеюсь, он за решеткой?
— В психиатрической клинике. Его адвокаты сразу же потребовали психиатрической экспертизы, и судья велел перевести его в клинику Вальдвайде. Там они могут держать его столько, сколько он должен был бы просидеть в тюрьме, если бы его осудили. Если я не подпишу бумагу, ему светит несколько лет. Хотя с такими адвокатами он получит по самому минимуму. А если подпишу, то его практически через пару дней отпустят на все четыре стороны.
— И он сможет повторить попытку?.. — задумчиво кивнул головой Мануэль.
— Во всяком случае, мне приятней сознавать, что он не разгуливает на свободе.
Дверь распахнулась, и на пороге появилась фрау Феликс. Ее широко раскрытые глаза неотрывно смотрели на них сквозь вычурные очки в карамельной оправе.
Фрау Феликс перекрестилась.
— Распятие… — пробормотала она. — Распятие…
Распятие в нише над дверью в библиотеке было перевернуто. Никто не знал, с каких пор. Никто не обращал на него внимания. Кроме фрау Феликс, которая принесла в библиотеку книгу, оставленную кем-то в зале отдыха.
Когда Соня вошла в библиотеку, техник-смотритель, вскарабкавшись на стремянку, уже пытался устранить следы кощунства. Барбара Петерс стояла рядом и молча наблюдала за его манипуляциями.
Тело Христа было повернуто к стене, и взорам собравшихся предстала обратная сторона распятия, оклеенная розовой с золотым бумагой, похожей на комнатные обои.
«Когда крест повернется на юг»… Соня встретилась глазами с Барбарой Петерс, но та улыбнулась и покачала головой, как бы желая сказать, что это всего лишь чья-то глупая шутка.
Техник-смотритель вынул распятие из ниши и повернул его.
— Раз уж так получилось, хорошо бы его заодно и протереть, а то оно все в пыли, — небрежно сказала Барбара Петерс и ушла.
Техник протянул распятие Соне.
— Ты не можешь его подержать, пока я схожу за тряпкой?
Соня не решилась взять в руки распятие и сама пошла за тряпкой. Только вернувшись обратно, она заметила сидевшего в одном из резных кресел доктора Штаэля.
— Перевернутый крест — это сатанинский символ, — сказал он, обращаясь к ней. — Так сатанисты глумятся над христианской святыней.
— У меня есть другая версия.
Соня села рядом с доктором Штаэлем и, рассказав ему о прочитанном отрывке из легенды «Миланский черт», прокомментировала все семь знамений. Штаэль слушал, держа в руке очки и глядя в потолок. Соня предпочла бы увидеть его привычную ироничную полуулыбку, но он слушал с таким серьезным выражением и пониманием, что она с каждой минутой все больше убеждалась в правоте своих предположений.
— И кто же, по-вашему, может за этим стоять? — спросил он, когда Соня умолкла.
Она рассказала ему о Рето Баццеле и об уликах, указывавших на него как на виновника всех перечисленных инцидентов.
— Может быть, кто-то, посвященный в эту историю, решил продолжить ее?
— Точнее, довести ее до конца, — тихо ответила Соня.
— А что по этому поводу говорит фрау Петерс?
— Она упорно отказывается принимать все это всерьез. Может, вы поговорите с ней?
Он улыбнулся.
— Может, мне стоит посоветовать ей как следует угостить пожарников после очередной учебной тревоги?
— Да, сделайте это.
Выходя из библиотеки, она взглянула на нишу, в которой теперь уже правильно висело очищенное от пыли распятие, и еще раз вернулась к доктору Штаэлю.
— А вы уже были здесь, когда фрау Феликс заметила, что оно перевернуто?
— Нет, я, похоже, пришел через несколько минут после этого.
знаешь кто здесь?
кто?
мать фредерика
откуда она знает где ты?
угадай
shit
она взяла на себя роль почтальона
ничего не подписывай
не подпишу
а пианист?
великолепно играет
Постучав в третий раз, она услышала шаги, а потом звук отпираемого древнего замка. Дверь с тяжким скрипом отворилась, и она увидела ту самую маленькую старушку в черном.
— Buna saira, — произнесла она, явно не узнавая Соню и окидывая ее недоверчивым взглядом.
— Добрый вечер, я хотела бы видеть господина Казутта.
Старушка повернула выключатель рядом с дверью. В подъезде зажглась лампа и залила матовым блеском отшлифованные временем булыжники перед крыльцом.
— Вы ведь уже были здесь, верно? — спросила старушка, еще раз, при свете, оглядев гостью.
Соня кивнула.
— Ну, тогда вы знаете, где его искать. Только вряд ли вы сможете с ним поговорить.
Она взяла своей ревматической рукой воображаемый стакан и опрокинула его в рот.
Дверь в квартиру Казутта была полуоткрыта, и через этот проем на площадку темной лестницы падала едва заметная полоска серого дневного света.
— Господин Казутт! — тихо позвала Соня.
Из крохотной кухни воняло помойкой. Со дня ее первого визита беспорядок принял здесь еще более зловещие формы.
— Вы дома, господин Казутт? — позвала она чуть громче.
Никто не откликался. Затаив дыхание, она прошла через кухню к открытой двери гостиной.
— Есть тут кто-нибудь?
Она открыла окно. С улицы повеяло сырой прохладой, запахло дымом от мокрых дров.
Казутт лежал на кровати, подложив под голову левый локоть. Правая рука свисала на пол, а изо рта протянулась струйка слюны.
Соня, преодолев отвращение, коснулась рукой его плеча.
— Господин Казутт! Вы в порядке?
Он не шевелился. Соня потрясла его за плечо.
— Алё! Просыпайтесь!
Казутт открыл налитые кровью и пустые глаза и вновь закрыл их.
Соня пришла, чтобы потребовать от него прямого ответа, был ли он посвящен в план Рето Баццеля и знал ли, кто завершил его реализацию.
Она выглянула в окно. Во дворе стоял какой-то мужчина и смотрел наверх. Увидев Соню, он продолжил свое занятие и принялся нагружать в тележку сложенные в штабель дрова.
Она захлопнула окно, а уходя, закрыла за собой обе двери. Ну, что ж, во всяком случае, ее подозрение, что это сам Казутт перевернул распятие, было окончательно развеяно.
Облака, словно клочья парусов больших кораблей, неслись над лесистым склоном противоположной стороны долины. Вечер еще не наступил, а в гостиных и кухнях старых домов уже горел свет. Не успела Соня выйти на улицу, как дождь забарабанил ей по плечам, словно все это время подкарауливал ее.
У крыльца одного из многоквартирных домов ее окликнула какая-то женщина. Это была Ладина, мать больного ребенка. Соня поддалась на ее уговоры переждать дождь у нее дома.
Они прошли в комнату, обшитую светлым кедром, и Соня села на угловую скамью. Ладина убрала лежавшее перед ней на столе вязанье. В кровати на колесиках спал ее сын.
— Обычно в это время я с ним делаю процедуры. А сегодня, благодаря тебе, пусть лучше поспит.
Ладина принесла кофе, достала из резного шкафчика бисквитное печенье и тоже села к столу.
— Она сказала, что он никогда не научится по-настоящему ходить, если мы бросим лечение.
— Ах, не слушай ты эту старую ведьму! — отмахнулась Соня.
Ладина испуганно посмотрела на нее.
— Ты веришь в ведьм?
— Конечно, нет.
— А я верю.
Ладина помолчала немного и продолжила:
— Она перед каждым сеансом молилась с нами за успех лечения. Правда, она всегда читала какие-то молитвы, которых я не знаю. И во время сеанса она тоже иногда что-то бормотала. Заклинания, что ли. Кристоф плакал не только от боли, а еще и от страха. Он ее боится.
— Я думаю, она член какой-нибудь секты.
— Ведьмы — это тоже секта.
Кофе был слишком горячим. Соня поставила чашку на стол.
— У нас в отеле происходят странные вещи.
— Знаю. В такой маленькой деревне, как наша, новости разлетаются быстро.
— Мы думали, что все это проделки Рето Баццеля. Но теперь его нет, а все продолжается.
Ладина ничего не ответила. Ее молчание показалось Соне многозначительным.
— Ты знаешь легенду о Миланском черте?
— А что там в ней говорится?
— Молодая девушка продает душу дьяволу, но отдать она ее должна, лишь когда исполнятся семь знамений.
— Каких знамений?
— Как раз тех самых, что исполнились здесь в последние дни: в воде вспыхнуло пламя, птица стала рыбой, зверь превратился в человека, крест повернулся на юг…
— Нет, не знаю.
— Сегодня крест в библиотеке висел в перевернутом виде. Фрау Феликс первая заметила это и не могла прийти в себя от ужаса. Если бы она была ведьмой, то это должно было бы обрадовать ее.
— А может, она просто притворялась, а крест сама же и перевернула. — Ладина обмакнула печенье в кофе и поднесла его ко рту. — Петерс тут многим насолила.
Кусок размоченного печенья отломился и упал на вышитую скатерть. Она молча ушла в кухню, принесла тряпку, рулон бумажных полотенец и миску с мыльным раствором и невозмутимо принялась замывать скатерть, не обращая никакого внимания на гостью.
— Кому же она еще насолила? — спросила Соня.
Ладина подняла скатерть и подложила под мокрое пятно сложенное вчетверо бумажное полотенце.
— Я никого не хочу подозревать.
— Кто еще, кроме Баццелей, имел виды на «Гамандер»?
Ладина отнесла миску, тряпку и полотенца на кухню и, вернувшись, ответила:
— Он на такое не способен.
— Кто?
— Педер. Педер Беццола, повар из «Горного козла». Он порядочный человек.
— А что за интерес у него был к «Гамандеру»?
— Он ему принадлежал.
Соня поставила чашку, уже поднесенную к губам, обратно на стол.
— Педер Беццола прежний владелец отеля?..
— Владельцами были его родители. Когда они вышли на пенсию, дело перешло к его брату. А тот три года назад разбился на своем планере. Педер тогда работал в Лозанне. Ему пришлось переехать сюда и заняться отелем.
— А почему он его продал?
— Он ему достался вместе с кучей долгов, и голова у него была забита идеями и планами, как отремонтировать отель и опять наладить дело. Знаешь, что он хотел построить?
— Велнес-центр?
— Да.
— И что же ему помешало?
— Банк. Сначала они согласились, а потом вдруг не только отказали ему в кредите, но еще и расторгли с ним договор об ипотеке. Отель был продан с молотка. Догадайся с трех раз, кто его купил?
— Сам банк.
— Правильно. И почти сразу же перепродал за бешеные деньги. Педер говорил, что прямо вместе с проектом бассейна — в качестве бонуса.
Соня задумчиво кивнула.
— А сейчас она еще и отбивает у него клиентов с помощью его же меню…
— Но Педер никакого отношения к этой истории не имеет. Он слишком честный парень.
Кристоф заплакал, и Ладина занялась им, опять словно забыв о Сонином присутствии.
— Дождь немного утих. Спасибо.
Соня встала.
— Скорее это его тетка, — не поднимая головы, сказала Ладина.
— Какая тетка?
— Фрау Феликс.
До сегодняшнего дня она сознательно не посвящала Боба в эту историю. Словно желая создать некую нейтральную зону, в которой все это не имеет значения. Другую действительность, которая служила бы ей прибежищем. Но в конце этого сумасшедшего дня ей вдруг захотелось поделиться своими мыслями и чувствами с близким человеком. А Боб уже приобрел этот статус, в чем она наконец призналась себе вечером. Сегодня ночью она в какой-то момент все ему расскажет. Она уже предвкушала острое удовольствие — слушать его и смотреть, наблюдать его манеру самому удивляться своим импровизациям.
Однако уже на пороге ресторана она увидела в большом зеркале на стене бара «маман». Та была в черном декольтированном платье. Тройные бусы из крупного жемчуга ярко выделялись на перманентно загорелой коже. Она по-дамски сидела на высоком табурете у стойки, перед своим неизменным шерри, и как раз в этот момент звонко рассмеялась какой-то шутке Барбары Петерс.
Соня в нерешительности остановилась у входа. У нее не было желания лишний раз встречаться со своей бывшей свекровью.
Пока она думала, как ей быть, Барбара Петерс оставила свою собеседницу, пересекла зал и, проходя мимо Боба, с небрежной лаской потрепала его по затылку.
Соня вышла и вернулась в свою комнату.
Если бы черт и в самом деле существовал и с ним можно было бы заключить сделку, Барбара Петерс пошла бы на это, не задумываясь.
Соня сняла платье и легла на кровать. Прожектор наружного освещения спроецировал тень березы на наклонный потолок. Ночной ветер время от времени выдергивал из нее отдельные вихры.
Все принадлежали Барбаре Петерс.
Подростком Соня много часов проводила в своей мансарде, лежа на кровати и мысленно устраивая свой собственный конкурс «Мисс Гадина». Кандидатками были ее многочисленные настоящие и бывшие подруги, которые периодически меняли свой статус, переходя из разряда настоящих в бывшие и наоборот. Председателем и единственным членом жюри, неподкупным и безжалостным, была она сама. Стравливая их друг с другом в унизительных отборочных турах, она в конце концов из трех финалисток выбирала королеву, Мисс Гадину, и придумывала для нее самые изощренные несчастья и злоключения. Если выбор оказывался слишком трудным, она подвергала наказаниям всех трех финалисток.
Сегодня, через двадцать с лишним лет, перед ее мысленным взором две финалистки боролись друг с другом не на жизнь, а на смерть. Они ни в чем не уступали друг другу, закончили поединок вничью, первый приз был присужден им ех aequo, и они вынуждены были разделить лавры.
В тот момент, когда Соня как раз выбирала для них форму награды, в дверь постучали. Она затаилась.
Стук повторился.
— Ну, открывай! Это я, — услышала она затем голос Мануэля.
Она встала и открыла ему в трусиках и бюстгальтере.
Мануэль немного запыхался. Видимо, бежал по лестнице.
— Если ты не придешь в бар, она его у тебя уведет.
Соня пожала плечами.
— Если эта перспектива его устраивает…
— Чушь! Ее красота вне конкуренции, так что ты от него слишком многого требуешь.
Соня опять пожала плечами.
— Никто не спорит, ты тоже выглядишь классно, но… Черт побери, да одевайся ты! И поживее!
— Я уже спала.
Он окинул ее скептическим взглядом.
— В полном макияже? Не смеши. Давай, пошли. Не сдавайся!
— А тебе-то от этого какая польза?
Он рассмеялся.
— Не хочу, чтобы он достался ей.
Соня сняла платье с вешалки.
— Ну, ладно. Только ради тебя.
Это была легкая победа. Когда они спустились в бар, «маман» ужинала с Барбарой в ресторане за ее столиком. Изредка оттуда доносился ее искусственный смех. Боб был погружен в свою dinner music.
Соня, Мануэль и доктор Штаэль были единственными посетителями бара. Боб в перерывах подсаживался к ним, и все было как прежде. К тому моменту, когда он сыграл последнюю вещь — «In the Still of the Night», — дамы, так и просидевшие все это время в ресторане, давно ушли, не заходя в бар.
Первым откланялся доктор Штаэль, за ним Мануэль. Потом Ванни начал недвусмысленно намекать, что пора и честь знать, и в конце концов они с Бобом ушли в Сонину комнату, как два спевшихся во время турне гастролера.
— Боб!
— Ммм?
— А откуда у тебя царапины?
— Какие царапины?
— На спине.
— Наверное, от тебя.
— Ах, Боб, массажистки стригут ногти.
Лес ниже Альп Петча был небрежно упакован в вату. На западе в серых толщах неба образовалась ослепительно-белая полынья, и изящные ветви лиственниц загорелись влажным блеском. Узкая дорожка была покрыта мягким пружинистым ковром из бурых прошлогодних иголок. Кое-где валялись еловые шишки, которыми она в детстве играла, делая вид, что курит трубку.
Она попросила Мануэля взять ее единственный сегодняшний сеанс и сказала, что уходит на целый день.
— А если спросит мисс Гамандер?
— Скажи, что я видела ее в гробу. В белых тапках.
— Понятно.
Ни о чем не думать, ни о чем не думать, повторяла она в такт бодрым шагам. Она уже успела вспотеть, но руки, уши и нос были ледяными. Температура воздуха за последний час резко упала.
Ни о чем не думать, ни о чем не думать.
Слева при дороге стояла та самая скамья, с которой она тогда увидела, как мир на несколько мгновений преобразился. Сколько же времени прошло с тех пор?
Ни о чем не думать, ни о чем не думать.
Дорога круто поднималась вверх и вела через быстро редеющий лес, постепенно открывавший вид на широкие просторы голых альпийских лугов.
Запыхавшись, она остановилась на границе леса. Над ней сияли сочной зеленью крутые склоны, теряющиеся в жемчужно-сизых оборках тумана. Две-три альпийские хижины, разбросанные по склону, казались игрушечными домиками, приклеенными детской рукой к модели железной дороги. Нарушал гармонию лишь вертикальный кремнистый шрам — русло белоснежного ручья, стремительно несущегося вниз.
Трава была высокая. Только на одном из лугов какой-то скорый на руку крестьянин умудрился за один из считанных сухих дней последних недель управиться с сенокосом. Сено лежало вдоль дороги в рулонах, запаянных в белый полиэтилен.
Соня перелезла через забор и начала подъем, шагая по скошенному лугу.
Вот идет по земле крохотная Соня Фрай. Одна из миллионов, поднимающихся в этот момент на отвесную гору. Одна из сотен тысяч, поднимающихся в этот момент на отвесную гору с чувством страха. Одна из десятков тысяч, поднимающихся в этот момент на отвесную гору с чувством страха и сердечной мукой в груди.
Ни о чем не думать, ни о чем не думать.
Мимо усыпанной коровьими лепешками ложбины с деревянным, обитым жестью колодцем. Мимо черной деревянной хижины с солнечным коллектором. Мимо маленького плохо зарубцевавшегося оползня.
Она добралась до рваных краев туманной завесы. Все контуры постепенно растворялись в этом молоке. Она карабкалась вверх, пока пастбища не исчезли и ее не обступил немой белый туман.
Только теперь она позволила себе передышку. Усевшись на камень, растущий из девственно чистого луга, она ждала, когда утихнет буря в груди.
Ни о чем не думать.
Дыхание успокоилось. Пульс замедлился. Вокруг нее и над ней был лишь светлый вакуум. И она укуталась в этот холодный, непроницаемый вакуум, как в легкое покрывало.
Откуда-то издалека доносился приглушенный шум мотора и превращался в светящуюся оранжевую линию, дрожащую в белой дымке. Воздух имел круглый мягкий запах.
И вдруг белизна, в которую она неотрывно смотрела, отшатнулась, словно от порыва ветра, и над ней разверзлось ледяное синее небо. А где-то внизу, утонув в море тумана, лежал Валь-Гриш.
Она словно вошла через открывшийся белый шлюз в другую, освещенную чужим ярким солнцем действительность.
Время остановилось. Все замерло.
Первое, что Соня почувствовала после короткого оцепенения, было дыхание обжигающе холодного ветра. Потом она увидела тучу, которую он тащил на буксире и которая через минуту скрыла от нее внезапно явившийся ей на мгновение мир.
Когда Соня была маленькая, отец показывал ей фокус: улыбаясь ей, он приставлял ко лбу ладонь и медленно опускал ее, как занавес, к подбородку. Счастливое лицо исчезало, и вместо него появлялось грустное. Потом «занавес» поднимался, и улыбка опять появлялась.
Только что мир на глазах Сони претерпел такую же метаморфозу — преобразился и вернулся в прежнее состояние. Теперь, возвращаясь назад, она вновь отчетливо видела лес и деревню, в то время как сзади по склонам опять клубились серые облака.
Вниз, через лес, по мягкой, пружинистой пешеходной дорожке с хвойным ковровым покрытием, плавно идущей под уклон. Что-то среднее между ходьбой и парением. Потом по грунтовой дороге, посыпанной гравием. Мимо сгорбившегося от скорби дома Луци Баццеля. По переулку, в котором жил Казутт, с его полинявшими сграффити и облупившимися фасадами, к которым притулились укрытые полиэтиленом штабеля дров.
Перед лавкой колониальных товаров фрау Бруин заносила внутрь рекламный щит и стойку для газет. Увидев Соню, она показала на небо и сказала:
— Сейчас грянет!
Соня подняла голову. Ровный покров тумана свернулся в огромные темно-серые клубы, желтые и бурые по краям.
Соня пошла дальше, мимо «Горного козла», мимо украшенного геранями фонтана, прямо к церкви. Она открыла тяжелую дверь, и в ноздри ей ударил запах кедра, свечей и ладана. Сквозь витражи сочился скудный сумрачный свет.
Перед алтарем Девы Марии мерцали свечи. Соня направилась туда. Перед алтарем стояла на коленях пожилая женщина, одетая в черное. Она была погружена в молитву. Соне хотелось побыть здесь одной. Перекрестившись на Мадонну, она достала из кармана брюк свой спортивный кошелек. Он был на молнии, которая, открываясь, издавала пронзительный треск.
Молельщица повернула голову, и Соня узнала в ней старушку, у которой жил Казутт. Они молча кивнули друг другу.
Соня бросила монету в железный ящик и поставила три свечи. Все три за себя.
Старушка закончила молитву, тихо произнесла «амен», перекрестилась и поднялась с колен. Еще раз кивнув Соне, она пошла к выходу. Через несколько секунд пламя свечей перед алтарем заколебалось. Соня услышала скрип боковой двери и щелчок замка.
Дева Мария была одета в длинное белое платье до пят с голубой лентой на поясе, покрывало на голове переходило в столу. На правой руке Мадонны висели длинные, до пола, золотые четки. Сложив ладони и устремив взор к небесам, Богородица молилась за бедных грешников.
Соня вдруг услышала тихие шаги и обернулась. Чья-то фигура исчезла за дверью ризницы. Пламя свечей снова затрепетало, и снова раздался скрип боковой двери.
— Сандро! — раздался приглушенный женский голос. Это была та самая старушка в черном. — Сандро!
Она торопливыми короткими шагами пошла к Соне.
— Вы видели дьякона? — спросила она.
Глаза ее были широко раскрыты, на бледном лице застыл испуг.
— Может, в ризнице? — откликнулась Соня. — Что-нибудь случилось?
Женщина кивнула.
— Крест…
Она поспешила к ризнице и через минуту вышла оттуда уже вместе с дьяконом. Они направились к боковой двери. Соня последовала за ними.
Небо было уже почти черным. Ледяной ветер гнал по улице крупные снежинки. Дьякон и старушка исчезли, но маленькие чугунные ворота кладбища были распахнуты.
Завядшие венки и букеты на могиле Рето Баццеля были уже припорошены снегом. Старушка стояла перед могилой, дьякон возился с крестом.
Крест был перевернут и торчал из земли нижним концом вверх.
Дьякон вытащил его из земли и, положив рядом с могилой, пошел к сараю с хозяйственным инвентарем на другом конце кладбища. Соня и старушка молча смотрели на вихрящийся снег, который становился все гуще и все плотнее ложился на испачканный землей крест.
— Меня зовут Соня Фрай, — сказала Соня, чтобы нарушить молчание.
— Сераина Биветти, — ответила старушка, и они снова замолчали.
Дьякон вернулся со штыковой лопатой, выкопал небольшую яму, поставил в нее крест, засыпал яму и притоптал землю ногой.
Сераина достала из кармана использованный пестрый бумажный носовой платок и протянула дьякону. Тот обтер крест и табличку с надписью и окинул придирчивым взглядом свою работу.
Сераина перекрестилась. Дьякон, а за ним Соня последовали ее примеру.
— Ну, попадется он мне!.. — угрожающе произнес дьякон.
— Смотри, чтобы ты ему не попался… — пробормотала Сераина.
Соня, ежась от холода, стояла у могилы своего врага и смотрела, как летний снег ложится на плечи Сераины поверх черной вязаной кофты, словно потертое боа. Когда ударил колокол, отбивая четверть, она испуганно вздрогнула.
Дьякон и Сераина, услышав колокол, как по команде, повернулись и пошли к воротам, как будто только и ждали этого сигнала. Соня пошла за ними.
У ворот кладбища они расстались.
— Урсина вытряхивает перину, — сказала Сераина на прощание.
Снег уже успел покрыть дорогу. В десяти метрах ничего не было видно. Дома на противоположной стороне улицы смутно темнели за белым занавесом. В снежной круговерти вдруг возникла чья-то фигура. Сначала она показалась Соне всего лишь полупрозрачным сгустком материи, потом проступили едва заметные очертания, и наконец обозначился цвет: желтый. Это была пожилая женщина в желтом дождевике и в брюках из черно-желтой шотландки. Не поднимая головы, она прошла мимо. Соня обернулась и смотрела ей вслед, пока она не растворилась в метели.
Соня пошла дальше. Сзади послышался шум мотора. Она отступила в сторону и прижалась к стене. Снежинки окрасились в желтый цвет в лучах двух фар. Вслед за этим материализовался и тут же вновь канул во тьму черный лимузин. Но Соня успела узнать машину «il senatore».
Следы шин вели к «Гамандеру», но лимузина перед входом уже не было. У въезда на территорию отеля Паскаль и Дарио играли в снегу, выпавшем так нежданно-негаданно.
За ярко освещенной стеклянной стеной бассейна сквозь пляску снежинок смутно проглядывала фигура фрау Куммер. Она стояла, расставив руки в стороны и закинув голову назад, словно в каком-то спортивном танце. Над термальным бассейном под открытым небом вздымался подсвеченный пар.
Из отеля вышли супруги Лютгерс. Они были одеты по-походному и делали вид, что не замечают метели. Оба держали в руках палки от воображаемых лыж и сопровождали свои шаги механическими движениями.
Внезапно и так нелепо грянувшая зима, казалось, напрочь отрезала Валь-Гриш от действительности.
Остаток дня Соня хотела провести в своей комнате. У нее не было желания встречаться ни с Барбарой, ни с «маман», ни с Бобом. Но вечером она опять надела ветровку и мокрые кроссовки и вышла из отеля.
Снегопад прекратился, с крыш уже капало. Из печных труб курился дым, и заснеженные дома с горящими окнами напоминали рождественские картинки.
На этот раз над дверью «Каза Кунигл» горел фонарь. Соня постучала, и дверь сразу же открылась, как будто ее уже ждали.
На этот раз Сераина ее узнала.
— Он в том же состоянии, — сказала она. — Вряд ли вам удастся с ним поговорить.
— Я хочу поговорить с вами.
Сераина отступила в сторону, впустила Соню в подъезд и закрыла тяжелую дверь. В доме пахло яблочным пирогом, который остывал на комоде в коридоре. Сераина явно не собиралась приглашать Соню к себе в квартиру.
— У меня мало времени. Ко мне сейчас должны прийти.
— Когда пошел снег, вы сказали, Урсина вытряхивает перину.
— Да, так у нас здесь говорят, когда идет снег в неурочное время.
— Это слова из легенды о Миланском черте.
— Это не легенда.
Соня на мгновение лишилась дара речи.
— Я вас сегодня видела в церкви. Видела, как вы молились. Кто верит в Бога, должен считаться и с чертом.
— А вы не могли бы рассказать мне эту историю? В моей книге вырваны несколько страниц.
— Я жду гостя с минуты на минуту. Приходите завтра. — Сераина открыла дверь, недвусмысленно давая Соне понять, что ей не до нее. — После обеда. Я обедаю рано.
Соня прошла мимо нее на крыльцо.
— Когда моя мать была молодой, ей однажды ночью приснилась Урсина. Она плакала кровавыми слезами, сказала мать. А утром ее черные волосы стали белыми как снег.
Когда она шла назад, вдруг погасли все огни. Улица погрузилась во мрак. Дома ослепли и, не мигая, смотрели черными четырехугольниками окон. Вместе с огнями исчезли и звуки. Бубнивший где-то вверху телевизор резко умолк.
Соня остановилась и поискала в сумке фонарик. Но он остался в комнате. Она двинулась дальше. Почти на ощупь.
На главной улице тоже была непроницаемая темень. В окнах кое-где помигивали свечи и сновали тени.
Соня побежала. Там, где обычно, как пассажирский лайнер в море, сиял окнами «Гамандер», теперь лишь чернел зловещий силуэт.
Но когда она добежала до въезда на территорию отеля, послышался шум запускаемого генератора. «Гамандер» медленно зажег огни, которые, несколько раз моргнув, вошли в нормальный режим и горели ровно.
В деревне по-прежнему было темно.
В эту ночь Соня даже не пыталась уснуть без теместы. Но когда она проснулась, действие таблетки кончилось, а ночь еще нет.
Ей приснилось, что она слышит какие-то звуки. Позвякивание, побрякивание, постукивание — как будто Паваротти порхал по своей клетке. Звуки были настолько явственными, цветными и трехмерными, что она включила свет и прошла в ванную.
Но никакой клетки там не было. Она увидела лишь огарок свечи, которую оставила в раковине на тот случай, если отключат генератор. Его тарахтение все еще было слышно где-то внизу.
Она вернулась в комнату и отодвинула занавеску на окне. В деревне света все еще не было. Но питавшийся от генератора уличный фонарь на автостоянке перед отелем бросал тусклый круг света на мокрую дорогу.
Соне вдруг показалось, что в этом круге она на секунду увидела чью-то фигуру.
