Двадцать четыре
Март
Джайсалмер, Индия
В Джайсалмере десять часов, пустынное солнце лупит по желтым, как песок, камням этого города-крепости. В узких улочках и лестничных маршах воздух густой от жары и дыма – с утра жгли навоз, что, как и вездесущие верблюды и коровы, придает городу особый аромат.
Я обхожу группу женщин, их глаза, подведенные кайалом, опущены, но они умудряются флиртовать иначе, взмахивая сари электрических цветов, позвякивая браслетами на щиколотках.
Спускаюсь с холма, прохожу мимо нескольких столов, с которых торгуют местным текстилем. У одного из них я останавливаюсь, уставившись на пурпурный гобелен.
– Нравится? – небрежно спрашивает молодой продавец, не подавая виду, что знает меня, разве что глаза у него блестят.
– Возможно, – ни к чему не обязывающе отвечаю я.
– Ищете что-то конкретное?
– Кое-что присмотрел.
Навал торжественно кивает, ни намека на улыбку, ни намека на то, что этот самый диалог мы повторяем последние четыре дня. Это как игра. Или пьеса, которую мы начали разыгрывать, когда я нашел нужный мне гобелен. Точнее, нужный Пратику.
Через два дня после того, как я улетел в Раджастхан, когда я, еще полный желчи и горечи, подумывал о том, чтобы пораньше вернуться в Амстердам, Пратик прислал мне эсэмэс, что у него ко мне «суперпредложение!!!!!!!!!!» Оказалось, не такое-то уж оно и супер. Он хотел, чтобы я накупил в Раджастхане всякой местной всячины, которую он потом перепродаст в Мумбае. Он компенсирует мне расходы, а прибыль поделим пополам. Я сначала отказался, особенно когда увидел список необходимых покупок. Но однажды в Джайпуре я оказался на Базаре Бапу, мне нечего было делать, и я принялся искать кожаные сандалии, о которых он говорил. Дальше так и пошло. Я прочесывал рынки в поисках специй, браслетов, конкретных тапочек, это придало моему путешествию некую форму, так что я смог забыть, что, по сути, нахожусь в ссылке. В итоге я даже попросил Мукеша продлить ее на неделю. Сейчас уже идет третья, поэтому, когда я вернусь в Мумбай, до вылета домой останется всего несколько дней.
В Джайсалмере Пратик велел мне купить гобелены, которыми славится этот регион. Непременно шелковые. Чтобы узнать, не поддельные ли они, я должен попробовать поджечь нитку, тогда она будет вонять, как горящий волос. Еще на нем должна быть вышивка – расшитая, а не приклеенная, чтобы определить это, гобелен нужно перевернуть и дернуть за нитку, эта нитка тоже должна быть шелковая, ее тоже надо проверять огнем. Стоимость при этом не должна превышать двух тысяч рупий, и торговаться надо до последнего. Пратик сильно сомневался, что у меня получится, поскольку, по его словам, я сильно переплатил ему за такси, но я заверил, что видел, как Саба вдвое сбил цену за головку сыра на рынке Альберта Кёйпа, так что в крови у меня это есть.
– Может, чаю выпьете, пока смотрите? – предлагает Навал. Я заглядываю под прилавок и вижу, что, как и вчера, чай уже готов.
– Почему бы и нет?
В этот момент сценарий прекращается и начинается импровизация. Мы разговариваем несколько часов. Я сажусь рядом с ним на матерчатый стул, и, как и на протяжении прошлых четырех дней, мы болтаем. Когда становится слишком жарко или когда у Навала появляется серьезный покупатель, я ухожу. Перед этим он скидывает цену на гобелен на пятьсот рупий, и это гарантия того, что на следующий день я приду снова, и все повторится сначала.
Навал наливает из цветастого металлического заварника чай со специями. Радио у него играет ту же безумную попсу на хинди, которую любит и Пратик.
– Позднее будет игра в крикет. Если хочешь послушать, – сообщает он.
Я отпиваю глоток.
– Крикет? Правда? Скучнее, чем смотреть это, может быть только слушать.
– Ты так говоришь лишь потому, что не вник в особенности этой игры.
Навалу нравится поучать меня во всем том, чего я не понимаю. Я не разбираюсь ни в крикете, ни, если уж на то пошло, в футболе, ни в отношениях Индии с Пакистаном, не знаю правды насчет глобального потепления и уж точно не понимаю, почему брак по любви куда хуже брака по договоренности. Вчера я по неосторожности спросил, чего такого плохого в браке по любви, так пришлось выслушать целую лекцию.
– В Индии самый низкий процент разводов. На Западе – половина. И то если вообще женились, – с отвращением сказал он. – Вот послушай: все мои деды, тети, дяди, родители, братья, все женились по договоренности. Были счастливы. Жили долго. А один мой брат выбрал брак по любви, два года прошло, детей нет, и жена бросила его с позором.
– Что произошло? – поинтересовался я.
– То, что они были несовместимы, – сказал он. – Путешествовали без карты. Так нельзя. Надо, чтобы все было толком продумано. Завтра я тебе покажу.
Поэтому сегодня Навал принес мне копию натальной карты, составленной для того, чтобы определить, совместимы ли они с его невестой Гитой. Он твердо стоит на том, что на карте показано их счастливое совместное будущее, уготованное богами.
– В таких делах надо полагаться на более мощные силы, чем человеческое сердце, – считает он.
Карта чем-то напоминает уравнения Вау, листок разделен на секции, в каждой из них начерчены различные символы. Вау верит, что все жизненные вопросы можно решить посредством математических принципов, но, думаю, даже ему это показалось бы натянутым.
– Не веришь? – с вызовом спрашивает Навал. – Назови хоть один прочный брак по любви.
Лулу задавала мне похожий вопрос. Когда мы сидели в кафе и спорили о любви, она спросила, какая пара не утратила влюбленности, сохранила свои чувства. Я назвал Яэль и Брама. Их имена сами слетели с языка. Это было так странно, потому что за два года путешествий я никому о них не говорил, даже тем, с кем мы долго ездили вместе. И как только я их назвал, мне захотелось рассказать ей о них все, как они познакомились, как похожи были на кусочки пазла, которые должны стоять рядом, и как мне казалось, что для меня там нет места. Я так давно о них ни с кем не разговаривал, что и забыл, как это делается. Странным образом мне казалось, что, хотя я ничего и не сказал, она все уже знала. Я жалею, что все же промолчал. Добавим и это к списку моих раскаяний.
Я собираюсь рассказать о них Навалу. О том, что у моих родителей был весьма яркий брак, основанный на любви, но, с другой стороны, может, в их картах был предначертан и его конец. Интересно: если бы ты знал, что эта любовь длинной в двадцать пять лет в итоге тебя сломает, ты бы рискнул? Ведь это, наверное, все равно неизбежно? Если ты теряешь такое счастье, значит, когда-то оно у тебя было. Все опять упирается в закон вселенского равновесия.
– Я считаю, что все эти влюбленности – ошибка, – продолжает Навал. – Ну, посмотри вот на себя. – Это звучит словно обвинение.
– А что я?
– Тебе двадцать один, и ты совсем одинок.
– Не одинок. Я с тобой.
Навал смотрит на меня с жалостью, напоминая, что хоть мы и приятно проводим с ним эти дни, я должен у него кое-что купить, а он – мне продать.
– Жены у тебя нет. А я спорить готов, что ты любил. Да и не один раз, как во всех этих западных фильмах.
– Нет, вообще-то я ни разу не любил. – Навал удивлен, я собираюсь объяснить, что хоть не любил, но влюблялся. И что это совершенно разные вещи.
Но я снова осекаюсь. Потому что опять из пустыни Раджастхана попадаю в то парижское кафе. Я как сейчас слышу скепсис Лулу, с которым она отреагировала на мои слова: «Есть огромная разница между тем, чтобы влюбиться, и чтобы полюбить». Я потом намазал «Нутеллу» ей на запястье, вроде как чтобы продемонстрировать, что имею в виду, но на самом деле это был лишь повод попробовать ее на вкус.
Она рассмеялась. Сказала, что разница между «влюбиться» и «полюбить» – надуманная. Похоже, ты просто бабник. Просто признайся себе в этом.
Вспомнив это, я улыбаюсь, хотя Лулу, которая столько всего в тот день поняла обо мне правильно, на этот счет ошиблась. В Израильской армии Яэль была десантником, и однажды она рассказала, что чувствуешь, когда прыгаешь с самолета, несешься в воздухе, со всех сторон ветер, возбуждение, скорость, содержимое желудка подступает к горлу, жесткая посадка. У меня вот то же самое в отношениях с девушками – ветер и возбуждение, желание, свободное падение. И все резко кончается.
Хотя, как ни странно, тот день с Лулу не был похож на падение. Мне казалось, что я, наконец, докуда-то добрался.
* * *
Мы с Навалом пьем чай, слушаем музыку, разговариваем о предстоящих в Индии выборах, футбольных чемпионатах. Солнце жжет даже через навес, от жары мы смолкаем. В такое время посетителей не бывает.
У меня звонит телефон, нарушая идиллию. Наверняка Мукеш. Только он мне звонит. Пратик пишет сообщения. Яэль молчит.
– Уиллем, все тип-топ? – интересуется он.
– Все о’кей, – говорю я. Согласно его иерархии, «о’кей» на ступеньку выше «тип-топа».
– Отлично. Не беспокойся, но я звоню сказать, что планы изменились. Отменилась поездка на верблюдах.
– Отменилась? Почему?
– Они заболели.
– Заболели?
– Да, да, рвота, понос, просто ужас.
– А нельзя другой вариант найти? – трехдневная поездка на верблюдах по пустыне – единственная часть путешествия, которую я предвкушал с радостью. И продляя его на неделю, я просил Мукеша ее перенести.
– Я пытался, но следующий тур, на который можно попасть – еще через неделю, тогда ты в следующий понедельник не сможешь вылететь в Дубай.
– Проблемы? – интересуется Навал.
– Поездку на верблюдах отменили. Они заболели.
– Мой брат занимается турами на верблюдах. – Он уже достает телефон. – Я могу организовать.
– Мукеш, кажется, мой здешний друг может забронировать мне другой тур.
– Нет, нет! Уиллем! Это совершенно неприемлемо. – Его извечно дружелюбный голос становится вдруг резким. Потом, уже мягче, он продолжает: – Я уже купил билет на поезд до Джайпура, сегодня вечером, а завтра ты летишь обратно в Мумбай.
– Сегодня вечером? К чему такая спешка? У меня еще неделя есть. – Я просил Мукеша продлить мою поездку в Раджастхан на неделю, а также купить билет до Амстердама так, чтобы в Мумбае у меня оставалась всего пара дней – это был идеальный расчет, чтобы мне не пришлось общаться перед вылетом с Яэль. – Можно тут еще на несколько дней остаться?
Мукеш цокает языком, в его личном жаргоне это полный антоним «о’кей». Он тараторит что-то насчет графика перелетов, о том, сколько стоит все поменять, грозит, что если я сейчас не вернусь, то застряну в Индии, в общем, мне не остается ничего, кроме как сдаться.
– Хорошо, хорошо. Я вышлю тебе информацию о маршруте по почте.
– Она у меня сейчас плохо работает. Мне пришлось поменять пароль, и последние письма пропали, – говорю я, – видимо, вирус какой-то.
– Да, наверное? Вирус Ягдиша, – говорит он, снова прицокивая. – Заведи себе новый ящик, а я пока пришлю тебе расписание поезда и самолета на телефон.
Я прощаюсь с Мукешем и лезу в рюкзак за кошельком. Отсчитываю три тысячи рупий, это последняя цена Навала. Он мрачнеет.
– Мне придется уехать, – объясняю я. – Сегодня вечером.
Навал достает из-под прилавка толстый квадратный сверток, упакованный в коричневую бумагу.
– Я в первый же день отложил, чтобы никто другой не взял. – Он приподнимает край обертки, показывая мне гобелен. – И кое-что еще положил.
Мы прощаемся. Я желаю ему удачи в семейной жизни.
– Удача мне не нужна; все звездами предначертано. Тебе, я думаю, она скорее пригодится.
Я вспоминаю, что сказала мне Кейт, высаживая в Мериде. «Я бы, Уиллем, пожелала тебе удачи, но, думаю, тебе хватит уже на нее полагаться».
Я и не знаю, кто из них прав.
Я собираю вещи и по послеполуденной жаре тащусь на вокзал. Горы кажутся золотыми, песчаные дюны напоминают водную рябь, и я уже начинаю по ним скучать.
Поезд привезет меня в Джайпур в шесть утра. Самолет до Мумбая в десять. Времени завести новый почтовый ящик у меня не было, а Мукеш не писал, встретят ли меня в аэропорту. Я пишу Пратику. Он последние два дня мне не отвечал. Так что я звоню.
Судя по голосу, он чем-то занят.
– Привет, Пратик, это Уиллем.
– Уиллем, ты где?
– В поезде. Везу тебе гобелен. – Я шуршу упаковкой.
– Хорошо. – Он был особенно взбудоражен перспективой именно этой покупки, так что теперь его равнодушие меня удивляет.
– Все нормально?
– Лучше, чем нормально. Все очень хорошо. Мой брат Рахул заболел гриппом.
– Ужасно. Он в порядке?
– У него все отлично. Но надо лежать в постели, – весело говорит Пратик. – Я ему помогаю, – переходит он на шепот, – с работой в кино.
– В кино?
– Да! Я теперь ищу актеров для кино. Если наберу десять, то мое имя укажут в титрах. Помощник помощника директора по кастингу.
– Поздравляю.
– Спасибо, – дежурно отвечает он. – Но мне еще четырех надо найти. Завтра еще раз пойду в «Армию спасения», и, может, в аэропорт.
– Если ты едешь в аэропорт, это просто здорово. Меня подвезешь.
– Я думал, что ты возвращаешься в субботу.
– Планы изменились. Теперь завтра.
Затягивается пауза, в которую у нас с Пратиком возникает одна и та же идея.
– Ты не хочешь… – спрашивает он, а я в то же время предлагаю.
– Хочешь, я…
В телефоне эхом звучит наш смех. Я рассказываю, когда меня встречать, и вешаю трубку. Солнце уже садится; у нас за спиной словно полыхает огонь, а перед поездом – уже тьма. Вскоре темнота окутывает все.
Мукеш забронировал мне спальное место в вагоне с кондиционером, на Индийской железной дороге в них температура, как в морозильнике. А выдают лишь простынку. Я дрожу от холода, но потом вспоминаю о теплом толстом гобелене. Когда я разворачиваю бумагу, оттуда вываливается что-то маленькое и твердое.
Это оказывается Ганеша с топором и лотосом; улыбается, как всегда, словно знает нечто такое, до чего остальные еще не доперли.
