Эпизод седьмой
Катер мчался к острову, и мое беспокойство возрастало. Разумеется, это было вызвано предстоящей встречей с человеком, который заставил меня прождать его целую неделю. Но, возможно, были и другие причины. Мой хозяин вернулся домой как раз тогда, когда его гость отправился на ночь с его женой на романтический остров. Не давала покоя мысль о моем пьяном объятии с Мартой. Тот факт, что она вернулась на Саффрон еще вечером, конечно, развеет подозрения, но я сильно сомневался, что никто из обслуживающего персонала не видел наших поцелуев на песке и не доложил о них Флеку. На ум пришла сцена из фильма Фреда Зиннемана «Отсюда до вечности» с Бертом Ланкастером и Деборой Керр. Такой любитель кино, как Флек, наверняка помнит ее.
Снято!
Я схватился за поручни и приказал себе успокоиться. Похмелье делает меня склонным к параноидальным фантазиям. В обширном каталоге сексуальных глупостей обжимания на пляже под воздействием винных паров, в конце концов, попадают в раздел пустяков. Черт, меня соблазняли, но я ведь устоял. Так что пора кончать с самобичеванием. И пока я на правильном пути, самое время прочитать письмо Марты.
Именно это я и сделал.
В конверте оказалась карточка, исписанная аккуратным, убористым почерком. На одной стороне было написано следующее:
Надежда — штучка с перьями —
В душе моей поет.
Без слов одну мелодию
Твердить не устает.
Я перевернул карточку и прочитал:
«Думаю, ты знаешь, кто это написал, Дэвид.
И да, ты прав, всему свое время, как это ни печально. Будь осторожен! Марта».
Первой мне пришла в голову мысль: могло быть значительно хуже. Затем я подумал: она великолепна. И наконец: выкинь все из головы…
Когда катер причалил к острову, меня встречала Мэг. Она сказала, что собрала все мои вещи и что все готово к посадке в вертолет. Но если я хочу перед отъездом проверить свои апартаменты…
— Я уверен, что вы ничего не забыли, — сказал я.
— Тогда мистер Флек ждет вас в Большом зале.
Я прошел за ней по пристани, вошел в дом и направился по коридору к огромной соборообразной гостиной. Прежде чем войти, я глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Но, войдя, обнаружил, что там никого нет.
— Наверное, мистер Флек на минутку вышел. Могу я принести вам что-нибудь выпить?
— Только минеральную воду, пожалуйста.
Мэг вышла, а я погрузился в кресло, которое, по словам Марты, стоило $4200. Через минуту я встал и принялся ходить от стены к стене, то и дело поглядывая на часы и уверяя себя, что мне не стоит волноваться, потому что этот парень, в конечном счете, только человек. Ну да, с большими бабками, но ничто из того, что он сделает или подумает обо мне, не повлияет на мою карьеру. Более того, он сам послал за мной. Это я был талантом. Он же — простой покупатель. Если он хочет то, что я продаю, — прекрасно. Если нет, я переживу.
Прошли две минуты, три, пять. Затем появилась Мэг с подносом. Но вместо минеральной воды, которую я просил, на подносе стоял высокий бокал с томатным соком, украшенный стеблем сельдерея.
— Что это? — спросил я.
— Это «Кровавая Мери», сэр.
— Но я просил минеральную воду!
— Да, но мистер Флек сказал, что начать лучше с «Кровавой Мери».
— Он сказал…
Внезапно я услышал голос откуда-то сверху, с балюстрады, нависающей над залом:
— Я подумал, что «Кровавая Мери» будет в самый раз.
Голос был низкий и слегка неуверенный. Через мгновение я услышал шаги на винтовой лестнице. Филипп Флек спускался медленно, на ходу одаривая меня слабой улыбкой. Разумеется, по многочисленным фотографиям в прессе мне было знакомо его лицо, но меня удивила его грузная фигура. Роста в нем оказалось не более пяти футов пяти дюймов, русые волосы, посеребренные сединой, и… мальчишеское лицо, на котором отразились все признаки избыточного потребления углеводов. Да, он был определенно грузным, хотя толстяком я бы его не назвал. Одежда обычная, смахивает на хиппи — вылинявшая рубашка поверх бежевых брюк и простые полукеды на ногах. Хотя предполагалось, что Флек только что ловил рыбу под жгучим карибским солнцем, он был на удивление бледным. Это заставило меня предположить, что он был одним из тех, кто жутко боится рака кожи и принимает за меланому даже самое незначительное потемнение.
Флек протянул мне руку. Я ее пожал. Его пожатие было мягким, слабым — пожатие человека, которому наплевать на впечатление, производимое им.
— Вы — Дэвид, — сказал он.
— Правильно.
— Тогда, если судить по тому, что я слышал, вам определенно требуется «Кровавая Мери».
— В самом деле? И что такого вы слышали?
— Я слышал от своей жены, что вчера вечером вы с ней серьезно выпили. — Он посмотрел в мою сторону, но не прямо, а как будто был слегка близорук и не мог фокусироваться на близких предметах. — Это так?
Я тщательно подбирал слова;
— Да… Можно сказать, что вечер выдался… немного пьяным.
— Немного пьяным, — повторил он. Голос все еще неуверенный. — Интересно вы выражаетесь. Но учитывая «немного пьяный» предыдущий вечер…
Он жестом показал на стакан на подносе. Часть меня хотела отказаться. Но другая часть советовала подыграть ему… особенно потому, что мне вдруг снова срочно понадобилось лекарство от похмелья.
Так что я взял стакан, поднял его, приветствуя Флека, и залпом выпил. Затем вернул стакан на поднос и улыбнулся.
— Вас явно мучила жажда, — заметил он. — Повторить?
— Нет, спасибо. Одного достаточно.
Флэк кивнул Мег, и она удалилась. После этого он жестом пригласил меня сесть в кресло. Сам он устроился на диване напротив, причем таким образом, чтобы не смотреть на меня, а разговаривать с ближайшей стеной по диагонали.
— Итак… — начал он, — есть вопрос.
— Готов ответить, — сказал я.
— Как вы считаете, моя жена алкоголичка?
О, господи…
— Откуда мне знать.
— Но вы два вечера подряд пили с ней.
— Да, это правда.
— И в обоих случаях она основательно напилась.
— Как и я.
— Значит, вы тоже алкоголик?
— Мистер Флек…
— Зовите меня Филипп. И я хочу сказать, что Марта прекрасно о вас отзывалась. Причем учтите, в тот момент она была в сильном подпитии. Но ведь это часть ее очарования, как вы считаете?
Я промолчал. Потому что не знал, черт побери, что говорить.
А Флек спокойно молчал почти минуту, пока, не выдержав дискомфорта, я сам не нарушил молчания:
— Как порыбачили?
— Порыбачил? Я не ездил на рыбалку.
— В самом деле?
— Нет.
— Но мне сказали…
— Вас дезинформировали.
— Вот как. Тогда, если вы не были на рыбалке…
— Я был в другом месте. В Сан-Пауло, я там отдыхал.
— Понятно.
На этом разговор прервался. Флек снова таращился на стену.
Наконец, после еще одной бесконечной минуты, он заговорил:
— Итак, вы хотели меня видеть…
— Я хотел?
— Мне так сказали.
— Но… вы же сами меня сюда пригласили.
— Неужели?
— Так и было.
— А… конечно.
— В смысле, я решил, что вы хотели меня видеть.
— Зачем?
— Насчет сценария.
— Какого сценария?
— Сценария, который я написал.
— Вы пишите сценарии?
— Вы что, так шутите?
— Разве похоже на то, что я пытаюсь шутить?
— Нет, но похоже на то, что вы играете со мной в непонятные игры.
— И что это за игры, позвольте спросить?
— Вы знаете, почему я здесь.
— Скажите еще раз…
— Все, забудьте, — заявил я, вставая.
— Простите?
— Я сказал — забудьте…
— Почему вы так сказали?
— Потому что вы валяете дурака.
— Вы рассердились?
— Нет, я просто ухожу.
— Я сделал что-то не так?
— Я не желаю в это вдаваться.
— Но если я сделал что-то не так…
— Разговор окончен. До свидания, — попрощался я и направился к двери. Но меня остановил голос Флека:
— Дэвид…
— Да? — спросил я, оборачиваясь. Теперь Флек смотрел прямо на меня, на его лице блуждала хитрая улыбка, в руке он держал экземпляр моего сценария.
— Попался, — сказал он.
Но я и не думал сиять, как стосвечовая лампочка, восхищаясь его шутке.
Тогда он изменил тон:
— Надеюсь, вы на меня не сердитесь.
— Прождав вас целую неделю, мистер Флек… Он перебил меня:
— Вы правы, правы, и я прошу у вас за это прощения. Стоит ли обижаться на невинный розыгрыш между коллегами?
— Мы с вами коллеги?
— Я очень на это надеюсь. Потому что мне хочется поставить фильм по этому сценарию.
— В самом деле? — спросил я, стараясь не проявлять особой заинтересованности.
— Я считаю, что вы замечательно над ним поработали. Теперь это противоречивый фильм-экшн с жестким политическим подтекстом. Ведь вы нацелились на болевые точки нашего общества, на тоску, которая стала основой современной американской жизни…
Все это было для меня новостью, но к тому времени я уже хорошо знал: если продюсер начинает с энтузиазмом объяснять, про что твое кино, самое лучшее — величественно кивать головой… даже если ты считаешь, что он говорит полную чушь.
— Разумеется, — сказал я, — прежде всего это жанровое кино…
— Абсолютно точно, — заявил Флек, жестом приглашая меня снова сесть в кресло. — Но сценарий разрушает жанр, точно так же, как Жан-Пьер Мелвилл переделывает экзистенциальную легенду об убийце в «Самурае».
Экзистенциальную легенду об убийце? Ну еще бы.
— На самом деле, — сказал я, — это рассказ о двух мужиках из Чикаго, которые пытаются ограбить банк.
— И я знаю, как надо снять эту сцену ограбления.
Следующие полчаса он излагал мне кадр за кадром, как будет снимать ограбление банка: с использованием стедикама и зернистой цветной пленки, чтобы «получить ощущение того, что кадры сняты скрытой камерой». Затем он начал говорить о кастинге:
— Я хочу пригласить только неизвестных актеров. А для главных ролей я всерьез подумываю о двух удивительных парнях, которых в прошлом году видел в Берлине…
— Как у них с английским? — спросил я.
— Над этим можно поработать, — сказал он.
Я мог бы возразить ему: слабо верится, что немцы, и без того имеющие сильный акцент, смогут сыграть ветеранов вьетнамской войны, — но я попридержал язык. В ходе своего эпического монолога Флек упомянул, что собирается потратить на картину примерно сорок миллионов — абсурдно большая сумма для любительского фильма. Но кто я такой, чтобы ставить под сомнение его манеру сорить деньгами? Вдобавок ко всему я вспомнил, что сказала мне Элисон перед моим отъездом сюда: «Я уверена, что сумею вытрясти из него кучу денег, можешь не сомневаться. Я буду играть по-крупному, Дейв. Запрошу миллион. И обещаю тебе, что он заплатит. Конечно, регистрация твоего сценария под своим именем — это сущий пустяк, но он наверняка не захочет, чтобы об этом узнала общественность. Нам даже просить не придется, он сам заплатит, чтобы мы молчали».
Постепенно я начал даже подпадать под воздействие его энтузиазма; он говорил так, будто я написал большое, серьезное произведение, а не пустячок под названием «Три старых ворчуна». Марта была права: когда Флек хотел чего-нибудь, он добивался этого со страстью. Но я помнил и другие ее слова: стоит ему заполучить желаемое, как он теряет к нему всякий интерес. Добавить к тому, что я еще не совсем смирился с тем, как он пытался сбить меня с толку в самом начале нашего разговора, хотя надо признать, что он остановился на полпути и извинился за то, что «дергал меня за поводок».
— Боюсь, у меня появилась скверная привычка, — сказал он. — Когда я вижу кого-нибудь в первый раз, я всегда пытаюсь немного разыграть этою человека, чтобы посмотреть на реакцию.
— И как я выдержал испытание?
— На отлично. Марта сказала, что вы классный, а она разбирается в авторах. Еще раз спасибо, что уделили ей столько времени за последние два дня. Она ваша большая поклонница, и я знаю, что она получила большое удовольствие от продолжительного общения с вами.
Не говоря уже о поцелуях и цитировании Эмили Дикинсон… Но по лицу Флека нельзя было определить, известно ли ему об этих пикантных подробностях. Кроме того, уверил я себя, они неофициально разошлись. И возможно, он имеет любовниц повсюду, куда только ни ездит (хотелось бы знать, что будет, что если ему доложат, как я обнимался с его женой…). Да, ему нравится мой сценарий. Но я всегда могу убрать свое имя из титров, если он привнесет в него свои дурацкие идеи. Но сделаю я это после того, как получу деньги по чеку.
Не желая углубляться в обсуждение его жены, я решил сменить тему:
— Хотелось бы поблагодарить вас, мистер Флек, за то, что вы познакомили меня с «Сало» Пазолини. Возможно, этот фильм уж никак нельзя смотреть на первом свидании, но так быстро его из головы не выбросишь…
— Что касается меня, то это величайший фильм, снятый после войны. Вы не согласны?
— Это сильно сказано…
— …и я объясню вам, почему он заслуживает такого отзыва. Потому что он касается главного вопроса прошлого столетия, а именно: о необходимости осуществлять полный контроль над другими.
— Не думаю, что этим усиленно занимались в двадцатом веке.
— Вы правы, но в прошлом веке мы сделали большой скачок вперед в смысле контроля над человеком… Мы нашли технологию, которая позволяет установить полную гегемонию над другими. Немецкие концентрационные лагеря, например, были первым великолепным примером высокотехнологической смерти — последователи Гитлера ведь создали на диво эффективный аппарат для уничтожения людей. Атомная бомба тоже была триумфом контроля над человеком, и не только из-за возможности массового уничтожения, но и как политический инструмент. Посмотрите правде в глаза: мы все были вовлечены «холодную войну», затеянную нашей службой безопасности, благодаря угрозе, которую представляет собой атомная бомба… И она позволяет правительствам с обеих сторон сдерживать hoi polloi, одновременно предоставляя им право для создания широкой разведывательной сети, чтобы подавить недовольство. Разумеется, сейчас в нашем распоряжении огромные информационные возможности, необходимые для еще большего контроля. Точно так же, как западные общества используют потребительские запросы людей — этот бесконечный цикл приобретения — с целью занять население, подавить его.
— Но какое это имеет отношение к «Сало»?
— Все просто. То, что показал Пазолини, это и есть фашизм в его самой чистой, дотехнологической форме: вера в то, что у тебя есть право — привилегия — осуществлять полный контроль над другими человеческими существами вплоть до абсолютного лишения этих существ чувства достоинства и человеческих прав; лишить их индивидуальности и относиться к ним как к функциональным предметам, которые можно отбросить, когда в них уже не будет необходимости. В наши дни на место ущербных аристократов, показанных в фильме, пришли более крупные власти: правительства, корпорации, банки данных… Но мы все еще живем в мире, где стремление доминировать является одной из самых мощных человеческих мотиваций. Мы все хотим навязать свое видение мира другим, разве не так?
— Наверное… Но какое отношение имеет… гм… этот тезис к моему… нашему будущему фильму?
Флек взглянул на меня и улыбнулся улыбкой человека, который давно уже готов высказать крайне оригинальное предположение и только дожидался удобного момента, чтобы ошарашить меня им.
— Скажем… это только предложение, но я хотел бы, чтобы вы отнеслись к нему серьезно. Скажем, нашим вьетнамским ветеранам удалось ограбить банк, но затем они слегка зазнались и решили украсть деньги у одного миллиардера…
Уж тебе-то про это все известно, подумал я. Но Флек не улыбнулся, намекая на самоиронию. Он продолжал говорить:
— Скажем, у этого богача есть крепость на холме в Калифорнии, где он хранит самую большую коллекцию предметов искусства в Соединенных Штатах, которую наши парни решают умыкнуть. Но стоило им залезть в эту цитадель, как их арестовывает целый взвод вооруженных охранников. И тут выясняется, что наш миллиардер вместе со своими приятелями организовал безнравственное общество — где есть, как вы понимаете, свои собственные сексуальные рабы, как мужчины, так и женщины. Пойманных ветеранов тут же превращают в рабов… но они немедленно начинают строить планы освобождения. Драконовский режим должен пасть…
Флек помолчал и улыбнулся мне.
Теперь осторожнее. Нельзя, чтобы он видел, как ты морщишься.
— Ну, — позволил себе заметить я, — это похоже на комбинацию «Умри трудно» и «Маркиза де Сада». Вопрос вот в чем: наши парни выбираются оттуда живыми?
— Это важно?
— Еще как важно… если, конечно, вы хотите сделать коммерческий фильм. Я хочу сказать, потратив сорок миллионов, вы, очевидно, рассчитываете на широкого зрителя. А для этого нам придется кого-то оставить. Хотя бы один из ветеранов должен выбраться оттуда живым, перестреляв всех плохих парней…
— А что случится с его другом? — спросил он довольно резко.
— Мы позволим ему умереть геройски… И лучше всего, от руки рехнувшегося миллиардера. Что, естественно, заставит героя… Брюса Уиллиса еще больше ненавидеть своего тюремщика. В конце фильма, перестреляв всех и вся, Уиллис и миллиардер сводят счеты. Разумеется, Уиллис покинет развалины цитадели с какой-нибудь крошкой под ручку… Предпочтительно, с одной из секс-рабынь, которых он освободил. Титры. И вам гарантированы двадцать миллионов за первую неделю показа.
Длинная пауза. Филипп Флек сжал губы.
— Мне не нравится, — сказал он. — Мне это совсем не нравится.
— Если честно, то мне тоже. Но дело вовсе не в этом.
— Тогда в чем?
— Если вы хотите превратить фильм про ограбление в фильм про «двух парней, которых ловит богатый придурок», и к тому же рассчитываете, чтобы картина принесла доход, боюсь, вам придется играть по основным голливудским правилам.
— Но вы же написали совсем другой сценарий! — сказал он с легким раздражением.
— Это вы мне говорите? Как, вы прекрасно знаете, сценарий, который я написал — и переписал, — это черная комедия в стиле Роберта Альтмана: в таком фильме вьетнамских ветеранов прекрасно сыграли бы Элиот Гоулд и Дональд Сазерленд. Но то, что предлагаете вы…
— То, что предлагаю я, тоже черная комедия, — сказал он. — Я вовсе не хочу делать обычный кусок дерьма. Я хочу переосмыслить «Сало» в контексте современной Америки XXI века.
— Почему вы говорите «переосмыслить»? — поинтересовался я.
— Я имею в виду… заманить аудиторию, заставить ее поверить, что они смотрят обычный фильм об ограблении, а затем — бум! — швырнуть зрителя в самую темную середину такой непроглядной тьмы, какую трудно себе представить.
Я внимательно посмотрел на Флека. Нет, он не пытался иронизировать, шутить или мрачно фантазировать. Он был абсолютно серьезен.
— Объясните, что вы имеете в виду под «самой темной серединой»? — попросил я.
Он пожал плечами:
— Вы же видели «Сало». Я стремлюсь к такой же невероятной жестокости… Я хочу переступить все границы вкуса и терпения аудитории, показав ей крайности.
— Вроде горшков с калом?
— Ну, естественно, мы не станем напрямую цитировать Пазолини…
— Я надеюсь, не будем…
— Но я полагаю, что все-таки следует включить эпизоды максимальной деградации, включающие использование кала. Ведь нет ничего более примитивного, чем говно, верно?
— С этим я определенно согласен, — кивнул я, ожидая, когда же он снова скажет «Попался!» и извинится за то, что еще раз разыграл меня. Но Флек был абсолютно серьезен. Поэтому я продолжил: — Но вы должны понимать, если вы покажете, как человек испражняется на пол, вы не только не протащите этот фильм через тех, кто определяет рейтинг, вам, возможно, вообще не дадут его выпустить.
— О, я его протащу, — отмахнулся он.
Наверняка его уверенность объяснялась тем, что он в состоянии заплатить за все. Для него ничего не стоит выбросить сорок миллионов долларов на очередной проект, льстящий его тщеславию. Баснословные деньги изолируют его от обычных забот, таких как получение прибыли от проката фильма, не говоря уже о том, чтобы показать этот клятый «шедевр» широкой публике.
— Вы отдаете себе отчет, что такой фильм, каким вы его задумали, будут показывать только в Париже. Ну, может быть, еще в Хельсинки, где очень высокий уровень самоубийств…
Флек слегка напрягся:
— Вы шутите, верно?
— Ага, я шучу. Я только хочу сказать…
— Я знаю, что вы хотите сказать. И я понимаю: то, что я предлагаю, радикально. Но если кто-то вроде меня — учитывая мои финансовые возможности — не сделает этого, как сможет искусство прогрессировать? Согласитесь, именно богатая элита всегда финансировала авангардистов. Я же финансирую сам себя. И если остальному миру захочется блевать от того, что я сделаю, пусть так и будет. Самое главное, чтобы мой фильм не игнорировали…
— Вы хотите сказать, как ваш первый фильм? — не сдержался я.
Флек снова напрягся, затем бросил на меня взгляд, который одновременно казался и обиженным и угрожающим. Оп-ля-ля… Кажется, я вляпался по-крупному. Поэтому я быстро исправился:
— Дело не в том, заслуживает ли будущий фильм такого отношения. И я сомневаюсь, что то, что мы сейчас предлагаем, этот наш сценарий, будет проигнорирован. Может статься, Христианская коалиция начнет сжигать наши чучела, но я уверен, что внимание он привлечет…
Теперь он снова улыбался, и я вздохнул с облегчением. Затем он нажал кнопку на столе. Через несколько секунд появилась Мэг. Флек попросил принести бутылку шампанского.
— Думаю, стоит выпить за наше сотрудничество, Дэвид, — сказал он.
— Разве мы уже сотрудничаем?
— Полагаю, что да. Вы ведь заинтересованы в том, чтобы продолжить работу над проектом?
— Это зависит…
— От чего?
— Да от обычных вещей: от нашего с вами расписания, от других моих профессиональных обязательств, от условий контракта, которые ваши люди должны согласовать с моими. И разумеется, от вопроса с оплатой.
— Деньги — не проблема.
— Деньги всегда проблема в киношном бизнесе.
— Но не со мной. Назовите вашу цену.
— Простите?
— Назовите вашу цену. Скажите, сколько вы хотите за переработку сценария.
— Обычно я такими вопросами не занимаюсь. Вам придется поговорить с моим агентом…
— Я повторю еще раз, Дэвид. Назовите вашу цену.
Я сделал глубокий вдох:
— Вы хотите, чтобы я переписал сценарий в соответствии с вашими пожеланиями?
— Два черновика и редактирование.
— Тогда мне понадобится значительное время, — сказал я.
— И я уверен, что вы запросите соответствующую цену.
— Уточню, речь идет о вашем сценарии «Сало в долине Напа»?
Опять скупая напряженная улыбка.
— Думаю, можно и так назвать, — сказал он. — Итак, цену, пожалуйста.
— Два с половиной миллиона, — сказал я не моргнув глазом.
Он посмотрел на свои ногти. Затем кивнул:
— Продано.
На этот раз я вздрогнул:
— Вы уверены?
— Сделка заключена. Итак, когда мы начнем?
— Ну… гм… обычно я не начинаю работать, не подписав контракта. И я должен все обговорить с моим агентом.
— О чем тут разговаривать? Вы назвали цену. Я согласился заплатить. Давайте начинать работать.
— Прямо сейчас?
— Да, в данный момент.
Но через час я должен был находиться на борту его реактивного лайнера, несущего меня на встречу с дочерью: выходные, которые мы проведем вместе с Кейтлин, я не мог (и не хотел) пропустить.
— Я знаю, что моего агента сейчас нет в городе…
— Но вы наверняка сможете ее где-то разыскать. Если нет, я все равно переведу половину от оговоренной суммы на ваш счет сегодня же днем.
— Вы очень добры. Но главная проблема не в этом. Простите, но у меня очень важные семейные обязательства…
— Речь идет о жизни и смерти? — спросил он.
— Нет, но если я не появлюсь, это очень расстроит мою дочку, а моя бывшая жена обязательно использует мое отсутствие, чтобы предъявить иск в суде.
— А пошла она, — заявил он.
— Все не так просто.
— Да ничего подобного. К тому же на два с половиной миллиона вы сможете купить любую юридическую помощь.
— Но здесь же замешан ребенок…
— Переживет.
Возможно, но мне трудно будет отделаться от чувства вины.
— Вот что я предлагаю, — сказал я. — Позвольте мне сейчас улететь в Сан-Франциско, а рано утром в понедельник я вернусь сюда.
— Следующая неделя не подходит.
— А как насчет еще через неделю? — спросил я и тут же пожалел, что выступил с этим предложением. Потому что нарушил Правило номер один для тех, кто пишет киносценарии: я явно напрашивался… а это означало, что мне либо нужна работа, либо я нуждаюсь в деньгах. Так оно и было, но в Голливуде (особенно если имеешь дело с такими сложными людьми, как Флек) ты должен вести себя, будто можешь легко прожить и без миллионной сделки. В соответствии с правилами игры необходимо делать вид, что ты полностью независим. Признание в том, что ты зависим от кого-то, означало одно — провал. В данном случае я не нуждался в этой странной работе, более того — сомневался в ее творческой законности. Но как можно отказаться от такого чека… особенно если учесть, что я заставлю Элисон составить контракт так, что у меня не будет ни малейших трудностей с изъятием моего имени из титров, зато будет возможность отрицать свое участие в уродовании Флеком моего оригинального творения.
Беда в том, что Флек уже и сам сообразил, что поставил меня в очень удобное для него положение: остаться на выходные и работать над контрактом ценой в два с половиной миллиона или уехать и…
— Сожалею, но это у меня единственные свободные выходные, — сказал он резко. — И признаюсь, меня огорчает ваше отношение, Дэвид. Вы ведь приехали сюда, чтобы работать со мной, не так ли?
Я постарался говорить спокойно и убедительно:
— Филипп… давайте еще раз выясним все до конца. Вы доставили меня сюда, чтобы обсудить сценарий. Более того, вы вынудили меня прождать вас семь дней… целую неделю, в течение которой мы могли бы проделать огромную работу по переделке текста. Вместо этого…
— Вы действительно прождали меня семь дней?
О, господи! Мы снова возвращаемся в сумеречную зону.
— Кажется, я упомянул об этом в самом начале нашего разговора, — напомнил я.
— Тогда почему мне никто ничего не сказал?
— Понятия не имею, Филипп. Но меня уверили, что вы знаете о том, что я тут болтаюсь без дела.
— Простите, — отстраненно сказал он. — Я ничего не знал…
Какая наглая ложь! У этого человека была потрясающая способность внезапно уходить от темы и вести себя так, будто он страдает амнезией. Создавалось впечатление, что в минуты приступов он едва замечал мое присутствие, — и приступы эти начинались именно тогда, когда он слышал что-то, не совпадающее с его планами или мироощущением.
— Ну, — сказал он, бросив взгляд на часы, — мы закончили?
— Это вам решать.
Флек встал:
— Тогда мы закончили. Вы хотите сказать что-нибудь еще?
Да — что ты первостатейная задница.
— Полагаю, следующий ход ваш, — произнес я. — Имя моего агента и номер ее телефона у вас есть. Я буду рад продолжить работу над сценарием на обговоренных условиях. Поскольку ближайшие два месяца я свободен от работы над сериалом, это удачное время для того, что вы задумали. Но, повторяю, теперь ваш ход.
— Прекрасно, прекрасно, — сказал он, поглядывая через мое плечо на одного из своих помощников, который держал в одной руке сотовый телефон, а другой показывал, что ему следует ответить. — Послушайте… спасибо, что вы приехали. Надеюсь, вам это было полезно…
— Да, вы правы, — сказал я, уже не пытаясь скрыть сарказм. — Необыкновенно полезно.
Он вопросительно взглянул на меня:
— Вы говорили с сарказмом?
— Вряд ли, — произнес я уже с явным сарказмом.
— Знаете, в чем ваша проблема, Дэвид?
— Просветите меня.
— Вы не понимаете шуток, да?
И он снова состроил рожу в стиле «Попался!».
— Вы хотите сказать, что собираетесь работать со мной? — спросил я.
— Точно. И если придется ждать месяц, я подожду.
— Как я уже сказал, я могу начать…
— Тогда пусть мои люди поговорят с вашими, и когда все формальности будут улажены, мы организуем где-нибудь свободный уик-энд, чтобы перелопатить сценарий. Вас это устраивает?
— Да, вполне, — кивнул я, уже не зная, что вообще думать.
— Ну, если вы довольны, значит, я доволен тоже, — заявил он, с энтузиазмом пожимая мою руку. — Мне приятно заниматься с вами одним делом. И я действительно думаю, что вдвоем мы сотворим нечто исключительное. Такое, что быстро не забудешь.
— Я тоже уверен.
Он похлопал меня по плечу:
— Приятного перелета, друг мой. — И ушел.
Мэг, которая тихо стояла в углу, выступила вперед:
— Вертолет вылетит, как только вы будете готовы, сэр. Мы можем что-нибудь сделать для вас до отъезда?
— Абсолютно ничего, — сказал я и поблагодарил ее за то, что она за мной присматривала.
— Надеюсь, время, проведенное здесь, вам пошло на пользу, — сказала она с намеком на улыбку.
Вертолет доставил меня в Антигуа. «Гольфстрим» подбросил до Сан-Франциско. Мы приземлились по расписанию, после трех часов дня. Как и было обещано, в аэропорту меня ждал лимузин, который отвез меня к дому Люси в пригороде. Кейтлин, пробежав по дорожке, повисла у меня на шее. Ее мать вышла из дома, бросая злобные взгляды на шикарный автомобиль.
— Пытаешься произвести на нас впечатление? — спросила она, передавая мне саквояж с вещами Кейт.
— Люси, когда мне удавалось произвести на тебя впечатление? — спросил я.
Кейтлин забеспокоилась, поэтому я быстро посадил ее в лимузин, сказав Люси, что верну дочь в шесть в воскресенье, а затем велел водителю везти нас в «Мандарин».
— Откуда у тебя такая большая машина? — спросила Кейт, когда мы пересекали мост, направляясь в Сан-Франциско.
— Человек, которому нравится, как я пишу, дал мне машину на выходные.
— А ты сможешь оставить ее себе?
— Нет, но мы сможем пользоваться ею целых два дня.
Кейтлин понравился пентхаус в отеле. Мне тоже. Окна выходили на залив, вдали, на горизонте, просматривался сверкающий центр города.
Когда мы прижали свои носы к стеклу, чтобы полюбоваться роскошным видом, Кейт спросила:
— Папа, мы сможем жить здесь каждый раз, как ты приезжаешь?
— Боюсь, это для одноразового пользования.
— Снова богатый человек?
— Именно.
— Но если ты будешь продолжать ему нравиться… — с надеждой сказала она.
Я засмеялся:
— В жизни так не бывает, дочка. — И чуть не добавил: особенно в киношной бизнесе.
Кейтлин не захотела никуда выходить вечером. Ее было не оторвать от окна. Поэтому мы заказали ужин в номер. Пока мы ждали, когда его принесут, зазвонил телефон, и я услышал голос своего приятеля.
— Как делишки? — спросил Бобби Барра.
— Надо же, какая приятная неожиданность, — ответил я. — Ты все еще в Нью-Йорке?
— Ага, пытаюсь спасти эти гребаные акции. Но это все равно что пытаться заклеить лейкопластырем перерезанную сонную артерию.
— Эффектное сравнение, Бобби. И давай я догадаюсь, откуда ты узнал, что я здесь.
— Естественно, люди фила мне сообщили. Но я говорил и с самим. И должен тебе сказать, приятель… он от тебя в восторге.
— В самом деле?
— Эй, откуда такой ироничный тон?
— Он заставил меня прождать неделю, Бобби. Неделю. Затем появился за час до моего отъезда и сделал вид, что вообще не знает, кто я такой, и уже после этого выразил желание поработать со мной, но при этом поиграл в несколько дурацких игр. Он дергал меня за поводок, а мне это не нравится.
— Слушай, ну что я могу сказать? Между нами, он немного со странностями. Иногда мне кажется, будто он вообще из космоса. Но у него этих странностей на двадцать миллиардов, и он в самом деле хочет сделать этот фильм вместе с тобой…
— Знаешь, его творческие идеи — настоящее дерьмо, — перебил я его. — Он вообще, похоже, одержим дерьмом.
— И что? В смысле, у дерьма своя правда, так? Особенно если к нему прилагается ценник с семизначной цифрой. Так что забудь о плохих манерах этого парня, получай удовольствие от пентхауза, весело проводи время с дочкой и скажи этой своей агентше, чтобы на следующей неделе ждала звонка от людей Фила.
Но когда поздно вечером в воскресенье я вернулся в Лос-Анджелес и рассказал все Салли, она вылила мне на голову ушат воды:
— Ты надеешься, что он объявится? Не думаю… Он играл с тобой, как с ненужной безделушкой. Но ты, по крайней мере, неплохо загорел. С кем-нибудь еще завел знакомства?
Я решил, что лучше не упоминать о вечере, проведенном с миссис Флек, поэтому ответил отрицательно.
Салли явно хотела вернуться к теме, которая волновала ее, — о триумфальной победе над Стю Баркером. Оппонент превратился в большого союзника и защитника, и все это в течение одной недели! Дело дошло до того, что он дал ей карт-бланш в планировании на осень сетки передач и доложил начальству, что она является лучшим работником «Фокс».
Где-то в гуще своего рассказа она упомянула, что скучала по мне и что любит меня так же безумно. Я поцеловал ее и сказал, что мои чувства к ней не менее сильны.
— Знаешь, милый, у каждого есть свой шанс, — заявила она. — Есть он и у нас.
Некоторым образом она была права. К моему великому удивлению, юрист Флека позвонил Элисон ровно через неделю и предложил обсудить условия контракта. Все было просто и по-деловому. Вопрос о выплате двух с половиной миллионов долларов даже не обсуждался. Никто не стал спорить и насчет включения статьи, разрешающей убрать мое имя из титров.
Элисон сказала:
— Давай будет честными, Дэвид. Сделка на два с половиной миллиона заставит любого пускать слюни… особенно меня. Но если он не остановится в своих фантазиях по поводу экскрементов, нам точно не нужно, чтобы твое имя было связано с этим безумием. Вот почему я сама настояла на статье, которая позволит тебе взять деньги и… унести ноги.
— Ты думаешь, я рехнулся, ввязываясь в такое? — спросил я.
— Из того, что ты мне рассказал, этот парень — готовый пациент дурдома. Но коль скоро ты это знаешь — и к тому же защищен контрактным парашютом, — цену можно считать подходящей. Однако не занимайся этим делом дольше двух месяцев, поскольку, я уверена, на тебя, как на профессионала, значительно возрастет спрос.
Элисон как в воду глядела. Когда на экраны телевизоров через месяц вышел второй сезон «Продать тебя», он сразу стал хитом.
«Если первые две серии о чем-то говорят, — написала «Нью-Йорк Таймс», — так это о том, что Дэвид Армитаж человек не случайный. Его великолепно выстроенные, едкие сценарии показывают, что он — один из лучших писателей-комиков нашего времени. В современной Америке он уловил присущую обществу сложность…»
Большое вам спасибо. Обзоры в сочетании с устными высказываниями (плюс огромное число поклонников еще с прошлого сезона) гарантировали высокие рейтинги. Настолько высокие, что после третьей серии поступило предложение о продлении контракта, а Элисон договорилась о двух с половиной миллионах для меня за написание сценариев. Примерно в то же время «Уорнер Бразерс» посулили мне полтора миллиона за сценарий к полнометражному фильму по своему выбору. Естественно, я согласился.
О предложении «Уорнер Бразерс» я упомянул в телефонном разговоре с Бобби Барра. Он поздравил меня и спросил, не желаю ли я быть в числе привилегированных лиц, которым позволят серьезно вложиться в надежные акции новой азиатской поисковой компьютерной программы, которая наверняка выйдет на первое место в Китае и всей Юго-Восточной Азии.
— Это все равно что вложиться в Yahoo с раскосыми глазами, — уверил он меня.
— Ты удивительно политкорректен, Бобби.
— Послушай, речь идет о самом крупном и еще не тронутом рынке в мире. И шанс купить по дешевке. Но я должен знать… тебя это интересует?
— Пока ты меня не подводил, Бобби.
— Умничка.
На самом деле я действительно ощущал себя умничкой, потому что все мне удавалось.
— В дополнение ко всему прочему, состоялось присуждение премии «Эмми». На церемонии я присутствовал вместе с Салли и Кейтлин (девочку все нашли очаровательной). Когда дошли до номинации «написание сценариев для комедийных сериалов», я, признаться, немного волновался, но в конверте оказалось мое имя. Перед тем как подняться на сцену, я обнял моих девочек, а затем произнес короткую речь, в которой поблагодарил всех, «кто много талантливее меня и кто дал моим, фантазиям телевизионную жизнь». Одновременно я подчеркнул, что выиграть такую награду можно, только если тебе крупно повезет.
— Да, действительно, благодаря сериалу я приобрел необыкновенный профессиональный опыт, но я знаю, что так бывает, когда тебе сопутствует парад планет, когда тебе улыбаются боги… Без этого, по-простому, я так и остался бы никому не известным Дэвидом Армитажем.
За каких-то два года моя жизнь полностью переменилась. В ту ночь, когда после церемонии я лег в постель рядом с Салли и в моему мозгу было щекотно от переизбытка шампанского, я вдруг подумал: «Ты мечтал о такой жизни. Теперь она принадлежит тебе».
