Эпизод второй
Бобби Барра был богат. Серьезно богат. Но не «мать твою, как богат».
— Что ты имеешь в виду под «мать твою, как богат»? — как-то спросил я его.
— Ты про положение или цифры?
— Про положение я и сам догадываюсь, я про цифры.
— Сто миллионов.
— Так много?
— Это не так много.
— На мой взгляд, за глаза достаточно.
— Сколько миллионов в миллиарде?
— Если честно, не знаю.
— Тысяча.
— Тысяча миллионов — это миллиард? Выходит, миллиард — это «мать твою, как богат»?
— Не просто ты сам «мать твою, как богат», но и десять поколений твоей семьи вполне обеспеченные люди.
— Да, это действительно серьезно. Но если у тебя всего сто миллионов…
— Ты можешь послать меня к такой-то матери, но тебе придется более тщательно выбирать аудиторию.
— Ты, наверное, уже «мать твою, как богат», Бобби.
— Близко к тому.
— По мне, это здорово.
— Может быть. Но скажу тебе, когда начинаешь общаться с по-настоящему большими ребятами, такими как Билл Гейтс, Пол Ален, Фил Флек и им подобные, сто миллионов — детские забавы. Десятая часть миллиарда. Что это для тех, кто стоит тридцать, сорок, пятьдесят миллиардов?
— Карманная мелочь.
— Бинго. Карманная гребаная мелочь. Даже пачкаться не стоит.
Я подавил улыбку:
— Ну, с точки зрения простого смертного… кому в прошлом году удалось заработать всего лишь миллион…
— Ага, но и ты достигнешь большего… если позволишь мне тебе помочь.
— Слушаю тебя внимательно.
Советы из Бобби так и сыпались, когда речь заходила о рынке, потому что именно этим он зарабатывал себе на жизнь. Он играл на бирже. И делал это так хорошо, что сегодня, в тридцать пять лет, он был почти «мать твою, как богат».
Его достижения особенно впечатляли, если учесть, что свои деньги он сделал самостоятельно. Бобби называл себя Даго из Детройта: он был сыном простого электрика, работавшего на заводе Форда. Но пока все другие подростки мучились от стыда из-за прыщей, Бобби изучал финансовую сферу.
— Давай догадаюсь, что ты читал в тринадцать лет? — сказал Бобби примерно в то время, как мы подружились. — Джона Апдайка.
— Не надо грязи, — сказал я. — Никогда в жизни не носил шотландский свитер. Но Том Вульф…
— Ясненько.
— А ты? Что ты читал, когда тебе было тринадцать?
— Ли Яккока … И не смей ржать, мать твою.
— Кто ржет?
— И не только Яккока, но и Тома Питерса, и Адама Смита, и Джона Мейнарда Кейнса, и Дональда Трампа …
— Ничего себе культурная смесь. Бобби, как ты думаешь, Трамп когда-нибудь читал Кейнса?
— Не-а, но этот парень знает, как нужно строить казино. И он очень серьезно «мать твою, как богат». Как только я прочел его книгу, я решил, что хочу быть таким же.
— Тогда почему ты не занялся строительством?
— Потому что там нужно всех знать: ты знаешь, что у дяди Сэла есть дядя Джо, у которого есть племянник Тони, который может как следует надавить на еврейчика, владеющего пустым участком, который ты хочешь купить… Срисовал картинку?
— Звучит очень изысканно для меня.
— Послушай, корпоративные мудаки играют в те же игры, только они делают это в костюмах от братьев Брукс. Так или иначе, мне вся эта практика не по душе, к тому же я сознаю, что на Уолл-стрит не понравятся мои гласные и моя биография — из грязи да в князи. Подумав, я решил, что для такого парня, как я, скорее подойдет Лос-Анджелес. Ведь, как ни крути, это город, где за деньги можно все. Здесь всем насрать, насколько чиста твоя речь. Чем больше счет в банке, тем больше член.
— Как когда-то заметил сам Джон Мейнард Кейнс.
Надо отдать должное Бобби. Он заплатил за свое обучение в Калифорнийском университете, работая на Майкла Милкена по принципу «куда пошлют» в последние дни его аферы с «мусорными облигациями». Затем, после колледжа, его нанял тип с весьма сомнительной репутацией, Эдди Эдельштейн, который имел свою небольшую биржу в Сенчери-сити (в конечном счете Эдди попал в тюрьму по обвинению Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям). Бобби всегда с теплотой вспоминал о нем:
— Эдди был моим гуру — лучший гребаный брокер по западную сторону континента. У него был нюх, как у питбуля. А что касается маржи… уж поверь мне, он был настоящий художник. Но, понимаешь, этому тупому поцу понадобилось все похерить, прикарманив сто тысяч, после того как он скинул одному южноафриканскому брокеру — черт бы побрал этого нацистского африканера! — внутреннюю информацию насчет некой компании по переплавке и очистке цветных металлов. Это потом уже выяснилось, что африканер был переодетый агент промышленной безопасности. Я посоветовал Эдди вопить, что его подставили, но без пользы. От трех до пяти. Тюрьма была ничего — одна из тех, где разрешают даже играть в теннис, — но она все равно его убила. Рак простаты, и всего-то в пятьдесят три года. Ты чистишь зубы зубной нитью, Дэвид?
— Прости? — переспросил я, слегка озадачившись столь резкой сменой темы разговора.
— Умирая, Эдди дал мне два совета: никогда не доверять мужику, если он говорит, что африканер, но, если судить по акценту, вырос все же в Нью-Джерси… и, если хочешь избежать рака простаты, всегда пользуйся зубной нитью.
— Я что-то не совсем понимаю.
— Ты не пользуешься зубной нитью, и вся эта зараза попадает тебе в горло и заканчивает свой путь в простате. Именно это и случилось с бедным Эдди: брокер ас, парень люкс… но он не пользовался зубной нитью.
После этого разговора с Бобби я начал чистить зубы зубной нитью. Еще я часто задавал себе вопрос: какого черта мне так нравится с ним тусоваться?
Ответ на последний вопрос я знаю: а) как брокер, он начал зарабатывать для меня некоторые деньги, б) с ним никогда не было скучно.
Бобби появился в моей жизни во время первого сезона сериала. После того как в эфир вышла третья серия, он прислал мне письмо на официальной бумаге своей компании, в котором писал, что мой сериал — самый приличный из всех выходивших в последние годы, и предлагал свои услуги в качестве брокера.
«Я не из тех уродов, которые обещают достать звезду с неба, и я далек от того, чтобы посулить сделать вас богатым к тому времени, как вы покончите с завтраком. Но я самый умный брокер в городе и со временем смогу заработать для вас солидные деньги. К тому же я абсолютно честен, а если вы мне не верите, то позвоните…»
И дальше следовал список самых знаменитых людей в Голливуде, которые якобы были клиентами Бобби Барра.
Я еще раз пробежал письмо глазами. Прежде чем выбросить его в мусорную корзину, я все же улыбнулся. Потому что из двух десятков или больше писем, которые я получил с момента выхода сериала на экран от продавцов машин, агентов по продаже недвижимости, консультантов по налогам и обычных зазывал, поздравлявших меня с успехом и предлагавших свои услуги, письмо Бобби было самым наглым, самым откровенно нескромным. Последнее предложение особенно меня позабавило:
«Я не просто хорош в том, чем занимаюсь. Я великолепен в своем деле. Если вы хотите, чтобы ваши деньги делали деньги, позвоните мне. Если вы этого не сделаете, будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь…»
На следующий день после этого письма я получил его копию с припиской:
«Подозреваю, что вы выкинули полученное вчера письмо. Поэтому посылаю его повторно. Давайте зарабатывать деньги, Дэвид».
Что же, оставалось только удивляться настырности этого парня… хотя мне порядком надоели его ежедневные звонки в офис (я велел своей помощнице Дженнифер запомнить, что я перманентно на совещании, когда бы он ни звонил). Не поколебал меня и присланный им ящик отличного сухого вина. Проявив вежливость, я отправил ему коротенькую благодарственную записку. Но уже через неделю прибыл ящик шампанского «Дом Периньон». С карточкой:
«Вы будете пить это пойло, как «7 Up», если позволите мне заработать для вас настоящие деньги».
Когда принесли шампанское, в моем офисе сидел Брэд Брюс.
— Что за поклонница… и есть ли у нее номер телефона? — спросил он.
— На самом деле она — это он.
— Тогда забудь.
— Нет, тут другое. Парень хочет затащить меня в финансовую койку. Он брокер. И очень настырный.
— Имя?
— Бобби Барра.
— А… этот…
Я сразу насторожился:
— Ты его знаешь?
— Разумеется. Тед Липтон с ним работает, — сказал он, имея в виду президента «Фокс». — Кроме него…
Он перечислил несколько имен, многие из которых значились в первом письме Бобби.
— Выходит, он легальный? — удивился я.
— Очень даже, если судить по тому, что я слышал. И он явно умеет искать себе клиентов. Жаль, что мои брокер не присылает мне шампанское.
В тот же день я позвонил Теду Липтону. Поговорив немного по делу, я поинтересовался его мнением насчет Бобби Барра.
— В прошлом году этот парень заработал для меня двадцать семь процентов. Да, я доверяю этому ублюдку.
На тот момент у меня не было брокера, поскольку в сумасшедшем беге событий, последовавших за запуском первых серий, у меня не оказалось времени, чтобы задуматься о таких приятных вещах, как возможность инвестировать свои деньги. Поэтому я попросил помощницу разузнать все что возможно о Бобби Барра. Через двое суток она принесла мне информацию: довольная клиентура, отсутствие криминального прошлого, никаких связей с плохими ребятами.
— Ладно, — сказал я, ознакомившись с ее отчетом, — договорись о ланче.
Бобби Барра оказался коротышкой — пять футов два дюйма, дополняли картину короткие вьющиеся волосы (черные) и безукоризненный костюм итальянского покроя (сюрприз). Он повел меня в «Орсо». Говорил парень быстро и смешно, при этом он был явно образован, что касалось не только фильмов, но и книг. Он льстил мне, затем сам над собой по этому поводу подшучивал.
— Я не собираюсь излагать вам все это в стиле дружеского лос-анджелесского дерьма… — Через каждые пять предложений он умышленно вставлял слово дружеский в разговор. — Вы не просто телевизионный сценарист, вы серьезный телевизионный писатель… и в вашем случае это не оксюморон…
Он был прекрасной компанией: великолепный болтун, сочетающий эрудицию с лексикой крутого парня.
— Если вам понадобится кому-нибудь переломать ноги, — сказал он вполголоса, — я знаю двух мексиканцев, которые сделают это за триста баксов, плюс деньги на дорогу.
Слушая его, я невольно думал, что он один из тех чикагских крутых парней, о которых так блестяще писал Сол Беллоу. Он был скользким. Он был умным и слегка опасным. Он непрерывно жонглировал известными именами, но одновременно порицал себя за то, что «так бессовестно пользует звезд». Я понимал, почему все эти знаменитости соглашались иметь с ним дело. Потому что он излучал мастерство в собственном поле деятельности. И он лучше всех умел создавать себе рекламу.
— Вам нужно знать обо мне только одно: я одержим идеей зарабатывать деньги для своих клиентов. Потому что деньги — это право выбора. Деньги дают возможность пользоваться свободой. Противостоять случайностям судьбы с уверенностью, что в вашем распоряжении есть необходимый арсенал, предоставляющий возможность бороться с бесконечными сложностями жизни. Потому что деньги — настоящие деньги — позволяют вам принимать решения без страха. И говорить миру: «А пошел ты!»
— Разве не Адам Смит говорит это в «Богатстве наций»?
— Вы читаете Адама Смита? — оживился он.
— Видел только обложку.
— К черту Макиавелли, к черту «Успех выбора». «Богатство наций» Смита — величайший из всех капиталистических манифестов! — Набрав в легкие побольше воздуха, он начал громогласно вещать: — Когда все системы, связанные либо с предпочтением, либо с ограничением, уничтожаются, на их место сама собой приходит простая и очевидная система естественной свободы. Любой человек, если он не нарушает законы справедливости, обретает естественную свободу трудиться в своих собственных интересах, опираясь на свои собственные возможности. Свои усилия и свой капитал он вносит в соревнование с другим человеком или группой людей… Однако безопасность куда важнее, чем изобилие. — Далее последовала пауза. Затем Бобби глотнул воды из бутылки «Сан Пеллегрино» и грустно сказал: — Знаю, меня не назовешь Ральфом Финнесом…
Я был потрясен:
— Эй, ведь вы это сделали без автосуфлера!
— Дело вот в чем. Нам с вами повезло: мы живем в эру «естественной свободы», такой еще не было никогда. Но то, что говорил Смит, чертовски верно: прежде чем увлечься роскошью, убедись, есть ли у тебя деньги, чтобы прикрыть свою спину. Вот тут я и пригожусь. С финансовой точки зрения я не только буду прикрывать вашу спину, но и построю вам крепость из капитала. Это означает, что, какие бы карты вам ни сдало будущее, ваши позиции все равно останутся сильными. И давайте признаемся, пока ваше положение сильное, никто не осмелиться использовать вас в качестве коврика у двери.
— Что конкретно вы предлагаете?
— Я не собираюсь предлагать ничего. Я только хочу показать вам, как я добиваюсь результатов. Вот как мы поступим: если вы согласны доверить мне номинальную сумму денег, скажем пятьдесят тысяч, я обещаю вам удвоить эту сумму за полгода. Вы пишите чек на мою компанию на пятьдесят тысяч, я присылаю вам на подпись необходимые бумаги, и через шесть месяцев вы получаете как минимум сто тысяч…
— А если вы проиграете…
Он перебил меня:
— Я никогда не проигрываю.
Пауза. Затем я сказал:
— Позвольте мне спросить вас вот о чем. Почему вы так стараетесь заарканить меня?
— Потому что ваше имя на слуху, вот почему. А я люблю иметь дело с сильной командой. Простите, я снова жонглирую известными именами, но вы когда-нибудь слышали о Филиппе Флеке?
— Мультимиллиардере-отшельнике? Крупнейшем кинопродюсере? Кто же не слышал о Филе Флеке? Он суперзнаменит!
— На самом деле он такой же парень, как и мы все. Парень с двадцатью миллиардами долларов…
— В вашем табеле о рангах это уж точно «мать твою, как богат», Бобби.
— В смысле богатства Фила можно поместить в Зал славы. К тому же он мой большой друг.
— Здорово.
— Кстати, он ваш поклонник.
— Шутите?
— «Самый умный автор на телевидении» — вот что он мне сказал на прошлой неделе.
Я не знал, покупаться мне на эту лесть или нет. Поэтому я скромно откликнулся:
— Поблагодарите его от моего имени.
— Вы считаете, что я опять вешаю вам на уши эту лапшу насчет звезд?
— Если вы говорите, что являетесь другом Фила Флека, я вам верю.
— Достаточно верите, чтобы выписать чек на пятьдесят тысяч?
— Конечно, — сказал я не совсем уверенно.
— Тогда выписывайте чек.
— Прямо сейчас?
— Ага. Вынимайте чековую книжку из кармана и…
— Откуда вы знаете, что я ношу чековую книжку с собой?
— Ну, по своему опыту я знаю, что, как только человек зарабатывает сколько-нибудь серьезные деньги, особенно после долгих лет прозябания, он начинает повсюду носить с собой чековую книжку. Потому что у него вдруг появляется возможность купить кучу вещей, которых он раньше не мог себе позволить. И куда более классно выписать чек, чем предъявить покрашенный под платину кусок пластика…
Я невольно коснулся нагрудного кармана своего пиджака:
— Признаю себя виновным.
— Тогда выписывайте чек.
Я вытащил чековую книжку и ручку. Положил и то и другое на стол. Бобби нетерпеливо постучал по чековой книжке указательным пальцем.
— Решайтесь, Дейв, — сказал он, — время заключать сделку. Это один из тех моментов, от которых зависит будущее. И я знаю, о чем вы думаете: «Могу ли я доверять этому парню?» Ну, больше торговать собой я не буду. Один только вопрос: у вас хватает мужества стать богатым?
Я взял ручку. Открыл книжку. Выписал чек.
— Умница, — похвалил меня Бобби.
Через несколько дней от фирмы «Барра и партнеры» в мой офис поступили документы о вкладе. Два месяца я оставался в неведении, затем Бобби позвонил. Я поинтересовался, как дела. В ответ Бобби сказал, что рынок «очень бурный» и что «мы выигрываем». Он обещал перезвонить через два месяца. Так и произошло — день в день. Разговор был хотя и дружеский, но короткий — чувствовалось, что Бобби торопился. Его прогноз, тем не менее, был оптимистичен. Еще через два месяца в мой офис поступил конверт. В нем я обнаружил банковский чек на свое имя на сумму $ 122 344,82 и записку: «Вышло немного удачнее, чем мы предполагали. Теперь это дело надо обмыть».
Я не мог не оценить стиля этого парня. Сначала он меня преследовал, потом, можно сказать, исчез — и снова возник, когда смог отчитаться о результатах. Все эти деньги я опять доверил Бобби, а затем добавил еще 250 тысяч, когда закончился второй сезон. Мы стали изредка встречаться. Бобби все еще не был женат («Думаю, из меня плохой узник», — сказал он мне), но его всегда сопровождала какая-нибудь красотка, чаще всего будущая актриса. Она обязательно была блондинкой и явно не Принцессой-семь-пядей-во-лбу. Я часто поддразнивал его за приверженность вкусам богатых пижонов.
— Слушай, когда-то я был коротышкой из заводского предместья. Теперь я коротышка с деньгами. Естественно, я пользуюсь этим, чтобы уестествить всех этих руководительниц групп поддержки, которые когда-то считали меня грязной обезьяной.
Проведя пару вечеров с Бобби и его пассиями, я понял, что меня не устраивает такая концепция хорошего времяпровождения. Поэтому мы ограничили наши ежемесячные мальчишники скромным ужином, во время которого я позволял Бобби болтать обо всем на свете.
Салли никак не могла понять, почему он мне нравится. Она одобряла его методы инвестирования денег, но ее единственная встреча с Бобби была настоящей катастрофой. Бобби знал о статусе Салли на «Фокс Телевижн» и стремился познакомиться с ней, как только осядет поднятая разводом пыль. Поэтому примерно через три месяца после того, как мы с Салли стали официально жить вместе, он пригласил нас на ужин в «Ла Пти Порт» в Западном Голливуде.
Стоило нам сесть за столик, как я сразу понял, что Салли отнесла Бобби к разряду деревенщины, хотя он и пытался очаровать ее.
— Все, кто хоть что-нибудь из себя представляет, знают, кто такая Салли Бирмингем, — заявил он.
Бобби старался показать свою начитанность, спросив, какой роман Дона Делило ей нравится больше всего.
— Я не читала ни одного, — отрезала она. — Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на литературную самонадеянность.
Тогда в ход пошла «звездная карта»: Бобби вскользь упомянул, что вчера из своего дома в Париже ему позвонил Джонни Депп, которому понадобилось обсудить дела на бирже.
Салли, прищурившись, взглянула на него и едко заметила:
— Какая же у вас интересная жизнь.
Мне было больно смотреть на это. Однако надо отдать должное Салли — разрушительный процесс сопровождался аристократической улыбкой. Она ни разу не сказала: «Все это дерьмо». Она ни разу не повысила голос. Но в конце вечера Бобби еще больше уменьшился в размерах. Салли вежливо дала ему понять, что считает его низшей категорией, мелким буржуа, на которого не стоит тратить драгоценное время.
По дороге домой она потянулась ко мне и, погладив по голове, заметила:
— Милый, ты знаешь, что я тебя обожаю, но, пожалуйста, никогда не заставляй меня проходить через такое.
Долгое молчание. Наконец я выдавил из себя:
— Так плохо?
— Ты понимаешь, что я хочу сказать. Возможно, он блестящий брокер… но в социальном смысле он полный дурак.
— Мне он кажется забавным.
— И я могу понять почему, особенно если ты когда-нибудь будешь писать для Скорсезе. Он коллекционирует людей, Дэвид, и ты objet d'art этого месяца. На твоем месте я бы позволила ему заниматься инвестициями, и ничего больше. Он дешевый и показушный, он из тех жуликов, которые могут с утра побрызгаться лосьоном от Армани, но все равно будут вонять простым одеколоном.
Салли была жестокой, и мне неприятно было обнаружить в ней эту малосимпатичную сторону. Но я ничего не сказал. Я также ничего не сказал Бобби, когда он позвонил мне через несколько дней после ужина и объявил, что намечает в этом году прибыль в двадцать девять процентов.
— Двадцать девять процентов? — поразился я. — Но ведь это незаконно…
— Да нет, вполне законно.
— Шучу. — Уловив в его голосе обиду, я поторопился исправить свою оплошность. — Я очень доволен. И благодарен. В следующий раз я сам плачу за ужин.
— А следующий раз будет? Салли ведь решила, что я придурок, верно?
— Я ничего такого не знаю.
— Ты врешь, но все равно спасибо. Поверь мне, я знаю, когда промахиваюсь.
— Просто вы совсем разные, такое бывает.
— Да нет, это ты просто вежлив. Но слушай, если ты не разделяешь ее мнения…
— С какой стати? Особенно если вспомнить про двадцать девять процентов.
Он засмеялся:
— Итог всегда важнее всего, так?
— Это ты меня спрашиваешь?
У Бобби хватило ума никогда больше не упоминать о том кошмарном вечере, хотя он всегда справлялся о Салли, когда мы встречались. Раз в месяц я с ним ужинал. Ведь, что ни говори, двадцать девять процентов — это двадцать девять процентов. Бобби мне действительно нравился, и я видел, что, если отбросить в сторону его хвастливую браваду, он просто малый, который надеется оставить свою метку в этом глубоко безразличном мире. Как и все мы, он пытался поверить в то, что на самом деле чего-то стоит. Вот откуда проистекали его амбиции.
Так или иначе, но я был настолько занят, что наше общение с Бобби ограничилось ежемесячными ужинами. К тому времени, когда в производство были запущены серии второго сезона, я пришел к выводу, что моя жизнь представляет собой одну большую круговерть: четырнадцать часов в день за работой, семь дней в неделю. Несколько оставшихся часов полностью были посвящены Салли. Но она не особо жаловалась, что мы мало проводим времени вместе. Для Салли работать менее семнадцати часов в день было равносильно безделью.
Единственными маяками в этом сумасшедшем расписании были два выходных в месяц, которые я проводил с Кейтлин. Разрыв между нами быстро зарубцевался. Во время моего первого визита в их новый дом она была несколько отстраненной. Но мы провели прекрасный день в Сан-Франциско, и она немного оттаяла.
В тот вечер, когда мы ужинали в ресторане «На причале рыбака», Кейтлин сказала:
— Мне нужно задать тебе один вопрос, папа.
— Выкладывай, — кивнул я.
— Ты скучаешь по мне и маме?
Я почувствовал, как меня окутала печаль.
— Каждый день, каждый час, — сказал я, беря ее за руку. Дочь не отняла руки, а наоборот, сжала мою.
— Ты не мог бы снова жить с нами? — спросила она.
— Мне бы очень хотелось, чтобы это было возможно, но…
— Это потому, что ты больше не любишь маму?
— Я всегда буду любить твою маму… но иногда людям, которые любят друг друга, трудно жить вместе. Они расходятся. Или…
— Вы могли бы снова сойтись, — заметила она.
Я улыбнулся:
— Все не так просто, Кейтлин. Люди совершают поступки, которые другим людям трудно простить. Или они понимают, что должны начать жить другой жизнью.
Она отняла руку и уставилась на стол:
— Мне не нравится, что ты больше с нами не живешь.
— И мне тоже не нравится, что мы не вместе, — сказал я. — Мне жаль, что я не могу взмахнуть волшебной палочкой и все исправить. Не могу. Но все равно мы будем с тобой встречаться дважды в месяц на выходные. Во время каникул ты сможешь провести со мной столько времени, сколько захочешь…
— Ты будешь работать во время моих каникул.
— Я постараюсь не работать.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— И ты будешь приезжать ко мне каждые две недели?
— Обязательно.
Я ни разу не нарушил своего обещания. Наоборот, не существовало ничего такого, черт побери, что могло бы помешать мне два раза в месяц навестить свою дочь.
Прошло еще полгода. Вторая часть сериала была снята. Реакция была потрясающей. К Элисон уже поступили звонки насчет продолжения, а ведь до показа оставалось еще два месяца. Жизнь была хаотичной, но я не мог жаловаться. Моя карьера складывалась удачно. Моя страсть к Салли не уменьшалась… и она тоже все еще была очарована мною. Мои деньги делали деньги. И хотя Люси все еще обращалась со мной крайне холодно, когда я навещал дочь, сама Кейтлин всегда радостно встречала своего папу. Иногда она даже проводила выходные в Лос-Анджелесе.
— Что с тобой? — однажды спросила Элисон во время ланча. — Ты кажешься счастливым.
— Это действительно так.
— Мне взбудоражить прессу?
— Разве это плохо, если человек счастлив?
— Вряд ли. Просто… ты же никогда не бываешь в самом деле счастливым, Дейв.
Она была права. Но ведь до самого последнего времени мне никогда не удавалось заполучить то, что я раньше хотел.
— Ну, — сказал я, — может быть, теперь я научусь быть счастливым.
— Ради разнообразия это было бы неплохо. И пока ты на этом пути, устрой себе небольшой отпуск. Успех дорого тебе обошелся.
И снова она была права. За последние полтора года я уже забыл, что такое отпуск. Я устал и остро нуждался в передышке. Настолько остро, что, когда Бобби в середине марта позвонил и спросил, не хотел бы я слетать на выходные на Карибское море и взять с собой Салли, я сразу же согласился.
— Прекрасно, — сказал Бобби, — потому что Фил Флек хочет с тобой встретиться.
