Эпизод первый
Мне всегда хотелось быть богатым. Я знаю, это, наверное, звучит глупо, но это правда, как на исповеди.
Примерно год назад моя мечта сбылась. После десяти лет черной полосы невезения — ядовитого скопления бесконечных отказов, ответов «мы не можем сейчас это принять», промахов типа «нечто такое мы искали только в прошлом месяце» и, разумеется, уже выработавшейся привычки не получать ответов на свои звонки — боги случая наконец решили, что и я достоин улыбки. Мне позвонили. При этом надо уточнить: я дождался телефонного звонка, какого все, кто занимается сочинительством не просто так, а с тем, чтобы прокормиться, всегда мечтают дождаться.
Звонила Элисон Эллрой, мой многострадальный агент.
— Дэвид, я это продала.
Мое сердце пропустило несколько ударов. Я никогда не слышал фразы «я продала это за…». Если честно, я вообще ни разу не слышал подобной фразы, даже без указания суммы.
— Что ты продала? — спросил я, поскольку пять моих гипотетических сценариев, подобно «Летучему голландцу», курсировали между разными студиями и кинокомпаниями.
— Пилотный выпуск, — сказала она.
— Пилотный выпуск телевизионной программы?
— Угу. Я продала «Продать тебя».
— Кому?
— ФРТ.
— Что?
— ФРТ — «Фронт Ро Телевижн», то есть самому модному на сегодняшний день каналу на кабельном…
Моему сердцу теперь срочно требовался дефибриллятор.
— Не надо объяснений, Элисон. ФРТ купил мой пилотный выпуск?
— Да, Дэвид, ФРТ купил твой сценарий «Продать тебя».
— И они будут платить? — спросил я.
— Разумеется, они будут платить. Это же бизнес, хочешь — верь, хочешь — нет.
— Прости, прости… просто… И сколько?
— Сорок тысяч.
— Ясно.
— Что-то ты не слишком обрадовался.
— Я обрадовался. Дело в том, что…
— Я знаю, это не миллионная сделка. Но такое в этом городе с новичками случается не часто — максимум дважды в год. Сорок тысяч — стандартная цена для телевизионного пилотного выпуска… особенно если речь идет о неизвестном авторе. Кстати, сколию тебе платят в «Книжном супе»?
— Пятнадцать в год.
— Тогда смотри на это дело так, ты одной сделкой заработал почти три годовые зарплаты. И это только начало. ФРТ ведь не просто купил пилотный выпуск, он собирается снимать его.
— Тебе так сказали?
— Да, сказали.
— И ты поверила?
— Лапочка, мы с тобой живем в самом лживом городе Вселенной. И все же тебе может повезти.
— Моя голова шла кругом. Хорошие новости, в самом деле, отличные новости!
— Прямо не знаю, что и сказать, — заметил я.
— Можешь для начала попробовать сказать «спасибо».
— Спасибо.
Одним «спасибо» я не ограничился. После звонка Элисон Эллрой я поехал в Беверли-центр и расстался с 375 долларами, которые заплатил за авторучку «Монблан» ей в подарок. Когда в тот же день, попозже, я отдал ей свой презент, мне показалось, что Элисон была очень довольна.
— Хм… а ведь это первый случай, когда я получила подарок от писателя, за… Сколько лет я занимаюсь этим бизнесом?
— Ты лучше знаешь.
— Пожалуй, лет тридцать. Что же, наверное, все когда-нибудь бывает в первый раз. Поэтому… спасибо. Но не надейся, что я буду ее тебе одалживать, чтобы ты подписывал контракты.
С другой стороны, моя жена Люси пришла в бурное негодование, узнав, что я потратил столько наличных на подарок агенту.
— В чем дело? — спросила она. — Ты наконец заключил сделку, причем, надо сказать, за минимальную оплату, и ты вдруг Роберт Таун?
— Это был просто жест.
— Жест стоимостью в триста семьдесят пять долларов!
— Мы можем себе это позволить.
— Разве? Ты посчитай, Дэвид. Элисон получит свои комиссионные — пятнадцать процентов с сорока тысяч. Налоговая служба унесет в клюве еще тридцать три процента, и ты останешься с двадцатью четырьмя тысячами.
— Откуда ты все это знаешь?
— Я умею считать. Я также посчитала, сколько мы с тобой должны вместе по картам Visa и MasterCard. Двенадцать тысяч, причем долг с каждым месяцем растет. И долг на кредит, который мы в прошлом семестре взяли на обучение Кейтлин — шесть тысяч, и он тоже с каждым месяцем увеличивается. Я также знаю, что мы единственная в этом городе семья, у которой только одна машина. И эта машина — двенадцатилетняя «вольво», у которой давно пора менять трансмиссию, но мы не можем себе этого позволить, потому что…
— Ладно, ладно, я проявил ненужную щедрость. Alfa maxima culpa. И кстати, спасибо за то, что вылила на меня ушат воды.
— Решительно никто не лил на тебя ушат воды. Ты же знаешь, как я вчера обрадовалась, когда ты мне рассказал. Это ведь то, о чем ты… мы мечтали последние одиннадцать лет. Я только хочу сказать, Дэвид, что эти деньги уже истрачены.
— Ладно, я все понял, — ответил я, стараясь положить конец перепалке.
— И хотя, поверь, мне вовсе не жалко «Монблан» для Элисон, я бы предпочла, чтобы ты для начала вспомнил, кто все эти годы удерживал нашу семью на плаву.
— Ты права, извини. Но, послушай, впереди только хорошее. У нас будут деньги.
— Очень надеюсь, что ты прав, — тихо сказала она. — Мы заслужили удачу.
Я протянул руку и погладил ее по щеке. Она улыбнулась напряженной, усталой улыбкой. Что было вполне объяснимо, ведь последние десять лет были для нас обоих крутым сползанием вниз. Мы встретились в Манхэттене в начале девяностых. Я приехал туда за несколько лет до этого из своего родного Чикаго, решительно настроенный сделать карьеру сценариста. Однако мне пришлось заниматься черновой работой в постановках, далеких от Бродвея, а за квартиру платить, подрабатывая грузчиком в книжном магазине. Но все-таки я завел себе агента. Она везде, где могла, показывала мои пьесы, но ни одну из них не поставили. Повезло только «Обычному вечеру в дубовом парке» (черная сатира на жизнь в предместье): она была прочитана на сцене в театре авеню В (хорошо еще, что не авеню С). Среди актеров была и Люси Эверетт. Через неделю после первого чтения мы решили, что влюблены. К тому времени как пьеса пережила свои три представления, я уже переселился в студию Люси на 19-й улице. Через два месяца она получила роль в пилотной серии ситкома для Эй-би-си, который снимался на побережье. Я был без ума от любви, поэтому ни секунды не колебался, когда Люси сказала:
— Поедем со мной.
Так мы переехали в Лос-Анджелес и оказались в тесной квартирке на две спальни на Кингс-роуд, Западный Голливуд. Пока Люси снималась, я превратил крошечную вторую спальню в свой офис. Дальше пилотной серии у нее не пошло. Зато я написал свой первый мало-мальски приличный сценарий «Три старых ворчуна», который в подзаголовке назвал «повествованием с черным юмором об ограблении банка тремя ветеранами войны во Вьетнаме». Его никто не взял, но мне удалось заполучить Элисон Эллрой в качестве агента. Элисон была одной из последних представительниц разновидности агентов, находящихся под угрозой уничтожения: ее офис располагался не в безликом стеклобетонном монолите, а в маленьком особнячке в Беверли-Хиллз.
Прочитав мой «мрачно-комический» сценарий и ознакомившись с более ранними «мрачно-комическими» драматическими произведениями, она выдала такой совет:
— Если вы хотите свести концы с концами в Голливуде, помните, что писать вы должны в общем ключе… лишь с редкими «мрачно-комическими» вкраплениями. Только вкраплениями! Брюсу Уиллису позволительны шуточки, но ему все равно предстоит разделаться с немецким террористом, у которого главное достоинство — чеканный профиль, и спасти свою жену из горящего здания. Ясно?
Мне было ясно. В течение следующего года я выдал на-гора три сценария: один боевик (исламские террористы захватывают яхту в Средиземном море с тремя детьми президента США на борту), семейную драму (умирающая от рака мать пытается сблизиться со своими взрослыми детьми, которых злая свекровь заставила ее бросить еще маленькими) и романтическую комедию (слямзил у «Прайвет Лайвз») — молодожены влюбляются в детей друг друга во время медового месяца. Все эти сценарии были выстроены по законам жанра. И ни один из них не продался.
Тем временем пилотный выпуск ситкома канул в неизвестность без следа, и Люси обнаружила, что ее перестали приглашать на кастинги. Иногда ей удавалось сниматься в рекламе. Однажды она едва не получила роль душевного врача-онколога в фильме о бегуне-марафонце, страдающем от рака костей. Однажды она могла сыграть роль жертвы в фильме о маньяке, но… Как и меня, ее преследовали неудачи, одна за другой. Соответственно, наш банковский счет начал заваливаться за красную зону. Нам необходимо было найти работу с постоянной зарплатой. Мне удалось устроиться на тридцать часов в неделю в «Книжный суп» — считается, что это один из лучших книжных магазинов в Лос-Анджелесе, а Люсю ее безработная подруга из актерской гильдии уговорила попробовать заняться продажей товаров по телефону. Поначалу Люси ненавидела эту работу, но актриса в ней не смогла смириться с неудачами, и моя жена принялась играть по телефону. Она зарабатывала прилично, около тридцати тысяч в год. Она все еще ходила на прослушивания, но увы. Удача ей ни разу не улыбнулась. Поэтому она продолжала работать в сетевом маркетинге. Затем в нашей жизни появилась Кейтлин.
Чтобы присматривать за дочерью, мне часто приходилось отпрашиваться с работы, однако я продолжал писать. В итоге появились несколько киносценариев, театральная пьеса и пилотный выпуск для телевидения. Ничего из этого мне не удалось продать. Примерно через год после рождения Кейтлин Люси перестала платить членские взносы в актерскую гильдию и поднялась до должности инструктора продавцов по телефону. Я снова вернулся в книжный магазин. Но наш общий годовой доход после уплаты налогов едва достигал сорока тысяч — и это в городе, где многие тратили больше на свою силиконовую грудь! Мы не могли себе позволить переехать. У нас была одна на двоих старенькая «вольво», купленная еще во времена правления Рейгана. Нам было тесно, причем не только из-за отсутствия достаточного физического пространства, но больше из-за растущего осознания, что мы попались в ловушку жалкого существования без каких-либо перспектив. Разумеется, мы обожали свою дочь. Но годы летели все быстрее, и мы уже перевалили за тридцатник и начали смотреть друг на друга как на тюремщиков. Мы старались справиться с нашими различными профессиональными неудачами и смириться с пониманием, что, в то время как все снимали сливки в благополучные годы Клинтона, мы застряли в Нигдевилле. И хотя Люси отказалась от всех надежд сделать карьеру как актриса, я продолжал писать и писать, что, кстати, ее раздражало, потому что она понимала — и совершенно справедливо, — что основные заботы по добыванию хлеба насущного ложатся на ее плечи. Она постоянно уговаривала меня бросить книжный магазин и найти себе настоящую работу. А я сопротивлялся, настаивая, что именно книжный магазин более всего подходит к образу жизни настоящего писателя.
— Настоящего писателя? — однажды сказала она с сарказмом, задевшим меня до глубины души. — Не мели ерунды!
Разумеется, это привело к очередной супружеской ссоре — я бы назвал ее термоядерной, — во время которой накопленные годами обиды, помноженные на неизбежные домашние неурядицы, внезапно выжигают землю под ногами. Люси поспешила сообщить, что я думаю только о себе, причем до такой степени, что ставлю свою несостоявшуюся карьеру в ущерб благополучию Кейтлин. В ответ я возразил, что являюсь примерным семьянином (так оно и было) и что мне, как бы то ни было, удалось сохранить свою профессиональную целостность.
— Ты не продал ни одного своего сценария и при этом имеешь нахальство утверждать, что ты профессионал? — задохнулась от возмущения моя жена.
Я выскочил из дому. Проездив всю ночь, я оказался в окрестностях Сан-Диего, где я шел по пляжу в Дель-Мар, сожалея о том, что у меня не хватает бесшабашности двигаться дальше, на юг, — мог бы, в конце концов, перейти через границу и навсегда исчезнуть из своей неудавшейся жизни. Люси была права: писателем я был неудавшимся… Но я все равно был не готов бросить свою дочь в приступе гнева. Поэтому я вернулся к машине, взял курс на север и добрался до дома еще до рассвета.
Люси я обнаружил бодрствующей. Она свернулась в клубочек на диване в нашей захламленной гостиной и выглядела предельно одинокой. Я свалился в кресло напротив нее. Долгое время мы оба молчали. Она первой нарушила тишину:
— Это было ужасно.
— Да, — сказал я, — ужасно.
— Я совсем не хотела тебя обидеть.
— Я тоже.
— Просто я чертовски устала, Дэвид.
Я взял ее за руку.
— Вступай в мой клуб, — сказал я.
Мы помирились и поцеловались, накормили Кейтлин завтраком, посадили в школьный автобус и направились к местам нашей работы — работы, которая не только не доставляла нам никакого удовольствия, но и которая к тому же плохо оплачивалась.
Когда Люси вернулась домой с работы, мир был установлен окончательно, и мы никогда потом не вспоминали те ядовитые слова, что наговорили друг другу. Но если слова сказаны — они сказаны. И хотя мы оба старались вести себя так, будто у нас все в порядке, мы стали чувствовать прохладцу в наших отношениях. Никто из нас не хотел говорить об этом, поэтому мы постоянно были заняты. Я сотворил тридцатиминутный пилотный выпуск для ситкома «Продать тебя». Действие закручивалось вокруг запутанной внутренней политики в агентстве по связям с общественностью в Чикаго. Работали там умные неврастеники. И разумеется, сценарий был «мрачно-комический». Он даже понравился Элисон — первый, который она похвалила за все эти годы… хотя на ее вкус он был слишком «мрачно-комическим». И все же она передала его главе ФРТ. Тот, в свою очередь, передал его независимому режиссеру по имени Брэд Брюс, который к тому времени уже почти заработал себе репутацию производителя оригинальных ситкомов для кабельного телевидения. Брэду понравилось то, что он прочел… и Элисон позвонила мне.
С этого момента все начало меняться.
Оказалось, что Брэд Брюс принадлежит к редкому виду — он был человеком, считавшим, что ирония — единственный способ выжить в Городе Ангелов. Ему было под сорок, родом со Среднего Запада, из Милуоки (да поможет ему Господь!), и мы сразу же подружились. Более того, мы мгновенно выработали ровный рабочий стиль. Я положительно относился к его замечаниям. Мы все пробовали друг на друге. Мы умели рассмешить друг друга. И хотя он знал, что это первый сценарий, который мне удалось продать, он относился ко мне как к товарищу-ветерану в телевизионных войнах. В свою очередь, я лез из кожи вон, потому что знал, что у меня есть союзник… хотя прекрасно понимал: если пилотная серия провалится, внимание Брэда переместится на кого-нибудь другого.
Брэд был упорным работником и действительно снял пилотную серию. Более того, она впитала в себя все что нужно: хорошую актерскую игру, отличную режиссуру, великолепную, стильную операторскую работу. К тому же она была смешной. ФРТ понравился полученный результат.
Через неделю мне позвонила Элисон.
— Сядь, — сказала она.
— Хорошие новости?
— Замечательные! Мне только что звонил Брэд Брюс. Через наносекунду он будет звонить тебе, но мне хотелось самой сообщить эти новости. ФРТ запускает первые восемь серий «Продать тебя». Брэд хочет, чтобы четыре из них написал ты, а также чтобы ты выступал в качестве руководителя сценарной группы.
Я потерял дар речи.
— Ты слышишь?
— Ищу на полу мою отвалившуюся челюсть.
— Ну, не торопись поднимать, сначала послушай, какие предполагается платить тебе гонорары. Семьдесят пять тысяч за эпизод — то есть триста тысяч за написание. Думаю, мне удастся выбить еще сто пятьдесят тысяч за общее руководство, не говоря уже о «сценарист такой-то» и о процентах от показа, а это, между прочим, от пяти до десяти. Поздравляю, ты становишься богатым.
В тот же день я уволился из книжного магазина. К концу недели мы заплатили первый взнос за очаровательный маленький домик в испанском стиле в центре Уилтшира.
Престарелую «вольво» сменили на новенький «лендровер-дискавери». Я купил «мини-купер S», пообещав себе «порше-каррера», если мой сериал будет сниматься и дальше.
Люси была ослеплена нашими новыми финансовыми возможностями. Впервые за совместную жизнь мы добились материального комфорта. Мы смогли купить хорошую мебель, хитрые приборы, вещи от лучших дизайнеров.
У меня был невероятно плотный график — я должен был написать все четыре эпизода за пять месяцев, поэтому благоустройством нового дома занималась моя жена. Но она не бросала работы. Одновременно она приступила к обучению целой роты продавцов, а это означало, что ей приходилось пахать по двенадцать часов в день. Все свободное время, которое иногда выдавалось, мы посвящали дочери. Это было не так уж плохо, потому что, если ты занят под завязку, очевидные трещины в браке уже не так бросаются в глаза. А мы были заняты оба. Мы толковали о чудесном шансе, выпавшем на нашу долю, и делали вид, что между нами все по-старому, хотя мы сознавали, что это далеко от истины. Признаться, иногда я думал о том, что деньги не только не улучшили наши отношения, но и сделали пропасть между нами еще шире.
Примерно через год, когда первый эпизод ситкома был снят и высоко оценен критиками, Люси повернулась ко мне и сказала:
— Наверное, теперь ты меня бросишь.
— С чего бы это? — удивился я.
— Потому что ты можешь.
— Ничего такого не произойдет.
— Нет, произойдет. В любом сценарии успех такого требует.
Разумеется, она была права. Но в следующие полгода ничего не случилось. За это время я успел сменить «мини-купер» на «порше», которую я себе пообещал. Ситком не только продолжался, внезапно я оказался в центре внимания общественности, поскольку «Продать тебя» вошел в разряд самых популярных сериалов сезона, которые все просто обязаны были посмотреть. Отзывы были фантастическими. «Эскуайер» опубликовал статью обо мне в пятьсот слов в разделе «Мы их любим», в которой я был удостоен чести быть названным Томом Вульфом кабельного телевидения. Также я не отказал «Лос-Анджелес Таймс», и они опубликовали обо мне статью, рассказывающую о долгих годах, проведенных в чистилище, включая каторгу в «Книжном супе», и о внезапном восхождении в «тесную лигу талантливых писателей Лос-Анджелеса, которые умудряются выделиться на общем фоне».
Я попросил свою помощницу вырезать эту статью и отправить ее Элисон. На полях газетной полосы я приписал:
«Думаю о тебе на общем фоне. Люблю, целую. Дэвид».
Через час в мой офис прибыл посыльный из агентства Элисон с толстым конвертом. Внутри я нашел коробочку, завернутую в красивую бумагу, и записку:
«Пошел на хер… С любовью, Элисон».
В коробочке оказалось то, о чем я мечтал долгие годы: авторучка «Уотермен Эдсон» — «феррари» среди пишущих инструментов с ценой под стать: 675 долларов. Но Элисон могла себе это позволить, поскольку сделка, которую она заключила на мое «творческое участие» во втором сезоне «Продать тебя», стоила чуть меньше миллиона… разумеется, минус ее пятнадцать процентов.
Забыл сказать, что Элисон процитировали в статье обо мне в «Лос-Анджелес Таймс». В своей обычной манере она призналась репортеру, что в те долгие годы, когда до успеха было далеко, она не бросила меня как клиента только потому, что «он знал, когда надо, а когда не надо звонить». Потом она добавила: «Вы можете мне поверить, в этом городе удивительно мало писателей, которые это умеют». Элисон также удивила меня следующим трогательным высказыванием: «Он живое свидетельство того, что талант и настойчивость иногда побеждают в Голливуде. Дэвид держался значительно дольше, чем многие другие начинающие писатели. Поэтому он заслужил все: деньги, офис, помощницу, признание, престиж. Но самое важное — теперь уже никто не оставляет его звонки без внимания, ему обязательно перезванивают, и мне приходится непрерывно отказывать желающим встретиться с ним. Поскольку все, у кого есть мозги, хотят работать с Дэвидом Армитажем».
Будучи по уши занятым подготовкой ко второму сезону ситкома «Продать тебя», я отказывался от большинства предложений встретиться. Но по настоянию Элисон я согласился пообедать с подающим надежды администратором «Фокс Телевижн», которую звали Салли Бирмингем.
— Я видела ее только раз, — сказала Элисон, — но все прочат ей большое будущее в бизнесе. Она молода, но к ее слову прислушиваются. И она в восторге от твоего сериала. Она сказала, что готова дать тебе четверть миллиона за получасовой пилотный выпуск. Любой — на твой вкус. Надо только его написать.
Это заставило меня задуматься.
— Двести пятьдесят штук за один пилотный выпуск? — спросил я.
— Угу… И поверь мне, я прослежу, чтобы тебе заплатили.
— Она в курсе, что я не смогу заняться новым проектом, пока не будет покончено с запланированными сериями?
— Да. И она сказала, что готова ждать. Она просто хочет заручиться твоим согласием, потому что, что там говорить, ее цена тоже возрастет, когда станет известно, что она сумела захомутать самого Дэвида Армитажа. Подумай — пока все идет гладко, и у тебя будет интервал в шесть недель между второй и третьей сериями. Сколько времени тебе потребуется, чтобы соорудить пилотную серию?
— Максимум три недели.
— А остальные три недели ты будешь сидеть где-нибудь на пляже, если ты вообще способен просидеть так долго без всякого дела, и вспоминать, что ты только что заработал четверть миллиона за двадцать один день.
— Ладно, согласен на обед.
— Умница. Она тебе понравится. Очень умная и красивая.
Элисон была права. Салли Бирмингем оказалась очень умной. И очень красивой.
Ее помощница позвонила моей помощнице, чтобы договориться о ланче в «Айви». Из-за пробок на десятом шоссе я опоздал на несколько минут. Салли уже сидела за столиком. Она встала, чтобы поприветствовать меня, и я сразу был очарован (хотя изо всех сил старался этого не показать). Высокая молодая женщина. Высокие скулы и безукоризненная кожа. Светло-русые, коротко стриженные волосы и задорная улыбка. Сначала я отнес ее к тем невероятно навороченным продуктам патрицианского воспитания, у кого уже в десять лет была своя собственная лошадь. Но, поговорив с ней минут пятнадцать, я понял, что Салли исхитрилась совместить свое действительно патрицианское происхождение с эрудицией и законами улиц. Да, она училась в Редфорде. Да, она посещала Принстон. Но при этом она отлично понимала Голливуд в его кровопролитной славе. Легко было догадаться, почему шишки в «Фокс Телевижн» так ценят ее: она была аристократкой, но говорила на их языке. К тому же она совершенно изумительно смеялась.
— Хотите, расскажу мою самую любимую лос-анджелесскую историю? — спросила она.
— Еще бы.
— Ладно… В прошлом месяце я обедала с Мией Моррисон, главой корпоративного отдела в «Фокс». Она подозвала официанта и сказала: «Перечислите мне, какая у вас есть вода». Официант, настоящий профессионал, даже глазом не моргнул. Он начал перечислять: «Ну, у нас есть «Перье» из Франции, «Бэббигоуан» из Ирландии, «Сан Пеллегрино» из Италии…» Внезапно Мия перебила его: «Нет, нет, только не «Сан Пеллегрино». Слишком богато».
— Пожалуй, я это украду.
— Незрелые поэты подражают, зрелые поэты крадут.
— Элиот?
— Значит, вы в самом деле учились в Дартмуте?
— Меня потрясают ваши знания моей биографии.
— А меня потрясают ваши знания мистера Элиота.
— Наверняка вы набрались сведений из «Четырех квартетов» во время моего шоу?
— Я думала, вам больше подходит «Пустынная земля».
— Не-ет — слишком богато.
— Мы не просто сразу нашли общий язык, но принялись болтать практически обо всем, включая брак.
— Итак, — спросила она, бросая взгляд на кольцо на моем пальце, — вы женаты или вы женаты?
Тон был легким. Я засмеялся:
— Я женат. Без курсива.
— Давно?
— Одиннадцать лет.
— Впечатляет. Счастливы?
Я пожал плечами.
— Ничего странного, — заметила она. — Особенно после одиннадцати лет.
— Вы с кем-нибудь встречаетесь? — спросил я, стараясь казаться не слишком заинтересованным.
— Да, был один… но просто ради развлечения, не больше. Мы оба положили этому конец примерно четыре месяца назад. С той поры… я выступаю соло.
— И никогда не ныряли в супружество?
— Нет… Хотя я едва не совершила безумный поступок, когда открылась перспектива выйти замуж за своего бойфренда в Принстоне. Он очень настаивал, но я сказала ему, что бракам в колледже, как правило, отведено не более двух-трех лет. По сути, большинство отношений перегорают, когда страсть сталкивается с прозой жизни… Именно поэтому мои отношения с кем-либо никогда не длились более трех лет.
— Вы хотите сказать, что не верите всему этому дерьму касательно того, что каждому суждена своя половинка и так далее?
Она снова рассмеялась своим замечательным смехом. Но сказала:
— Если честно, то верю. Мне просто еще не встретился мой мужчина.
И снова легкий тон. И снова мы обменялись взглядами.
Всего лишь взгляд, и мы опять закрутились в нашем разговоре. Меня удивило, что мы никак не можем остановиться: болтаем и болтаем, настолько сходятся наши мнения. Ощущение связи было удивительным… и слегка пугающим. Потому что — если я не выдавал желаемое за действительное — наше взаимное притяжение было огромным.
Наконец мы перешли к делу. Она попросила меня рассказать о предлагаемом пилотном выпуске. Я уложился в одно предложение:
— Неудачная профессиональная и личная жизнь женщины, советника по вопросам брака.
Она улыбнулась:
— Прекрасно. Первый вопрос. Она разведена?
— Конечно.
— Трудные дети?
— Дочь-подросток, которая считает, что мамаша с большим приветом.
— Мило. У этого советника по бракам есть бывший муж?
— Да, но он сбежал с двадцатипятилетней инструкторшей по йоге.
— Дело явно происходит в Лос-Анджелесе.
— Меня как-то тянуло на Сан-Диего.
— Неплохо. Образ жизни Южной Калифорнии без лос-анджелесского багажа. Эта ваша дама с кем-нибудь встречается?
— Без устали — и с печальными результатами.
— А тем временем ее клиенты…
— Поверьте мне, они вызовут улыбку.
— Заглавие?
— «Давай обсудим».
— Продано, — заявила она.
Я постарался не слишком широко улыбнуться.
— Но я не смогу начать работу, пока второй сезон…
— Элисон уже сообщила… Меня это устраивает. Главное в том, что я вас получила.
— Приятно слышать, — сказал я. Она встретилась со мной взглядом:
— Поужинаем завтра вечером?
Мы встретились у нее дома. Дом находился в Западном Голливуде. Едва я вошел, мы сразу же начали срывать друг с друга одежду. Много позже, когда мы растянулись на ее кровати с бокалами пино нуар, она спросила меня:
— Ты умеешь врать?
— В смысле, по поводу чего-то вроде этого?
— Верно.
— Ну, со мной такое случалось только однажды за все одиннадцать лет брака с Люси.
— Когда был этот первый раз?
— В 1999 году, с актрисой, с которой я познакомился в книжном магазине. Люси в это время была на востоке, вместе с Кейтлин она навещала своих родителей.
— И все? Больше никакой внебрачной активности?
Я кивнул.
— Надо же… У тебя есть совесть.
— Это слабость, я понимаю, особенно здесь.
— Так ты теперь будешь чувствовать себя виноватым?
— Нет, — без колебаний ответил я.
— Почему?
— Потому что теперь у нас с Люси совсем другие отношения. И еще…
— Да? — спросила она.
— На этот раз… из-за тебя.
Она ласково поцеловала меня в губы:
— Это признание?
— Думаю, да.
— Ну, мне тоже есть в чем признаться. Вчера, через десять минут после того как мы с тобой познакомились, я почувствовала, что ты и есть тот самый парень. Это чувство не оставляло меня всю ночь и весь сегодняшний день, и я считала часы, остававшиеся до семи, когда ты войдешь в дверь. И теперь… — она провела указательным пальцем правой руки по моему подбородку, — я не хочу тебя отпускать.
Я поцеловал ее.
— Обещаешь? — спросил я.
— Крест на пузе. Но ты ведь понимаешь, что это значит… Во всяком случае, в ближайшее время?
— Да, мне придется научиться врать.
На самом деле врать я уже начал. Чтобы иметь возможность побыть с Салли, я сказал Люси, что улетаю на ночь в Вегас, чтобы немного осмотреться и собрать материал для нового эпизода. Салли не стала возражать, когда в одиннадцать часов я воспользовался ее телефоном, чтобы позвонить домой и сообщить жене, что я прекрасно устроился в гостинице «Белладжио» и ужасно по ней скучаю. Когда я появился дома на следующий день, ближе к вечеру, я внимательно присмотрелся к Люси, разыскивая признаки подозрений или сомнений. Я даже прикинул, не пришло ли ей в голову позвонить в отель и проверить, действительно ли я там остановился. Но она нормально со мной поздоровалась и не позволила себе никаких намеков насчет моего отсутствия. Более того, она даже проявила ко мне особую привязанность, затащив пораньше в постель. Да, чувство вины терзало меня. Но эти терзания заглушались осознанием, что я безумно влюбился в Салли Бирмингем.
И она тоже влюбилась в меня. Она была абсолютно уверена, что я тот мужчина, с которым ей хотелось бы прожить остаток своей жизни. Нам будет невероятно радостно вместе. Мы сделаем блестящие карьеры, вырастим прекрасных детей. И мы никогда не попадем в застойную рутину, характерную для большинства браков. Мы всегда будем страстно любить друг друга. Мы будем золотыми — потому что так предназначено судьбой.
Существовала всего одна проблема — я все еще был женат на другой женщине. И я не мог не тревожиться насчет того, как мое будущее перемещение в семейном пространстве могло подействовать на Кейтлин.
Салли относилась к ситуации с пониманием:
— Я же не говорю, чтобы ты немедленно собирался и уходил. Ты сделаешь это, только когда будешь готов и когда, по твоему мнению, к этому будет готова Кейтлин. Я подожду. Потому что тебя стоит ждать.
Когда ты будешь готов. Не если. Вполне определенное когда. Но определенность Салли не тревожила меня. Я также не считал, что ход событий слишком уж убыстряется: всего две недели знакомства. Потому что я разделял уверенность Салли в нашем совместном будущем. Но я втайне терзался по поводу той боли, которую собирался причинить моей жене и ребенку.
Надо отдать Салли должное, она не настаивала, чтобы я ушел из дому. Или, по крайней мере, она ни разу не заговаривала об этом все следующие восемь месяцев, в течение которых моя работа над второй частью сериала была завершена и я стал настоящим асом в умении скрывать свою внебрачную активность. Когда подошло время сдавать материал по трем эпизодам, я на две недели перебрался в гостиницу «Четыре времени года» в Санта-Барбаре, объяснив жене, что мне необходимо спрятаться от всех и с головой погрузиться в работу. Я действительно работал, но одну из этих двух недель Салли провела со мной, не говоря уже о выходных. Когда съемки на неделю переместились в Чикаго, я решил еще немного задержаться, чтобы встретиться со «старыми друзьями», хотя, если честно, все эти дни мы с Салли практически не выходили из номера. Мы умудрялись так подгадывать наши расписания, не говоря уже об использовании номера в «Маркизе Вествуда», чтобы дважды в неделю вместе обедать и хотя бы один раз в неделю ужинать в ее квартире.
Порой я и сам поражался, как наловчился заметать следы, придумывая разные истории. С одной стороны, как профессиональный рассказчик, я просто оттачивал свое мастерство. Но в прошлом я всегда считал себя никудышным лжецом, особенно когда через несколько дней после моего первого внебрачного приключения в 1999-м Люси повернулась ко мне и сказала:
— Ты с кем-то переспал, верно?
Разумеется, я возмутился. Разумеется, я все решительно отрицал. Разумеется, она не поверила ни одному моему слову.
— Давай уверяй меня, что у меня галлюцинации, — сказала она. — Но я ведь вижу тебя насквозь, Дэвид. Ты прозрачен.
— Я не лгу.
— Ох, ради бога.
— Люси…
Но она вышла из комнаты и никогда об этом не заговаривала.
Через неделю острое чувство вины (и острый страх разоблачения) растворилось, подпитанное молчаливой клятвой никогда больше не изменять жене. Этой клятве я был верен целых шесть лет, до того как встретил Салли Бирмингем. Но после первой ночи в ее квартире я почти не ощущал ни вины, ни беспокойства. Возможно, все дело было в том, что теперь мой брак существовал по закону снижающейся прибыли. Или, возможно, это объяснялось тем, что с самого начала романа с Салли я знал, что никогда еще не был так страстно влюблен.
Именно эта уверенность сделала меня экспертом по ухищрениям, причем до такой степени, что Люси никогда даже не спрашивала меня, где я обретаюсь, когда «работаю поздно». Надо сказать, она никогда не была такой ласковой и внимательной, как в этот период. Вне всякого сомнения, наше возросшее материальное благополучие сыграло здесь свою роль (по крайней мере, я так считал). Но как только я сдал свои части и принялся за редактирование других сценариев, Салли начала все громче настаивать на том, что мы должны жить вместе.
— Этой подпольной ситуации должен прийти конец, — сказала она мне. — Я хочу, чтобы ты принадлежал мне… Если, конечно, ты все еще меня хочешь.
— Разумеется, я хочу тебя. Ты же знаешь.
Но я хотел отсрочить и тот судный день, когда мне придется сесть рядом с Люси и разбить ее сердце. Поэтому я продолжал тянуть. А Салли начала проявлять нетерпение, на что я повторял:
— Дай мне, пожалуйста, еще один месяц.
Однажды я пришел домой после полуночи после длинного ужина с Брэдом Брюсом перед запуском сериала.
Когда я вошел, Люси сидела в гостиной. Рядом с ее креслом стоял мой чемодан.
— Позволь мне кое о чем тебя спросить, — сказала она. — И этот вопрос я хотела тебе задать последние восемь месяцев. Какая она? Нытик или одна из тех снегурочек, которые, несмотря на потрясающую внешность, на самом деле терпеть не могут, чтобы до них кто-то дотрагивался?
— Слушай, я понятия не имею, о чем ты говоришь, — ответил я, делая вид, что ее слова меня забавляют.
— Ты хочешь сказать, что понятия не имеешь, как зовут женщину, которую ты трахаешь вот уже семь или восемь месяцев?
— Люси, у меня никого нет.
— Значит, Салли Бирмингем никто?
Я сел.
— Тут тебе явно пришлось задуматься, — сказала она совершенно ровным голосом.
— Откуда ты знаешь ее имя? — наконец выговорил я.
— Я поручила кое-кому это выяснить.
— Ты что?..
— Я наняла частного детектива.
— Ты шпионила за мной?
— Не впадай в праведный гнев, подонок. Ты явно с кем-то встречался…
Откуда она это узнала? Я был так осторожен, так осмотрителен.
— …и из твоих длительных отлучек было ясно, что речь идет о чем-то более серьезном, чем просто легкий флирт для поддержания реноме. Я наняла частного детектива…
— Разве это не очень дорого?
— Три тысячи восемьсот долларов… которые я верну, так или иначе, при разводе.
Я услышал, как произнес:
— Люси, я не хочу разводиться.
Ее голос остался ровным, странно спокойным:
— Мне плевать на то, что ты хочешь, Дэвид. Я с тобой развожусь. Наш брак закончился.
Внезапно на меня нахлынул отчаянный страх, несмотря на то что она делала за меня всю грязную работу и сама собиралась подать на развод. Я получал точно то, чего добивался… и это меня чертовски пугало. Я сказал:
— Если бы ты сразу поделилась со мной…
Ее лицо напряглось.
— И что? — спросила она с явной злобой. — Напоминать тебе об одиннадцати прожитых вместе годах, о дочери или о том, что, невзирая на тяжелую жизнь в течение последних десяти лет, мы все же выкарабкались и наконец живем нормально?
Люси замолчала, сдерживая слезы. Я потянулся к ней. Она сразу же отодвинулась.
— Ты никогда больше не коснешься меня, — заявила она.
Молчание.
Затем она сказала:
— Когда я узнала имя твоей зазнобы, знаешь, что я подумала? «Он и в самом деле лезет наверх, не так ли? Заведующая отделом комедии на «Фокс Телевижн». Magne cum laude из Принстона. И красотка». Частный детектив был очень старательным парнем. Он даже принес мне фотографии мисс Бирмингем. Она ведь очень фотогенична, верно?
— Мы могли бы все оговорить…
— Нет, нам не о чем разговаривать. Я точно не собираюсь выступать в роли маленькой бедняжки из деревенской песни, умоляющей своего неверного мужа вернуться домой.
— Тогда почему ты так долго молчала?
— Потому что надеялась, что ты очнешься…
Люси снова замолчала, явно пытаясь сдержаться. На этот раз я не сделал попытки коснуться ее.
— Я даже дала тебе крайний срок, — сказала она. — Шесть месяцев. Которые я, как последняя дура, продлила сначала на месяц, потом еще на один. Затем, примерно неделю назад, я заметила, что ты готов уйти…
— Я вовсе не принимал такого решения, — соврал я.
— Чушь собачья. Все это было написано на тебе… неоновыми буквами. Тогда я решила взять все в свои руки. Поэтому убирайся. Немедленно.
Она встала. Встал и я:
— Люси, пожалуйста. Давай попробуем…
— Что? Сделаем вид, что этих восьми месяцев не было?
— А как же Кейтлин?
— Надо же, ты вдруг вспомнил о дочери…
— Я хочу с ней поговорить.
— Ладно, можешь приехать завтра…
Я мог бы поспорить, я мог бы остаться спать на диване, с тем чтобы с утра пораньше поговорить более спокойно. Но я знал, что она на это не пойдет. И вообще, разве я не этого хотел? Разве не так?
Я взял чемодан.
— Мне очень жаль, — сказал я.
— Мне не нужны извинения подонков, — заявила Люси и бросилась наверх.
Я неподвижно просидел в машине минут десять, не зная, что же мне теперь делать. Внезапно я обнаружил, что выскочил из салона, кинулся к входной двери и начал барабанить в нее кулаком, выкрикивая имя жены. Через несколько секунд я услышал ее голос:
— Уходи, Дэвид.
— Дай мне шанс…
— Зачем? Чтобы ты снова соврал?
— Я совершил ужасную ошибку…
— Сочувствую. Тебе стоило об этом подумать много месяцев назад.
— Я только прошу о возможности…
— Мне больше нечего тебе сказать.
— Люси…
— Здесь тебе делать нечего.
— Я полез в карман за ключами. Но когда я попытался вставить первый ключ в замочную скважину, я услышал, как Люси задвинула щеколду:
— Даже не думай, что ты сможешь вернуться сюда, Дэвид. Все кончено. Уходи. Немедленно.
Наверное, я еще минут пять колотил в дверь, умоляя ее впустить меня. Но я знал, что ей уже не интересно слушать. Часть меня пребывала в ужасе от осознания этого — моя маленькая семья оказалась разрушена моим тщеславием, моим обретенным успехом. Но другая моя часть понимала, почему я пошел по этому пути. Еще я знал, что случится, если все же Люси откроет дверь и поманит меня внутрь: я вернусь к жизни без остроты. И я вспомнил, что сказал мне мой приятель, тоже писатель, который ушел от жены к другой женщине: «Разумеется, брак всегда связан с проблемами — но они не такие уж серьезные. Разумеется, бывает скучновато, но это естественно после двенадцати лет совместной жизни. Никаких серьезных разногласий между нами не было. Тогда почему я ушел? Потому что слабый голосок в моем сердце постоянно задавал мне один и тот же простой вопрос: и это все, что ты хочешь от жизни?»
Опыт приятеля, конечно, был ценен, но громовой голос в моей голове не умолкал: я не могу так поступить. Более того, я подумал: ты подпал под мужское клише. И еще: ты переворачиваешь все, что есть в твоей жизни важного, для того чтобы нырнуть в неизвестность головой вперед. Поэтому я вытащил мобильный и в отчаянии набрал свой домашний номер. Когда Люси сняла трубку, я сказал:
— Дорогая, я сделаю все что угодно…
— Все что угодно? Тогда отвяжись и сдохни.
Она повесила трубку. Я взглянул на дом. Весь свет внизу был погашен. Я глубоко вздохнул, пошел к машине и сел в нее. Снова достал мобильный, отлично сознавая, что если сейчас сделаю этот звонок, то пересеку границу с надписью: «Назад пути нет».
Я позвонил. Салли ответила. Я сказал, что наконец сделал то, о чем она меня давно просила: я сказал жене, что все кончено.
Хотя Салли задала все необходимые вопросы о том, как Люси прореагировала на новости («Не очень хорошо», — сказал я) и как я себя чувствую («Я рад, что все позади»), я понимал, что она в восторге. На мгновение я даже подумал: не кажется ли ей это какой-то победой — окончательное слияние и обретение? Но мгновение прошло, когда она сказала, как она меня любит, как, наверное, мне было трудно… и что она всегда будет рядом со мной… Эти заявления взбодрили меня, но я продолжал ощущать внутри отчаянную пустоту — полагаю, естественную в подобных обстоятельствах, но все равно беспокойную.
— Приезжай скорее сюда, милый, — сказала она.
— Мне больше некуда идти.
На следующий день мы с Люси договорились после тяжелого телефонного разговора, что я заеду за Кейтлин в школу.
— Ты ей сказала? — спросил я.
— Конечно, я ей сказала.
— И?..
— Ты разрушил ее чувство защищенности, Дэвид.
— Подожди, — возразил я. — Ведь это не я собираюсь разводиться. Так ты решила. Как я говорил вчера вечером, ты могла бы дать мне шанс доказать…
— Не продается, — сказала она и повесила трубку.
Кейтлин не разрешила мне поцеловать ее при встрече, когда увидела меня около школы. Не захотела, чтобы я взял ее за руку. Не разговаривала со мной, когда мы сели в машину. Я предложил пройтись вдоль моря по бульвару Санта-Моника. Я предложил поужинать пораньше в ресторане «У Джонни Рокетса» в Беверли-Хиллз (ее любимый ресторан). Или заехать в Беверли-центр. Когда я перечислял ей все эти варианты, мне в голову пришла мысль: я уже веду себя как воскресный папа.
— Я хочу домой, к мамочке.
— Кейтлин, мне очень жаль…
— Я хочу домой, к мамочке.
— Я знаю, это ужасно. Понимаю, ты, наверное, думаешь, что я…
— Я хочу домой, к мамочке.
Следующие пять минут я потратил на то, чтобы уговорить ее выслушать меня. Но она отказывалась слушать. Только повторяла одну и ту же фразу: «Я хочу домой, к мамочке».
Так что у меня не оставалось другого выбора, кроме как выполнить ее просьбу.
Когда мы подошли к входной двери дома, она кинулась на шею матери.
— Спасибо, что прочистила ей мозги, — сказал я.
— Если хочешь со мной говорить, обратись к адвокату.
И Люси захлопнула за собой дверь.
В результате мне пришлось разговаривать с ней через двух адвокатов из фирмы «Шелдон и Штранкел», которых порекомендовал Брэд Брюс. Он пользовался услугами этих ребят во время первых своих двух разводов и держал их про запас на случай, если его брак номер три тоже рухнет. Они, в свою очередь, вступили в переговоры с адвокатом Люси, женщиной по имени Мелисса Левин, которая имела репутацию ярой представительницы юридической школы, действующей по принципу «давай выпотрошим этого сукина сына». С самого начала Мелисса не только хотела, чтобы я остался без гроша в кармане, — ей еще хотелось увериться, что развод покалечит меня и потом до конца своих дней я буду хромать.
В итоге, после многочисленных дорогостоящих выкрутасов, моим ребятам удалось слегка остудить разрушительные тенденции этой мадам, но урон все равно оказался весьма ощутимым. Люси получила дом. Ей ежемесячно причитались одиннадцать тысяч долларов в виде алиментов, а также деньги на содержание ребенка. Учитывая мой успех в последнее время, я мог себе это позволить, и, разумеется, я хотел, чтобы Кейтлин имела все, чего бы она только пожелала. Но мне было неприятно думать, что первые двести тысяч от моего общего дохода мне уже не принадлежат. Еще мне не понравился пункт, который эта стерва Левин таки включила в соглашение: Люси могла переехать вместе с Кейтлин в другой город, если этого потребует ее карьера.
Через четыре месяца после того, как наш бракоразводный процесс был завершен, она воспользовалась этим своим правом, получив предложение возглавить отдел по подбору кадров в какой-то компании по компьютерному обеспечению в графстве Марин. Внезапно вышло так, что моя дочь уже не жила рядом со мной. Я уже не мог сбежать из-за стола и отправиться с ней на полдня после школы в Малибу или на каток в Вествуде. Вдруг оказалось, что ради свидания с дочерью нужно лететь целый час, а с учетом того, что серии шли в производство одна за одной, я мог выкроить время для такой поездки не более раза в месяц. Это беспокоило меня до такой степени, что я часто не спал ночами и бродил по огромной квартире на верхнем этаже, которую мы с Салли сняли, и думал, зачем же я разбил свою семью. Я знал все причины: наш брак с Люси стал безжизненным… безукоризненный стиль и блестящий интеллект мисс Бирмингем… соблазнительная инерция, сопутствующая успеху… И желание забыть навсегда длинные годы неудач. В минуты отчаяния (в четыре утра) я не мог не думать: почему я пал так легко, стоило только подтолкнуть? Разумеется, я мог уговорить Люси простить меня. Наверное, мы могли бы попробовать начать все сначала.
Но потом наступало утро, меня поджидал неоконченный сценарий, надо было торопиться на встречу, посетить презентацию под ручку с Салли… Одним словом, безжалостный круговорот, сопутствующий успеху. Именно этот круговорот и позволял временно забыть о терзающей душу вине и о постоянной неуверенности по поводу всего в этой моей новой жизни.
Разумеется, новости об изменениях в моем статусе быстро стали достоянием гласности. Все говорили правильные сочувственные слова (во всяком случае, в лицо) о неизбежных трудностях, сопутствующих разводу. Тот факт, что я «сбежал» (пользуясь этим общепринятым выражением) с одной из самых известных телевизионных менеджеров, ничуть не испортил мне репутацию. Напротив, я взошел на ступеньку выше, или как сказал мне Брэд Брюс: «Все знали, что ты умный парень, Дэвид. Теперь же все будут думать, что ты действительно очень умен».
Реакция же моего агента была типично кислой. Элисон знала Люси, она ей нравилась, и после сделки, касающейся первых серий «Продать тебя», она предупреждала меня о необходимости сторониться любых соблазнов, могущих разрушить семью. Соответственно, когда я сообщил ей, что собираюсь начать новую жизнь с Салли, она долго молчала. Потом она сказала:
— Наверное, мне следует поздравить тебя с тем, что ты подождал почти год, прежде чем сделал нечто подобное. С другой стороны, здесь это происходит со всеми, кому вдруг выпадает удача.
— Я влюбился, Элисон.
— Поздравляю. Любовь — замечательная штука.
— Я знал, что ты так прореагируешь.
— Радость моя, разве ты не знаешь, что в мире существуют всего десять сценариев, и ты сейчас поступаешь в соответствии с одним из них. Но я должна сказать, что твой сценарий имеет некоторое отличие.
— В чем?
— В твоем случае писатель трахает продюсера. Мой богатый опыт подсказывает, что обычно бывает с точностью до наоборот. Поэтому браво: ты поборол законы голливудской силы тяжести.
— Но, Элисон, ведь именно ты нас и свела.
— И не говори. Но не волнуйся, я не стану требовать пятнадцать процентов ваших будущих совместных заработков.
Элисон также напомнила мне, что, поскольку теперь мы с Салли живем вместе, будет разумнее отказаться от идеи написания сценария пилотной серии для «Фокс». За которую я, кстати, еще и не брался.
— Пойми, это будет выглядеть как ее свадебный подарок, и я легко могу представить, как все это распишет какой-нибудь выскочка вроде Питера Барта в «Дейли Вераити».
— Мы с Салли это уже обсуждали. И решили, что о сценарии следует забыть.
— Какие увлекательные у вас разговоры в постели.
— Мы обсуждали это за завтраком.
— До или после секса?
— Не понимаю, как я тебя до сих пор терплю.
— Потому что я тебе действительно друг. И потому что я прикрываю твою спину… причем до такой степени, что совет, который я тебе только что дала, будет стоить мне сорок тысяч долларов комиссионных.
— Ты такой альтруист, Элисон.
— Нет, дура, элементарная дура. И вот еще один совет от твоей старшей сестренки, цена которой — пятнадцать процентов. Следующие несколько месяцев постарайся не высовываться. Слишком уж в последнее время у тебя все хорошо.
Я, как мог, старался следовать ее совету, но в паре с Салли это было сложно. Мы с ней были «идеальными экземплярами» Голливуда; некоторым образом, Лига плюща, интеллектуальные люди, которым удалось выжить в горючем мире телевидения. Материально благополучные, но при этом делающие вид, что ненавидят всякую показуху. Наша квартира была минималистской по дизайну, моя «порше» и «рэнджровер» Салли были машинами «среднего уровня, но толковыми», и за рулем сидели люди «среднего уровня, но толковые», которым явно удалось добиться определенного уровня профессионального успеха. Нас приглашали на правильные вечеринки и правильные премьеры. Но каждый раз, когда мне приходилось давать интервью, я обязательно говорил, что нас не соблазняет слава и мы не стремимся к верхам общества. Тем более, мы оба слишком заняты, чтобы озаботиться такими пустяками. В Лос-Анджелесе люди ложатся спать рано. Поэтому, если учесть, что Салли на осень готовила новую комедию, а я был по уши в съемках второго сезона, у нас совершенно не оставалось времени не только на светскую жизнь, но даже друг для друга. Как выяснилось позднее, Салли жила строго по расписанию, причем до такой степени, что она умудрялась планировать даже страсть — не более трех раз в неделю, — хотя вслух это, конечно, никогда не проговаривалось. Разумеется, были и приятные исключения, но они казались искусственными: как будто она просчитывала, что в то редкое утро, когда ей не нужно отправляться с кем-нибудь на деловой завтрак, мы можем потратить минут десять или пятнадцать на достижение взаимного оргазма, прежде чем приступить к зарядке.
И все же я не жаловался. Потому что, если не считать редких угрызений совести насчет Люси и Кейтлин, все складывалась так, как мне бы хотелось.
— У всех должны быть свои проблемы, — сказал мне мой новый друг Бобби Барра, когда я засиделся вместе с ним в ресторане (правда, то была пятница) и под воздействием момента признался ему, что меня все еще терзает вина за то, что я разрушил семью.
Бобби Барра был в восторге, что я выбрал его в качестве исповедника. Ведь это означало, что мы с ним близки. А Бобби Барра нравилось думать, что он близок со мной. Потому что у меня теперь было имя, я был знаменитостью — один из немногих настоящих победителей в городе отчаянных стремлений и постоянных неудач.
— Смотри на это так. Твой брак принадлежит к той части твоей жизни, когда тебе ничего не удавалось. Поэтому, естественно, тебе захотелось от него избавиться, стоило перебраться на зачарованную сторону улицы.
— Наверное, ты прав, — неуверенно сказал я.
— Безусловно, я прав. Новая жизнь — это новое все.
Включая новых друзей, таких как Бобби Барра.
