Глава 44
— Мистер Томас, — обратился ко мне Родион Романович после того, как я вышел из комнаты четырнадцать, пообещав Джейкобу, что вернусь, — этот допрос молодого человека, который вы провели… у меня бы так не вышло.
— Да, сэр, но монахини ввели абсолютный запрет на использование щипцов для выдирания ногтей.
— Даже монахини, знаете ли, не всегда правы. Но я хочу сказать, что вы узнали от него все, что только можно было узнать, и даже больше. Я потрясен.
— Не знаю, сэр. Я уже близок к цели, но еще до нее не добрался. Ключ к разгадке у него. Этим утром меня послали к нему, потому что ключ к разгадке у него.
— Послал кто?
— Кто-то мертвый, который пытался мне помочь через Юстину.
— Через утопленную девочку, о которой вы упоминали раньше, ту, что умерла, но которую потом оживили.
— Да, сэр.
— Насчет вас я не ошибся. — Романович покивал. — Сложный для понимания, многослойный, скрытный.
— Но безвредный, — заверил я его.
Не замечая, что идет сквозь скопище бодэчей, к нам подошла сестра Анжела.
Начала говорить, но я прижал палец к губам. Ее глаза-барвинки превратились в щелочки: насчет бодэчей она все понимала, но не привыкла к тому, что ей затыкали рот.
Когда же черные души-призраки разбежались по комнатам, первым заговорил я:
— Мэм, надеюсь, вы сможете нам помочь. Что вы знаете об отце Джейкоба из комнаты четырнадцать?
— Его отце? Ничего.
— Я думал, у вас есть данные о родителях детей.
— Есть. Но мать Джейкоба не выходила замуж.
— Дженни Кальвино. Так это ее девичья, не по мужу, фамилия?
— Да. До смерти от рака она устроила Джейкоба в интернат при другой церкви.
— Двенадцать лет тому назад.
— Да. У нее не было родственников, которые могли бы его взять, и на всех бланках, где требовалось заполнить графу «Отец», она, как ни печально это говорить, написала: «Неизвестен».
— Я никогда не встречался с этой женщиной, но, судя по той малости, что мне о ней рассказали, не могу поверить, что она была настолько беспутна, чтобы не знать, кто отец ее ребенка.
— Это мир печали, Одди, потому что мы делаем его таковым.
— Я кое-что узнал и о Джейкобе. В семь лет он тяжело болел, не так ли?
Она кивнула.
— Об этом написано в его истории болезни. Не помню, чем именно, но думаю… что-то у него было с кровью. Он едва не умер.
— Из того, что рассказал Джейкоб, следует, что Дженни вызвала его отца в больницу. Теплого воссоединения семьи не получилось. Но фамилия отца… возможно, она — ключ ко всему.
— Джейкоб фамилии не знает?
— Не думаю, что мать когда-нибудь говорила ему. Однако я уверен, что мистер Романович знает.
Сестра Анжела в изумлении перевела взгляд на русского.
— Мистер Романович, вы знаете?
— Если он и знает, то вам не скажет, — добавил я. Она нахмурилась.
— Почему вы не скажете мне фамилию отца Джейкоба, мистер Романович?
— Потому что, — объяснил я, — его бизнес не делиться информацией, а собирать ее.
— Но, мистер Романович, — в очередной раз удивилась сестра Анжела, — распространение информации — фундаментальная составляющая работы библиотекаря.
— Он не библиотекарь, — не унимался я. — Он и дальше будет называть себя библиотекарем, но если вы чуть надавите, то выжмете из него гораздо больше сведений об Индианаполисе, чем хотели бы знать.
— Нет ничего плохого в обретении знаний о моем любимом Индианаполисе, — наконец разлепил губы Романович. — И, если уж на то пошло, вы тоже знаете эту фамилию.
Пребывая уже в постоянном удивлении, сестра Анжела посмотрела на меня.
— Ты знаешь фамилию отца Джейкоба, Одди?
— Он подозревает, что знает, — вставил Романович, — но не хочет поверить тому, что подозревает.
— Это правда, Одди? Почему ты не хочешь поверить?
— Потому что мистер Томас восхищается человеком, которого подозревает. Потому что, если его подозрения обоснованны, ему, возможно, придется столкнуться с силой, которую он не может себе даже представить.
— Одди, есть сила, которую ты не можешь себе даже представить?
— Ох, у меня их целый список, мэм. Дело в том, что я должен получить доказательство своей правоты. И мне нужно понять его мотив, а он для меня пока неясен. Возможно, опасно приближаться к нему, не располагая о нем всеми необходимыми сведениями.
Сестра Анжела перевела взгляд на русского.
— Конечно же, сэр, если вы можете поделиться с Одди именем и мотивом этого человека, вы это сделаете, чтобы защитить детей.
— Я, возможно, и не поверю тому, что он мне скажет, — вставил я. — У нашего друга в меховой ушанке свои задачи. И, подозреваю, ради их выполнения он никого не пожалеет.
— Мистер Романович, — в голосе матери-настоятельницы слышалось осуждение, — вы пришли сюда как простой библиотекарь, стремящийся укрепить свою веру.
— Сестра, я никогда не говорил, что все так просто, — возразил русский. — Но я — верующий, это правда. И разве можно найти человека, кому не нужно укреплять свою веру?
Какое-то время она смотрела на него, потом повернулась ко мне.
— Тот еще тип.
— Да, мэм.
— Я бы выбросила его в снег, не будь этот поступок столь нехристианским… и если бы я верила, что нам удастся вытолкать его за дверь.
— Я не верю, что нам это по силам, сестра.
— Я тоже.
— Если бы вы могли найти ребенка, который однажды был мертвым, но может говорить, — я сменил тему, — то с его помощью мне, возможно, удалось бы получить нужную информацию, не прибегая к услугам мистера Романовича.
Сестра Анжела просияла.
— С этим я к тебе и шла, до того, как мы втянулись в разговор об отце Джейкоба. У нас есть девочка, ее зовут Флосси Боденблатт…
— Не может быть! — вырвалось у Романовича.
— Флосси пришлось пройти через очень и очень многое, — продолжила сестра Анжела, — но она девочка с характером и долго и упорно работала с логопедами и психологами. Теперь она говорит ясно и четко. Она была в игровой комнате, но мы привели ее наверх. Пойдемте со мной.
