Глава 43
То ли не заинтересованные во мне, то ли притворяющиеся, что я их не интересую, три темных создания сгрудились вокруг Джейкоба.
На их руках нет пальцев, они такие же бесформенные, как лица и фигуры. Однако возникало ощущение, что это не руки, а лапы, пожалуй, перепончатые лапы, словно у земноводных.
Джейкоб работал, не замечая незваных гостей, они же, казалось, гладили его по щекам. Дрожа от возбуждения, ощупывали шею, массивные плечи.
Бодэчи вроде бы воспринимают этот мир если не всеми нашими пятью чувствами, то отдельными из них и, наверное, какими-то свойственными только им, но они не могут влиять на происходящее здесь. Даже если стая из сотни бодэчей пробежит мимо, они не издадут ни звука, не вызовут ни малейшего ветерка.
Они, похоже, балдели от излучения, которое шло от Джейкоба, но оставалось невидимым для меня, может, от излучения его жизненной силы, зная, что скоро излучать ее он перестанет. А когда придет час насилия, жуткого кошмара (приближение этого часа и привело их сюда), вот тогда они смогут попировать вволю, впитывая в себя человеческие страдания.
Ранее у меня были причины подозревать, что они, возможно, не призраки. Я иногда задаюсь вопросом, а вдруг они — путешественники во времени, которые возвращаются в прошлое не физически, а виртуально.
Если наш варварский мир — лишь начало спирали коррупции и насилия, то наши потомки могут стать столь жестокими и так разложиться морально, что будут отправляться в прошлое, чтобы наблюдать за нашими страданиями, наслаждаясь кровавыми банями, из которых выросла их тошнотворная цивилизация.
Эти наши потомки, конечно же, внешне будут выглядеть как мы и легко сошли бы за нас, если бы появились здесь в своем истинном обличье. Таким образом, бодэчи, эти виртуальные тела, могут быть не чем иным, как отражением их извращенных, больных душ.
Один из этой троицы, опустившись на все четыре лапы, пересек комнату, прыгнул на кровать, принялся обнюхивать простыни.
Словно дым, вытянутый сквозняком, еще один появился из щели между порогом и дверью в ванную. Уж не знаю, что он там делал, но точно отправился туда не для того, чтобы отлить.
Они не проходят сквозь стены и закрытые двери, как призраки мертвых. Им нужны щель, дырка, замочная скважина.
Хотя массы у бодэчей нет и сила тяжести на них не действует, летать они не могут. Они поднимаются и спускаются по лестнице, разом перепрыгивая через три или четыре ступеньки, но никогда не скользят по воздуху над ступенями, как призраки в кино. Я видел, что они бегают стаями, быстрые, как пантеры, но всегда траектория их движения следует рельефу местности.
Похоже, они ограничены некоторыми (если не всеми) правилами нашего мира.
Стоя у двери, Романович спросил:
— Что не так?
Я покачал головой и приложил палец к губам.
Этот жест сразу понимал любой настоящий библиотекарь.
И хотя бодэчи вроде бы и не обращали на меня внимания, я сделал вид, будто меня очень интересует новый рисунок Джейкоба: корабль в море.
За всю жизнь я встретил только одного человека, который мог видеть бодэчей, — шестилетнего мальчика-англичанина. Через несколько мгновений после того, как он заговорил вслух об этих черных существах в их присутствии, его убил потерявший управление грузовик.
Согласно заключению коронера Пико-Мундо, у водителя грузовика случился обширный инсульт и он, потеряв сознание, упал на руль.
Да, конечно. И солнце восходит каждое утро благодаря случайности, и только простым совпадением можно объяснить тот факт, что темнота наступает после захода солнца.
После того как бодэчи покинули комнату четырнадцать, я повернулся к Романовичу:
— Мы были не одни.
Я вновь открыл второй альбом на третьей странице и всмотрелся в безлицую Смерть с ожерельем из человеческих зубов. Последующие страницы были пустыми.
Когда я развернул альбом и пододвинул его к Джейкобу, тот даже не взглянул на него, продолжая работать.
— Джейкоб, где ты это видел?
Он не ответил, но я надеялся, что он не отгородился от меня, как в прошлый раз.
— Джейк, я тоже видел это существо. Утром. На вершине колокольни.
— Он приходит сюда, — ответил Джейкоб, меняя карандаши.
— В эту комнату? Когда он сюда приходил?
— Много раз он приходил.
— И что он тут делает?
— Смотрит на Джейкоба.
— Он просто смотрит на тебя?
С карандаша побежали волны. Как-то сразу стало ясно, что они будут тяжелыми и темными.
— Почему он смотрит на тебя? — спросил я.
— Ты знаешь.
— Я? Наверное, я забыл.
— Хочет, чтобы я умер.
— Раньше ты говорил, что Кого-не-было хочет, чтобы ты умер.
— Он и есть Кого-не-было, и нам все равно.
— Этот рисунок, эта фигура в капюшоне и рясе… Он — Кого-не-было?
— Не боюсь его.
— Это он приходил к тебе, когда ты болел, когда ты был полон черноты?
— Кого-не-было сказал: «Пусть он умрет», но она не позволила Джейкобу умереть.
То ли Джейкоб видел призраки, как и я, то ли эта черная фигура была таким же призраком, как и костяные твари.
Чтобы уточнить реальность Кого-не-было, я спросил:
— Твоя мать видела Кого-не-было?
— Она сказала «приходи», и он сразу пришел.
— И где ты был, когда он пришел?
— Там, где все носят белое, скрипят подошвами и вливают в тебя лекарства через иголки.
— Значит, ты был в больнице, и пришел Кого-не-было. Он пришел в черной рясе с капюшоном и с ожерельем из человеческих зубов?
— Нет. Тогда нет, так давно нет, только теперь.
— И тогда у него было лицо, не так ли?
Вокруг корабля море было темным, прямо-таки черным, но вдали подсвечивалось отражением неба.
— Джейкоб, давным-давно у него было лицо?
— Лицо и руки, и она сказала: «Что с тобой не так?», и Кого-не-было сказал: «Что с ним не так», и она сказала: «Господи, Господи, ты боишься прикоснуться к нему», и он сказал: «Зря ты злишься».
Джейкоб оторвал карандаш от бумаги, потому что его рука начала дрожать.
Эмоций в его голосе заметно прибавилось. К концу этого монолога слова стали звучать не так четко.
Испугавшись, что все может закончиться нервным срывом, я дал ему время успокоиться.
И когда его рука перестала дрожать, он вновь взялся за создание моря.
— Ты мне очень помогаешь, Джейк, — продолжил я. — Ты мне настоящий друг, и я знаю, что тебе это нелегко, но я люблю тебя за то, что ты мне — настоящий друг.
Он исподтишка глянул на меня и тут же уставился на раскрытую страницу альбома.
— Джейк, ты можешь нарисовать кое-что лично для меня? Ты можешь нарисовать лицо Кого-не-было, нарисовать, как он выглядел в тот далекий день?
— Не могу, — ответил он.
— Я уверен, что у тебя фотографическая память. Это означает, что ты помнишь все, в мельчайших подробностях, даже то, что было до океана, колокола и уплытия. — Я посмотрел на развешанные по стенам многочисленные портреты его матери. — Как лицо твоей матери. Я прав, Джейк? Ты помнишь все, что произошло в далеком прошлом, так же четко, как и случившееся час тому назад.
— Вызывает боль.
— Что вызывает боль, Джейк?
— Все это, помнить так четко.
— Готов спорить, что вызывает. Знаю, что вызывает. Моя девушка ушла шестнадцать месяцев тому назад, а я с каждым днем вижу ее все отчетливее.
Он рисовал, я ждал. Потом спросил:
— Сколько тебе было лет, когда ты попал в больницу?
— Семь. Мне было семь.
— Ты нарисуешь мне лицо Кого-не-было из того времени, когда ты, семилетний, лежал в больнице?
— Не могу. Глаза были странные. Как залитое дождем окно, через которое ничего не видно.
— В тот день зрение у тебя было затуманено?
— Затуманено.
— Ты хочешь сказать, от болезни. — Надежда лопнула. — Полагаю, такое могло быть.
Я вернулся ко второму рисунку костяного калейдоскопа в окне.
— Как часто ты видел вот это, Джейк?
— Не только это, разное.
— Как часто они появлялись в окне?
— Три раза.
— Только три? Когда?
— Два раза вчера. Потом когда я проснулся.
— Когда ты проснулся этим утром?
— Да.
— Я тоже их видел, — сказал я ему. — Не могу понять, что это такое. Как ты думаешь, Джейк, что это?
— Собаки Кого-не-было, — без запинки ответил он. — Я их не боюсь.
— Собаки? Я не вижу собак.
— Не собаки, но как собаки, — объяснил он. — Как очень плохие собаки, он учит их убивать и посылает их, и они убивают.
— Бойцовые собаки.
— Я их не боюсь и не буду бояться.
— Ты — смелый парень, Джейкоб Кальвино.
— Она сказала… она сказала, не нужно бояться, мы рождены не для того, чтобы все время бояться, мы рождаемся счастливыми, дети смеются, радуясь всему, мы рождаемся счастливыми, чтобы создавать более лучший мир.
— Я сожалею, что не знал твоей матери.
— Она говорила, что во всех… во всех, богатый ты или бедный, кто-то великий или совсем безвестный, во всех есть Божья благодать. — Умиротворенность разлилась по его лицу, когда он произнес два последних слова. — Ты знаешь, что такое Божья благодать?
— Да.
— Благодать мы получаем от Бога, и, используя ее, ты строишь более лучший мир, а если ты не используешь ее, то теряешь.
— Как твое искусство. Как твои прекрасные картины.
— Как твои оладьи, — ответил он.
— Так ты знаешь и о моих оладьях?
— Эти оладьи, они — благодать.
— Спасибо, Джейк. Ты такой добрый. — Я закрыл второй альбом, поднялся. — Мне нужно идти, но я бы хотел вернуться, если ты не против.
— Хорошо.
— С тобой все будет в порядке?
— Да, в порядке, — заверил он меня.
Я обошел стол, положил руку ему на плечо, всмотрелся в его новый рисунок.
Рисовал он здорово, понимал качество света, видел его даже в тени, видел красоту света и его необходимость.
За окном падающий снег затемнял свет, и хотя до сумерек оставалось несколько часов, казалось, что они уже наступили.
Раньше Джейкоб предупреждал меня, что темнота придет с темнотой. Может, не следовало нам рассчитывать, что смерть придет вместе с ночью? Может, и эти ложные сумерки могли показаться ей достаточно темными?
