24
Строительство на пляже Най-Янг шло без выходных, и первые два месяца мы трудились по семь дней в неделю. Затем начался март – сухой прохладный сезон подходил к концу. Мы знали, что скоро погода станет безветренной, жаркой и дождливой, а воздух более влажным. Работать будет тяжелее.
Я стоял на песке вместе с Ботенами. Кухню на противоположной стороне дороги мы пока не достроили: предстояло настелить крышу и смонтировать маленькую барную стойку. Зато на самом пляже, между дорогой и морем, уже возвышалось два готовых навеса. Я только что установил деревянную арку – дверь в несуществующей стене. Оставалось обернуть ее пальмовыми листьями и украсить елочными гирляндами, чтобы вход в «Почти всемирно известный гриль-бар» снова выглядел как прежде.
Наш маленький участок Най-Янга уже напоминал пляжный ресторан, а не стройплощадку на песке. Следовало еще нанести последние штрихи и нанять нескольких рабочих, чтобы настелить крышу, но в целом работа была сделана.
– Нужно решить, из чего делать крышу, – сказал господин Ботен.
– Выбор невелик: дерево или сталь, – ответил я. – Дерево лучше смотрится, зато сталь дешевле, с ней легче работать, и ее не испортят насекомые.
– И все же дерево мне нравится больше.
– Мне тоже.
– Сколько можно работать? – вмешалась госпожа Ботен, обращаясь к мужу по-английски. – Дай человеку побыть немного с семьей.
Итак, в первое воскресенье марта я устроил себе выходной, и мы с Тесс, Кивой и Рори отправились в поход от одного водопада до другого. Идти было тяжело, ведь между водопадами Тон-Сай и Бангпэ растет девственный тропический лес.
В информационном центре национального парка Кхао-Пхра-Тхеу нам сказали, что при хорошем темпе переход займет часа три. Но с нами были дети – Кива бодро шагала впереди с Тесс, Рори в запотевших от жары очках тащился позади вместе со мной, – поэтому двигались мы медленно. Мы шли все утро, но так и не добрались до Бангпэ.
Рори остановился и присел на ствол упавшего дерева. Далеко впереди я видел жену и дочь. Кива, более выносливая и ловкая, чем брат, вскочила на перегородившее тропу поваленное дерево, на миг замерла в картинной позе балерины и спрыгнула вниз. Тесс уже скрылась из виду; время от времени я слышал, как она обрубает ветки мачете, который мы взяли с собой по совету господина Ботена.
Я с беспокойством посмотрел на Рори. Возвращаться было слишком далеко – оставалось только идти вперед.
– Все хорошо, старик? – спросил я.
Рори улыбнулся и кивнул. На лице у мальчика было то мягкое, близорукое выражение, которое появлялось на нем всякий раз, как он снимал очки.
– Оно того стоит, – ответил Рори и довольно огляделся вокруг. – Когда-то здесь водились слоны. Тигры. Носороги. Малайские медведи.
В густом подлеске что-то завозилось.
– Похоже, тут и сейчас оживленно, – заметил я.
Потом высоко в кронах деревьев раздалось пение гиббона, это гипнотическое совиное уханье, и мы оба подняли голову.
– Пошли! – возбужденно воскликнул Рори, надевая очки и вскакивая на ноги. – Похоже, цель рядом.
Местность была неровная, и мне казалось, что мы все время поднимаемся в гору. Лиственный полог шумел метрах в шестидесяти у нас над головой, словно плотная зеленая крыша, почти не пропускающая света. Нам говорили, что в тропическом лесу на земле ничего не растет, но кое-где ноги путались в густой траве, а тропа, которая, как нас заверяли, всегда хорошо видна, временами исчезала в густых зеленых зарослях, состоящих из сотен деревьев всевозможных видов и разновидностей.
Рядом с тропой журчала вода. Рори продолжал идти вперед – очень медленно, потому что я отказался отдать ему мачете, – а я присел на корточки рядом с ручейком, который бежал по гладким, отшлифованным камням цвета старого золота. Свободной рукой я зачерпнул холодной воды и плеснул себе в лицо. Внезапно пение послышалось снова, и на этот раз оно больше напоминало мелодичный лай – отдельные резкие ноты, похожие на звуки какой-то потусторонней флейты.
Однако самих гиббонов по-прежнему видно не было.
– Они избегают людей, – сказал Рори, останавливаясь, чтобы перевести дыхание. – И я их не виню.
Что-то шевельнулось у нас под ногами, и я взял сына за руку. Мы оба замерли.
– Кобры охотятся только по ночам, – прошептал Рори. – Они не нападают на человека – разве что от страха.
– Спасибо, утешил! – прошипел я в ответ.
– Самое интересное, что кобры… что кобры…
Он захлебывался от волнения. Я крепче сжал его руку. Далеко впереди Тесс позвала по имени сначала сына, потом меня, но мы не ответили.
– Самки… – еле слышно произнес он и с трудом сглотнул. – Самки откладывают до сорока пяти яиц. Кобры охотятся на птиц, других змей, жаб и…
Из кустов высунулось какое-то черное животное и уставилось на нас своими глазами-бусинками. Я выдохнул – не кобра. У странного существа была длинная морда, которая почти касалась земли, и мощное туловище на длинных тонких ногах. Мгновение никто из нас не шевелился, а потом оно юркнуло обратно в густой подлесок и исчезло.
Рори радостно улыбнулся:
– Дикая свинья. Интересно, самец или самка?
– Давай не будем выяснять, – ответил я. – Пошли.
Мы отправились дальше и через несколько минут услышали рев Бангпэ. Лес остался позади. Тесс и Кива ждали нас на небольшой поляне рядом с водопадом.
– Смотрите, – сказала Тесс.
Между стволами виднелось проволочное заграждение, доходившее чуть ли не до самых крон деревьев, – первая клетка. Эти клетки на вершине холма – последнее обиталище гиббонов в неволе – были настолько просторными и высокими, что казались не чем-то рукотворным, а естественной частью леса.
Мы пошли вниз по тропе, ведущей к центру реабилитации. Рядом с небольшой клеткой стоял молодой человек с детской бутылочкой в руке и вглядывался в листву деревьев. Он снял бейсболку, чтобы вытереть пот с лица, и я увидел знакомую светлую шевелюру.
– Это же наш друг! – воскликнул Рори.
Мальчик оказался прав. Это был наш друг. Я окликнул его по имени, и Джесси обернулся. Он изменился: похудел, стал более подтянутым, серьезным, повзрослевшим.
– Тебе разрешили вернуться? – спросила Тесс.
Джесси смущенно улыбнулся:
– Меня не внесли в черный список, поэтому и впустили в страну.
– Вы здесь работаете? – спросил Рори, переводя взгляд с детской бутылочки на лицо Джесси.
– Временно. Пока не найду настоящую работу. Мне предоставляют жилье. Я могу видеться со своим другом. И вообще, знаешь, это хорошее место.
– Знаю, – ответил Рори, и Тесс обняла его за плечи.
– Я хочу, чтобы на этот раз все было немного по-другому, – сказал Джесси, глядя на меня. Он потрогал бутылочку и свистнул. – Понимаешь, о чем я? Хочу жить по правилам.
Я понимал.
Из-под небольшой лестницы неторопливо вылез худой детеныш гиббона. Шерсть у него была светлая и короткая, лицо – розовое и безволосое, удивительно похожее на человеческое. Влажные черные глаза на крошечном личике казались огромными. Он положил одну руку на нижнюю перекладину лестницы, но даже не попытался на нее залезть.
– Давай же! – крикнул Джесси, размахивая свободной рукой. – Давай, лентяйка! Карабкайся! Карабкайся!
Но малышка не желала карабкаться. Вместо этого она перепрыгнула на забор, не сводя глаз с бутылки. Поглядела на нас, потом снова на бутылку, забралась повыше и прижалась ртом к отверстию в сетке. Джесси поднес соску к ее губам, и она принялась жадно сосать. Пока малышка ела, Джесси двумя пальцами взял ее маленькую ладошку и принялся нежно массировать.
– Итак, ты вернулся. – Я был очень рад его видеть. – Ты вернулся и работаешь здесь.
Джесси улыбнулся:
– Я просто волонтер. Но я с удовольствием тут останусь. По крайней мере, пока деньги не кончатся.
– А какие у вас обязанности? – с интересом спросил Рори, будто сам подумывал стать волонтером.
– Я помогаю готовить еду и кормить гиббонов. Объясняю туристам, чем мы здесь занимаемся. Работаю в сувенирном магазине – продаю футболки и разные безделушки. Чищу клетки. Хочешь ее покормить?
Рори нахмурился:
– Разве мы не должны ограничивать общение с человеком? Чтобы гиббоны вспомнили, кто они такие, и научились без нас обходиться?
– А, ну да, верно, – пробормотал Джесси, краснея.
– А я покормлю, – сказала Кива.
– Нет, лучше не надо, – вмешалась Тесс.
Она привлекла к себе дочь и бросила на нее красноречивый взгляд, чтобы предотвратить обиды и дальнейшие споры.
– Если хотите, можете мне помочь, – сказал Джесси.
Он развернул шланг и показал детям, как наполнять поилки, прикрепленные к стенкам клеток.
– А где Трэвис? – спросил Рори. – Еще здесь? Или его уже выпустили на волю?
– Нет, – ответил Джесси, не глядя на нас. – Его не выпустили на волю.
– Где же он?
– Увидишь.
Мы поднялись примерно до середины водопада. В этой клетке было несколько гиббонов – они лениво раскачивались на лестницах, прежде чем исчезнуть в листве деревьев. Трэвиса я узнал сразу – по мягкой коричневой шерсти с белой опушкой вокруг черной морды и незабываемым темным глазам – круглым, влажным, бездонным. Он сидел неподвижно и наблюдал за другим гиббоном – золотистым и менее крупным. Самка, догадался я.
Рори задохнулся от возбуждения.
– Трэвис нашел себе пару?
– Нет, – покачал головой Джесси. – Все еще в активном поиске.
Мы наблюдали, как Трэвис разглядывает маленькую золотистую самку.
– Как ее зовут? – спросила Тесс.
– Паула, – ответил Джесси. – У них с Трэвисом много общего. Когда Паула была маленькой, всю ее семью убил охотник.
Кива ахнула и прижала руки ко рту.
– Он продал ее фотографу с пляжа Патонг.
– Ненавижу этот Патонг, – вставил Рори.
– Потом у фотографа начались проблемы с полицией, и он сбыл ее владельцу бара. В баре Пауле давали какую-то дрянь, чтобы она не засыпала по ночам, и это, конечно, не пошло ей на пользу.
– Но теперь Трэвис с Паулой могут стать парой, – сказал Рори. – Они могут создать семью и вернуться на волю.
– Ну да, в идеале все так и происходит, – ответил Джесси. – Они попадают в центр. Вспоминают, каково это – быть гиббоном. Находят себе пару. Учатся быть частью семьи. А когда они готовы к жизни в лесу, их отпускают на волю.
– Он должен спеть, – объявил Рори. – Трэвис должен спеть Пауле, чтобы ей понравиться.
Лицо Джесси болезненно сморщилось, и я внутренне приготовился к тому, что сейчас последует.
– Не всех удается адаптировать к естественным условиям, – сказал он. – В центре живет три типа гиббонов. Детеныши и подростки – они только учатся быть гиббонами. Взрослые, вроде старины Трэвиса, которые ищут себе пару – их со временем отпустят на волю. И третий тип – те, кому не выжить в лесу из-за болезни или сильного увечья. Паула как раз из таких.
– Она же здорова, – возразил Рори.
Тесс обменялась со мной взглядом.
– Посмотрите на ее руки, – сказал Джесси.
И мы тут же увидели, что пальцы у Паулы наполовину обрублены.
– Она жила тогда в баре, – заговорил Джесси. – Была поздняя ночь. Один посетитель решил с ней потанцевать. Паула исцарапала ему лицо, и ей отрубили пальцы. Теперь она никогда не сможет вернуться на волю.
– Что?! – воскликнула Кива. – Никогда-никогда?
Ее брат ничего не сказал, потому что понимал. Какое-то время мы все молчали, наблюдая, как крупный темный гиббон любуется маленьким и светлым, который не обращает на него внимания.
Трэвис запел. У него был высокий, приятный голос, в котором слышалась легкая дрожь, словно он еще не вполне овладел искусством пения.
Паула равнодушно отвернулась и принялась разглядывать свои изуродованные руки, как будто понимала, что у них все равно ничего не выйдет.
– Гиббоны не могут жить без семьи, – сказала Кива, глядя на мать. – Почти как мы.
– Нет, дорогая, не почти, – ответила Тесс. – Совсем как мы.
Когда мы вошли в недостроенную кухню, было еще рано, но солнце уже садилось. Над одним концом бухты небо потемнело и было затянуто тучами, над другим горело розовым, оранжевым и красным.
Когда мы забрали у госпожи Ботен тарелки с рыбным карри и отнесли их на пляж, на остров опустилась настоящая ночь. Во внезапно наступившей темноте были видны только пульсирующие красные и зеленые огни на некоторых рыбацких лодках, да дальше по пляжу вспыхнула длинная бело-золотая дуга – это во всех ресторанах, барах и массажных салонах разом включили свет.
Най-Янг стал больше – гораздо больше. На противоположном конце пляжа выросла целая улица новых магазинчиков и развлекательных заведений. В ночном воздухе звучала музыка – тайская попса с редкими вкраплениями западных хитов, – и все эти песни смешивались между собой.
Однако отелей, водных мотоциклов и надувных бананов здесь по-прежнему не было. Най-Янг был открыт для бизнеса, но не для современного мира.
Мы ужинали под одним из двух навесов, которые я построил. Звездная пыль Млечного Пути была так близко, что, казалось, можно протянуть руку и потрогать. Новая мебель из тропической древесины и воспоминания о долгих трудовых днях делали рыбный карри госпожи Ботен еще вкуснее.
– Выглядит отлично, – улыбнулась Тесс.
Потом она дотронулась до порезов и рубцов у меня на руках, и лицо ее стало серьезным.
– Бедные твои руки! – проговорила жена таким голосом, что я почувствовал себя любимым.
Я гордо улыбнулся и поднял глаза на кухню без крыши, где виднелись силуэты Кай и госпожи Ботен. Когда ешь в «Почти всемирно известном гриль-баре», возникает чувство, будто он начинается и кончается на пляже. Однако если обвести взглядом весь ресторан, от кухни с баром на противоположной стороне дороги до столиков у самой кромки воды, становится ясно, что это большое заведение, которое только кажется маленьким. Работы здесь хватало.
Кай и Чатри жилось у Ботенов хорошо. Наши соседи были людьми добрыми, несмотря на предубеждение господина Ботена против чао-лей. Однако, думаю, они поладили прежде всего потому, что Кай и Чатри привыкли много работать.
Небольшой улов рыбы лежал на льду перед входом в ресторан – дверным проемом без стен, единственная цель которого – показать, что здесь вам рады. Деревянная арка уже была обернута пальмовыми листьями и увита гирляндами разноцветных лампочек. Гирлянды украшали и деревья, и крыши навесов, но сегодня они не горели: Ботены не хотели, чтобы люди думали, будто «Почти всемирно известный гриль-бар» открыт.
Глядя, как мы уплетаем рыбный карри, к ресторану подошла молодая шведская пара. Парень и девушка. Оба недавно попали в аварию: у девушки одна рука висела на перевези, у парня на обеих была сильно ободрана кожа. Обычное зрелище на нашем острове.
– Сегодня только члены семьи, – сказала госпожа Ботен, выходя им навстречу и вытирая руки о кухонное полотенце.
Шведы кивнули и пошли дальше. Девушка подала парню здоровую руку, и оба устремили взгляд на берег, на бухту и мерцающие в ночи бело-золотые огни. Они смотрели на пляж Най-Янг, и я вдруг увидел его их глазами – всю эту умиротворенность, красоту, тихое, нетронутое великолепие. Они вдыхали воздух, глубоко и медленно, впервые по-настоящему обратив на него внимание, и думали, что еще никогда не дышали таким чистым, легким и сладким воздухом.
Вот что они думали.
И были правы.
Потом к нам присоединились остальные. Госпожа Ботен поставила на стол блюдо с огромными, размером с омаров, креветками с жирным бело-розовым мясом и обуглившимися во время жарки панцирями. Кай принесла поднос с посудой и книгой, которую читала в кухне. Господин Ботен торопливо выкурил сигарету и тоже подсел к нам. Последним явился Чатри в старом черном шлеме – должно быть, нашел в сарае. Мальчик устроился один на дальнем конце стола и стал читать книгу прямо сквозь стекло, временами театрально оборачиваясь на наш смех. Даже господин Ботен рассмеялся при виде морского цыгана в мотоциклетном шлеме.
Из темноты выступил человек, привлеченный запахом свежих морепродуктов. Я увидел силуэт всклокоченного фаранга в шортах и мешковатой рубашке поло и узнал Ника. Госпожа Ботен встала с места – наверное, хотела сказать, что сегодня кормят только членов семьи. Но муж что-то шепнул ей по-тайски, и она слегка поклонилась Нику.
– Присаживайтесь, – произнесла госпожа Ботен и кивнула на стол, за которым мы уже принялись за огромных креветок.
Мы все подвинулись, освобождая для него место, и так вышло, что он оказался рядом с Тесс.
Ник с улыбкой обвел взглядом стол, удивленно покачал головой при виде еды и кивнул на книги, лежащие рядом с тарелками Кай и Чатри.
– Как продвигается учеба? – спросил он.
Тесс немного оттаяла.
– Эти дети любят стихи, – ответила она, указывая на Кай и Чатри. – Не то что мои. Не знаю, в чем тут дело. Может, иностранные слова легче учить, когда они рифмуются?
Тесс встала, перегнулась через стол и постучала Чатри по шлему.
– Ты ведь любишь стихи, верно? – спросила она, и мы все рассмеялись.
Чатри сдернул с головы шлем и прочел нараспев, протягивая руку за гигантской креветкой:
– Бобби в море уплывет,
А когда вернется в порт,
В жены он меня возьмет,
Славный Бобби Шафто!
Он откусил большой кусок и изящно поклонился в ответ на бурные аплодисменты слушателей.
Ник смотрел на Кай.
На девушке была футболка Тесс, слишком большая для нее. Она слегка съехала набок, обнажая одно плечо, облитое желтоватым лунным светом. Кай поправила футболку и улыбнулась, застенчиво и по-кошачьи лукаво, зная, что теперь ее очередь.
– Целует Ночь – морские струи, – очень тихо произнесла Кай и сощурилась, напрягая память.
Тесс ободрительно кивнула:
– Смелее, Кай. Ты помнишь.
Кай начала снова:
– Целует Ночь – морские струи,
А землю – блеск лучистый Дня:
Но что мне эти поцелуи,
Коль не целуешь ты меня?
– Это… – пробормотал Ник, не находя слов. Он совершенно позабыл о креветке, которую держал в руке. – Это… это… о боже…
– Это Шелли, – поспешно перебила Тесс. – Я же говорю, они любят стихи. Какое стихотворение Роджера Макгофа тебе понравилось, Чатри? «Лето с Моникой»?
– Десять бутылок с белым молоком, – со смехом продекламировал Чатри. – Десять бутылок перед входом в дом.
– Настоящий маленький англичанин, – сказала госпожа Ботен.
Но Ник по-прежнему смотрел на Кай.
– Ты знаешь Шелли… Это «Философия любви», да? «Зачем мне эти поцелуи…» Здорово!
Кай покачала головой и смущенно замахала руками.
– Нет, – улыбнулась она. – Нет, нет, нет. Ничего я не знаю – только слова.
– Меньше болтать, больше есть, – сварливо проговорил господин Ботен и потянулся к горке креветок, которая быстро уменьшалась в размерах.
Пока остальные ели, я провел пальцами по столу, который сделал своими руками. Дерево под моими исцарапанными ладонями было гладким и прохладным, мягким и в то же время крепким. Я вспомнил Джесси и гиббонов на водопаде Бангпэ и подумал, что без семьи здесь действительно долго не прожить. А Тесс наблюдала за Ником и Кай, которые смотрели друг на друга через стол и улыбались в темноте.