Девять
На четвертое утро после поездки в торговый пост Марина увидела, что доктор Буди и вторая доктор Сатурн куда-то направляются через джунгли.
Было еще очень рано, намного раньше, чем она обычно просыпалась, но какое-то насекомое заползло под сетку и укусило ее в локоть. Укус распух и покраснел, поэтому сон был нарушен.
При слабом утреннем свете она рассмотрела татуировку, оставленную анакондой на теле Истера от подмышек до паха.
Рубцы потемнели до баклажанного цвета.
В который раз она успокоила себя, что эти синяки страшны только на вид, они вовсе не признак какой-нибудь внутренней катастрофы, выбралась из-под сетки и пошла на поиски кофе, который уже наверняка приготовила трудолюбивая доктор Буди.
До восхода солнца оставалось минут пятнадцать, когда она увидела своих коллег по другую сторону огромного термитника.
Она помахала рукой и крикнула: «Доброе утро!»
Они резко остановились и посмотрели на нее так, будто она последний человек, кого они ожидали увидеть на Амазонке.
После затянувшейся паузы доктор Сатурн наклонилась и что-то шепнула доктору Буди на ухо, а доктор Буди, подумав, одобрительно кивнула. Тогда два доктора направились к ней, обходя термитов на почтительном расстоянии.
— Как там Истер? — поинтересовалась Нэнси Сатурн.
Марина зауважала Нэнси Сатурн, потому что именно она спасла жизнь Истеру; ведь у нее хватило присутствия духа произнести слово «нож», в то время как Марина занималась силовой борьбой с анакондой. Именно благодаря Нэнси Сатурн началось его вызволение из змеиных объятий.
— Он еще спал, когда я ушла. Доктор Свенсон дает ему на ночь половинку амбиена, иначе он просыпается от боли.
— Да благословит ее Аллах, — проговорила доктор Буди, склонив голову.
— Мы идем к деревьям, — небрежным тоном сообщила Нэнси и положила руку на сумку с блокнотами, висевшую на ее груди. — Не составите нам компанию?
До несчастного случая с Истером, если вытаскивание змеи из воды в лодку можно назвать несчастным случаем, Марина несколько раз просила показать ей деревья, но получала лишь уклончивые ответы: мол, недавно там были или на этой неделе не стоит туда ходить.
После анаконды она совсем забыла про них.
Ее представления о том, что важно, а что нет, поменялись.
В джунглях хватает деревьев, и она видела многие из них. Ей было трудно представить, что какое-то дерево будет существенно отличаться от других.
Но приглашение она приняла с удовольствием — ее терпение было замечено и вознаграждено.
Вообще-то, прошлой ночью она написала мистеру Фоксу сентиментальное послание, сидя на полу и используя стул вместо стола, потому что Истер уже лег. (После анаконды его гамак висел пустой, пока мармозетка — маленькое грязное существо — не облюбовала его для дневного отдыха.)
«Сейчас, не имея возможности общаться с тобой, я следую твоему совету. Ведь ты велел мне ждать и наблюдать. Ты говорил, что я не сумею сразу понять и оценить ситуацию, и был прав, когда послал меня сюда и велел остаться (может, и не велел, но мог так сказать). Смотри, какая я стала послушная после отъезда! Сейчас мне с трудом верится, что я едва не улетела домой. Мои мучения в Манаусе оказались бы напрасными, и я бы не узнала самого важного, для чего прибыла сюда».
Где-то неподалеку Буди, Нэнси и Марина услышали треск веток, а вскоре увидели двух молодых женщин — те смеялись и разговаривали. При виде докторов женщины равнодушно кивнули. Потом прошла пожилая женщина, держа за руку девочку. Из-за огромного пня появились еще три женщины.
— Можно подумать, что у всех лакаши есть будильники, — сказала Нэнси, когда все новые и новые женщины стали выходить из кустов и направляться в одну сторону.
Все шли по незнакомой для Марины тропе.
Такие тропы внезапно появляются среди леса, а стоит отойти на пару шагов — и их уже не видно. Марина панически боялась забрести по такой тропе в джунгли, а потом потерять ее и сгинуть в густой чаще. Жалко, что она не привезла с собой клубки шерстяных ниток красного цвета! Она привязывала бы кончик нитки к ножке своей кровати всякий раз, когда отправлялась в джунгли…
— У лакаши имеются биологические часы, — сказала доктор Буди.
Нэнси и Марина засмеялись.
Доктор Буди несмело улыбнулась — ей редко удавалось так удачно пошутить.
Марина почти не вспоминала о своих утраченных вещах, но бывали моменты — и это был один из них, — когда ей хотелось сунуть ноги в настоящую обувь, а не в резиновые шлепанцы.
Еще она бы не отказалась от рубашки с длинным рукавами, чтобы она защищала руки от мелких колючек, и от длинных брюк — здешние травинки, если заденешь их под определенным углом, резали ноги, словно острая бритва. Из ее икр постоянно сочились капельки крови.
Сейчас дорога казалась ей очень длинной, но расстояния в джунглях трудно измерить. Даже короткая тропа покажется бесконечной, если поперек нее лежат упавшие деревья, через которые приходится перелезать, и если на ней много скрытых ям с водой, куда неожиданно проваливается нога.
Возможно, они находились от места назначения на расстоянии, равном двум-трем городским кварталам, но это ничего не значило из-за множества препятствий.
Марина провела ладонью по шее и нащупала чей-то жесткий панцирь.
Она уже давно научилась стряхивать с себя таких пассажиров, а не прихлопывать их — тогда ты выливаешь прямо в свой кровоток все содержимое насекомого, ведь этот паршивец наверняка уже впился в твою кожу какими-либо своими энтомологическими протуберанцами.
Лакаши уже что-то пели.
Нет, не пели.
Просто многие разговаривали между собой, и тогда их голоса сливались.
Это напоминало пение Торы группой мальчиков возраста бармицвы, у которых еще не начал ломаться голос.
— Вы понимаете, о чем они говорят? — спросила Марина.
Нэнси покачала головой:
— Только отдельные слова. У нас тут жил лингвист, ученик Ноама Хомского. Он утверждал, что язык лакаши не очень сложный и не очень интересный, а все языки Амазонии произошли от одной грамматической основы и отличаются лишь вариациями в словарном составе. Значит, племена восходят к единому народу, который впоследствии разделился. Тогда мне даже захотелось, чтобы наш язык был чуточку непонятнее, тогда бы мы его берегли. Лингвист составил для нас несколько схем с фонетической транскрипцией, чтобы мы могли составлять какие-то бытовые фразы.
— У Томаса это хорошо получается, — добавила доктор Буди и вдруг подняла руку.
Они остановились.
Тропу медленно переползала очень крупная ящерица, с ее грудной клетки свисала свободными складками зеленая кожа.
— Я не знаю, что это за вид, — пробормотала доктор Буди, внимательно рассматривая пресмыкающееся.
Нэнси тоже нагнулась над ящерицей и покачала головой:
— Я тоже не знаю.
Минут через двадцать после встречи с ящерицей они вышли на большую поляну, вернее в рощу, где деревья стояли редко и не было ни густого подлеска, ни косматых лиан, а была лишь трава. Сами деревья были с тонкими, гладкими стволами сливочно-желтого цвета и светлыми, овальными листьями. Солнечный свет без труда проникал сквозь их кроны и падал на землю широкими пятнами.
— Как красиво, — восхитилась Марина, запрокидывая голову. — Такое солнце, такая приятная листва. Господи, почему они тут не живут?
— Слишком далеко от воды, — пояснила доктор Буди, взглянула на часы и записала время.
Женщины-лакаши, около десятка, уже были здесь.
Марина теперь знала многих из них в лицо, хоть и не могла пока воспроизводить серию звуков, означавшую их имена.
Через несколько минут пришли еще две дюжины и разместились около стволов. Без ритуалов и барабанов, буднично, женщины выбирали деревья потолще, но не трогали тонкие. Подавшись вперед, словно в медленном танце, они открывали рот и принимались скрести зубами кору.
Джунгли в это утро казались особенно тихими, и Марина слышала этот звук, умноженный множеством ртов.
Подошли несколько отставших и остановились, приветствуя соплеменниц. Те прекратили грызть кору и долго обменивались какими-то фразами. Две женщины решили поговорить и встали возле одного дерева; издали казалось, что они целуются. Детей они оставляли в центре рощи; старшие присматривали за расползавшимися малышами. Одна из старух подвела к дереву девочку лет тринадцати; остальные женщины повернулись к ним и замерли. Девочка наклоняла голову и так и сяк, пытаясь отыскать удобное положение. Тогда все женщины залопотали и похлопали по своим деревьям; получилось нечто вроде аплодисментов.
Задрожала листва на тонких ветках.
Девочка растерялась от такого внимания, потом нерешительно приникла ртом к коре. Убедившись, что она все делает правильно, все вернулись к своему занятию — грызть кору, без отвращения или удовольствия.
Это экзотическое действо было для них чем-то очень будничным.
— Обратите внимание на этот важный момент в жизни девочки, — сказала Марине доктор Буди. — У девочки только что закончился первый менструальный цикл. Ритуалы у лакаши короткие, без сантиментов. Вам повезло, вы в первый же день оказались свидетельницей такого события.
Нэнси Сатурн перевернула несколько листков в своем блокноте.
— Я не знала, что у Мары начались месячные.
Доктор Буди показала ей свой блокнот:
— А у меня все записано.
Деревьев хватило на всех; их было более двухсот на площади около двух гектаров. В высоту они достигали шестидесяти-семидесяти футов. Но было и много молодых. В местах, где кора была съедена, оставались светлые полосы. Постепенно кора восстанавливалась; сначала она была светло-желтого цвета, но постепенно темнела. На большинстве деревьев оставались полосы на уровне роста лакаши.
В этой роще легче дышалось, а уж как легко было взгляду!
Смотри куда хочешь!
— Я не ожидала, что тут так много деревьев и так красиво, — сказала Марина.
— Вообще-то, это лишь одно дерево, — сказала Нэнси. Она пересчитывала женщин и отмечала каждую в своем блокноте. — Это очень редкий подвид тополя, экзотическое явление в роде Populus. У деревьев единая корневая система; дерево клонирует само себя.
— Очень уязвимая вещь, — добавила доктор Буди.
— Корневая система этого тополя меняет уровень кислотности в почве, поэтому здесь не растет ничего, кроме этих деревьев и травы. Можно сказать, что дерево отравляет среду своего обитания, чтобы там не могли выжить другие деревья и отобрать у него питательные вещества и солнечный свет.
— Это не касается раппов, — добавила доктор Буди. — Раппы тут прекрасно себя чувствуют.
Она показала кончиком ручки на гроздья грибов, растущих у корней деревьев. У раппов был неземной, бледно-голубой цвет, похожий на дневной свет. Каждый гриб напоминал мяч для гольфа на высокой стройной ножке.
Марине захотелось вернуться сюда с фонариком и посмотреть на эти грибы в темноте.
Она даже ужаснулась в душе при мысли о том, что могла пропустить такое интересное явление, не увидеть его!
— Psilocybe livoris rappinis, — сказала Нэнси. — Возможно, самое великое открытие в микологии. Пока у нас нет никаких данных о том, что подобная экосистема повторяется где-либо еще во влажных тропических лесах. Уникальное место, такого нет нигде в мире! Вот эти деревья, эти грибы. Насколько нам известно, это единственные раппы на свете. Ваш пропуск к духовному просветлению.
— Вы их пробовали?
Нэнси Сатурн опустила ресницы и кивнула, выставив кверху большой палец.
— Очень болезненная процедура, — вмешалась доктор Буди. — Интересная, но очень неприятная.
— Ну, если грибы называются «раппы», тогда деревья — это «свенсоны»? — спросила Марина.
В солнечных лучах порхали мотыльки лавандового цвета размером с вишню. Прежде Марина их не видела, но ведь трудно заметить такую мелочь среди густых лиан, опутавших джунгли.
— Деревья называются «мартины», Tabebuia martini.
— Вообще-то, мы особенно строго оберегаем раппы, — сказала Нэнси. — Вся секретность в отношении местоположения лаборатории нужна для того, чтобы никто не мог найти раппы. А в научном плане наиболее интересны мартины. В нашу эпоху это самое великое открытие в ботанике! Но с тех пор, как доктор Рапп написал об открытых им грибах и их удивительном действии, люди постоянно пытаются добраться до раппов. Если бы мир знал, что это такое…
Доктор Буди загородила глаза ладонью и покачала головой:
— Вот-вот, тогда тут все затопчут — наркодилеры, бразильские власти, другие племена, немецкие туристы. Трудно сказать, кто будет тут первым и какая вспыхнет война. Племя лакаши исчезнет, можно не сомневаться. Все их существование основано на раппах. Поскольку грибов тут в сто раз больше, чем требуется для их ритуалов, они их не сушат и не хранят. Раппы доступны триста шестьдесят пять дней в году, и лакаши верят, что так будет всегда. Уже три года я пытаюсь выращивать мартины и, соответственно, раппы. Конечно, в Мичигане их не вырастить. Я выращиваю их в лаборатории из корневых отростков, на такой же почве и на такой же воде. Но не получается.
— Рано или поздно получится, — заверила ее доктор Буди.
Нэнси Сатурн пожала плечами:
— Хорошо бы.
Доктор Сатурн и доктор Буди, извинившись, заявили, что они заговорились и пора браться за работу.
Они стали ходить от дерева к дереву, задавали вопросы женщинам на языке лакаши, состоявшие из четырех-пяти слов.
Нэнси достала из сумки тонометр и измерила давление у Мары.
Между тем Марина обратила внимание на деревья: возле каждого виднелась пластиковая табличка с числами и датами. Она подошла к одному мартину, провела рукой по коре, понюхала ее. Увидев такие деревья где-нибудь в Миннесоте, она бы прошла мимо, не обратив на них внимания, а если бы и посмотрела, то просто потому, что никогда не видела такую желтую кору. Вот раппы она бы точно заметила — эти странные маленькие комочки. Они были похожи на экзотические морские существа, чудом оказавшиеся на суше за тысячи миль от океана.
Как доктор Рапп нашел это место?
Как догадался зайти в джунгли на целую милю, не обращая внимания на племя индейцев, размахивавших огнем на берегу?!
Марина бродила между деревьев и наслаждалась тем, что видела, куда можно ставить ногу.
Она подняла руки над головой и потянулась…
Тем временем лакаши одна за другой отходили от деревьев, выковыривая из зубов кусочки дресвы. Буди позвала нескольких женщин из толпы, обтерла их пальцы смоченной в спирте ваткой и взяла кровь. Сделав записи, она тщательно упаковала ампулы в маленькую металлическую коробку. На другой стороне поляны доктор Сатурн протянула трем женщинам ватные тампоны, те сунули руку под платье и через несколько секунд вернули ей тампоны. Потом доктор Сатурн приложила тампоны к стеклышку и кусочку лакмусовой бумаги.
— Что вы делаете? — поинтересовалась Марина.
— Проверяю уровень эстрогена в слизистой шейки матки, — доктор Сатурн села на землю и стала надписывать пробирки с тампонами. — Стеклышки нужны для феномена папоротника — образования кристаллов при высушивании цервикальной слизи.
— Никто уже не применяет феномен папоротника, — возразила Марина.
Это был мудреный процесс наблюдения за эстрогенами, которые разрастались на стеклышках в причудливые узоры, похожие на папоротник. Нет «папоротника» — значит, женщина бесплодна.
Доктор Сатурн улыбнулась:
— Для лакаши это очень эффективный метод. Их уровни эстрогена очень чувствительны к приему коры.
— Как же вам удалось убедить их… — Марина замялась, подыскивая подходящее слово…
— Тампонироваться?
— Тут нужно сказать спасибо гениальности доктора Свенсон, — сказала Нэнси Сатурн. — Все делалось задолго до моего приезда. Мне трудно даже представить, как лакаши согласились на это; вероятно, из страха. Но теперь это для них самая обычная, будничная процедура.
Третья женщина протянула ей тампон, Нэнси взяла его и кивнула.
Когда женщины закончили делать то, о чем их просили, они удалились группами по три-четыре человека, не оглядываясь на деревья и докторов.
На руках они несли самых маленьких, остальные детишки ковыляли за ними.
— Они приходят сюда каждый день?
— Они грызут кору один раз в пять дней и делают это регулярно, но являются сюда группами — в один день одни, в другой — другие, и так далее. Как они узнают, что прошло пять дней — непонятно, ведь у них нет системы отсчета времени. Могу лишь предполагать, что у них это превращается в биологическую зависимость. Они не приходят сюда во время беременности. По сути, с момента зачатия кора их уже не интересует. Это подтвердила и доктор Свенсон. Беременности здесь продолжительные, почти тридцать девять недель. Женщины не приходят сюда и во время менструаций, хотя цикл у них примерно такой же, как у нас, несколько дней в месяц.
— У всех?
Нэнси кивнула:
— У девочек первые менструации проходят нерегулярно, потом налаживаются. После родов они тоже не сразу восстанавливают регулярность.
Доктор Буди подошла к ближайшему дереву и поискала место, где кора была темно-желтой и более сухой. Потянулась губами и откусила кусочек. Ее зубы заскрежетали по дереву.
— Попробуете? — спросила она, оглядываясь на Марину.
— Нужно измерить ее показания, — спохватилась Нэнси и снова достала тонометр. — Буди, померяйте ее температуру.
— Зачем? — удивилась Марина.
— Нам требуются люди для наблюдений. Люди, которые не лакаши. Мы тоже участвуем в этом.
— Но я не собираюсь беременеть.
Нэнси обернула манжет вокруг руки Марины и стала накачивать воздух. Доктор Буди взяла плоский пластиковый термометр, Марина послушно открыла рот.
— Вы не одна такая, — сказала доктор Буди.
— Поверьте мне, у вас можно много чего проверить. Беременеть не обязательно.
— Томас вам расскажет, — сказала доктор Буди, и — легок на помине — из джунглей вышел доктор Нкомо.
Он направился к ним.
— Вижу, что опоздал, — проговорил он, кланяясь сразу всем трем женщинам.
— Мужчины и женщины приходят в рощу в разное время, — сказала Нэнси Марине. — Женщины жуют кору, а мужчины собирают раппы.
— Разделение труда, — сказала доктор Буди.
Нэнси сняла с руки Марины манжет тонометра и приложила два пальца к ее запястью, нащупывая пульс.
— В первый раз? — поинтересовался Томас.
Марина молча кивнула, держа во рту термометр.
— А-а, замечательно. Только не забывайте прижимать язык книзу. Иначе занозите его.
— Мы уже научились вытаскивать занозы, — сказала Нэнси. — Пульс шестьдесят четыре. Превосходно, доктор Сингх.
Томас подошел к дереву и стал грызть кору намного выше полосы, до которой доставали женщины лакаши.
Марина вынула изо рта термометр.
— У мартинов много любопытных свойств, — сказала Нэнси. — Много лет назад доктор Рапп предположил, что грибы берут часть своих галлюциногенных свойств из корневой системы дерева, что такие вещества можно получать из самих деревьев и что женщины, когда грызут кору, получают из нее легкий наркотик. А связь между деревьями и долгой способностью к деторождению установила Энник. Вероятно, доктор Рапп никогда не замечал, что лакаши беременеют до старости.
— Но все-таки она всегда отдает первенство доктору Раппу, — сказала доктор Буди, не поправляя ее, а просто констатируя факт.
— Если взглянуть на их записи тех лет, то это очевидно, — Томас достал из кармана носовой платок и приложил его к уголкам рта.
— Связь между мартинами и малярией Энник обнаружила только в 1990-е годы, — сказала Нэнси. — И это уж точно ее открытие. Тогда доктор Рапп почти не ездил в экспедиции.
— Но она и в этом уступает ему первенство, — возразила доктор Буди. — Она утверждает, что он упоминал об этом раньше.
Томас Нкомо качнул головой, словно сожалея, что женщина так легко уступает мужчине свои права.
— Самое великое достижение, сделанное здесь, у лакаши, — не раппы и не средство, повышающее плодовитость, а малярия.
— Я не понимаю, — проговорила Марина.
Она и вправду ничего не понимала.
— Женщины из племени лакаши не болеют малярией, — ответила доктор Буди. — Они привиты.
— От малярии нет прививок, — возразила Марина, а ее собеседники улыбнулись.
Томас снова погрыз кору.
Нэнси Сатурн показала на маленького пурпурного мотылька, усевшегося на белый внутренний слой коры. Это было место, где недавно грызла кору доктор Буди, там еще чуть-чуть поблескивала ее слюна.
— Мартин — дерево с мягкой корой. Когда наружный слой коры поврежден, лакаши не снимают ее до камбия, где находятся образовательные клетки. Как видите, на дереве возникает что-то вроде раны, и в такую рану проникает этот мотылек, пурпурный мартинет.
— Вы шутите? — не поверила Марина и подалась вперед, чтобы лучше рассмотреть мотылька. — Тут найдется что-нибудь, что доктор Рапп не назвал в честь себя?
— Племя лакаши обнаружил не Мартин Рапп. Будь это так, деревня наверняка бы называлась «Рапптаун». — Нэнси потрогала кору прямо возле мотылька. Тот, как и лакаши, казалось, безразлично относился к вторжению в его личное пространство. — Agruis purpurea martinet. Он пьет воду из заболони мартинов, питается ею. Он почти одновременно глотает пищу и выделяет экскременты, перерабатывая протеины. Раз в год мартинеты откладывают яйца.
— В кору? — спросила Марина.
Мотылек раскрыл крылышки с двумя ярко-желтыми пятнами, похожими на глаза — по одному на крыле — и снова сложил. Бабочки отдыхают с раскрытыми крылышками, а мотылек со сложенными — давным-давно она где-то читала об этом…
Нэнси кивнула:
— Подобно мартинам и раппам, пурпурные мартинеты обитают, по-видимому, только тут. Иногда их можно увидеть в лагере. Они долетают до реки, но у нас нет данных о том, как они питаются за пределами этой рощи. Ключ к фертильности обнаружен в сочетании дерева мартин и пурпурного мартинета, хотя мы не изолировали физиологические выделения мотылька от протеинов, содержащихся в его личиночной оболочке. Мы лишь знаем, что это работает.
Доктор Буди протерла ваткой, смоченной в спирте, свой палец и проколола его.
— А что с кровью? — спросила Марина. — Неужели вы можете определять гормональные уровни по такому маленькому количеству?
— Нанотехнологии, — пояснила Буди. — Новая эпоха в науке.
— Мы изолируем молекулы, метаболизированные в коре дерева, — продолжала Буди. — Но при этом мы все же учитываем воздействие слюны лакаши, их желудочных соков, плазмы. Мы только не знаем одну очень важную вещь — какая именно комбинация факторов обеспечивает женщин защитой от малярии?
— А мужчины-лакаши болеют малярией? — спросила Марина.
Томас утвердительно кивнул:
— Когда матери перестают кормить ребенка грудью, малярией болеют не только мальчики-лакаши, как и в других аналогичных племенах, но и девочки — до начала первых менструальных циклов, когда они начинают жевать кору.
— Значит, у них нет прививки. Дерево и мотылек действуют как профилактика, наподобие хинина.
Доктор Буди протестующе взмахнула рукой:
— Профилактика происходит во время кормления грудью, а прививка — при поедании коры! Вот только вопрос: почему все племя не грызет кору с детства?! Впрочем, много детей умирает от малярии. Если бы все выживали, численность лакаши увеличилась бы во много раз.
— Откуда вы знаете? — удивилась Марина.
У нее шла кругом голова.
Они убедили кого-то из мужчин есть кору?
Как они проверяли детей?
— Вы могли бы уговорить некоторых женщин, чтобы они перестали есть кору?
Она снова перевела взгляд на деревья.
Теперь она увидела в их кронах, высоко, на фоне неба, тяжелые грозди розовых цветов…
— Нам известно несколько случаев, когда женщины были не способны забеременеть и через какое-то время переставали ходить к мартинам, — ответила Нэнси. — Но поскольку они до этого ели кору, прививка действовала.
— Мы в основном экспериментируем на себе, — сообщил Томас.
— С чем?
— С москитами, — помолчав, сообщила доктор Буди.
— Так над каким препаратом вы работаете? — спросила Марина.
Пурпурный мартинет полетал возле нее, уселся на ее локоть, дважды сложил и раскрыл крылышки и полетел дальше.
— Тут все очень переплетено, — ответил Томас. — Работая над одним препаратом, мы узнаем многое из того, что требуется для создания другого. Их невозможно разделить.
Нэнси Сатурн была ботаником. Она могла работать в обеих группах.
А вот доктор Буди, Томас и Ален Сатурн, кажется, занимались малярией.
— Значит, одна лишь доктор Свенсон работает над препаратом?
— Ну, это основной ее проект, — ответил Томас. — Но мы считаем, что решение одного вопроса — это ответ и на другой.
— Нам еще нужно многое понять, это точно, — сказала Нэнси. — Вы попробуйте кору — и посмотрите сами! Вероятно, вы не задержитесь здесь настолько, чтобы участвовать в испытаниях, но хотя бы начните. Ведь число не-лакаши, которые грызут кору мартинов, очень невелико.
— Это редкая удача, — добавила доктор Буди, потянулась к дереву и откусила еще немного коры.
Что там говорил ей Андерс?
«Представь себе на минутку, что ты клинический фармаколог и работаешь в крупной компании, создающей новые препараты. Что кто-то предлагает тебе эквивалент „Утерянного горизонта“ для яичников американок».
Марина закрыла глаза, прижала язык книзу и открыла рот.
Оказывается, все не так легко.
Все равно, что доить корову — кажется просто, когда доит кто-то другой.
Секрет вроде бы в наклоне головы; не надо подходить к дереву прямо.
А кора мягкая, податливая…
У Марины во рту оказалось немного жидкой массы, похожей по вкусу на фенхель и розмарин, с легким перечным оттенком — вероятно, от выделений пурпурного мартинета.
Совсем неплохо, да и не могло быть иначе.
Многие поколения женщин-лакаши и горстка ученых не стали бы жевать невкусную древесную кору!..
Интересно, как до этого додумалась самая первая женщина?
Как это сделал тот, самый первый мотылек, который прежде ел что-то другое?
Марина прижалась к коре сильнее; что-то кольнуло в ее верхнюю десну, но она не испугалась.
Ей не семьдесят три года. Она совсем не старая.
Много женщин рожают в ее возрасте и без этой коры.
Как бы равнодушно она ни относилась к продолжению рода, к научному эксперименту у нее было совсем другое отношение.
Сейчас ей захотелось, чтобы у нее в руке оказался сотовый телефон со спутниковой связью. Она немедленно позвонила бы мистеру Фоксу и рассказала о новых перспективах.
Доктор Буди похлопала ее по плечу:
— Для первого раза достаточно. Иначе это отразится на кишечнике.
Нэнси дала ей ватный тампон, запечатанный в пробирке:
— Потом возьмите мазок и просто оставьте пробирку на моем столе.
Марина пощупала свои губы и кивнула.
— Андерс тоже приходил сюда? Пробовал кору?
Ее собеседники переглянулись, и Марине почудилась краткая вспышка неловкости.
— Его интересовала наша работа, — ответил Томас. — С самого начала. Он приходил сюда с нами, пока мог.
— Я хочу посмотреть на место, где он похоронен, — заявила Марина, надеясь, что это где-то здесь, среди мартинов. Прежде она не спрашивала про его могилу — не была уверена, что выдержит это зрелище и сознание того, что Андерс лег в эту землю навеки. Но ей было бы легче думать о его могиле, если бы она находилась в таком чудесном месте.
Тогда она написала бы Карен, как тут светло и красиво.
— Ах, — сказала Нэнси, ковыряя землю носком теннисной тапки.
— Мы не знаем, — сказал Томас.
— А кто знает? Доктор Свенсон?
Затянувшееся молчание нарушила доктор Буди. Она была не из тех, кто перекладывает на других тяжелые вопросы:
— Лакаши хоронят умерших во время ритуала. Они забирают покойника, берут с собой раппы. Для них это сакральная церемония.
— Но ведь Андерс — не лакаши, — возразила Марина. Она представила себе, как его положили на импровизированные носилки и унесли в те самые, ненавистные ему, джунгли. Гулливер умирает, и его уволакивают лилипуты. — Тут есть разница, огромная разница.
Она сказала это, а сама подумала, что разницы нет: он умер, и все.
— Они очень уважали Андерса, — сказал Томас, похлопав ее по плечу. — Они наверняка оказали ему все почести.
— В ту неделю непрестанно лил дождь, — сказала доктор Буди. — Было очень жарко. Лакаши не стали бы хоронить его там, где просили мы, а мы сами не могли его похоронить.
— И вы просто отказались от него, — она ясно увидела Карен — как она медленно садится на кухонный пол, обнимает собаку. Карен почувствовала это даже тогда, хотя никогда не видела этого места. — Но доктор Свенсон сообщила в своем письме, что он похоронен по христианской традиции. Я плохо знаю, ходил ли он в церковь, но сомневаюсь, что он хотел быть похоронен в джунглях кучкой туземцев, поедающих грибы.
— Она так написала, чтобы вас утешить, — сказала доктор Буди.
— Пойдемте назад, — сказала Нэнси и обняла Марину.
Потерю невозможно осмыслить.
Потери случались и случаются в тысяче вариантов, и единственный выход — понять, что к ним нельзя привыкнуть.
Карен Экман хотела, чтобы Марина поехала в Бразилию и выяснила, что произошло с ее мужем.
Но сейчас, попав сюда, Марина поняла смысл того, что доктор Свенсон сказала ей в ресторане: могло быть все, что угодно, любая лихорадка, любой укус.
В том, что Андерс умер, не было ничего удивительного. Удивительно то, что остальные ухитряются жить в таком месте, к которому они непригодны по своей природе.
Карен хотелось верить, что ей станет легче, если она узнает, отчего умер Андерс и где он похоронен.
Но этого не случится.
Марине еще нужно придумать, как сообщить ей об этом.
Марина вернулась на веранду со вкусом мартинов на языке и обнаружила, что Истер проснулся и ушел.
Она поискала в постели очередное письмо Андерса, но ничего не нашла.
Истер наверняка хвастался своими синяками перед другими детьми. Она представила, как он кладет на землю две палочки очень далеко друг от друга, чтобы показать, какая длинная была змея…
Интересно, в какой момент своего детства он потерял слух, понимал ли, что такое язык, и мучился ли без него, когда хотел рассказать удивительную историю?
Интересно, как теперь он вспоминает об анаконде — с ужасом, как интересное приключение, или, может, никак не вспоминает, разве что как причину тупой боли в груди…
Марина поняла, что совсем не знает мыслей Истера.
Его кошмары прекратились после истории со змеей. Он больше не кричал во сне — возможно, благодаря амбиену или удобной кровати.
А может, после того как его сдавила анаконда и он едва не умер, ему было уже нечего бояться.
Марина услышала, что ее зовет доктор Свенсон.
Она вышла и оперлась на перила веранды.
Рядом с профессором стоял туземец в шортах и серой футболке с разводами от пота. Мужчины надевали футболки, чтобы прилично выглядеть. Конечно, к доктору Свенсон нельзя являться полуголым. Он держал обеими руками красную спортивную сумку.
Глядя на пришедших с высоты десяти футов, Марина удивилась, как это она могла не заметить беременность своей наставницы.
Ведь живот был огромный.
— Вас не было несколько часов, доктор Сингх, — сказала доктор Свенсон.
— Мы беседовали о многих вещах, — ответила Марина, намереваясь спросить ее о похоронах Андерса и о том, кто оплачивал работы по созданию противомалярийной вакцины.
Но стоявший рядом с доктором Свенсон мужчина то и дело приподнимался на цыпочках, крутил в руках сумку, извивался так, словно по нему ползали муравьи.
— Мы поговорим потом, доктор Сингх. Там далеко идти. Надо торопиться. Мне нужно, чтобы вы пошли со мной.
— Какая-то проблема?
Проблема явно была.
Мужчина буквально стонал.
Марина слышала это сквозь гудение насекомых, хотя он всячески старался сдерживать стоны и стоять тихо.
Доктор Свенсон не только убедила лакаши участвовать в испытаниях, они еще и боялись ее, как когда-то боялись все интерны.
— Вам это понравится, — сказала доктор Свенсон и направилась к тропе, по которой пришла сюда. — Это как раз ваша область, — добавила она на ходу.
Марина сбежала по ступенькам.
Доктор Свенсон не ждала ее и продолжала говорить:
— Я помню, как вам хотелось заняться тут медицинской практикой. Кажется, у нас появилась такая возможность.
Даже теперь, на шестом или седьмом месяце беременности, доктор Свенсон шагала так быстро, что Марина с трудом ее догнала, потому что все время смотрела под ноги, боясь споткнуться.
— Я этого не говорила.
Доктор Свенсон остановилась и посмотрела на нее.
Мужчина окаменел от волнения.
Надо было срочно идти дальше.
Он показал ей сумку, решив, что она забыла про нее, и стал торопливо говорить на своем языке.
Доктор Свенсон подняла руку:
— Говорили. Вспомните. Тогда, на лодке. Мы обсуждали случай с девочкой, которую брат задел ножом мачете.
— Я помню, — сказала Марина, удивляясь, что поднявшаяся внутри паника стерла все ее вопросы: «Почему вы отдали им Андерса и почему солгали об этом», потом что-то еще, но сейчас она не могла вспомнить.
— Я думала, что это по вашей части: помогать в таких чрезвычайных ситуациях, которые возникают.
— Которые возникают передо мной, как доктором, или перед вами, как доктором. Все равно, тогда вы размахивали клятвой Гиппократа, будто флагом, и вот теперь у вас появилась возможность искупаться в лучах ее славы.
— Я фармаколог.
К большому облегчению мужчины, доктор Свенсон пошла дальше.
Яркое солнце пекло во всю мочь.
— Понимаете, я не могу опускаться на пол, а в этой деревне все происходит на полу. Если вы собираетесь возразить, что они должны привезти женщину в нашу лабораторию, то я уже предлагала им это. Но она не в состоянии спуститься по лестнице. Я против того, чтобы превращать мою лабораторию в больницу, но еще больше против вызовов на дом.
— Что с его женой?
Доктор Свенсон миновала мертвое дерево, усеянное ярко-красными бабочками. Ветерок, вызванный ее стремительностью, вспугнул их, и они взметнулись в воздух ярко-красным облачком…
— Тяжелые роды. Если вы когда-нибудь поспорите с кем-либо насчет причины местных драм, то никогда не проиграете, делая ставку на роды. Как правило, они проходят удивительно хорошо, но само их количество предполагает некоторое количество ошибок.
— Вам известно, в чем ошибка? — Марина шла быстрее и быстрее, хотя все в ней кричало, что она должна остановиться.
Доктор Свенсон отмахнулась:
— Даже не догадываюсь.
— Но ведь вы говорили, что не хотите вмешиваться.
Вмешательство в медицинские нужды туземцев внезапно показалось Марине неудачным решением. Теперь она поверила, что нужно наблюдать за их жизнью и ни во что не вмешиваться.
— Вы говорили, что тут…
— Да, тут есть местный колдун. У него опять малярия и такая температура, что нас попросили зайти потом и к нему. Тут есть и повивальная бабка, но у нее самой сейчас схватки. Сейчас ей помогает ее ученица, она же дочь. Но ей будет легче, если мы подстрахуем.
— Кто вам все это рассказал? Это невозможно.
— Беноит выслушивает сообщения и приносит их к доктору Нэнси Сатурн. Беноит и доктор Сатурн объясняются по-португальски. Признаться, коммуникационная цепочка такая слабая, что, возможно, мы сейчас придем и обнаружим, что все не так. Мне легче общаться с Истером, чем с лакаши.
Они прошли мимо нескольких хижин на сваях — целые семьи стояли у перил и махали руками.
Огромный сук упал на тропу и преградил им дорогу, но их проводник отволок его в сторону.
— Доктор Свенсон, послушайте, я не гожусь для такой работы, — снова начала Марина. — Тут есть другие доктора, более квалифицированные, чем я. Уверяю вас.
— Давайте попросим ботаника, — огрызнулась доктор Свенсон. — Или кого-то из остальных. Сомневаюсь, выходили ли они когда-нибудь из лаборатории. Вы забыли, что я работаю с этими докторами уже несколько лет. Они прекрасно умеют скрещивать москитов, вот и все. Возможно, вы фармаколог, доктор Сингх, но до этого вы были моей студенткой. Вы знаете, как это делать, а если не знаете, то я буду рядом и напомню вам. Я больше не в состоянии опускаться на пол из-за больной ноги. Я не стану вам говорить, что вы можете повернуть назад и бросить эту роженицу на произвол судьбы. Не хочу тратить мое и ваше время. Вы сделаете это, независимо от того, что вы об этом думаете.
Ноги Марины словно налились свинцом.
Ей даже показалось, что на них налипла тяжелая глина…
— Выше нос, доктор Сингх. Вы получили шанс сделать людям добро.
По лицу и шее Марины лился пот.
Она мысленно просматривала свои записи и обнаружила, что не хватает целых страниц.
Конечно, не исключено, что все хорошо, что они явятся — и не увидят ничего, кроме затянувшихся родов и нервничающего мужа.
Если там все дело только в том, чтобы принять роды, потому что больше некому, тогда ладно, это она справится.
Любой это сделает.
Вот только бы не резать.
Где же расположен мочевой пузырь?
Когда она уходила после своего последнего кесарева, ей даже не могло прийти в голову, что через много лет она будет вынуждена вспомнить эти навыки.
Зачем ей надо было оставаться в курсе дел, читать журналы, участвовать в конференциях?
Ведь у нее даже нет сертификата специалиста по акушерству и гинекологии.
Любой пожарник или таксист могут оказать помощь при вагинальных родах, но человека без сертификата никогда не попросят делать кесарево.
Эта мысль немного успокоила ее, и на миг она представила себе приятную картину — младенца, легко выскальзывающего из роженицы в ее руки на глазах у доктора Свенсон. Не было никаких причин думать, что все будет не так.
— А вы спокойно держитесь, — заметила доктор Свенсон. — Я думала, что по пути мы с вами поскандалим. Сегодня все в лаборатории жаждут поговорить о ваших чувствах.
— Просто я пытаюсь вспомнить, как принимают роды, — ответила Марина.
— Мозг — неисчерпаемая кладовая. Там хранится весь ваш опыт. Не волнуйтесь. Все вспомните, когда понадобится.
С этими словами, почти ободряющими, они прибыли на место.
Если бы лакаши жили в городе, то эта хижина находилась бы на окраине самого дальнего пригорода. Тут жили те, кто хотел уединения, хотел любоваться рекой и не видеть при этом соседей.
Марина поняла, что они пришли, по жалобным крикам, доносившимся сверху. Мужчина взлетел по ступенькам с сумкой и исчез из вида.
Доктор Свенсон поглядела ему вслед, оценивая местоположение:
— Когда я думаю о том, что рано или поздно закончу этот проект и вернусь в Штаты, на первом месте в моих мечтах фигурирует нормальная лестница. Будь у меня больше амбиций, я бы мечтала о лифте или эскалаторе, но это не так. Мне нужны лишь крепкие ступеньки и перила. Вы свидетельница, доктор Сингх. Если я выберусь живая из этой страны, то никогда в жизни не стану больше лазить по таким перекладинам.
Для семидесяти трех лет такая клятва не казалась высокомерной.
Марина сравнила длину рук и ног доктора Свенсон и объем ее талии. Сравнение не обнадеживало.
— Вам помочь?
— Нет, разве что вы привяжете меня к своей спине. Влезть туда я еще могу, но вот спуститься… Мне не хочется застрять там и самой родить в этой хижине.
— Не надо, нет, — сказала Марина, хотя подниматься туда одной ей совсем не хотелось.
Доктор Свенсон потерла виски.
— Что мы точно знаем, доктор Сингх? Мне семьдесят три, я беременная и невысокая. Но женщины старше меня, меньше ростом и с большим сроком поднимаются и спускаются по таким лестницам каждый день, в том числе и в день родов.
Мужчина в серой майке выглянул из хижины и вопросительно посмотрел на них.
— Вир! Вир! — сказал он.
— О-о, хорошо, — сказала доктор Свенсон. — Он немного знает португальский. Говорит, чтобы мы поднимались.
Она снова поглядела наверх:
— Что ж, надо так надо.
— Мы также знаем, что никто из этих женщин не рожал своего первого ребенка в семьдесят три года, — сказала Марина. — И они всю жизнь лазают по таким лестницам, беременные и нет. Привыкли.
Доктор Свенсон повернулась:
— Хорошо сказано. Я восхищаюсь вашей готовностью спорить вопреки вашим собственным интересам. Поднимайтесь следом за мной, на ступеньку ниже, и приготовьтесь к тяжелой работе. Вы ведь очень сильная, правда?
— Да, очень, — согласилась Марина, и они полезли.
Марина поддерживала доктора Свенсон всем своим телом, подталкивая ее кверху, они поднимались наверх, навстречу отчаянным рыданиям роженицы.
— Agora! Сейчас! — кричал несчастный муж.
Беноит был отправлен вперед с инструкциями, что семья должна приготовить много воды — дважды вскипятить ее и дважды процедить.
Первое, что они увидели, это стоящие в ряд грязноватые ведра.
Беноит, избегавший Марину после случая со змеей, куда-то скрылся.
Женщина лежала на полу, на груде одеял, таких мокрых, словно их только что вытащили из реки. Под ней, на досках пола, виднелось темное пятно.
Мужчина в серой майке стоял на коленях возле жены, держал ее за руку, поправлял ее мокрые волосы.
Другие члены семейства занимались своими делами.
Голый до пояса старик лежал в гамаке; маленькие ребятишки, мальчик и девочка, толкали его и звонко хохотали, когда он раскачивался. Три женщины, одна с ребенком у груди, нанизывали на веревки красный перец. Мужчина точил в углу нож.
Когда доктор Свенсон появилась наверху, тяжело дыша, все глаза устремились на нее.
Она ткнула пальцем в деревянный ящик, и молодая женщина бегом принесла его. Профессор села и приняла протянутую ей тыкву с водой.
Успокоилась даже роженица, признавая оказанную ей честь.
Подумать только, к ней домой пришла сама доктор Свенсон!
Марина не знала, за кого первого ей браться, за роженицу или за доктора, да и не была уверена, сумеет ли помочь им обеим…
— Вот сумка, — сообщила доктор Свенсон и кивком показала на пол. — Там вы найдете то, что нужно. Признаться, я поражена тем, что одолела подъем.
Она прижала руку к сердцу:
— Я не поднималась по лестницам с тех пор, как начались мои мучения.
Марина расстегнула «молнию» и пошарила в сумке.
Там оказалось не так много полезного: кусок мыла в мыльнице, но без щетки; несколько стерильных полотенец; хирургические перчатки в упаковке, стерильный хирургический комплект, несколько разных лекарственных препаратов на дне полупустой коробки.
Еще два серебристых рожка для обуви с загнутыми назад концами.
Марина взяла их в руки:
— Что это?
— Рожки! — довольным тоном сообщила доктор Свенсон. — У Родриго был целый ящик. Из них получаются превосходные ретракторы.
Марина положила рожки на колени.
— Как мне их стерилизовать?
— Как вы можете стерилизовать что-либо? Никак, доктор Сингх! Простой помойте их в первом ведре. Ох, я никак не отдышусь!
В первом ведре вода была еле теплая.
Марина мылила и мылила руки, дивясь, как такое возможно: как она оказалась тут, и непонятно, что будет дальше.
Конечно, она шла сюда по доброй воле, соглашалась во всем, хотя хотела отказаться, но ведь еще не так давно она сидела в своей крохотной лаборатории, занималась липидами, и Андерс был жив…
Она попыталась вычистить грязь из-под ногтей, но тут роженица издала отчаянный вопль.
Марине требовалась помощница, чтобы вскрывать упаковки. Она позвала одну из трех женщин, та неохотно положила на пол перец и подошла. Марина протянула ей мыло, изобразила пантомимой, что надо помыть руки. Женщина глядела на нее как на сумасшедшую.
«Неужели так будет и дальше, в течение всей операции?» — подумала Марина и тут же спохватилась, что слишком торопится.
Кто сказал, что будет хирургическая операция?!
Доктор Свенсон подвинула ящик ближе к роженице.
Помощница хмурилась и была готова сбежать, но доктор Свенсон строго посмотрела ей в глаза, и та сразу присмирела.
Марина натянула перчатки и встала на колени.
Роженица повернула к ней лицо, и Марина ткнула себе в грудь и назвала свое имя. Женщина слабо кивнула в ответ и произнесла имя, которое никто не расслышал.
После этого Марина намылила гениталии и бедра роженицы, согнула ее ноги в коленях и показала своей помощнице, как их держать.
— Конечно, хорошо бы подложить под роженицу чистое одеяло.
— Если вы получите чистое одеяло, вам захочется стерильное, а после этого вы поймете, что ничего не можете сделать без стола и света, а от стола и света — короткий шаг до фетального монитора. Знакомая картина. Лучше проверьте, насколько раскрылась шейка матки.
Места было достаточно, чтобы правильно лежащий плод нормальной величины легко вышел наружу.
Какое огромное облегчение!
— Раскрылась широко.
Марина пошарила рукой, нащупывая плод.
Нет, с тех пор как она это делала в последний раз, строение женского тела не изменилось.
И неважно, что на этот раз пациентка лежала на полу: вот он, ребенок.
Впрочем, теперь она была уверена, что нащупала не голову.
— Он лежит ножками вперед, — сообщила она.
Не самый лучший вариант, но справиться с этим можно.
— Сейчас я попробую повернуть его.
Доктор Свенсон покачала головой:
— Вы потратите много времени, измучаете роженицу, да и в половине случаев это все равно не получается. Сделаем кесарево.
Марина вытащила руку из роженицы.
— При чем тут время? Куда нам торопиться?
Восседавшая на ящике профессор властно махнула рукой:
— Нет смысла причинять роженице такие муки, если в итоге вам все равно придется оперировать.
Марина села на корточки.
— Но у нас нет даже намека на стерильные условия. Шанс, что она умрет от послеоперационного сепсиса, настолько велик, что нужно попытаться перевернуть плод. У меня нет сиделки, которая мне станет помогать в ходе операции, нет анестезиолога…
— Вы думаете, мы держим тут анестезиолога?
— Что у вас есть? — Марина стянула перчатку и пошарила в сумке.
— Кетамин. И не разбрасывайте перчатки. Это вам не «Джон Хопкинс».
— Кетамин? Вы собираетесь отправить ее на дискотеку? Кто сейчас применяет кетамин?
— Тут это новинка, доктор Сингх. Берите то, что есть. Я была рада, что достала хоть это.
— Я попробую перевернуть ребенка, — заявила Марина.
— Нет, и не думайте, — отрезала доктор Свенсон. — Хватит с меня того, что я лезла по этой проклятой лестнице. Я буду признательна, если вы не вынудите меня вставать на колени. Даже если не брать в расчет мой ишиас, у меня отекли руки.
Она покрутила перед Мариной кистями рук. Пальцы распухли, кожа на них натянулась. Десять маленьких сосисок.
— Господи, давно это у вас? — Марина непроизвольно потянулась к рукам профессора, и доктор Свенсон резко их отдернула.
— Мне трудно держать скальпель. Трудно держать даже карандаш. Как я сказала, либо вы делаете кесарево, либо я. Вот весь выбор.
— Какое у вас давление? — спросила Марина.
— Сейчас не я ваша пациентка, — проворчала доктор Свенсон. — Лучше направьте все ваше внимание на ту, что перед вами.
Мужчина в серой футболке смотрел то на доктора Свенсон, то на доктора Сингх, держа за руку жену.
Их споры тревожили его.
Но они не тревожили роженицу — она облегченно закрыла глаза на две минуты, которые были у нее между схватками.
Если бы кто-нибудь спросил у Марины, чье мнение по поводу кесарева для нее важнее — бывшей главы отделения акушерства и гинекологии в госпитале Джона Хопкинса, которая даже не дотрагивалась до роженицы, или изгоя из этой же профессии, которая прикоснулась к пациентке впервые за тринадцать лет, — она назвала бы первую. Но все же, будучи второй, она была уверена в своей правоте, хотя в равной степени была уверена и в том, что не станет препятствовать своей наставнице, если та сама возьмется оперировать.
Так что у нее оставался выбор.
— Скажите, как применять кетамин.
Набрав кетамин в шприц, она ввела иглу в вену и приклеила шприц липкой лентой к внутренней поверхности руки, чтобы по мере надобности добавлять препарат.
Стоны прекратились.
Марина обмыла и обтерла живот роженицы, выпрямила ее ноги, натянула чистые перчатки и показала своей помощнице, как натягивать кожу. Теперь та притихла и старалась изо всех сил, когда Марина провела скальпелем по коже.
Внезапно ей пришло в голову, что это не первая ее хирургическая операция за последнее время. Меньше недели назад она разрезала змею.
Из разреза выступил подкожный жир; на нем были яркие капельки крови.
Разрез был сделан в полной тишине, если не считать слабого вздоха мужа. Внезапно он привлек всеобщее внимание. Даже старик выбрался из гамака и подвел поближе двух малышей. Мужчина с ножом, женщины тянули шеи и толкали друг друга, чтобы лучше видеть происходящее. В спину Марины уткнулись чьи-то колени.
— Мне это не помогает, — проворчала она.
Ее сиделка уверенно держала руки по обе стороны от разреза. Она что-то рявкнула, и зрители попятились.
— Сейчас смотрим, где фасция, — сказала доктор Свенсон. — Я не захватила очки. Вы видите ее под жиром?
— Вижу, — Марина взяла руки помощницы и вложила в них по рожку. Погрузила рожки в разрез и показала женщине, как их держать.
Дальше была матка.
Несмотря на бурлящий приток адреналина, она узнавала все — кишечник и мочевой пузырь.
Почему это было так удивительно? Ведь она отказалась от профессии, но не от знаний. Слепнущая от пота, она повернула лицо к доктору Свенсон. Та подняла с пола рубашку и обтерла Марину. Потом наклонилась и промокнула лицо сиделки — та изо всех сил старалась держать рожки.
— Так, теперь отодвиньте мочевой пузырь, — командовала доктор Свенсон. — Осторожнее, не проколите его. Вы его видите?
— Да.
Просто чудо, что она хоть что-то видела без прямого света!
Она аккуратно надрезала матку, обходя все, что нельзя резать, и в брюшную полость хлынула кровь. Смешавшись с амниотической жидкостью, кровь образовала темный, бушующий океан. Этот горячий океан хлынул на пол и лужей растекся под доктором и ее пациенткой.
— Черт побери, как мне справиться с кровью без откачивания?!
— В сумке лежит груша, — сообщила доктор Свенсон.
— Мне нужна еще пара рук.
— Их нет. Обходитесь так.
Марина схватила грушу, та выскользнула из окровавленной перчатки и запрыгала, как мячик, по полу, где ее и поймал пятилетний мальчик.
— Господи! — воскликнула Марина. — Пусть хотя бы ее помоют.
Доктор Свенсон приказала жестами помыть грушу с мылом в ведре. Марина набрала пол-литра крови и выдавила ее на пол. Сделала так несколько раз. И вот, под многими слоями, увидела ребенка. Он лежал лицом вниз, ножками к голове, а его попка прочно застряла в тазе роженицы.
Марина попробовала высвободить его, но не получилось.
— Поднимите ягодицы, — сказала доктор Свенсон.
— Я пытаюсь, — раздраженно буркнула Марина.
— Просто потяните кверху.
Марина передвинула рожки внутрь матки и велела помощнице тянуть, сильно тянуть. Женщина, и сама обреченная постоянно рожать всю жизнь, делала это изо всех сил, а Марина запустила руки в матку и старалась вытащить ребенка.
Он застрял в матери, словно шалун, забравшийся в разгар игры в узкий шкаф.
Мышцы в плечах и шее Марины напряглись, спина заныла. Сто сорок два фунта Марины состязались в силе с шестью фунтами ребенка.
И наконец с громким шлепком младенец выскочил из ловушки.
Мужчина придержал Маринину спину рукой, чтобы она не опрокинулась.
Мальчик плюхнулся на материнскую грудь.
— Поглядите-ка! Проще не бывает, — доктор Свенсон хлопнула в ладоши. — Теперь отдайте им ребенка. Тут уж они сами все знают.
Скользкого ребенка забрали из рук Марины вместе с толстой плацентой, похожей на печенку. Все, стар и млад, понесли его куда-то.
Все они стали свидетелями необычного происшествия.
Сколько тут принимается трудных родов — но ни одни не бывают в пользу новорожденного.
— Помните остальное? Массируйте матку. Эта часть всегда мне нравилась — восстановление порядка после хаоса.
Доктор Свенсон нагнулась, чтобы лучше видеть.
— Ребенка унесли, теперь это не наша проблема. Можно не спешить. Уделяйте больше внимания деталям.
До них донесся плач новорожденного, и супруг, все еще не отпускавший руку жены, часто поглядывал в ту сторону.
— Добавьте кетамина, — сказала доктор Свенсон. — Ей пока рано просыпаться.
Марина снова откачала кровь и стала крупными стежками зашивать роженицу — процедура такая же деликатная, как зашивание рождественской индейки.
Помощница, обнаружив неожиданную сообразительность, умело передвинула рожки. Тем временем Марина возвращала все в исходное положение — зашила матку, вернула на место мочевой пузырь…
— Хороший муж, — похвалила доктор Свенсон, кивая на озабоченного супруга. — Остается с ней. Вы не видели других мужей! Многие уходят рыбачить. Иногда, узнав, что родился сын, приходят на него взглянуть. Вот и все.
— Может, это их первенец, — предположила Марина.
— Я бы знала. Но не помню.
Марина завязывала последний узелок, когда принесли младенца.
Она вытащила шприц из руки матери и положила ей на грудь ребенка. Мать чуть шевелила ресницами и не пыталась его удержать. Младенец был хорошенький, с круглым ротиком и черными бровками. Его уже завернули в полосатую материю. Он то ли зевнул, то ли заплакал, и все умилились.
Марина с трудом встала с пола, растирая затекшие колени.
— Видите? — сказала доктор Свенсон. — Тяжело даже вам.
Марина кивнула, стащила с рук перчатки и посмотрела на кровь на своих руках, на платье, на большую лужу крови на полу, в которой она сидела.
— Господи, — сказала она и заглянула в сумку в поисках тонометра.
Доктор Свенсон успокоила ее:
— Вы не представляете, сколько бывает крови в других случаях! Это вполне нормальное количество. Вот увидите, у нее все будет хорошо. У них обоих все будет хорошо.
Подошла помощница и накрыла роженицу вторым одеялом.
— Хорошо бы перенести ее куда-нибудь на сухое место, — сказала Марина. — Я не могу ее вот так оставить.
— Мы не можем требовать от лакаши некоторых вещей, — сказала доктор Свенсон. — Они не могут делать кесарево сечение; тут нужны инструменты и квалификация. Но они прекрасно знают, что больную женщину нельзя оставлять на мокром одеяле, и прекрасно умеют все убирать. Сегодня вечером вы зайдете проверить ваших пациентов, и завтра тоже. Вы увидите, как они справляются со всем и без вас.
Женщина, кормившая ребенка грудью, когда они пришли, теперь кому-то его отдала и кормила новорожденного, пока его мать спала на полу.
Отец ребенка подошел к Марине, собиравшей в сумку хирургические инструменты, и совсем легонько похлопал ее по спине и рукам.
Потом подошли остальные, все, кроме кормившей женщины и роженицы, и проделали то же самое. Малыши хлопали ее по ногам, а старик потянулся и похлопал ее по ушам.
Марина, в свою очередь, постучала по спине своей помощницы, которая не морщилась и не отворачивалась во время операции, и в ответ та ласково похлопала Марину по лицу тыльной стороной ладони.
— Пойдемте, — сказала доктор Свенсон. — У них это может продолжаться часами. Вы вернетесь домой с такими синяками, каких нет и у Истера.
Потребовались усилия, чтобы помочь доктору Свенсон спуститься с лестницы, но внизу ее ждала толпа.
Если бы она упала, ее просто подхватили бы на лету и отнесли на руках до лаборатории. Несколько минут она отдыхала и переводила дух. Ясно, что весть об их успехе уже разлетелась по деревне.
Туземцы окружили Марину и доктора Свенсон плотным кольцом, что-то говорили, ударяли ладонью о ладонь, но докторов не трогали.
Доктор Свенсон запретила им прикасаться к себе и Марине.
— Все восхищаются вами! — прокричала сквозь шум доктор Свенсон.
Марина засмеялась.
За ее спиной какая-то женщина ухватилась за ее косу, заявив этим о своем праве на эту территорию.
— Вы ведь просто предполагаете, что это так. Ведь вы не понимаете, что они говорят.
— Я хорошо понимаю, когда они счастливы. Может, я и не знаю деталей каждой фразы, но, поверьте мне, есть много способов слушать, а я слушаю этих людей уже много лет.
Толпа продвигалась вперед, а с нею — и два доктора.
— Они думают, что вы замените меня, — сказала доктор Свенсон, — так же, как я заменила доктора Раппа. Беноит рассказал им, что это вы убили змею, чтобы спасти Истера, и что вы привезли змею для них. Теперь они увидели, что вы достали ребенка и сохранили жизнь матери. Они потрясены.
— Они этого не видели, — возразила Марина.
— Видели наверняка, — убежденно заявила доктор Свенсон и махнула рукой. — Они сидели на деревьях. Хирургический театр был набит до отказа.
Марина взглянула на сияющие лица лакаши.
Но что было бы, если бы роженица умерла? Или умер ребенок?
— Я не смотрела наверх, — сказала она.
— Конечно, ситуация была слишком трудная. Но вы прекрасно справились. Сразу вижу свою ученицу. Вы сделали классический Т-образный разрез. Вы оставили маленькое отверстие в матке. У вас твердая рука, доктор Сингх. Вы именно тот врач, у которого я хочу рожать.
Ну и дела!
Она будет принимать роды у женщины, которая учила ее принимать роды.
— Когда вам придет время рожать, меня уже здесь не будет, — сказала Марина, и эта мысль ее успокоила. — Какой у вас срок?
— Чуть больше двадцати шести недель.
— Нет, нет, — заявила она. — Нечего и думать. К кому вы собирались обратиться?
— К повивальной бабке. Честно говоря, я намеревалась испытать все как можно ближе к женщинам лакаши, но время идет. И я все больше думаю о необходимости сделать кесарево. Я сомневаюсь, что мой таз раздвинется. Жевать кору — одно дело, но это не обращает вспять старение костей. Мне понадобится операция, и здесь больше нет никого, кому я могу это доверить.
— Тогда плывите в Манаус.
— Женщина моего возраста не может обратиться в больницу и рожать там. Возникнет слишком много вопросов.
— А я думаю, что женщине вашего возраста нужно обязательно лечь в больницу. — Марина покосилась на доктора Свенсон и, видя, что та ее не слушает, начала опять: — Если бы даже я осталась здесь, — но, поверьте, я не останусь, — вы не знаете, какие у вас могут возникнуть осложнения. Вам необходимо уехать, ведь не будете же вы рожать на своем столе. Вы только видели, как я выполнила свою первую хирургическую операцию за тринадцать лет. Едва ли можно надеяться, что я справлюсь со всем, что может произойти.
— Но вы могли бы! Я видела, как вы работали. В какой-то момент я стала задумываться над тем, как мне быть с этим неминуемым событием. Но теперь здесь вы, и вы хирург, доктор Сингх. Вся мировая фармакология не заслуживает того, чтобы променять на нее хирургию.
Она покачала головой:
— Фармакологией пускай занимаются доктора, у кого нет навыков межличностных отношений или у кого бесконтрольный тремор рук, грозящий ошибками. Вы мне никогда не рассказывали, почему сменили специализацию.
В окружающей толпе некоторые лакаши запели, другие били языком по нёбу, издавая радостный вой. Дети расчищали взрослым дорогу, срывая, словно кучка голодных коз, все листочки и ветки, выдергивая ползучие лианы, сбивая палкой паутину.
Вскоре тропа стала чистой, словно в национальном парке.
— А вы мне не рассказывали, почему сменили свою специализацию, — сказала Марина.
— У меня не было выбора. Я видела, какую нужно было сделать работу, и должна была сделать ее сама. Нельзя пускать сюда толпы людей. Они растопчут раппы, переловят мартинетов, развратят племя. А когда опомнятся и поймут, что натворили, все будет уже мертвым. Условия для этой особенной экосистемы еще предстоит воспроизвести. Много лет мои исследования носили чисто академический характер. Я пыталась определить роль мартинов в рождаемости. У меня нет намерений синтезировать препарат. Я никогда не верила, что женщины вправе сохранять всю жизнь все свои функции. Теперь, с моей беременностью, я верю в это еще меньше. Дайте мне руку, доктор Сингх, эта проклятая нога меня убивает. Да. Мы можем идти немного медленнее, чем остальные.
После этих слов лакаши, порой проявлявшие непостижимое умение понимать английский, вдвое сбавили свою скорость.
— Но когда я случайно обнаружила связь препарата с малярией, все переменилось. Ни один ученый не откажется от попытки найти вакцину от малярии. Я очень ценю сотрудников, которых привезла сюда. Все это очень преданные науке люди. Я никому из них не доверю вырезать мне аппендикс, но в том, что касается работы над препаратом, они успешно продвигаются к цели.
— Откуда вы знаете, что вакцина удачная?
Доктор Свенсон похлопала свободной рукой по животу:
— Тем же способом, каким убедилась, что фактор пожизненного деторождения действует. Я проверяю их. Больше тридцати лет я регулярно подвергаюсь опасности заболеть малярией и ни разу не болела. Доктор Нкомо, доктор Буди и Сатурны, мы все регулярно заражаем себя. Я заражала лакаши. Я могу показать вам все записи. Спасение — это сочетание коры мартинов и выделений пурпурных мартинетов. Теперь мы это знаем. Надо лишь научиться его воспроизводить.
— А что с компанией «Фогель»? — спросила Марина.
— «Фогель» оплачивает работы. Признаться, я долго выбирала спонсора и остановилась на «Фогель», но в последние годы мистер Фокс стал слишком настойчивым. Его не интересуют перспективы исследований. Он лишь хочет видеть, куда идут деньги. Впрочем, другие компании вели бы себя не лучше. На словах все готовы поддерживать науку, не понимая, что это означает. Доктор Рапп провел здесь полжизни, выполнял работу огромной важности для ботаники и лишь копнул поверхность микологии, науки о грибах, сделав то, что было в его силах. Такие вещи требуют неимоверного времени, целую жизнь. И вы думаете, я дождусь благодарности от людей за то, что я посвятила им свою жизнь?! Все равно какой-нибудь Джим Фокс окажется неспособным это понять. Приезд доктора Экмана стал катастрофой для всех нас. Его смерть повергла всех в уныние. Пару недель мне даже казалось, что я потеряю всех сотрудников. Но потом приехали вы, доктор Сингх, и, хотя я прежде сопротивлялась всяким вторжениям, теперь вижу, что ваше место — тут. Вы нормально со всеми ладите, у вас отменное здоровье, и я думаю, что вы сумеете уговорить мистера Фокса, убедить его, что все работы идут нормально и нам просто нужно еще некоторое время.
— Но зачем мне это делать? Я работаю на «Фогель». Компания тратит огромные деньги на создание препарата, который вы им предложили. Вы даже не заикнулись им о вакцине от малярии, а сейчас, по-моему, вы все работаете именно над ней. Почему я должна вас прикрывать?
Марина поддерживала доктора Свенсон.
Чем дольше они шли, тем сильнее профессор опиралась на нее.
— Тут речь не о том, что кто-то должен кого-то прикрывать. И тут нет лжи и жульничества. Препараты тесно связаны между собой; мы не в состоянии их разделить. Поглядите на меня. Я честно провожу исследования препарата, улучшающего фертильность, хоть теперь меня больше интересует малярия. Впрочем, мои личные пристрастия не имеют значения, ведь обе линии все равно сходятся в одной точке. Получив один препарат, мы получим другой. Я не вижу ничего плохого в том, что мы заставляем американскую фармацевтическую компанию платить за вакцинацию, которая принесет огромную пользу для здоровья мира и не даст финансовой прибыли для акционеров компании. У людей, которые нуждаются в вакцине от малярии, никогда не будет средств за нее платить. В то же самое время я дам им препарат, который подорвет здоровье женщин и принесет бешеные доходы компании. Разве это не разумный обмен? Ежегодно от малярии умирают восемьсот тысяч детей. Представьте, что эти восемьсот тысяч будут бегать по планете, когда эта вакцина будет готова. Возможно, эти постменопаузальные женщины, которые мечтают стать матерями, возьмут в свой дом таких детей, вместо того чтобы пытаться родить самим?
Марина, как всегда, почувствовала, что отстает на пять шагов в этой беседе.
— По-моему, вам следует дать шанс компании «Фогель». Вы увидите, что они так же заинтересованы в вакцине, как и вы.
— Ваша вера в это была бы очаровательной, если бы не была такой наивной, — сказала доктор Свенсон без следа насмешки. — Ведь если вы ошибаетесь, а я уверена, что вы ошибаетесь насчет альтруизма американской фармацевтической компании, тогда мы теряем все. И вы не имеете права так рисковать, ведь неправильная оценка повлечет за собой ежегодную потерю сотен тысяч жизней.
Они вернулись в деревню, прихватив по пути еще много лакаши.
Марине показалось, что собралось все племя.
— Пойдемте в лабораторию, — сказала доктор Свенсон, похлопав Марину по руке. — Доктор Нкомо покажет вам наших москитов.
— Дайте мне сначала искупаться, — сказала Марина. — Смыть кровь.
— Помойтесь в тазу, — возразила доктор Свенсон. — Я скажу, чтобы для вас принесли несколько ведер воды. Неразумно входить в реку, когда вы испачканы кровью. Кто-нибудь поужинает вами по ошибке.
— Я уже купалась в реке, когда на мне была кровь анаконды, — возразила Марина, глядя на свое платье, задубевшее от подсохшей крови.
— Теперь мы с вами будем более осторожными, — сказала доктор Свенсон.
Когда Марина вернулась на веранду, простыни на кровати были аккуратно расправлены, а на подушке лежало письмо.
Она осторожно приподняла сетку и взяла его в руки. Ей не хотелось ни к чему притрагиваться, пока она не помоется, и все-таки она провела пальцем по краям аэрограммы и развернула ее.
Там было написано только имя: «Карен Экман, Карен Эллен Экман, миссис Андерс Экман, Карен Смитсон, Карен Экман».
Буквы были корявые и неровные.
В нескольких местах ручка прорвала бумагу.
Он писал слова, но его рука дрожала.
Может, он сложил эту аэрограмму, и она лежала на постели.
Может, он и не собирался отправлять это письмо.
