Глава 4
Я редко плачу в кино. А сейчас плакала над вестерном, который смотрела впервые. В центре повествования — человек, который несет на себе бремя многих горестей, безудержной ярости и злобы на весь мир. Он годы тратит на то, чтобы разыскать свою юную племянницу, которую похитили апачи, когда она была ребенком. И вот наконец он находит ее. Теперь она — молодая женщина и одна из жен индейского вождя, убившего ее семью. Поначалу главный герой порывается ее убить, но глубокое чувство личной привязанности берет верх, он спасает ее, возвращает оставшимся в живых родственникам. Те встречают девушку с распростертыми объятиями, а человек, который вынес столько тягот, пока искал ее, смотрит, как она исчезает в их доме. Потом, когда дверь за ней закрывается, он поворачивается и уходит прочь, в бескрайние просторы американского Запада.
Именно во время этой финальной сцены я заметила, что из глаз моих текут слезы, и удивилась тому, что плачу. Не от того ли, что мне, как и герою Джона Уэйна в фильме, очень хочется домой? Но что такое этот «мой дом», по которому я тоскую? Может, просто некий идеализированный образ, не имеющий отношения к действительности? Неужели каждый из нас мечтает о доме, который ни в чем не похож на тот дом, что мы выстроили для себя?
Все эти мысли нахлынули на меня где-то на последней минуте фильма — равно как и слезы, в очередной раз навернувшиеся на глаза неожиданно и вогнавшие меня в состояние неловкости.
В зале зажегся свет, а я судорожно рылась в сумочке в поисках салфетки, чтобы вытереть глаза, — на тот случай, если страховой агент решит подойти ко мне и продолжить беседу. Вообще-то, я надеялась на более удобный для меня вариант: думала, может, он просто кивком пожелает мне спокойной ночи и пойдет своей дорогой.
Я промокнула глаза, поднялась с кресла — вместе с остальными десятью зрителями, сидевшими на нижних рядах, — и нарочно пошла к выходу на другой стороне, дабы не столкнуться с Ричардом Коуплендом. У выхода я обернулась и увидела, что он все еще сидит в своем кресле, погруженный в раздумья. Я тут же устыдилась того, что захотела сбежать от человека, который просто пытался быть со мной любезным в те несколько минут, что мы беседовали с ним, и был так же растроган фильмом, как и я сама. Поэтому, не отдавая себе отчета, я зачем-то топталась в фойе, пока он не вышел из зала. Вблизи я увидела, что его глаза покраснели от слез. И он тоже заметил, что я недавно плакала.
— Потрясающий фильм, — произнесла я.
— Я никогда не плачу в кино, — сказал он.
— Я тоже.
— Это заметно.
Я рассмеялась. Последовала неловкая пауза, поскольку никто из нас не знал, что еще можно сказать. Ричард Коупленд первым нарушил молчание:
— Болтаешь с парнем, стоя в очереди к стойке регистратора в гостинице, а потом вдруг оказываешься вместе с ним в одном кинотеатре.
— Поразительное совпадение.
— Я только что ужинал с одним своим клиентом, у него станкостроительная компания в Броктоне. Не очень интересный городок — мрачный такой, несимпатичный, — да и мужик тоже не очень интересный. Но он мой постоянный клиент вот уже одиннадцать лет — мы знаем друг друга со школы, вместе учились в Бате. Сам не понимаю, зачем вам все это говорю, надоедаю своими откровениями. Может, теперь не откажетесь выпить со мной по бокалу вина?
Я колебалась. Приглашение Коупленда меня несколько озадачило, хотя оно не было мне неприятно.
— Простите-простите, — извинился он, видя, что я не отвечаю. — Я понимаю…
— Здесь рядом есть что-нибудь приличное? Гостиничный бар как-то…
— Согласен-согласен. Там чертовски ужасно. Кажется, здесь рядом есть одно милое местечко.
И опять я заколебалась, глянула на часы.
— Послушайте, — сказал он, — если слишком поздно…
— Всего лишь едва за полночь. Но нам ведь утром в школу не идти, да?
— И то верно.
— Что ж, Ричард, ведите меня в то милое местечко.
— Вы запомнили, как меня зовут.
— Вы же дали мне свою визитку, мистер Коупленд.
— Надеюсь, это было не слишком дерзко с моей стороны.
— Я просто подумала, что вы пытаетесь продать мне какую-нибудь страховку.
— Не сегодня, — Лора.
Я улыбнулась. Он улыбнулся в ответ.
— Вот и вы тоже запомнили мое имя.
— Причем без всякой визитки. Правда, у коммивояжеров хорошая память на имена.
— Значит, вы себя считаете коммивояжером?
— Увы, да.
— Мой дедушка держал скобяную лавку в Уотервилле. Так вот, он говорил, что каждый человек всегда что-то продает. Вы, по крайней мере, продаете людям что-то полезное.
— Вы слишком добры, — сказал он. — А я, наверно, отрываю вас от чего-то.
— Но я же сказала, что буду рада выпить с вами бокал вина.
— Уверены?
— Начну сомневаться, если спросите еще раз.
— Простите-простите. Плохая привычка.
— У каждого из нас есть плохие привычки, — заметила я.
Мы вышли из кинотеатра на улицу.
— Вы всегда так добры?
— Сегодня днем я не была с вами добра.
— А-а… это… Не думаю, что вы…
— Я вела себя как стерва. Прошу простить меня за это. И если вы скажете, что я не была стервой…
— Хорошо, вы вели себя, как стерва. Как заправская стерва. — Ричард произнес это с озорной улыбкой на губах.
Я тоже улыбнулась:
— Вот и хорошо! Теперь, когда мы со всем этим разобрались…
Кафе, в которое он меня привел, называлось «Касабланка» и во многом походило на заведение Хамфри Богарта в одноименном фильме. Бармены были в смокингах, официанты — в жандармской форме.
— Думаете, сегодня мы встретим здесь Петера Лорре?
— Ну, поскольку его застрелили в третьей части…
— А вы неплохо знаете кино.
— Не то чтобы… хотя, как и всем, «Касабланка» мне нравится.
Метрдотель спросил нас, с какой целью мы пришли: поесть, выпить или справиться о разрешении на выезд из Касабланки.
— Только выпить, — ответил Ричард.
— Очень хорошо, месье, — сказал официант с французским прононсом в манере Питера Селлерса.
Едва нас усадили в кабинку — с навесом, как бедуинский шатер, — Ричард, закатив глаза, произнес:
— Простите. Если б я знал, что это тематический бар…
— Есть темы похуже «Касабланки». Слава богу, что вы меня не в «Хутерс» привели.
— Не совсем в моем вкусе.
— Рада это слышать.
— Но если вы предпочитаете пойти куда-то еще…
— И лишить себя возможности вкусить очарования Марокко прямо в Кембридже?
— Я никогда не был в Северной Африке. И вообще нигде не был за пределами США и Канады.
— Я тоже. А в юности я всегда говорила себе, что буду много путешествовать, значительную часть своей жизни проведу в дороге.
— И я себе такое говорил.
— Вот сейчас смотришь на все это… Смешно. А помнится, когда мне было четырнадцать и я переживала обычные бзики переходного возраста — с мамой тогда отношения жутко разладились, — я ей заявила однажды, что вступаю во Французский Иностранный легион… Потому что я как-то посмотрела по телевизору один старый фильм с Лорелом и Харди, в котором они попадают в Иностранный легион…
— «Сыновья пустыни».
— А говорите, что ничего не знаете о кино.
— Лишь обрывки бесполезной информации, вроде этой.
— В общем, я поступила так, как поступают дети, разозлившись на своих родителей. Вытащила из шкафа сумку, подсчитала свои сбережения из карманных денег, накопленные за минувшие месяцы, подумала, на каком автобусе добраться до Нью-Йорка, прикинула, хватит ли мне на билет до того места, где тогда стоял Иностранный легион…
— Скорей всего, в Джибути, — сказал Ричард.
— А где это Джибути?
— Где-то в Сахаре.
— Откуда вам известно, что в то время Иностранный легион стоял в Сахаре?
— Прочел в одной статье в «Нэшнл джиографик». С детства подписывался на этот журнал. С него и начались мои мечты о путешествиях. Со всех тех любопытных статей с красочными иллюстрациями — о Гималаях, бразильских дождевых лесах, Внешних Гебридских островах.
— Излюбленные пустынные места дислокации французского Иностранного легиона?
Он снова улыбнулся, подтвердил:
— Точно. Оттуда я и знаю, где находится Джибути.
— По-вашему, фильм с Лорел и Харди снимался там? — спросила я.
— А знаете, вы сообразительны.
— Никогда не считала себя таковой.
— То есть вам никто не говорил, что вы умны?
— Ну, кто-нибудь из учителей, профессоров — от случая к случаю. А так…
— Вы — умная женщина.
— Теперь вы пытаетесь мне льстить.
— Вы не любите лесть? — спросил он.
— Конечно, мне нравится, когда мне льстят. Просто… думаю, я этого не заслуживаю.
— С чего так?
— Вам не кажется, что вы излишне любопытны?
Его плечи вдруг опустились, он снова стушевался, с виноватым видом отвел глаза. К своему огромному удивлению, я осознала, что меня это больше не раздражает. Скорее я ему сочувствовала — сочувствовала, потому что слишком хорошо понимала его состояние: я тоже испытывала смущение и неловкость от собственной роли в общей картине жизни.
— Простите-простите, — извинился Ричард Коупленд. — Ну вот, опять я сначала говорю, потом думаю.
— Вы опять занимаетесь самоуничижением…
— Беру пример с вас.
— Один ноль в вашу пользу.
— Я не пытался заработать очко.
— Знаю. И знаю, что порой мы критикуем других за то, чего не хватает нам самим.
— Я не воспринял ваши слова как критику.
— По-моему, я критиковала.
— Вы всегда так самокритичны… я это говорю, потому что сам такой.
— Я заметила. Но я не ответила на ваш вопрос, да?
Ричард улыбнулся мне. Я тоже ему улыбнулась — и одновременно с изумлением подумала, как удивительно легко общаться с этим человеком, мы словно вдохновляем друг друга на импровизации. К нам подошел официант. Мы оба заказали по бокалу красного вина. Мне понравилось, как Ричард повел себя: когда официант предложил ему на выбор «мерло», «каберне савиньон» или «пино нуар», он признался, что плохо разбирается в винах и готов последовать чужому совету.
— Легкое или крепленое красное? — уточнил официант.
— Что-нибудь среднее, — ответил Ричард.
— Тогда «пино нуар». Для дамы то же самое?
— Почему бы и нет? — согласилась я.
Официант удалился.
— Выходит, вы не боитесь признаться в том, что чего-то не знаете, — заметила я.
— Я много чего не знаю.
— Я тоже. Но большинство людей даже помыслить не могут о том, чтобы открыть кому-то этот маленький факт.
— Отец всегда говорил мне, что в жизни есть три важных слова: «Я не знаю».
— Он прав.
— Был прав. Его больше нет.
— Простите.
— Не извиняйтесь, — сказал Ричард. — Он был довольно сложный человек, мой отец. Из тех, кто всегда дает советы, которым сам никогда не следует. Например, никогда не признавался в том, что он чего-то не знает.
— Чем он занимался?
— Пятнадцать лет пробыл в морской пехоте. Дослужился до звания полковника. Потом женился, вернулся в Мэн — он родом из Бата, — завел семью. Открыл небольшую страховую компанию.
Последнюю фразу Ричард произнес тихо, не глядя на меня. По всему было видно, что ему неловко в этом признаваться.
— Понятно, — проронила я.
— Да. Я пошел по стопам отца, продолжил семейное дело.
— Большая у вас фирма?
— Только я и мой секретарь/бухгалтер… и это моя жена.
— Значит, у вас настоящее семейное предприятие.
— Вряд ли можно назвать предприятием фирму, в которой работают два человека, — сказал Ричард и снова отвел взгляд, явно не желая говорить на эту тему.
Поэтому я спросила, есть ли у него дети.
— Сын. Билли.
— Сколько ему лет?
— В следующем месяце исполнится двадцать шесть.
Значит, Ричарду где-то пятьдесят пять.
— И где он сейчас?
— В данный момент живет дома. У Билли сейчас период неопределенности.
По тому, как он это произнес, я поняла, что о сыне он тоже не хочет говорить.
— Один мой ребенок тоже живет дома.
Я видела, как он облегченно вздохнул, затем стал расспрашивать меня о моих детях и муже. Сказал, что ему известно про то, что полтора года назад в «ЛЛ Бин» произошло сокращение. Трое его приятелей были уволены примерно в то же время, что и Дэн. Но разве это не здорово, что компания вновь наняла моего мужа, тем более что сейчас так трудно найти работу? Давно я замужем? Двадцать один год? Ну, здесь он меня обошел: «Больше двадцати девяти». Разве это не здорово, что вы являетесь чуть ли не единственной супружеской парой в стране, которая, так сказать, выдержала проверку временем? Это такая редкость, принимая во внимание нынешний уровень разводов.
Ричард говорил это с неким странным добродушием. Должно быть, на моем лице отразился скептицизм, потому что он неожиданно спросил:
— Я хватил через край?
— Вовсе нет. Многие живут в счастливом браке. С другой стороны, многие говорят, что они счастливы в браке, потому что не могут признаться, что у них в семье проблемы. Но я рада, что у вас счастливый брак.
— Простите-простите…
— За что? Не нужно все время извиняться.
— За то, что веду себя как коммивояжер. Болтаю без умолку: «Все счастливы, все отлично!»
— Таким был ваш отец?
— Продажами всегда занимался я, отец вел бухгалтерию.
— Но ведь если он основал фирму, должно быть, он имел предпринимательскую жилку.
— Поначалу у него был компаньон — Джек Джоунс. Сослуживец, тоже морской пехотинец. В отличие от отца, Джек искренне любил людей. Не понимаю, как он вообще завязался с отцом, ведь Джек был душа-парень, а отец на жизнь смотрел как диспептик.
— Интересное сравнение. Мне нравится.
— Желчный был человек. Истеричный, если хотите.
— Неуступчивый. Такое определение подойдет?
— Пожалуй, это как-то слишком по-казенному. Отец был мизантроп, а не сутяга.
Я посмотрела на него с любопытством, заметила:
— Любите подбирать слова.
— Перед вами победитель конкурса по правописанию трудных и редких слов округа Кеннебек 1974 года. Практически средневековье, да? Но стоит только подсесть на слова, от этой привычки уже не избавиться.
— Очень хорошая привычка. Формирует в человеке желание достичь успеха.
Мы опять обменялись улыбками. Я видела, что к Ричарду вернулась непринужденность, ибо мы нашли интересные точки соприкосновения.
— Стремление к успеху, — произнес он. — Продвижение по социальной лестнице, Хорейшо Элджер, все такое. Очень по-американски.
— Думаю, стремление к успеху не чисто американская концепция.
— Концепция, — повторил Ричард с явным удовольствием. — Какое звучное слово. Прямо-таки музыкальное, да?
— Если использовать его концептуально.
— Или позитивно?
— Так говорят бойскауты.
— Ладно, согласен. Тогда, может, «негативно»?
— Это уж вы изощряетесь. «Конструктивно»?
— А вы, значит, не изощряетесь? По-моему, слишком цветисто.
— Цветисто не значит «вычурно».
— «Чурригереско»? — спросил он.
— О, ради бога! Вы выше всей этой напыщенности «пламенеющей» готики, барокко и даже чурригереско.
— А я потрясен вашим словарным запасом. Вы тоже участвовали в школьных конкурсах на знание орфографии?
— Нет, все это я обошла стороной, хотя в старших классах учитель английского пытался заставить меня посещать орфографический кружок после школьных занятий. Дело в том, что я вечно сидела, уткнувшись носом в словарь…
— Как и я.
— Дурацкая привычка — в школе мне все это говорили. И хотя учитель английского, готовивший к конкурсам команду, считал, что я могла бы быть капитаном…
— Значит, он был столь высокого мнения о ваших познаниях?
— Я никогда не считала себя слишком уж знающей, — не раздумывая, ответила я.
— Ни в чем?
Теперь я отвела взгляд, ответила не сразу:
— Пожалуй.
— Почему так?
— Вы задаете слишком много вопросов, сэр.
— Меня зовут Ричард, а много вопросов я задаю отчасти по профессиональной привычке, отчасти — из личного интереса.
— С чего это у вас ко мне интерес?
— Вы мне интересны.
Я покраснела. Ричард мгновенно это заметил и сам смутился:
— Я не хотел быть назойливым. И если я вас обидел…
— Не обидели. Вы просто старались быть со мной любезным.
— В самом деле?
— О, ради бога…
Нам принесли вино. Ричард поднял свой бокал и провозгласил тост:
— За Роже, Уэбстера, «Фанк и Вагналс», Оксфорд и…
— Словарь синонимов… с которым я ложилась спать почти каждый вечер на протяжении всей своей учебы в старших классах.
— Полагаю, ваши родители этому не противились.
— Отец был математиком и предпочитал абстракцию конкретике. Поэтому ко всему, что касалось моей жизни, включая моего первого парня, он относился мило, с любовью и без интереса — не лез в душу.
— И кем был ваш первый парень?
— По-моему, такого вопроса нет в бланке страхования жизни.
— Я и не знал, что мы заполняем анкету страхуемого лица.
— Хорошее вино. «Пино нуар». Надо запомнить.
— То есть вы намекаете мне, что не станете рассказывать про своего первого парня?
— Именно.
— Что ж, не буду настаивать. Однако когда у вас проснулась любовь к словарю синонимов?
— Купила его в четырнадцать лет. Две недели откладывала деньги из того, что зарабатывала приходящей няней. Двадцать долларов. По тем временам это было довольно большое состояние. Но словарь того стоил.
— За что вы его так ценили?
— С ним я забывала про все на свете. Вы когда-нибудь видели словарь синонимов?
— У меня их два.
— Тогда вы точно с приветом.
— Не спорю. А вы — нет?
— С приветом, еще с каким. Однако, возвращаясь к разговору о словаре синонимов… знаете, за что я его люблю? Он не такой косный и официозный, как обычный тезаурус. В нем есть и глубина, и широта в том, что касается эквивалентных слов. Настоящая находка для повернутых на семантике.
— Повернутые на семантике. Мне нравится.
— Это я и есть. Всегда такой была.
— Хотя ваше настоящее ремесло — естественные науки?
— Естественные науки — это «ремесло»?
— По-моему, любая деятельность — ремесло.
И снова я устремила на него пытливый взгляд, ибо редко встретишь человека, способного произнести столь выразительную фразу во время обычного разговора. Ричард заметил, что я по-другому смотрю на него. Он застенчиво улыбнулся, быстро нагнул голову, уклоняясь от моего взгляда, а я невольно подумала: о боже, неужели в моих глазах он прочел интерес или — того хуже — влечение? Я снова покраснела. А потом — теперь одно накладывалось на другое — заметила, что он увидел, как изменился цвет моего лица. Поэтому я попыталась разрядить атмосферу:
— Вы искусно играете словами…
— А я, похоже, вас смутил…
— Нет, это я сама себя вогнала в краску.
— Почему?
— Потому что…
Я не могла озвучить ему свою мысль: потому что вы умны и нравитесь мне, а вы не должны мне нравиться, на то есть десятки очевидных причин.
— Прежде мне никто этого не говорил, — сказал Ричард.
— Что?
— Что я искусно играю словами…
— Но жена ваша наверняка…
Едва эти слова сорвались с моих уст, я тут же пожалела о них. Ибо я поняла, что переступила черту дозволенного.
— Простите-простите, — поспешно сказала я. — Мне не следовало намекать…
— Вы ни на что не намекали. Вопрос вполне резонный. Я люблю слова. Люблю играть словами. Люблю живописать словами, хотя в повседневной жизни, если учесть характер моей работы, мне это редко удается. Да, было бы замечательно, если б мой партнер по жизни, моя жена, ценила мое умение играть словами. Но когда такое было, чтобы ваша супруга могла по достоинству оценить ваш образ мыслей? По-моему, тот, кто этого требует, хочет слишком многого. Не так ли?
Он произнес все это с такой легкостью, с такой иронией в голосе, что я невольно рассмеялась.
— Я не считаю, что вы требуете слишком многого, — возразила я. — Мой отец часто говорил, что одна из проблем умного человека состоит в том, что он непреднамеренно дает понять другим, что они дураки. Это, конечно, сильно задевает. То, что у вас есть способности, талант, особое видение мира — все то, чего, по их мнению, у них нет.
— Умение играть словами вряд ли можно назвать талантом. Это скорее хобби. Как коллекционирование моделей поездов, марок или старых авторучек.
— Это более интеллектуальное занятие, чем все вышеперечисленное.
— Значит, вы считаете себя интеллектуалкой?
— Едва ли.
— Вот видите! Мы с вами сшиты из одной ткани производства штата Мэн. Оба увлекаемся семантикой. Оба можем часами исследовать мир синонимов. Оба обожаем родной язык. Но ведь это не значит, что мы с вами умные люди, верно?
Я кивнула с улыбкой:
— Точно.
Я подняла бокал, он поднял свой, мы чокнулись.
— За низкую самооценку, — сказала я.
— Иными словами, за коварное искусство недооценивать себя.
— Вы пишете?
Мой вопрос, казалось, ошеломил Ричарда.
— Почему вы спрашиваете?
— Интуиция. Ваше знание языка, любовь к языку…
— У меня почти нет опубликованных вещей…
— Но вы писали, пишете?..
Ричард поднес ко рту бокал, осушил его.
— Четыре месяца назад один мой рассказ напечатали в малоизвестном журнале в Портленде.
— Но это же здорово. Что за журнал?
— «Портленд магазин». О стиле жизни. Рекламирует роскошные рестораны и магазины. Дома и квартиры со стильными интерьерами. Отели, в которых можно провести романтический уик-энд. Всякое такое.
— И в вашем рассказе тоже фигурировали роскошные рестораны, дома со стильными интерьерами и романтические уик-энды в гостиницах на побережье, где приносят завтрак в постель?
Ричард улыбнулся:
— Что ж, сам напросился.
— Вы извиняетесь за то, что вас напечатали в журнале, который пишет о стиле жизни?
— Ну, это же не «Нью-Йоркер».
— Возможно, и там вас однажды напечатают.
— Мечтать не вредно.
— Нужно мыслить позитивно, — сказала я.
— Говорите прямо как Норман Винсент Пил.
— Кто это?
— Автор «Силы позитивного мышления». Его преподобие Норман Винсент Пил. Его труд, пожалуй, первая американская книга о самосовершенствовании.
— Написанная священником.
— Священником пятидесятых годов прошлого века. В сравнении с нынешними христианскими ортодоксами он, можно сказать, светский человек.
— Мне казалось, вы — сторонник «семейных ценностей».
— У вас хорошая память, — парировал Ричард.
— Слава богу, что вы не стали цитировать мне «Книгу откровения».
— Я не религиозный человек.
— И не поддерживаете утвердившихся в вере?
— Просто мне не нравится, что «мягкие» либералы отрицают все христианское.
— Говоря как либерал — хотя и здравомыслящий, — думаю, что даже наиболее здравомыслящих республиканцев из тех, кого я знаю, беспокоит, что политическая программа харизматических христиан идет вразрез с основополагающими американскими идеями об отделении церкви от государства и о правах человека, таких как право женщины распоряжаться собственным телом и гражданские права гомосексуальных пар с точки зрения правовой защиты брака.
— Вообще-то, я ничего не имею против всего того, что вы перечислили.
— А я, похоже, вещаю, как оратор с трибуны.
— Против этого я тоже ничего не имею. Вы — здравомыслящий либерал, я — здравомыслящий республиканец… хотя многие наши современники сочли бы это за тавтологию.
Ричард озорно улыбнулся мне, и я опять невольно подумала: а он умен. И спорит умно, языком владеет превосходно, находчив и сообразителен.
— Может, поделитесь, про что был ваш рассказ? — попросила я, меняя тему разговора.
— То есть больше вы не желаете слушать про мое отношение к Господу?
— Он — ваш личный друг?
— Не то слово. В прошлом году я застраховал Его на все случаи жизни, что приносит мне пятипроцентный доход сверх суммы франшизы.
Рассмеявшись, я спросила:
— Значит, Бог живет в Мэне?
— Не зря же Мэн называют краем отдыха. Оттого-то Он так редко исполняет просьбы молящихся.
— Значит, вы просили Его о какой-то милости?
— Все обращаются к Нему с просьбами.
— Я думала, вы неверующий.
— Пока не решил.
— То есть вы агностик?
— Меня воспитали пресвитерианцем — семейная традиция. Думаю, отец одобрял пресвитерианство, потому что это суровая религия, аскетическая.
— А ваша мать?
— Она соглашалась со всем, что говорил отец. Хотя его авторитет никто никогда не оспаривал.
— А вы сами пытались?
— Конечно.
— И?
Молчание. Ричард уткнулся взглядом в пустой бокал. Потом сказал:
— Я управляю созданной им компанией.
— Но вы ведь до сих пор пишете.
— На это он никак не мог повлиять.
— И вы просили Господа, чтобы Он помог вам напечататься в «Нью-Йоркере»?..
— Даже Он не в силах посодействовать в этом.
Я снова рассмеялась:
— Но вы верите в…
— Я верю в то, что хочу верить во что-нибудь.
Молчание. Его слова, казалось, повисли в воздухе между нами. Двусмысленные. Возможно, наполненные неким значением. Может, и нет. Но то, как он смотрел на меня сейчас…
Голос за моей спиной разрядил обстановку:
— Как дела, ребята?
Это был официант.
— Не хотел бы отвечать за нас обоих, — сказал Ричард, — но, по-моему, прекрасно.
— По-моему, тоже, — согласилась я.
Мы улыбнулись друг другу.
— Значит, готовы заказать еще по бокалу вина? — спросил официант.
— Ну… — произнесла я, подумывая о том, чтобы отказаться и уйти из ресторана. В свое оправдание я могла бы назвать, как минимум, пять причин.
— Если слишком поздно и у вас важные дела утром… — начал Ричард.
Я знала, что самый простой способ закончить вечер — это сказать что-нибудь типа «увы, завтра по расписанию первый семинар („Передовые методы МРТ костного мозга“) в десять утра… и рентгенолог из моей больницы хотел бы получить о нем полный отчет» (это вовсе не так — мы всегда направляем пациентов с заболеваниями костного мозга в Портленд). Еще одна уважительная причина: можно сказать, что после второго бокала вина я не смогу вести машину. Потому что наш интересный разговор я находила немного слишком интересным. И потому что, когда Ричард за несколько минут до этого, взглянув на меня, произнес: «Я верю в то, что хочу верить… во что-нибудь», мне невольно подумалось, что он собирался сказать «в кого-нибудь», оттого и запнулся. А еще потому что, когда он произносил эти слова, наши взгляды встретились, и я пришла в замешательство от того, что страховой агент, седой и немного потрепанный, каким он предстал моему взору при первом знакомстве, теперь вдруг пробудил во мне интерес.
В общем, было много резонных причин сказать Ричарду: «Пожалуй, уже поздно, мне пора», но что-то во мне — доселе неведомое, ведь я человек осторожный, — взбрыкнуло, и я, сама того не желая, ответила:
— Я бы выпила еще бокал, если вы составите мне компанию.
Ричард на мгновение опешил, словно он тоже считал, что было бы лучше, если б мы уже распрощались и оправились в гостиницу каждый своим путем. Но потом мгновенное замешательство прошло, его лицо озарила улыбка, и он произнес удивительные слова:
— Если вы готовы, я тоже готов.