27
Это было нечто большее, чем просто напоминание о том, что Сид трахалась с другим мужчиной.
Если жизнь вдвоем с Пэтом и научила меня чему-нибудь, так это тому, что быть родителем означает действовать по большей части интуитивно: все получается по мере того, как ты это делаешь.
Никто ничему тебя не учит. Ты сам учишься в процессе.
Когда я был маленьким, то думал, что родители обладают каким-то секретом, как держать меня в руках и правильно воспитывать. Я думал, у них есть какой-то великий план, как заставить меня есть овощи и вовремя уходить к себе в комнату. Но я ошибался. Только теперь я понял, что они делали то же самое, что и все остальные родители на свете: просто импровизировали.
Если бы Пэту взбрело в голову посмотреть «Возвращение джедая» в четыре утра или послушать кассету с песнями хип-хоп в полночь, я не стал бы задумываться, а попросту вытащил бы вилку из розетки и отправил его в кровать.
А когда он был расстроен после телефонного звонка Джины или после того как что-то случилось в школе, я брал его на руки и крепко обнимал. Когда это твоя плоть и кровь, ты не задумываешься о том, как поступить правильно. То есть вообще не нужно задумываться, что ты делаешь.
Но с Пегги я не мог позволить себе подобной роскоши.
* * *
Она лежала поперек дивана, положив маленькие босые ножки на журнальный столик, и смотрела свой любимый австралийский сериал.
Я сидел рядом с ней и читал статью о крахе очередного банка в Японии, стараясь не прислушиваться к болтовне ущербных спортсменов, занимающихся виндсерфингом и не знающих, кто их настоящие родители. Похоже было, что в Японии царит полный хаос.
— Что значит — ты не моя мать? — сказал кто-то на экране, и Пегги зашевелилась, потому что раздалась музыкальная концовка и пошли титры.
Обычно она срывалась с места, как только австралийцы отправлялись восвояси. Однако на этот раз она не спешила. Девочка нагнулась над журнальным столиком и отрыла среди журналов и игрушек лак для ногтей. Я следил за тем, как она откручивает крышку стеклянного флакончика.
— Пегги!
— Что?
— Может быть, тебе не стоит с этим играть?
— Все нормально, Гарри. Мама мне разрешает.
Она отвинтила крышку с маленькой кисточкой и начала очень старательно раскрашивать в кроваво-красный цвет свои крохотные, почти невидимые ноготки на ногах и — я не мог этого не заметить — кончики самих пальцев тоже.
— Осторожно с этой штукой, Пегги. Это не игрушка, понимаешь?
Она неодобрительно взглянула на меня:
— Мама мне разрешает.
Капли ярко-красного лака стекали по пальчикам величиною с половину спички. Было такое впечатление, что она давила виноград или ходила босиком по скотобойне. Она подняла ногу, чтобы полюбоваться творением своих рук, и забрызгала красным журнал «Ред».
Если бы это был Пэт, я прикрикнул бы на него, или отнял бы у него лак, или отправил бы сына в его комнату. Я что-нибудь обязательно бы сделал. Но с Пегги я не знал, как поступить. Я не смел до нее дотронуться, и мне ни в коем случае нельзя было повышать голос.
— Пегги!
— Что, Гарри?
Мне ужасно хотелось, чтобы она вела себя правильно и не пачкала лаком для ногтей свои ноги, ковер, столик и журналы. Но больше всего мне хотелось нравиться ей. Поэтому я сидел и смотрел, как ее ножки становятся ярко-красными. При этом я лишь время от времени издавал нечленораздельные звуки и не пытался ей препятствовать.
Сид вышла из ванной, завернувшись в белый халат и вытирая волосы. Она увидела, как Пегги мажет ноги лаком, и вздохнула.
— Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты его не трогала? — Oна вырвала у дочери лак и подняла ее, как кошка, хватающая за шиворот непослушного котенка. — Вперед, мисс Пегги. В ванную.
— Но…
— Немедленно!
Мне хотелось засмеяться — или спрятать лицо в ладонях — оттого, что я никогда и не предполагал, какую огромную часть своей жизни придется потратить на ликвидацию последствий распада когда-то благополучной семьи.
Квартира Сид была храмом романтической любви.
На стенах были развешаны плакаты из фильмов, где рассказывались истории об идеальной любви: любви, то и дело натыкавшейся на разнообразные препятствия, но в конечном счете побеждавшей их без осложнений, характерных для современного мира.
Как только ты заходил в квартиру, в тесной прихожей тебя встречала «Касабланка» в рамке. В чуть менее тесной гостиной висели рамки с «Памятной историей» и «Короткой встречей». И, разумеется, на почетном месте над кроватью висели «Унесенные ветром». Даже в спальне Пегги над ее старыми куклами Кеном и Барби и разнообразными сувенирами с изображением группы «Спайс Герлз» висела картинка из «Покахонтас». Повсюду пылкие мужчины, тающие женщины и всепобеждающая любовь.
Эти плакаты не были наклеены на стены скотчем, как сделал бы это какой-нибудь студент: равнодушно, бездумно, просто чтобы закрыть пятно или отвалившуюся штукатурку. Вставленные в изящные черные рамки со стеклом, они производили впечатление произведений искусства, каковыми, собственно говоря, и являлись.
Сид купила их в одном из киномагазинов в Сохо, отвезла в багетную мастерскую или куда-нибудь вроде этого, а затем приволокла домой. Ей пришлось здорово поработать, чтобы развесить все это богатство у себя на стенах. Смысл этих посланий был предельно ясен: вот чего мы хотим.
Но мы хотели не этого, то есть не совсем этого. История любви Хамфри Богарта и Ингрид Бергман была, конечно, прервана нацистским вторжением в Париж, но по крайней мере Богарту не нужно было беспокоиться о том, как вести себя с ребенком Ингрид от Виктора Ласло. И еще неизвестно, любил ли бы Ретт Батлер Скарлетт О'Хару так же сильно, если бы она таскала с собой по Джорджии ребенка от первого брака.
Никогда раньше я не имел дела с маленькими девочками. Пегги окружала атмосфера спокойствия — определенно, это было спокойствие, а не желание быть паинькой, чтобы ее постоянно хвалили. Она была уравновешенной, чего нельзя сказать о мальчиках — ее сверстниках. Возможно, девочки все такие. А возможно, такова была Пегги.
В общем, что я хочу сказать: она мне нравилась.
Но я не понимал, кем я должен для нее стать: другом или отцом, ласковым и снисходительным или суровым, но справедливым. Когда у твоей возлюбленной есть ребенок, все идет совершенно не так, как в кино. И если кто-то этого не понимает, значит, романтическое кино не пошло ему на пользу.
Сид вернулась в комнату с вымытой и переодетой Пегги, готовой к свиданию со своим отцом. Они собирались отправиться в «Пиццу Экспресс». Девочка вскарабкалась ко мне на колени и поцеловала меня. Она пахла мылом и детским шампунем «Тимотей».
Ее мама взъерошила мне волосы.
— О чем ты думаешь? — спросила она у меня.
— Ни о чем…
Глаза Пегги расширились от возбуждения, когда она услышала звук мотора мощного мотоцикла, тормозящего возле дома.
— Папа! — радостно воскликнула она, слезая с моих коленей, и я вдруг почувствовал укол ревности, который застал меня врасплох.
Из окна мы смотрели, как Джим Мейсон припарковывает здоровенный мотоцикл «Бэ-Эм-Вэ» и слезает с него, задирая ногу, как будто спрыгивает с лошади. Потом он снял шлем, и я увидел, что Сид говорила правду: этот ублюдок был очень красив, особенно впечатлял его точеный подбородок и короткие, густые, вьющиеся волосы. Он напоминал изображение на римской монете или манекенщика. Одного из тех, кто любит девушек и пользуется у них успехом.
Я всегда почему-то надеялся на то, что в нем будет что-нибудь от Гленна — этакого увядающего красавчика, чьи годы, когда он разбивал сердца, уже позади. Но этот, напротив, был еще в самом соку.
Он посмотрел на нас снизу вверх и помахал рукой. Мы помахали ему в ответ.
Встречаясь с бывшим мужем своей партнерши, чувствуешь неловкость и замешательство. Ты в курсе самых интимных подробностей его жизни, но до сих пор его не видел. Ты знаешь, что он поступал неправильно, поскольку тебе об этом много рассказывали, а также потому, что, если бы он поступал правильно, ты теперь не встречался бы со своей партнершей.
Встреча с человеком, которого она любила до тебя, должна быть похожа на поездку по ухабистой дороге. Но для меня знакомство с Джимом не стало большой встряской. Я легко отделался, ведь у них с Сид было еще слишком много общих нерешенных проблем.
Он вошел в квартирку, большой и красивый, одетый в сверкающую кожу, с лучезарной белозубой улыбкой, и стал щекотать свою дочку, пока она не взвыла. Мы пожали друг другу руки и обменялись ничего не значащими репликами о том, как трудно парковаться в этом районе. Сид бесстрастно наблюдала за ним, и ее лицо было похоже на сжатый кулак.
— Как Мем? — поинтересовалась она.
— Нормально. Передавала тебе привет.
— Я уверена, что не передавала. Но все равно спасибо. А как у нее дела на работе?
— Хорошо, спасибо.
— У стриптизерш сейчас дела идут неплохо, верно?
— Она не стриптизерша.
— Разве?
— Она эротическая танцовщица.
— Примите мои извинения.
Джим посмотрел на меня с ухмылкой, как бы говоря: «Ну что тут поделаешь?»
— С ней всегда так, — сказал он, как будто мы с ним были друзьями, и он привык жаловаться мне на жизнь.
Пегги вернулась в комнату с детским мотоциклетным шлемом и улыбкой до ушей в предвкушении поездки. Она поцеловала маму и меня и взяла отца за руку.
Из окна мы наблюдали, как Джим осторожно усадил дочь на мотоцикл и надел ей на голову шлем. Устроившись позади нее, он столкнул машину с места, завел мотор и поехал по узенькой улице. Сквозь горловой рокот мотоцикла слышны были восторженные вопли Пегги.
— За что ты его так ненавидишь, Сид?
Она на секунду задумалась.
— Я думаю, за то, как он со мной расстался. Однажды по дороге с работы он повредил ногу в очередной аварии, я думаю, его задело такси, его всегда задевают такси, и лежал на диване, когда я пришла. Я нагнулась над ним, просто чтобы посмотреть на его лицо, потому что мне всегда нравилось смотреть на его лицо, и он произнес имя девушки. Вслух. Имя этой девушки из Малайзии, из-за которой он меня бросил.
— Он разговаривал во сне?
— Нет, — ответила Сид. — Он делал вид, что говорит во сне. Он уже давно решил, что бросит нас с Пегги. Но у него не хватило смелости сказать мне об этом, глядя прямо в глаза. Он сделал вид, что произносит ее имя во сне. По-другому ему не удавалось сбросить эту бомбу — сообщить мне, что он уже собран чемоданы. И это было так трусливо, так жестоко и так типично для него…
У меня были другие причины ненавидеть Джима — отчасти благородные, отчасти нет. Я ненавидел его за то, что он так гадко обошелся с Сид, и я ненавидел его, потому что он был красивее меня. Я ненавидел его, потому что ненавидел всех родителей, бросивших своего ребенка, как будто ребенок — это хобби, которым можно заняться или перестать заниматься по своему желанию. Значит, я думал, что Джина поступила так же? Иногда. Особенно в те редкие дни, когда она не звонила и я знал — точно знал, — что она весело проводит время с Ричардом.
А еще я ненавидел Джима потому, что чувствовал: Сид он по-прежнему небезразличен. Когда она сказала, что ей всегда нравилось смотреть на его лицо, я понял, что любовь и привязанность еще не ушли окончательно и Сид по-прежнему мучается. Может быть, она уже не любила его так, как раньше, может быть, все уже зарубцевалось и переродилось во что- то другое. Но он все еще был ей небезразличен.
Полагаю, мне надо было испытывать к нему благодарность. Если бы он был верным, любящим мужем, знавшим, как с честью носить свои кожаные штаны, и если бы он не «подсел на бамбук», тогда Сид была бы с ним, а не со мной. Но я не испытывал никакой благодарности.
Пусть только привезет Пегги домой из «Пиццы Экспресс» в целости и сохранности, и тогда я буду счастлив, если он врежется на своем мотоцикле в автобус и его красивое лицо размажется по Эссекс-роуд. Он обошелся с Сид так, как будто она пустое место. И это достаточное основание для того, чтобы ненавидеть его со всеми его потрохами.
Но когда Пегги вернулась домой с нелепой мягкой игрушкой размером с холодильник, вся перепачканная пиццей, я понял, что у меня есть и другая, куда более эгоистичная причина для ненависти.
Даже не пытаясь противопоставить себя ему, я понимал, что никогда не буду значить для Пегги так же много, как он. Вот что было больнее всего. Даже если он будет навещать ее раз в полгода, а в остальное время шататься бог знает где, он навсегда останется ее отцом.
Именно поэтому у нее голова шла кругом от радости. Не от мотоцикла, не от пиццы, не от дурацкой игрушки размером с холодильник. А от того, что он ее отец.
Я понимал, что смог бы жить вместе с этим напоминанием о том, что Сид трахалась с другим мужчиной. Я смог бы даже полюбить это напоминание. Я мог бы поспорить с мотоциклом, с гигантской мягкой игрушкой и с лицом покрасивее, чему меня.
Но с голосом крови все равно не поспоришь.
