26
Тетушка Этель стояла на коленях в своем палисаднике и сажала цветочные луковицы.
Тетушка Этель на самом деле не была моей тетей, но я называл ее так с тех самых пор, как мы переехали сюда и стали ее соседями. Мне тогда было пять лет, и эту привычку оказалось трудно сломать.
Тетушка Этель выпрямилась и, прищурившись, смотрела, как Сид, Пегги, Пэт и я вылезаем из старого «Фольксвагена» Сид, и на секунду я снова почувствовал себя маленьким мальчиком, который просил у тетушки Этель разрешения забрать случайно залетевший на ее участок мяч.
— Гарри? Это ты, Гарри?
— Здравствуйте, тетушка Этель, — сказал я. — Что вы сажаете?
— Тюльпаны, нарциссы, гиацинты. А это твой Пэт? С ума сойти! Как он вырос. Здравствуй, Пэт!
Пэт нерешительно поприветствовал ее поднятием светового меча. Нам никак не удавалось уговорить его обращаться к тетушке Этель по имени, он и теперь явно не собирался этого делать. Тетушка Этель переключилась на Пегги, и по ее немолодому лицу пробежала тень замешательства.
— А эта малышка…
— Это моя дочка, — пришла ей на помощь Сид. — Здравствуйте, тетушка Этель. Я Сид, подруга Гарри.
— Совсем как Сид Джеймс?
— Скорее, как Сид Шарисс.
Глаза тети Этель сверкнули сквозь стекла очков.
— Танцовщица, — понимающе кивнула она. — С Фредом Астером в «Шелковых чулках». Красивые ноги. — Тетушка Этель смерила взглядом Сид. — Как и у вас.
— Мне нравится твоя тетушка Этель, — шепнула Сид, взяв меня за руку, и мы пошли к дому. Вдруг она сжала мою руку сильнее. — О боже… Кажется, это твоя мать.
Мама стояла у двери, радостно улыбаясь, и Пэт побежал к ней.
— С днем рождения! — воскликнула она, сгребая его в охапку. — Пять лет! Какой большой мальчик! Ой!
По-прежнему обнимая его, свободной рукой она оттолкнула от себя оружие джедаев.
— Ох уж этот светящийся меч! — засмеялась она, глядя на Пегги. Мама всегда почему-то называла его не «световым», а «светящимся». Потом она повернулась к девочке. — А ты, должно быть, Пегги. У тебя нет такого светящегося меча, да?
— Нет, мне не очень нравятся «Звездные войны». Я играю в них только потому, что Пэту это нравится.
— Это игра для мальчиков, правда? — Мама придерживалась традиционных стереотипов.
Пегги вслед за Пэтом вошла в дом, а мама улыбнулась Сид, которая пряталась за мной, все так же уцепившись за мою руку. Я никогда раньше не видел, чтобы она так робела. Мама обняла ее и поцеловала в щеку.
— А вы, должно быть, Сид. Заходите, дорогуша, и чувствуйте себя как дома.
— Спасибо, — сказала Сид.
Она зашла в дом, где я вырос, а мама у нее за спиной улыбнулась мне, многозначительно приподняв брови. Сейчас она стала необыкновенно похожа на удивленную дамочку со старинных фотографий-открыток, рекламирующих отдых на море.
Прошло уже порядочно времени с тех пор, как я приводил в дом девушек, но я помнил, что означает этот мамин взгляд.
Он означал, что Сид, с точки зрения мамы, просто «очаровашка».
А в садике за домом было устроено то, что мама называла «пир на весь мир».
Кухонный стол был выставлен наружу и накрыт ситцевой скатертью, испещренной изображениями воздушных шариков, хлопающих бутылок шампанского и смеющихся кроликов.
На столе громоздились вазы и салатницы с чипсами и кукурузными шариками всех сортов, орешками, ярко-оранжевыми сырными палочками, тарелки с сэндвичами (причем с хлеба были предварительно срезаны корочки), подносы с пирожками и шесть бумажных тарелок с желе и консервированными фруктами. В центре этого праздничного стола красовался именинный торт в форме шлема Дарта Вейдера с пятью свечками.
Когда мы все расселись вокруг стола и несколько раз спели «С днем рождения, Пэт», папа передал по кругу поднос с пирожками, взглянув на меня проницательным взглядом.
— Ручаюсь, что вам пришлось сильно постараться, чтобы залезть в эту маленькую спортивную машинку, — высказал он свое предположение.
Из гостиной доносилась музыка из его любимого альбома. Фрэнк Синатра исполнял песню «Все пройдет» Кола Портера.
— Мы приехали не на «Эм-Джи-Эф», папа, — пояснил я. — А на машине Сид.
— Они совершенно непрактичны, эти спортивные автомобили, — продолжил он, не обращая внимания на мои слова. — Детей некуда сажать, правда? Об этом нужно думать перед тем, как покупаешь машину. Нужно было это учесть.
— А у моего папы мотоцикл, — сообщила ему Пегги.
Отец уставился на нее, жуя пирожок и не находя слов. У ее папы? Мотоцикл?
— Замечательно, милая, — сказала мама.
— И тайская девушка.
— Чудесно!
— Ее зовут Мем.
— Какое красивое имя!
— Мем — танцовщица.
— Вот как!
Мы все молча следили за ней, ожидая, что еще она скажет, а Пегги взяла с блюда сэндвич, сняла верхний кусочек хлеба и внимательно изучила содержимое. Новых откровений не последовало. Пегги закрыла сэндвич и отправила его себе в рот.
Я похрустывал ярко-оранжевой сырной штуковиной и чувствовал себя неуютно.
Мои родители старались изо всех сил. Но у этой крошечной девочки уже была своя жизнь, частью которой они никогда не станут и не смогут стать.
Всепоглощающий восторг, который они испытывали перед своим внуком, никогда не распространится на маленькую Пегги. Такая безусловная любовь уже невозможна. Девочка всегда будет чужой. Я понимал их. И сочувствовал Пегги.
— Мем на самом деле не совсем танцовщица, — вступила в разговор Сид, поглядев на меня и прочитав мои мысли: — Она, скорее, стриптизерша.
Отец подавился чипсом с ароматом бекона и закашлялся.
— Не в то горло попало, — объяснил он.
Мама обернулась к Сид с лучезарной улыбкой.
— Хотите желе? — поинтересовалась она.
* * *
После того как мы выяснили профессию Мем, вечер продолжался без лишних приключений. Моим родителям понравилась Сид. Я даже был уверен в том, что она им очень понравилась.
Впереди нас ожидало еще несколько минных полей: у отца был пунктик по поводу матерей-одиночек, которых субсидирует государство, а мама недолюбливала работающих матерей. Но Сид удалось справиться с этими проблемами с той же легкостью, с какой она разделалась со своей порцией желе.
— Государство никогда не сможет заменить родителя, мистер Сильвер, даже и пытаться не стоит.
Называйте меня Пэдди, милая, — разрешил папа.
— Некоторым женщинам приходится работать, миссис Сильвер, но это не означает, что дети для них отходят на второй план.
— Называйте меня Элизабет, дорогая, — кивнула мама.
Она говорила с Пэдди и Элизабет о том, о чем они хотели говорить: с мамой — о том, какие фильмы можно разрешать смотреть пятилетнему ребенку, с папой — о том, когда следует снимать стабилизаторы с велосипеда.
И она все делала правильно: восхищалась мамиными пирожками («Они моего собственного приготовления, дорогая, я дам вам рецепт, если хотите») и папиным садиком («Гарри никогда не интересовался садом, а я никак не могу понять такого отношения»).
Но Сид была не местной девчушкой, с которой я пару раз танцевал в клубе, не одной из многочисленных Ким и Келли, которых я приводил домой до того, как привел Джину.
Сид была женщиной с прошлым, в котором был брак, беременность и развод, хотя совсем необязательно именно в такой последовательности. У меня сложилось впечатление, будто для моих родителей единственный способ смириться с ее прошлым, это сделать вид, что его вовсе не существовало.
Разговор то и дело перескакивал с детства Сид в Хьюстоне на ее теперешнюю жизнь в Лондоне, как будто все, что было посередине, вырезано цензурой.
Так вы говорите, Техас? — сказал папа. — Я сам никогда не был в Техасе. Но на войне я встречал нескольких техасцев. — Он заговорщицки нагнулся к ней:
— Прекрасные картежники эти техасцы.
— Должно быть, славно, когда у тебя есть сестры, — сказала мама. — У меня было шестеро братьев. Можете себе представить? Шесть братьев! Некоторые женщины не любят смотреть по телевизору футбол и бокс. Но я всегда относилась к этому спокойно. Потому что у меня было шестеро братьев.
Но распавшийся брак Сид рано или поздно пришлось бы обсудить. И в конце концов Сид рассказала о нем, но так небрежно, как будто это был черствый пирожок, который просто требовалось отыскать среди других и отложить в сторону. Она никогда раньше не была настолько американкой.
— Моя семья очень похожа на вашу, — начала она, обращаясь к моей маме. — Очень похожа. Я приехала сюда только потому, что Джим — это отец Пегги — англичанин. У нас с ним ничего не вышло, но я почему-то не стала возвращаться домой. Теперь, когда я познакомилась с вашим сыном, я рада, что не вернулась.
Вот и все.
Мама посмотрела на нас, как будто мы Райан О'Нил и Эли Мак-Гро из «Истории любви». Даже папа, казалось, смахнул слезинку с глаз. Только потом я понял, что это была просто крошка от пирожка.
К тому моменту, когда Пэт задул свои пять свечек и мы разрезали торт, мои родители вели себя так, как будто знали Сид и Пегги всю свою жизнь.
Если их и расстроил тот факт, что девушка моей мечты до меня нашла кого-то другого, с кем делила свои мечты, они удачно это скрывали. Это должно было меня обрадовать, но почему-то особой радости я не ощутил.
Пока Сид помогала моей маме убирать со стола, а папа показывал Пэту и Пегги, как он борется в саду с улитками, я зашел в дом.
Песни Фрэнка Синатры уже давным-давно смолкли, но конверт от старой долгоиграющей виниловой пластинки (мой отец так и не принял революцию компакт-дисков) стоял прислоненный к музыкальному центру «Сони».
Этот конверт всегда очень много значил для меня. Синатра — галстук набекрень, на макушке мягкая фетровая шляпа с широкими полями, спереди загнутыми вниз, а сзади вверх — улыбается, глядя на счастливую пару из пятидесятых: набриолиненного Ромео в деловом костюме и окраинную Джульетту в жемчужных сережках и красном платьице.
Они выглядели, как обычная пара — трудно было представить себе их, например, шатающимися по Лас-Вегасу. Но было похоже, что они получили от этого мира всю радость, какую только возможно. И когда я был маленьким, я всегда подолгу смотрел на эту пару. Я думал, что они похожи на моих родителей в те времена, когда они полюбили друг друга.
Кто-то позвал меня из сада, но я не мог отвести взгляда от конверта старой пластинки, а потому сделал вид, что не услышал.
«Теперь таких больше не издают», — с грустью думал я.
* * *
— Замечательно провели время, — сказала Сид.
— Похоже, все прошло хорошо, — подтвердил я.
Мы вернулись в Лондон и поднялись к ней в квартиру. Пегги и Пэт уселись на диване и поставили кассету «Покахонтас» (выбор Пегги). Уставшие после посещения гостей, да еще долгой дороги в старом «Фольксвагене»-жуке, они начали огрызаться друг на друга. Я хотел побыстрей отправиться домой.
— Мы замечательно провели время, — повторила Сид. — Пэту понравились подарки, Пегги съела столько, что мне теперь неделю не нужно будет се кормить. И я очень рада, что познакомилась с твоими родителями. Они такие славные люди. Да, все мы замечательно провели время. Все, кроме тебя.
— О чем ты говоришь? Я тоже хорошо провел время.
— Нет, — возразила она. — И что меня задевает, что меня действительно задевает, так это то, что ты даже не пытался. Твои мама и папа постарались. Я знаю, они любили Джину, и понимаю, что для них это было нелегко. Но сегодня они действительно постарались, чтобы все получилось. А ты пальцем о палец не ударил, понимаешь?
— А что ты хотела, чтобы я делал? Танцевал ламбаду после пары бутылочек диетической кока- колы? Чем я мог развлекаться на детском дне рождения?
— Я взрослая женщина, и у меня есть ребенок, ясно? Тебе придется мириться с этим, Гарри. Потому что если у тебя не получится, у нас нет будущего.
— Мне нравится Пегги, — сказал я. — И мы с ней отлично ладим.
— Тебе нравилась Пегги, когда она была просто маленькой девчушкой, дружившей с твоим сыном, — сказала Сид. — Она тебе нравилась, когда была милым ребеночком, играющим на полу у тебя дома. Но что тебе не нравится, так это то, чем она стала теперь, когда ты начал встречаться со мной.
— И чем же?
— Напоминанием о том, что я трахалась с другим мужчиной.
Напоминанием о том, что она трахалась с другим мужчиной? Это было слишком крепко сказано. Трудно представить себе, чтобы, например, Синатра поместил такие слова на обложку какого-нибудь из своих альбомов.
