15
В тот день, когда Пэт остался на ночь у моих родителей, я позвонил Джине. Мне обязательно нужно было поговорить с ней. Причем серьезно поговорить. Не просто орать, скулить и угрожать, а целенаправленно высказать ей все, что я думаю.
— Возвращайся домой, — сказал я. — Я люблю тебя.
— Как можно любить одного человека — действительно любить — и при этом спать с другим?
— Я не знаю, как это объяснить. Но это было легко.
— Ну а простить это уже не так легко, понимаешь?
— Господи, да ты просто хочешь, чтобы я ползал перед тобой на коленях, да?
— Речь не о тебе, Гарри. Речь обо мне.
— А как же наша общая жизнь? У нас ведь есть общая жизнь, правда? Как ты можешь все это выбросить из-за одной ошибки?
— Я не выбрасывала. Это ты выбросил.
— Ты меня больше не любишь?
— Разумеется, я люблю тебя, тупой ублюдок. Но я не влюблена в тебя.
— Подожди секундочку. Значит, ты меня любишь, но не влюблена в меня?
— Ты сделал мне слишком больно. И ты снова это сделаешь. И в следующий раз уже не будешь так остро чувствовать свою вину. В следующий раз ты сможешь найти себе какое-нибудь оправдание. Затем, в один прекрасный день, ты встретишь кого-нибудь такого, кто тебе действительно понравится. Потом ты полюбишь этого человека. И вот тогда ты меня бросишь окончательно.
— Ни за что!
— Именно так все и происходит, Гарри. Так случилось и с моими родителями. Причем на моих глазах.
— Постой. Ты говоришь, что любишь меня, но не влюблена в меня? Что это, по-твоему, значит?
— Любовь — это то, что остается, когда влюбленность проходит, понял? Это когда ты переживаешь за человека и надеешься, что он счастлив, но больше не испытываешь никаких иллюзий относительно него. Такая любовь не слишком возбуждает, в ней нет страсти и всего прочего, что со временем выгорает, — всего того, чего ты постоянно ищешь. Но, в конечном счете, только такая любовь и важна.
— Я абсолютно не понимаю, о чем ты говоришь, — признался я.
— И именно в этом заключается твоя проблема.
— Забудь о Японии. Вернись домой, Джина, ты все еще моя жена.
— Я встречаюсь с другим мужчиной, — сказала она, и я почувствовал себя ипохондриком, которому только что сказали, что его смертельный диагноз подтверждается.
Я не удивился. Я столько времени боялся этого, что, когда мои страхи наконец материализовались, я испытал что-то вроде облегчения.
Я ждал — и боялся — этого с тех самых пор, как она ушла из дому. В каком-то смысле я был даже рад, что это произошло, потому что теперь мне не нужно было с опаской ждать, когда же это произойдет. И я был не настолько глуп, чтобы возмущаться. Но я до сих пор не решил, что делать с нашими свадебными фотографиями. Кстати, а что вообще другие люди делают со свадебными фотографиями после того, как расходятся?
— Смешное старое выражение, не правда ли? — сказал я. — Я имею в виду «встречаюсь с другим мужчиной». Звучит так, как будто бы вы просто сталкиваетесь в коридоре. Но на самом деле все совсем не так. Если это свидания, значит, все зашло уже значительно дальше той стадии, когда вы просто идете по улице и вдруг встречаете друг друга. Это у вас серьезно?
— Не знаю. Трудно сказать. Он женат.
— Чтоб я сдох!
— Но, по всей видимости, его брак уже давно распался. Они фактически уже не спят вместе.
— Это он тебе так сказал? Не спят вместе? И ты поверила ему?! Удобное выражение, достаточно туманное. Я его еще не слышал. Не спят вместе. Это же здорово. Здесь предусмотрены любые случайности. Это позволяет ему преспокойно обводить вас обеих вокруг пальца. Жена по-прежнему дома готовит суши, а он ведет тебя в ближайший отель заниматься любовью.
— Ох, Гарри! Почему ты просто не пожелаешь мне удачи, чтобы у меня все было хорошо?
Кто он такой? Какой-нибудь японский служащий, который получает удовольствие оттого, что спит с западной женщиной? Японцам не стоит доверять, Джина. Ты думаешь, что ты большой специалист по Японии, но ты их совсем не знаешь. У них совершенно другая система ценностей, чем у нас с тобой. Японцы — хитрая, лицемерная нация.
— Он американец.
— Почему же ты мне об этом сразу не сказала? Но это еще хуже.
— Тебе все равно никто не понравится, с кем бы я ни встречалась. Если бы он был эскимосом, ты сказал бы: «Ах, эти эскимосы, Джина! Холодные руки, холодное сердце. Держи ухо востро, если рядом эскимос».
— Я просто не понимаю, почему тебя так тянет к иностранцам.
— Возможно, потому, что я уже пыталась любить соотечественника. И дело кончилось тем, что он разбил мне сердце.
Я не сразу понял, что речь идет обо мне.
— Он знает, что у тебя есть ребенок?
— Разумеется, знает. Неужели ты думаешь, что я стала бы скрывать это от кого-либо?
— И что он об этом думает?
— В смысле?
— Его интересует Пэт? Его заботит этот мальчик? Важно ли ему, чтобы у ребенка все было в порядке? Или он просто хочет трахаться с его матерью?
— Если ты и дальше будешь так выражаться, Гарри, я повешу трубку.
— А как по-другому это можно выразить?
— Мы еще не говорили о будущем. У нас еще настолько далеко отношения не зашли.
— Скажи мне, когда зайдут.
— Хорошо, договорились. Но, пожалуйста, не надо использовать Пэта, чтобы пытаться шантажировать меня.
Неужели я действительно шантажировал ее? Я не мог сказать, где кончалось мое законное беспокойство и начиналась законная ревность.
Пэт был одной из причин, по которым мне хотелось бы, чтобы любовник Джины погиб в автомобильной катастрофе. Но я понимал, что это не единственная причина. И, возможно, даже не главная.
— Только не старайся настроить сына против меня, — предупредил я.
— О чем ты говоришь, Гарри?!
— Пэт всем, кому надо и кому не надо, передает твои слова о том, что его ты любишь, а я тебе просто нравлюсь.
Джина вздохнула:
— Я ему так не говорила. Я сказала ему точно то же самое, что и тебе: я по-прежнему люблю вас обоих, но, к сожалению, как это ни печально, я больше не влюблена в тебя.
— А я по-прежнему не понимаю, что значит весь этот бред.
— Это значит, что я не жалею о прожитых вместе годах. Но ты сделал мне так больно, что я никогда не смогу простить тебя и довериться тебе. И это значит, что ты уже не тот мужчина, с которым мне хотелось бы прожить всю оставшуюся жизнь. Ты слишком похож на всех остальных мужчин. Слишком похож на моего отца.
— Я не виноват в том, что твой старик бросил и тебя, и твою маму.
— Ты был моим шансом справиться со всем этим. Но ты все испортил. Ты тоже бросил меня.
— Прекрати. Это была всего одна ночь, Джина. Сколько раз можно повторять одно и то же?
— До тех пор, пока ты не поймешь, что чувствую я. Если ты смог предать меня однажды, то сможешь сделать это потом еще тысячу раз. Это всегда так бывает, когда трахаются на стороне — это первый закон теории трахания на стороне. Он гласит, что если это случилось однажды, это случится снова и снова. Ты злоупотребил моим доверием, и я просто не знаю, как это можно исправить. И от этого мне тоже больно, Гарри. Я не пыталась настроить Пэта против тебя. Я просто пыталась объяснить ему ситуацию. А как бы ты ее объяснил?
— Я не могу объяснить ее даже самому себе.
— Постарайся. Потому что, если ты не поймешь, что произошло с нами, ты никогда ни с кем не сможешь быть счастлив.
— Тогда ты объясни мне.
Она вздохнула. Слышно было, как она вздыхает там у себя, в Токио.
— У нас был брак, я думала, что он прочный, а ты решил, что он превратился в скучный быт. Ты типичный романтик, Гарри. Наши отношения не имели ничего общего с твоей трогательной фантазией, далекой от реальности, и ты разрушил эти отношения. Ты разрушил все. А потом у тебя хватило наглости считать себя потерпевшей стороной.
— Кто это придумал такое неестественное психологическое обоснование? Твой дружок янки?
— Я обсудила с Ричардом то, что у нас произошло.
— Ричард? Его так зовут? Ричард. Ха! Боже ты мой.
— Ричард — совершенно обычное имя. Оно встречается ничуть не реже, чем Гарри.
— Ричард, Рич, Дики, Дик… Старый дикий диковинный хрен… — начал я перебирать уменьшительные имена, сам не понимая, зачем. Наверное, чтобы хоть как-то унизить его.
— Иногда я сравниваю тебя с Пэтом и не могу понять, кому из вас четыре года.
— Это легко. Тому, кто не умеет писать, не брызгая на пол.
— Вини во всем себя самого, — сказала она перед тем, как повесить трубку. — Ты не ценил того, что имел.
Она была не права. Не такой уж я дурак, чтобы не знать ей цену. Но мне явно не хватило мозгов на то, чтобы удержать ее рядом с собой.
* * *
Как и полагается людям, живущим вместе друг с другом, у нас с Пэтом в скором времени выработались свои ежедневные ритуалы.
С наступлением рассвета Пэт, шатаясь, с затуманенными глазами заходил в мою комнату и спрашивал, не пора ли вставать. Я говорил ему, что еще глухая ночь, черт побери, и тогда он забирался ко мне в кровать и моментально засыпал там, где раньше спала Джина, разбрасывая руки и ноги в стороны. Видимо, ему в эти часы еще снилось что-то очень интересное, что снится только в детстве. Помучившись немного, я в конце концов оставлял попытки поспать еще и кряхтя поднимался.
Я читал газеты в кухне и слышал, как Пэт вылезает из кровати, тайком проскальзывает в гостиную и осторожно включает видео.
Теперь, когда Пэт уже не ходил в детский сад, а я не ходил на работу, мы могли тянуть с умыванием и завтраком, сколько нам захочется. Но я неохотно позволял ему делать то, что ему хотелось бы, то есть с утра до вечера смотреть кино. Поэтому я шел в гостиную, выключал видеомагнитофон и отводил сына в кухню, где он начинал возиться со своими шоколадными хлопьями, гоняя их ложкой в тарелке до тех пор, пока я не отпускал его.
Потом мы одевались, и я выводил его в парк кататься на велосипеде. Велосипед назывался «Колокольчик» и на нем все еще стояли дополнительные колеса-стабилизаторы. Мы с Пэтом иногда поговаривали, что пора бы их снять и попытаться кататься просто на двух колесах. Но нам обоим это казалось таким невероятным скачком вперед, на который пока что у нас не хватало духу. Когда именно снимать с велосипеда стабилизаторы — знала только Джина.
Днем Пэта обычно забирала моя мама, и это давало мне возможность убраться в квартире, раздобыть немного денег, нервно походить по комнате взад-вперед, представляя себе, как Джина стонет от удовольствия в постели с другим, совершенно посторонним мужчиной.
Но это было уже днем, а по утрам мы обязательно ходили в парк.
