— Я знаю, у вас дома в последнее время были некоторые проблемы, — сказала воспитательница. Это прозвучало так, как будто у нас забарахлила посудомоечная машина, и мне достаточно было взять справочник бытовых услуг, вызвать мастера и таким образом снова наладить свою жизнь, — Поверьте мне, — добавила она, — все в «Кэнонбери Кабс» вам сочувствуют.

Она меня не обманывала. Воспитательницы всегда суетились вокруг Пэта, когда я по утрам привозил его. Они были невероятно добры к нему, тем не менее, каждый раз с его лица сбегала краска, нижняя губа начинала дрожать, а огромные голубые глаза наполнялись слезами при мысли о том, что нас опять разлучат на целый день. Ну как еще они могли утешить его?

В конечном счете это была не их проблема, потому что, несмотря на всю свою доброту и заботу, они не могли заделать трещины, появившиеся в жизни этого ребенка.

Пэту не хотелось расставаться со мной, за исключением тех случаев, когда мы ехали к моим родителям, казалось, просто помешанным на веселье. Каждое утро при прощании у ворот «Кэнонбери Кабс» повторялась одна и та же драма. Потом я ехал домой и часами расхаживал взад-вперед по комнате, переживая, как он там без меня. А в детском саду бедняга Пэт в то же время изводил воспитательниц вопросами, когда ему можно будет вернуться домой, и заливал слезами свои картинки, нарисованные пальцами.

Детский сад не помогал. Мне посоветовали поискать детского психолога, заверили, что время залечивает любые раны, и Пэт успешно вылетел из этого дошкольного учреждения.

Другие дети продолжали лепить игрушки из своих пластилиновых червяков, а я взял Пэта за руку и в последний раз вывел его из радужно-яркого подвала. Он сразу же развеселился. Он был слишком счастлив, чтобы чувствовать себя неудачником. Воспитательницы помахали нам руками, детишки вернулись к своим невинным занятиям.

А я почему-то представил себе, как мой сын, которого выгнали из детского сада, возвращается к воротам «Кэнонбери Кабс» спустя лет десять, глядит на него с недоброй усмешкой и продает детям наркотики.

Лучшей работы, казалось, нельзя было и придумать.

Телеканал собирался организовать ток-шоу с новым ведущим — молодым ирландским комиком, уже выросшим из того, чтобы выступать в клубах, но еще не достигшим той славы, когда уже можно сниматься в рекламе пива.

Он ушел от старомодного репертуара — дежурного набора шуточных реприз, и совершенно ошеломил руководство канала своим выступлением на Эдинбургском фестивале, построенным целиком на контакте с публикой.

Вместо того чтобы сыпать остротами, он разговаривал с толпой, надеясь на то, что его забросают умными вопросами, и на свое кельтское обаяние. Казалось, он был рожден для того, чтобы вести ток- шоу. В отличие от Марти и всех остальных известных ведущих он не зависел бы от знаменитостей, раскрывающих свои секреты, или компрометирующей себя публики. Он даже мог бы сам писать для себя сценарии. По крайней мере, так было в теории. Ему требовалось найти лишь опытного продюсера.

— Мы очень рады видеть вас здесь, — сказала женщина, сидевшая напротив меня. Она была выпускающим редактором, невысокая дама лет тридцати пяти, обладавшая властью полностью изменить мою жизнь. Двое мужчин в очках по бокам от нее — продюсер цикла и редактор цикла — синхронно улыбнулись и согласно кивнули. Я тоже улыбнулся им. Я тоже был рад.

Это шоу было мне нужно прежде всего для того, чтобы мой мир снова завертелся. Платили они лучше, чем я получал за все время работы у Марти Манна. Происходило это потому, что сейчас я пришел к ним из другого телешоу, а не с какой-нибудь мухами засиженной радиостанции. Но хотя это огромное облегчение, когда тебе больше не приходится беспокоиться о выплате взносов за квартиру и платежах за машину, главное заключалось вовсе не в деньгах.

Я понял, как мне не хватало ежедневных поездок в офис. Мне не хватало телефонных звонков, встреч, ритуалов рабочей недели. Мне не хватало моего рабочего стола. Я скучал даже по женщине, разносившей сэндвичи и кофе. Я устал сидеть дома и готовить для моего сына еду, которую он не мог есть. Мне надоело чувствовать, что жизнь протекает где-то в другом месте. Я безумно хотел вернуться па работу.

— Ваша карьера в компании Марти Манна говорит сама за себя, — заверила выпускающий редактор. — Немногие радиошоу можно заставить работать на телевидении.

— Ну, Марти прекрасный ведущий, — ответил я. (Неблагодарный недомерок, мешок с дерьмом. Чтоб он сгорел в аду!) — Именно благодаря ему все оказалось просто.

— Вы очень добры к нему, — сказал редактор цикла.

— Марти — потрясающий человек, — сказал я. (Предатель, вероломный ублюдок!) — Я искренне люблю его. (Мое новое шоу откроет тебе глаза, Марти. Забудь о своей диете, забудь о персональном тренере. Ты возвращаешься обратно на местное радио, дружище.)

— Мы надеемся, что с ведущим этого шоу у вас будут такие же хорошие отношения, — сказала женщина. — Эймон — талантливый молодой человек, но он не прорвется через испытательный срок в девять недель, если им не будет руководить кто-нибудь с таким же богатым опытом, как у вас. Поэтому мы и хотим предложить вам данную работу.

Перед моими глазами замелькали счастливые дни, до краев заполненные работой и людьми. Я представлял себе встречи для обсуждения сценария в начале недели, победы и неудачи — по мере того, как гости приходят и уходят. Затем составление режиссерского сценария, нервные срывы и даже ошибки во время студийной репетиции, освещение, камеры, поток адреналина во время съемок и, наконец, неописуемое облегчение, что все позади на целых семь дней. И дежурная отговорка, чтобы не делать чего-то, чего мне не хочется делать: я занят на работе. Я занят на работе. Я слишком занят на работе.

Мы все встали и пожали друг другу руки, и они вышли вместе со мной в главный офис, где я оставил Пэта. Он сидел на столе, а вокруг него суетилась парочка редакторов. Они гладили его по голове и с удивлением заглядывали в глаза, потрясенные и очарованные его ослепительной свежестью. В подобных конторах нечасто встретишь четырехлетнего ребенка.

Я слегка волновался, когда брал Пэта с собой. Помимо того, что он мог не согласиться сидеть один, пока я буду на собеседовании, я не хотел тыкать их носом в то, что в настоящий момент я являюсь самым настоящим отцом-одиночкой. Ну, кто предложит работу человеку, которому приходится постоянно таскать за собой свою семью? Как они могут поручить должность продюсера человеку, который даже не в состоянии найти для своего ребенка приходящую няню?

Но я волновался напрасно. Казалось, они удивлены, но одновременно и тронуты тем, что я привел мальчика на собеседование. А Пэт был в самом очаровательном и разговорчивом настроении, излагая слушателям все чудовищные детали расставания своих родителей.

— Да, мама сейчас в загранице — в Японии, где водят машину полевой стороне дороги, совсем, как у нас. Она меня заберет, да. Я живу с папой, но на выходные я иногда остаюсь у бабушки с дедушкой. Мама меня по-прежнему любит, а папа ей только нравится.

Он просиял, увидев меня, спрыгнул со стола, кинулся ко мне на руки и поцеловал в щеку со всей свирепостью, которой научился у Джины.

Пока я обнимал его, а телевизионщики улыбались нам и друг другу, передо мной промелькнула моя новая блестящая карьера. Итак, выходные, проведенные за написанием сценария, встречи, начинающиеся рано и заканчивающиеся поздно, долгие часы в студии, где стоит страшный холод для того, чтобы у ведущего на лбу не выступал пот, — и понял, что я никогда не буду здесь работать.

Они умиляются отцом-одиночкой, пока это их не касается. Но им не понравится, если я каждый день буду убегать ровно в шесть часов, чтобы поджарить Пэту рыбные палочки.

Нет, им это определенно не понравится.