Пэт любил кататься на велосипеде возле нашего знаменитого открытого бассейна на краю парка.

Этот маленький бассейн пустовал круглый год, кроме нескольких недель в начале лета, когда по требованию общественного совета его наполняли водой с таким количеством хлорки, что от местных ребятишек пахло так, будто их выкупали в ванной, предварительно растворив в ней производственные отходы химзавода.

Задолго до конца лета воду из бассейна спускали, и тогда на дне обнажалась старая нелепая тележка из супермаркета. Сейчас была всего лишь середина августа, но про маленький бассейн до следующего года уже все позабыли, кроме Пэта и его «Колокольчика».

В этом почти всегда пустом бассейне было что- то угнетающее. Он находился вдали от детской площадки, где всегда визжали от восторга детишки, и от маленького кафе, где мамы и папы — по большей части, конечно, мамы — бесконечно пили чай.

Но зато по узкой полоске асфальта вокруг бассейна Пэт мог сколько угодно кататься на велосипеде, не натыкаясь на выброшенные недоеденные куски жареного мяса, использованные презервативы и собачье дерьмо, которыми была завалена большая часть парка. И, по правде говоря, меня тоже устраивало находиться вдали от всех этих мамаш.

Я прекрасно понимал, что они могли подумать, когда мы каждое утро появлялись в парке.

Где мать?

Почему он не на работе?

А его ли это ребенок?

И, разумеется, мне было понятно их беспокойство, ведь большинство извращенцев в этом мире — именно счастливые обладатели, так сказать, мужского достоинства. Но я устал чувствовать себя виноватым в том, что вывожу погулять собственного сына в парк. Я устал чувствовать себя уродом. Вот почему пустой бассейн меня вполне устраивал.

— Папа! Посмотри на меня!

Пэт был на дальнем конце бассейна. Запыхавшись, он остановился около коротенького трамплина, выдававшегося над глубокой частью бассейна.

Я улыбнулся ему со скамейки, где сидел со своей газетой, и, убедившись, что я обратил на него внимание, он помчался дальше: глаза сияют, волосы развеваются, ножки яростно жмут на педали верного «Колокольчика».

— Держись подальше от края!

— Ладно!

В пятый раз за эти пять минут я читал первое предложение статьи о крахе японской экономики.

Эта тема меня теперь чрезвычайно интересовала. Мне, само собой, было жаль японский народ, поскольку, по всей видимости, система, в которой он живет, сильно его подвела. Но к человеческому сочувствию примешивалось какое-то злорадство. Мне было приятно читать о том, что банки закрываются и опозоренные главные администраторы каются и рыдают на пресс-конференциях. Ну, и больше всего о том, как только что уволенные мигранты уныло плетутся в аэропорт Нарита, чтобы улететь ближайшим рейсом домой. Это было для меня бальзамом на сердце. Правда, мне никак не удавалось сосредоточиться.

Перед глазами стояли Джина и Ричард, хотя я видел их недостаточно отчетливо. Джина как будто выскальзывала из фокуса. Кстати, это была уже не моя Джина. Я не мог представить себе дом, где она живет, офис, где она работает, крошечную забегаловку, торгующую лапшой, где она каждый день обедает. Я не мог все это себе представить. Мне не только сложно было увидеть ее новую жизнь. Мне теперь с трудом удавалось вызвать в памяти ее лицо. Но если очертания Джины были размыты, то на месте Ричарда перед моим мысленным вздором просто плавало белое пятно.

Интересно, он моложе меня? Богаче? Лучше меня в постели? Меня бы вполне устроило, если бы Джина ушла к стареющему банкроту-импотенту, которого в ближайшее время сразит старческий маразм. Но понятно, что все это оставалось только в мечтах, хотя мечтать не вредно.

Все, что я о нем знал, — это то, что он женат. Однако и в этом было много неясного. Продолжает ли он жить со своей женой? Американка она или японка? Есть ли у них дети? Серьезно ли это у него с Джиной или он ее обманывает? И что бы мне больше понравилось: чтобы он относился к этому как к случайному роману на стороне или как к любви на всю жизнь? Что бы меня сильнее задело?

— Посмотри на меня!

Я посмотрел и остолбенел.

Пэт очень аккуратно вырулил на своем велосипеде на трамплин. Он балансировал на доске, и от выщербленного бетона на дне бассейна его отделяли десять футов пустоты. Он вытянул ноги по обеим сторонам «Колокольчика» и удерживал равновесие концами грязных кроссовок. Я уже давно не видел его таким счастливым.

— Не двигайся! — испуганно крикнул я.

Его улыбка исчезла, когда он увидел, что я побежал к нему. Мне нужно было идти помедленнее или сделать вид, что все в порядке. Потому что, увидев мое лицо, он стал пятиться назад по трамплину. Но на трамплин было легче выехать, чем съехать с него назад, и мне показалось, что я вижу на замедленной съемке, как одно из боковых колесиков-стабилизаторов «Колокольчика» соскользнуло с трамплина, секунду покрутилось в воздухе, а потом ножки Пэта в грязных кроссовках утратили опору и взметнулись в воздух. И я увидел, как мой мальчик вместе с велосипедом падает головой вниз в пустой бассейн.

Он лежал под трамплином, сверху на него свалился велосипед, под копной пшеничных волос уже медленно растекалась лужа крови.

Я ждал, что он закричит, как кричал год назад, когда использовал в качестве трамплина нашу кровать и случайно ударился головой о комод. Или когда два года назад он опрокинул свой складной стульчик, пытаясь встать и повернуться к нам с Джиной лицом, как он кричал всегда, когда ударялся головой или падал на живот, или разбивал коленки.

Я хотел услышать, как он кричит, потому что тогда бы я знал, что это всего-навсего очередной ушиб и не более того. Но Пэт молчал, и эта тишина разрывала на части мое сердце.

Глаза у него оставались закрыты, лицо бледное, измученное, как будто ему снился кошмарный сон. Темное пятно крови под головой, как страшный черный нимб, продолжало разрастаться.

— Боже, Пэт, — только и смог выговорить я, сняв с него велосипед и схватив его значительно крепче, чем следовало. — О Боже, — прошептал я, вытащив мобильник из кармана куртки пальцами, липкими от его крови. Лихорадочно набрал пин-код и услышал в ответ омерзительный короткий писк разряженного аккумулятора.

Я схватил сына на руки.

И побежал.