В ту ночь мы дважды занимались любовью. Когда Тоби уснул, на часах было три утра. Я же не могла сомкнуть глаз — опустошенная, раздавленная, измотанная, но на взводе. Потому что мой сын спал всего в трех шагах от постели, в которой только что кипела неукротимая страсть… постели, которую до этой ночи я делила только с Дэном.

Как только Тоби провалился в сон, я высвободилась из его сладких объятий и подошла к Джеффу. Он мирно посапывал, ни о чем не догадываясь. В разгар любовных баталий меня вдруг посетила ужасная мысль о том, что Джефф, возможно, сидит сейчас в своей кроватке и наблюдает за этим диким совокуплением. И хотя я понимала, что мозг шестимесячного младенца не в состоянии разобраться, что к чему, одна лишь мысль о том, что я спала с другим мужчиной на глазах у собственного сына…

Я отошла от кроватки, легла в постель и заткнула уши подушкой, чтобы не слышать злого, упрекающего голоса, который, не стесняясь в выражениях, выговаривал мне, чудовищу, за мою аморальную выходку. А «плохая девчонка», что жила во мне, огрызалась: Кончай эту канитель с угрызениями совести. Тоби прав: вину оставь для кармелиток. Что, так и будешь казнить себя за то, что раз в жизни перепихнулась?

Вот что до сих пор не давало мне покоя, от чего кружилась голова — это потрясающее, какое-то космическое ощущение состоявшейся близости с Тоби. И сознание того, что ему удалось пробудить во мне женщину…

Я встала и вышла в гостиную. Схватила сигареты, закурила, потом бросилась на кухню, к шкафчику, где хранила домашний запас спиртного — бутылку виски «Джим Бим». Я нашла стакан, немного плеснула себе. Выпила залпом. Виски обожгло гортань, но не заглушило тревогу. Пришлось искать другое лекарство — я перемыла грязную посуду, оставшуюся после ужина, кастрюли и сковородки, которыми пользовался Тоби. Потом взгляд упал на заляпанный пол, и я притащила ведро, швабру и взялась драить линолеум. Когда и с этим было покончено, я вооружилась губкой и моющим средством и отчистила столешницы, а заодно и ванную комнату. Оттирая въевшееся пятно, я подумала: вот как ты отмечаешь лучший секс, который был в твоей жизни… Тебе не жалко себя?

Каюсь, виновата.

Разделавшись с ванной, я вдруг почувствовала упадок сил. В изнеможении я плюхнулась на диван, закурила и стала молить Бога, чтобы послал мне успокоение. Но чувство вины не поддавалось контролю, словно температура, которую было не сбить ни одной микстурой.

Утром он должен уехать — собрать свой рюкзак и до рассвета покинуть мой дом. Потом мне нужно постирать постельное белье — два раза, не меньше — и тщательно убраться в спальне, чтобы ни одна пылинка не напоминала о нем. И тогда я постараюсь забыть обо всем, что было. Я вычеркну это из памяти.

Я стукнула кулаком по журнальному столику, пытаясь остановить затянувшийся спор с собой. Бросила взгляд на часы. Четверть шестого. Завтра уже почти наступило, и я знала, что мне предстоит долгий день самобичевания. Еще одна сигарета, подумала я, и попытаюсь заснуть хотя бы на час, пока Джефф не напомнил о себе.

Но когда я закуривала свою четвертую за время предрассветного бдения сигарету, открылась дверь спальни. Пошатываясь, вышел Тоби, совершенно голый и явно в полусонном состоянии. Он сощурился, вглядываясь в меня, словно пытаясь опознать.

— Только не говори мне, что чувствуешь себя виноватой, — сказал он, направляясь к кухонному столу, на котором так и стояла бутылка виски.

— Почему ты так решил?

— О, я тебя умоляю, — улыбнулся он, наливая в стакан бурбон. — Носишься здесь как привидение, гремишь посудой, убираешься… в спальне все слышно. Кстати, ты меня разбудила.

Он взял стакан с виски и подсел ко мне на диван.

— Мне очень жаль, — сказала я.

— Не жалей ни о чем. — Он ласково погладил меня по лицу. — Тем более о сексе. Потому что секс — это всего лишь секс, зато благотворно сказывается на психике. К тому же это своего рода протест против условностей, комплексов, смерти.

— Да, ты прав, — сказала я.

— Совсем не слышу уверенности в твоем голосе.

— Нет, все в порядке.

— Тогда почему бы тебе сейчас не уснуть?

— Потому что… все это для меня внове.

— Только не говори мне, что ты «предала» мужа и теперь мучаешься.

— Я пытаюсь не мучиться.

— Согласись, теперь уже поздновато переживать об этом. Если бы ты не хотела трахнуть меня, то не стала бы.

— Не в этом дело, — тихо произнесла я.

— Тогда в чем? Давай рассуждать философски. Ты хотела меня, хотя и мучилась сознанием собственной вины. Но ты решила, что секс стоит того, чтобы за него страдать. Другими словами, ты пошла на то, чтобы получить удовольствие, с широко открытыми глазами, сознавая, что потом будешь ненавидеть себя за это, что само по себе является своего рода извращенной, мазохистской логикой, ты не находишь?

Я понурила голову.

— О, ради всего святого, не изображай из себя провинившуюся школьницу, которую выпороли… — воскликнул он.

— А разве ты не порку мне устраиваешь?

— Нет, я просто пытаюсь вытащить тебя из трясины. Чувство вины бессмысленно и разрушительно.

— Тебе легко так говорить, ты не женат.

— Все зависит от восприятия — как ты хочешь интерпретировать событие, в какие цвета его раскрасишь, сохранишь ли в памяти… или просто посмотришь на него как на некий эпизод.

— Возможно, ты из тех счастливчиков, которым неведомо чувство вины.

— А ты, наверное, из тех, кто всегда пытается себя высечь и просто не может жить одним днем и радоваться жизни.

Я снова приуныла. Никто не любит слушать правду о себе.

— «Разум — место само по себе, и из Рая может сделать Ад, а из Ада — Рай». Знаешь это?

— Да.

Он коснулся моего подбородка, нежно приподнял мне голову.

— Милтон дело говорил, не так ли? — спросил он.

Я кивнула.

— Так что кончай из рая делать ад, договорились?

Я промолчала. Он коснулся моих губ легким поцелуем, потом спросил:

— Или это твое представление об аде?

Я не ответила. Он снова поцеловал меня:

— Все еще чувствуешь себя в аду?

— Прекрати, — тихо произнесла я, но не отвергла его следующий поцелуй.

— Послушай, если ты хочешь, чтобы я ушел… — сказал он и снова поцеловал меня, — только скажи, и меня нет.

Поцелуй. На этот раз я обняла его и притянула к себе.

— Останься пока, — сказала я.

Мы занялись любовью на диване — медленно, нежно, растягивая удовольствие, смакуя этот удивительный момент наслаждения. Когда мы кончили, я крепко обняла его, мне не хотелось его отпускать. Я почувствовала, что в горле застрял ком, и с трудом сглотнула, чтобы не разрыдаться. Но он услышал.

— Надеюсь, это не из-за чувства вины? — спросил он.

Нет… от страшного осознания того, что я по уши влюблена в этого парня… и что мне придется расстаться с ним.

— Пожалуйста, останься еще на несколько дней, — сказала я.

— Я с удовольствием, — ответил он. — С превеликим удовольствием.

— Вот и хорошо.

Рассвет все-таки прокрался в щели жалюзи и разрисовал комнату причудливыми полосками осеннего утра. Я расслышала, как в спальне завозился Джефф. Тоби пошел принимать ванну. Я переодела сына, накормила его, усадила в манеж и занялась завтраком. Тоби вышел из ванной. Мы сели за стол молча — возможно, потому, что оба смертельно устали после бессонной ночи, а может, еще и потому, что никакие слова были не нужны.

Я допила свой кофе. Приняла душ и оделась. Когда я вернулась в гостиную, Тоби сидел на корточках у манежа и корчил забавные рожицы, развлекая моего сына. Джефф радостно хихикал, а я подумала только об одном: почему этот мужчина не мой муж? И тут же в голове пронеслась красивая мечта о жизни с Тоби… фантастические разговоры, бесподобный секс, взаимное уважение, общая судьба…

Но тут он поднял Джеффа, уперся головой ему в живот и начал издавать смешные звуки, заставляя моего сына закатываться от хохота, а мне тут же захотелось иметь от него ребенка.

Он опустил Джеффа в манеж, подошел ко мне и нежно поцеловал в губы.

— Выглядишь потрясающе, — сказал он.

— Нет, я выгляжу ужасно.

— Ты действительно мазохистка.

В ответ я поцеловала его:

— Будь рядом, и, возможно, я избавлюсь от этой привычки.

Он вернул мне поцелуй:

— Приглашение принимается.

— Какие у тебя планы на сегодня? — спросила я.

— Первым делом — вернуться в постель.

— Счастливчик.

— Когда вернешься с работы, можешь тоже вздремнуть.

Я взяла его за ягодицу и притянула к себе:

— Только если с тобой.

— Согласен.

Еще один долгий прощальный поцелуй — и, бросив взгляд на часы, я сказала:

— Мне действительно пора.

— Тогда иди. И не забивай свой день мыслями о том, что все вокруг знают твой большой секрет.

Этот страх не отпускал меня всю ночь: мне казалось, что стоит мне выйти с утра в город, как всем все станет понятно. Это будет написано у меня на лице.

Так что когда я привезла Джеффа к Бэбс, то улыбнулась дежурной улыбкой и постаралась не выдать себя, услышав:

— Выглядишь так, будто всю ночь не смыкала глаз, дорогая.

— У Джеффа опять были сильные колики…

— Это сущая напасть. Когда Бетти было шесть месяцев, она, помню, не давала мне спать целых две недели из-за этих колик. Я думала, что сойду с ума.

— Вот и я сейчас в таком же состоянии, а это лишь первый день.

— Он и гостю твоему, наверное, не дал заснуть?

— Э… да нет…

— Ну, значит, у него крепкий сон.

Мне показалось или она многозначительно посмотрела на меня? А может, я предательски покраснела?

— Не слышала, чтобы он возился у себя в комнате.

— Парень, должно быть, спал как убитый. Ты хочешь его сегодня в это же время?

— Хочу кого? — вздрогнула я.

— Своего малыша, конечно. А ты подумала, о ком я?

— Извини. От бессонницы я что-то плохо соображаю.

— Послушай, тебе лучше бы вздремнуть после обеда, так что можешь забрать его часа в четыре или в пять.

Я ухватилась за эту идею. Два часа наедине с Тоби — об этом можно было только мечтать.

— Ты уверена, что это не доставит хлопот?

— С твоим сынком никогда никаких хлопот. А тебе действительно не помешает провести часок-другой одной в постели.

— Что ж, спасибо, Бэбс, — сказала я. — Очень тебе признательна.

— Можешь провести в постели столько времени, сколько захочешь, идет? — И она слегка подмигнула мне.

По дороге к «Мисс Пелхэм» я все ломала голову над тем, что означало это дурацкое подмигивание, не прочитала ли она меня, как открытую книгу, или попросту сложила дважды два и получила четыре… а может, испытывала мои нервы, проверяя, не выдам ли я себя. Но с чего бы она стала это делать, если только у нее не возникло подозрений?

Я зашла в «Миллерз» за «Бостон глоб» и сигаретами.

— У тебя сегодня усталый вид, — сказала Джесс Миллер.

— Ребенок не давал спать всю ночь.

— О-хо-хо, — сказала она, вручая мне газету и пачку сигарет. — Когда возвращается доктор?

— Жду его со дня на день.

Ох-хо-хо. Что это было — привычное и ничего не значащее ворчание Джесс… или здесь кроется подтекст, мол, кого ты пытаешься провести? И почему она тут же спросила, когда возвращается Дэн?

Когда часом позже я появилась в библиотеке, Эстель сказала:

— Все только и гадают, что у тебя на уме.

— Черт знает что… — выпалила я, надеясь, что голос передал всю глубину моего возмущения.

— Послушай, сплетни — обычное дело для провинции. Все в душе понимают, что ничего не происходит. Нужно быть безумцем, чтобы затеять что-то эдакое в такой деревне, как Пелхэм. Просто людям нужно о чем-то судачить, а тот факт, что у тебя в отсутствие дока гостит симпатичный приятель… что ж, это хороший повод отвлечься от повседневной скуки и дать волю фантазии.

Я не стала передавать Тоби наблюдения Эстель, когда вернулась домой. Впрочем, я бы при всем желании не успела это сделать, потому что, как только я вошла, и он увидел, что я без ребенка, меня тут же затащили в постель. Я даже не сопротивлялась, хотя в голове мелькнула мысль о том, что мы занимаемся любовью прямо над кабинетом Дэна. Зная, что кровать громко скрипит, я настояла на том, чтобы перетащить матрас на пол. Тоби не понравилось, что пришлось прерваться, тем более что мы оба были уже полураздеты и возбуждены до предела, когда в мое сознание постучался здравый смысл. Впрочем, если бы мной действительно двигали здравый смысл и инстинкт самосохранения, я не стала бы пытаться стягивать матрас на пол, пока мой любовник мял мои груди и покрывал поцелуями шею.

— Помоги мне, — хихикнула я.

— Так смешнее, — сказал он.

— Зато мне больше работы.

— Это ведь у тебя паранойя насчет кровати.

— Ты же слышал, как она ночью скрипела.

— Нет, я был занят совсем другим делом.

— Очень смешно.

Он уткнулся лицом мне в шею.

— Давай, последний рывок, — сказала я, чувствуя, что уже взмокла от напряжения.

— Хорошо, хорошо, — сдался он и, схватив угол матраса, с усилием рванул его вниз.

Я упала на матрас. Он последовал за мной и тут же вошел в меня. Я отдалась ему, трепеща от страха, что мы слишком шумим, пытаясь забыть обо всем, что нас окружает, гадая, не слышно ли нас внизу, и мысленно посылая к черту всех, кто может нас слышать; так же мысленно я призывала его собраться и сейчас же уехать из города, но в то же время страстно желала, чтобы он остался как можно дольше; я задавалась вопросом, это ли есть любовь, и убеждала себя в том, что совершаю безумие, но молила, чтобы это мгновение длилось бесконечно.

Потом мы очень долго лежали обнявшись, не говоря ни слова.

Он медленно провел пальцем по моему лицу и наконец нарушил молчание:

— Дерьмовая фортуна, не находишь?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты замужем.

Я приложила палец к его губам. И сказала:

— Давай не будем об этом. Сейчас, когда так хорошо…

Но он перебил меня:

— И когда завтра-послезавтра вернется твой муж, как ты собираешься обойтись с этим маленьким приключением? Une petite aventure, как говорят французы; ип reve, которая со временем все больше будет напоминать сон?

— Тоби, пожалуйста, не порти…

— Не порти что? Иллюзию того, что все гораздо серьезнее, чем кажется?

Я вдруг очень разволновалась, оттого что наш разговор приобретает такой оборот.

— Это может быть только тем, что есть, и не более, — сказала я.

— «Я всегда зависела от доброты первого встречного», — произнес он, копируя южный акцент.

Его слова хлестнули меня пощечиной.

— Ты меня оскорбляешь.

— Мне очень жаль.

— Нет, тебе не жаль.

— Ты права, мне действительно не жаль. Я просто злюсь. Злюсь из-за того, что ты обрекла себя на тупиковый брак, прозябаешь в этом захолустье. Злюсь, что ты не можешь сбежать со мной…

— Ты хочешь, чтобы я сбежала с тобой?

— Конечно хочу, черт возьми.

— О, Тоби… — Я обняла его.

— Только вот не надо этого «О, Тоби…». Правда в том, что ты не собираешься бежать со мной, потому что не можешь отказаться от…

— От чего я не могу отказаться? — взвилась я. — От «буржуазного комфорта»? От «рабской покорности домохозяйки»? От «потребности чтить традиционные американские ценности»? Я бы бросила этот город, этот брак ради тебя… если бы речь не шла о моем сыне.

— Не надо прикрываться сыном.

— Джеффри — не прикрытие. Ты понятия не имеешь, что значит быть родителем. Какой бы обузой ни казались тебе дети, ты выцарапаешь глаза любому, кто попытается забрать их у тебя. Я никогда этого не понимала, пока сама не стала мамой…

— Мамой, — повторил он с сарказмом. — Так ты видишь себя мамочкой?

— А ты жестокий.

— Только потому, что хочу вырвать тебя из этого состояния самоуспокоенности…

— Кто тебе сказал, что я самоуспокоилась?

— Тебе грозит это, если ты останешься здесь. В то время как я могу предложить…

— Я знаю, что ты можешь предложить. Романтику, страсть, приключения и прочие высокие материи. Неужели ты думаешь, что мне этого не хочется? Неужели ты думаешь, что я не хочу сбежать отсюда? Но чтобы осуществить это, я должна буду оставить своего сына. А я не могу, да и не сделаю этого ни за что.

— Тогда тебе до конца дней играть эту идиотскую роль. Милой женушки доктора.

Я оцепенела:

— Ты не можешь этого знать…

— Люди не меняются, — сказал он.

— Ты максималист?

— Послушай, с чего ты так взвилась? Только не говори, что я задел тебя за живое!

Я поднялась с матраса и начала одеваться:

— Ты всегда такой говнюк?

— А ты всегда так обижаешься на правду?

— Ты не правду говоришь, ты несешь бред и выдаешь его за правду.

— Я выражаю свое личное мнение.

— Да, ты прав, — сказала я, натягивая джинсы. — А хочешь знать мое личное мнение? Так вот: сейчас я думаю, что совершила чудовищную ошибку.

— Когда мы занимались сексом, в это трудно было поверить.

Я в упор посмотрела на него:

— Да, для тебя это был всего лишь секс.

— Хорошо, а для тебя что это было? Любовь?

Последнее слово он произнес с таким презрением, что мне захотелось провалиться сквозь землю. Я промолчала. Просто продолжала одеваться под его насмешливым взглядом.

Приведя себя в порядок, я сказала:

— А теперь мне надо идти за Джеффом.

— И…

— С удовольствием отвезу тебя сегодня вечером в Льюистон. Там есть автовокзал «Грейхаунд».

— Ты выгоняешь меня?

— Просто прошу уехать.

— Все из-за того, что я предложил тебе бежать со мной?

— Не в этом дело…

— Хорошо, значит, из-за того, что я имел наглость поставить под сомнение твои жизненные принципы… посчитал тебя достаточно интересным человеком, с которым можно попытаться связать свою жизнь. И что я получаю в ответ? Ты взрываешься, заявляешь, что я говнюк, и гонишь меня. Может, я этого заслуживаю, не спорю, потому что мой стиль — это вечная конфронтация. Но если речь идет о революционных изменениях — неважно, в политике или в личной жизни, — одно я знаю наверняка: иногда нужно крепко ударить, чтобы человек встряхнулся.

— Меня не надо встряхивать.

— А я считаю, что надо. Но послушай, мне кажется, я говорю тебе то, что ты сама себе говорила десятки раз, и поэтому ты бросаешься на меня как на проводника твоих же идей. Но прежде чем ты опять сорвешься, скажу, что тебе вовсе не обязательно везти меня в Льюистон. Я соберу свои вещи и отправлюсь автостопом. К тому времени, как ты вернешься, меня здесь уже не будет.

— Прекрасно, — сказала я и направилась к двери.

Уже у порога я вдруг остановилась и обернулась.

— Останься до утра, — попросила я.

— Зачем?

— Чтобы я могла подумать.

Спустившись вниз, я намеренно прошла мимо кабинета врача — проверить реакцию медсестры Басс. Она, как всегда, сидела за столом в приемной. Завидев меня, она подняла голову, сухо поприветствовала привычным кивком и снова уткнулась в «Ридерз дайджест». В ее лице не было и намека на то, что она что-то слышала, пока мы с Тоби были наверху. Я шла к ее дому, стараясь успокоиться, разобраться в вихре мыслей и страхов, который кружил мне голову. Конечно, я была полной дурой, что накинулась на Тоби, — ведь, по сути, он сказал правду. Я действительно чувствовала себя в западне. Чувствовала себя связанной по рукам и ногам. Чувствовала себя нелюбимой — и отчетливо сознавала, что только я одна виновата в том, что оказалась в том месте, где никогда не хотела бы оказаться. В то же время мне льстило, меня окрыляло сознание того, что Тобиас Джадсон — звезда радикального движения, кумир левых активисток — действительно хотел сбежать со мной. И он, похоже, искренне пытался убедить меня в необходимости этого шага. Как же он был прав, когда упрекал меня в том, что я самоуспокоилась. И как же мне хотелось поскорее оказаться с ним в постели… желательно, как только уснет Джефф.

Но… Но… Но… Голос разума — унылого и послушного — упорно шептал мне на ухо: будь осторожна, не надо рисковать. Предположим, ты сбежишь с этим парнем. Совершишь немыслимое — бросишь сына, оставив его с отцом, а сама будешь кочевать с ослепительным мистером Джадсоном… Он повсюду таскает тебя за собой. Ты знакомишься с его знаменитыми друзьями. Ты едешь в Вашингтон, встречаешься за ланчем с самим сенатором Макговерном. Потом Чикаго, где ты беседуешь о политике с Эбби Хоффманом. Ты едешь в Нью-Йорк, в Колумбийский университет, где его почитают как бога — эдакий Джон Рид нашего времени. Вы останавливаетесь в отелях мотелях, ночуете на свободных койках в квартирах его друзей у вас секс каждую ночь, причем секс божественный, с оргазмами. Ты присутствуешь на его встречах с редактором «Рэмпартс» или Виктором Наватски из «Нейшн», для которых он пишет статьи. Ты на ланче, где он обсуждает идею своей книги с редактором «Гроув пресс». Родители одобряют твой выбор и не пилят за то, что бросила мужа и сына («Тебе давно пора было совершить что-нибудь экстремальное, — скажет мама. — Если честно, мне тоже следовало бросить вас с профессором, когда тебе было пять лет, я уже тогда знала, что вы испортите мне жизнь»). Тебе завидуют все женщины, которые приходят послушать Тоби (помимо всего прочего, он еще выступает с лекциями, ведь он блестящий оратор). Ты пытаешься блистать в лучах его славы, но втайне понимаешь, что ты всего лишь аппендикс. И каким бы классным ни был секс… какими бы интересными ни были люди, вас окружающие… тебя постоянно будет преследовать одна простая, но страшная мысль: ты не только оставила своего сына, ты предала его, и для него это не пройдет бесследно. Ты обманула его.

И вот, на фоне невыносимой тоски по Джеффу, этой неисчезающей тайной боли, герой-любовник однажды объявит, что слегка подустал от присутствия в его жизни постоянной женщины, что настал момент, когда «нам обоим следует поэкспериментировать с другими вариантами» (ну, или еще какой-нибудь бред). Твое сердце разбито. Ты в ужасе оттого, что тебя бросают. Ты будешь умолять его не отвергать тебя, дать еще один шанс. Но он останется глух к твоим мольбам. «Послушай, все в жизни эфемерно», — скажет он. И вот ты салишься в автобус и возвращаешься в Пелхэм, где все смотрят на тебя как на падшую женщину, и Дэн захлопнет дверь перед твоим носом со словами, что слишком поздно просить прощения и второго шанса не будет. К тому же примирение невозможно — Дэн встретил очень милую, очень послушную медсестру из госпиталя Бриджтона, которая помогает ему воспитывать Джеффа, и твой сын считает ее своей матерью… потом отец скажет ему (как только мальчик подрастет и сможет понимать такие вещи), что родная мать бросила его ради собственных эгоистических и корыстных интересов…

К тому времени как я дошла до дома Бэбс, меня уже колотило от собственных фантазий. Я постучала в дверь. Мне открыла Бэбс с Джеффом на руках. Он широко улыбнулся, и, как всегда, мое сердце растаяло.

— Даже не знаю, как благодарить тебя за то, что подарила мне два лишних часика, — сказала я.

— Да с ним никаких хлопот. Тебе удалось хоть немного поспать?

— Да, вздремнула.

— По тебе видно, что ты только что с постели, — сказала она. — Я бы на твоем месте хорошенько выспалась сегодня. Ты уж извини, если я что-то не то говорю.

— Слава богу, завтра уик-энд, так что отосплюсь.

— Вот и славно. Желаю тебе хороших выходных, дорогая.

Как только я переступила порог своей квартиры, мне в нос ударил запах жареного чеснока и помидоров. Тоби был на кухне и как раз выкладывал мясной фарш в горячий соус.

— Мог бы и не хлопотать насчет еды, — сказала я.

— Почему нет? — возразил он. — То есть я хочу сказать, мне нравится готовить, пообедать мы все равно должны, и я подумал, что это будет прекрасный повод к примирению.

Я усадила Джеффа в манеж, подошла к Тоби и обняла его.

— Примирение состоялось, — сказала я и поцеловала его в губы. — Извини, что…

Он приложил палец к моим губам:

— Ты не должна ничего объяснять.

Последовал еще один долгий поцелуй, от которого закружилась голова.

— У нас осталась еще целая бутылка «Кьянти», — сказал Тоби. — Почему бы тебе не открыть ее?

Я исполнила его просьбу и, пока орудовала штопором, заглянула в спальню и отметила, что он не только вернул матрас на место, но и аккуратно заправил постель… прямо как в больничной палате.

— Надо же, а ты хорошо воспитан, — сказала я, кивая в сторону спальни.

— Моя мама грозилась лишать меня карманных денег, если я не буду убирать постель каждый…

Зазвонил телефон. Я сняла трубку, рассчитывая услышать голос Дэна. Но со мной заговорил незнакомый мужчина.

— Привет, мне нужен Джек Дэниелс, — прозвучал глухой раздраженный голос.

— Кто? — переспросила я.

Тоби тотчас прекратил перемешивать соус и посмотрел в мою сторону.

— Джек Дэниелс, — рявкнул незнакомец.

— Здесь таких нет, — ответила я.

— Он дал мне этот телефон.

— Послушайте, вы, должно быть, ошиблись номером.

— Нет, это тот самый телефон.

— А я повторяю вам, что здесь нет никакого Джека Дэниелса.

— Есть, есть, — донесся голос Тоби, который поспешил из кухни и избавил меня от продолжения разговора.

— Привет, это я, — произнес он в трубку едва ли не шепотом.

— Тоби, что происходит? — спросила я. Но он сделал мне знак рукой, призывая замолчать, и повернулся ко мне спиной.

Я изумленно уставилась на него, недоумевая, с чего вдруг ему звонят сюда и почему зловещий голос в трубке назвал его чужим именем. Я не могла прочитать ответы по лицу Тоби, поскольку каждый раз, когда я пыталась заглянуть ему в глаза, он отворачивался. Ничего нельзя было понять и из разговора, поскольку он сводился к односложным фразам: Да… хорошо… понимаю… Когда?.. Ты уверен?.. Как долго?.. Что ты увидел?.. И только?.. Хорошо, хорошо… Понял… Да… Прямо сейчас… Да, сегодня вечером… Договорились.

Он положил трубку, но избегал встречаться со мной взглядом. Впрочем, невооруженным глазом было видно, что он побледнел и сильно взволнован.

— О черт, соус! — Тоби бросился к сковородке с загустевшей массой. Судя по тому, как он перемешивал чеснок, помидоры и фарш, нервы у него были на пределе.

— Что все это значит? — спросила я.

Молчание. Он продолжал мешать соус.

— Кто звонил? — не унималась я.

Молчание. Он по-прежнему возился с соусом.

Я подошла к нему, убавила огонь под сковородкой и выхватила у него из рук ложку.

— Расскажи мне, что происходит, — потребовала я.

Он подошел к столу, где я оставила бутылку «Кьянти», налил себе бокал и залпом осушил его. После чего сказал:

— Сегодня вечером ты должна отвезти меня в Канаду.