Глава десятая
Грег Толлмен выглядел как пугало. Причем пугало престарелое — и явно из эпохи шестидесятых. Ростом чуть ли не под два метра, худой, как стручок, с длинными седыми волосами, собранными в конский хвост, он был одет в узкие линялые джинсы, ковбойские сапоги (с претензией на шик), голубой блейзер и голубую рубашку с фирменным галстуком гарвардской юридический школы. Его гардероб и прическа представляли собой странное смешение стилей — стареющий хиппи родом из истеблишмента и подсмеивающийся над его же правилами игры.
Офис Толлмена — на Конгресс-стрит в деловом квартале Портленда — казался каким-то крольчатником, так много в нем было закутков. Стены этого лабиринта были завешаны всевозможными постерами — от старой увеличенной фотографии Мартина Лютера Кинга до рекламного плаката экологического движения с Джорджем У. Бушем над кнопкой детонатора, угрожающего взорвать мир; от исторических листовок «Вон из Вьетнама!» до современных «Нет отправке войск в Ирак». Сотрудников было немного — всего четыре молоденькие помощницы, которые казались очень занятыми. Одна из них восседала за секретарским столом, заваленным папками и свежей почтой. Ей было чуть за двадцать, она щеголяла в комбинезоне и притягивала взгляд роскошной копной вьющихся волос. Меня кольнула ностальгия по шестидесятым, когда мы с девчонками с таким же шиком одевались без всякого стиля.
— Вы, должно быть, Ханна, — сказала она, когда я вошла в приемную. — Грег ожидает вас, пожалуйста, проходите прямо.
В кабинете Грега не было двери — еще одна политическая шалость, — так что стучаться было некуда. Впрочем, он встал из-за стола и вышел мне навстречу, как только я застыла на пороге.
— Добро пожаловать, Ханна, — сказал он, протягивая мне свою длинную костлявую руку. — Я так рад тебя видеть, и не только потому, что, как я уже сказал по телефону, твой отец — последний из великих мыслителей, но еще и потому, что глубоко уважаю твою позицию и восхищаюсь тем, как ты держишься во всей этой отвратительной истории.
— Даже несмотря на то, что я отказалась просить прощения?
Он показал на плетеный стул, приглашая садиться. Стол был завален бумагами. Похоже, в его юридической практике расшивка документов по папкам не считалась приоритетом.
— Это был умнейший ход, и не только с чисто этической точки зрения. Если бы ты попросила прощения, то тем самым официально признала бы свою вину. А так мы имеем классическую ситуацию «он сказал/она сказала». Это не означает, что федералы не придут за тобой, особенно с высочайшего благословения преследовать всех, у кого в прошлом есть хотя бы намек на радикализм. Но зато это существенно затрудняет задачу сфабриковать против тебя дело. Так вот, вчера я пошел и купил книгу Тобиаса Джадсона — чего, поверь, мне совсем не хотелось. Противно сознавать, что кладешь деньги в карман этого святоши. Но мне, разумеется, необходимо было посмотреть, против чего мы будем бороться… помимо плохой прозы, конечно. Меня не удивляет, что ему удалось опубликовать это дерьмо только в правом издательстве. Назвать это не дерьмом, а патокой не могу, потому что не хочу оскорблять патоку. Тем не менее, книга продается — вчера в топ-сотне «Амазон» она была на двадцать восьмом месте… и не то чтобы я слежу за этими рейтингами. Еще бы, она получила такую рекламу — и все благодаря исчезновению твоей дочери, которое оказалось весьма кстати для Джадсона… нет, конечно, я не хочу сказать, что он так цинично воспользовался чужим горем.
Он вскинул брови, как Гручо Маркс. Я решила, что Грег Толлмен мне определенно нравится.
— А теперь, хотя я не сомневаюсь, что тебя уже тошнит от этого, мне бы хотелось выслушать всю историю от начала до конца — буквально с того момента, как Джадсон ворвался в твою жизнь тридцать с лишним лет назад.
Грег Толлмен оказался прямо-таки мастером перекрестного допроса, особенно когда вскрывал многочисленные пласты моей истории, обнажая глубинные конфликты.
— После того как между вами случилась первая близость, ты говорила ему, что испытываешь чувство вины?
— Конечно.
— И что он ответил?
— Он обвинил меня в том, что я раба «буржуазных ценностей».
Грег Толлмен усмехнулся:
— Это обязательно надо упомянуть во время очных дебатов.
— Я еще не приняла решение.
И снова хитрая улыбка на лице Грега Толлмена.
— Даже сознавая, что для тебя это единственный шанс прижать его к стенке?.. Ты когда-нибудь делала аборт? — вдруг спросил он.
— Нет.
— Как ты думаешь, Джефф когда-нибудь уговаривал свою подружку сделать аборт?
Я слегка опешила от такого вопроса, о чем и сказала.
— Извини за прямоту, — кивнул Толлмен, — но по опыту могу сказать, что у наиболее активных пролайферов зачастую свои скелеты в шкафу, они и занимают такую экстремальную позицию, потому что сами наворотили дел, за которые им теперь очень стыдно.
— Мне о скелетах в прошлом Джеффа ничего не известно, но даже если бы я что-то знала, все равно не позволила бы вам использовать это против него.
— Даже притом что команда Джадсона может привлечь его на свою сторону?
Я опешила.
— Я не верю в то, что он может публично выступить против меня, — сказала я.
На самом деле я могла в это поверить, особенно после разговора, который у нас состоялся сегодня утром. Это было около половины девятого, и я проснулась в своем гостиничном номере в Бостоне — к счастью, одна. Ну, если честно, счастья в этом никакого не было. После трех виски с «прицепами» детективу Лиари чуть ли не на руках пришлось тащить меня до отеля. Лиари пообещал мне, что сам не сядет за руль (он победил в алкогольном состязании, выпив втрое больше меня) и поедет домой в Бруклин на такси. Когда мы подошли к дверям отеля «Оникс», я совершила нечто невообразимое — разумеется, в алкогольном угаре. Я поцеловала его. И это был вовсе не дружеский поцелуй в щечку, а настоящий, глубокий поцелуй. Он откликнулся с подобающим энтузиазмом, но уже через какое-то мгнобение мягко высвободился из моих объятий.
— Идея хорошая, что само по себе нехорошо, — тихо произнес он.
Я снова притянула его к себе:
— Не думай, просто…
Он взял меня за плечи:
— Я сам этого хочу. Но — и это «но» не обойти — у нас довольно строгие правила, не допускающие отношений с лицом, вовлеченным в расследование…
Я поцеловала его.
— Я никому не скажу, — прошептала я.
— Ханна…
Я снова поцеловала его:
— Это будет всего одна ночь…
— Ханна…
— И утром я буду по-прежнему уважать тебя.
Он подавил смех.
— Я никогда не выходил за рамки, — сказал он.
Я снова поцеловала его:
— Не уходи…
Он взял меня за руки.
— Я позвоню тебе утром, — сказал он, — проверю, как твое похмелье.
Потом, коснувшись моего лба легким поцелуем, проводил меня во вращающиеся двери отеля. Когда я обернулась, он помахал мне рукой и ушел в темноту.
Я дошла до номера, кое-как открыла дверь, разделась, юркнула в постель и сразу отключилась. Очнулась я только утром. В окно струился слабый свет. Часы на прикроватной тумбочке показывали шесть пятьдесят две. Голова раскалывалась. Но чувство вины заглушало даже эту боль.
Не думай, просто…
Я накрыла лицо подушкой. Угораздило же меня покуситься на бывшего иезуита, который к тому же расследует дело об исчезновении моей дочери. Высший балл за глупость… с учетом того, что сейчас творится вокруг меня.
Я перевернулась на другой бок, в надежде, что сон позволит мне забыться еще на несколько часов. Не тут-то было. В спешке покидая Портленд, я забыла прихватить с собой книжку. Поэтому я включила телевизор, но тут же со злостью выключила, увидев на экране фотографию Лиззи, которая снова была в центре внимания «Фокс ньюс». Можно сбежать, но нельзя скрыться. Марджи права: массмедиа не оставят меня в покое, пока не найдется Лиззи.
Я встала. Приготовила себе ванну. Когда я отмокала в горячей воде, до меня вдруг дошло: сегодня мне совершенно нечего делать. Нет работы, куда надо спешить; нет мужа, которому надо звонить; нет обязательств, кроме встречи с Грегом Толлменом во второй половине дня. Но если не считать встречи с адвокатом, который будет пытаться спасти меня от тюрьмы, весь день был в моем распоряжении — пустота, которую нечем заполнить…
В самом деле, чем? Это было странное ощущение на фоне десятилетий вечной занятости, когда я втайне стенала от того, что мне не хватает времени. Даже после того, как разъехались дети, время все равно оставалось ускользающей материей. Подготовка к занятиям, уроки в школе, консультации с учениками, заседания в комитетах, домашнее хозяйство, уход за собой, читательская группа, чтение, чтение, чтение, благотворительная работа с бездомными, участие в просветительских программах, отслеживание достойных киноновинок, ежемесячное посещение Бостонской филармонии, а еще нужно было держать руку на пульсе текущих событий… в общем, только успевай поворачиваться.
Удивительно, что в этой моей круговерти было так мало Дэна. Притом что он всегда был в моей жизни — ждал меня вечерами, когда я приходила домой… звонил в течение дня, просто чтобы сказать «привет»… любил устраивать мне сюрпризы, приглашая поужинать в ресторане… и, казалось, всегда был доволен нашим союзом… Я по-прежнему хотела видеть его рядом с собой… потому что, черт возьми, мы столько всего пережили вместе (первые годы притирки, десятилетия воспитания детей, кризис среднего возраста и прочую муть). Мы были исключением из правил современной жизни: наш многолетний брак держался не на постылом чувстве долга и не на психологической зависимости. Мы были вместе, потому что все еще хотели быть вместе, несмотря ни на что. Многие ли пары могут сказать о себе такое?..
Мы по-прежнему вместе…
Нет, это уже не про нас. Про нас теперь можно говорить только в прошедшем времени: мы были вместе…
Прошедшее время. Как случилось, что мы оказались в прошедшем времени? И как могла Алиса…
Нет, об этом лучше не думать. Потому что, даже пытаясь представить себе техническую сторону этого романа — первая искра взаимного интереса, робкое начало, первый тайный обед или ужин, первое прикосновение, первый поцелуй, сброшенные одежды…
Прекрати. Это бессмысленное занятие, зато гарантированно затянет тебя в пропасть отчаяния. Двигайся дальше, только вперед…
Я вышла из ванны. Вытерлась насухо, оделась и спустилась вниз на завтрак. За столом я намеренно уткнулась в журнал, чтобы не отвлекаться на новости, которые транслировали на большом плазменном экране. В восемь часов я вернулась к себе в номер, села в кресло и сделала телефонный звонок, которого больше всего боялась.
— Я не хочу с тобой разговаривать, — бросил Джефф в трубку, как только услышал мой голос.
— Неужели ты действительно вот так запросто вычеркнешь меня из своей жизни? — спросила я.
— Ты говоришь так, будто это я виноват в том, что произошло.
— Я этого не говорила. Я просто хочу, чтобы мы все обсудили и обдумали…
— Обдумали? Ты просишь меня обдумать эту ситуацию, в то время как сама явно не задумывалась о последствиях, когда рассуждала в своем интервью «Бостон глоб» о сыне и невестке…
— Все, что я сказала, это…
— Я прекрасно помню, что ты сказала. Я умею читать. А хочешь знать, что я читал вчера вечером? Сочные воспоминания Тобиаса Джадсона о моей матери, которая занималась сексом с мужчиной, но не с моим отцом, в то время как я спал в этой же комнате. И что, по-твоему, я должен чувствовать после этого, мамочка?
— Я знаю, знаю, и я тебе уже говорила, как скверно у меня на душе…
— А я-то что должен чувствовать? Три раза ты занималась с ним сексом в моем присутствии. А потом не придумала ничего лучше, кроме как тащить меня с собой через границу, переправляя своего любовника…
— Джефф, любимый, ты должен попытаться понять…
— Нет, мама, я не должен ничего понимать. И если ты снова заведешь эту шарманку: «Он заставил меня… у меня не было выбора», я повешу трубку. Потому что за эти два дня вылезло столько грязных секретов, что я уже не знаю, где правда, а где ложь.
— Но, что бы ты ни думал, о моем поведении, неужели ты не видишь, что Джадсон пытается продать эту историю, чтобы заработать денег и приукрасить свой имидж? И неужели ты не понимаешь, что представить себя в выгодном свете он может, лишь очернив меня…
— Ответь мне только на один вопрос: ты спала с Тобиасом Джадсоном, будучи замужем за моим отцом?
— Да, но…
— И ты действительно курила всю дорогу до Канады и обратно, в то время как я спал на заднем сиденье?
— Какое это имеет значение?
— Просто ответь на вопрос, — произнес он тоном общественного обвинителя, каковым в одно время и являлся.
— Да, но…
— А знаешь ли ты, что сегодня утром я звонил своему врачу по этому поводу и он назначил мне на понедельник рентгеновское обследование грудной клетки…
— Тебе не кажется, что это излишняя мера предосторожности?
— Это тебе так кажется. С таким же успехом ты можешь отрицать опасность пассивного курения…
— Джефф, это было тридцать лет назад. Разумеется…
— Разумеется что? Разумеется, это не важно? Это тебя оправдывает? А может, ты хочешь сказать: «Разумеется, Джефф, ты, как всегда, маленький педант?» Или, может: «Разумеется, ты ведь не веришь этому новообращенному идиоту Тобиасу Джадсону?» Знаешь что, мам? Я счастлив быть педантом, так же как счастлив в своей христианской вере. И я собираюсь повесить трубку, чтобы не взорваться и не наговорить тебе кучу нехристианских вещей. Знай только одно: я полностью согласен с Шэннон в вопросе об отлучении тебя от наших детей. И что бы ты ни сказала или ни сделала, этого не изменит.
Прежде чем я смогла ответить, он бросил трубку. Когда я перезвонила, мне ответила голосовая почта. Я не стала оставлять сообщение.
Спустя несколько часов я пересказывала Грегу Толлмену этот разговор с сыном. Выслушав меня, он сказал:
— Могу я дать один непростой совет? Как бы тебе ни хотелось достучаться до сына, позволь ему сейчас чувствовать себя правым. Насколько я понял, он человек довольно категоричный, а я по собственному опыту знаю, что такие люди, раз вбив себе что-то в голову, ни за что не отступятся… потому что это означает, что они признают свою неправоту. Доктринеру несвойственно сдаваться, тем более, если рядом жена, представляющая фанатичное крыло Евангелистской Свободной церкви. Я пробил ее в Гугле сегодня утром — она так и просится на рекламный щит движения пролайф от Коннектикута.
— Было бы проще всего обвинить ее в дурном влиянии на Джеффа. Но ведь он взрослый мужчина… и далеко не глупый. Он знает, что делает.
— Вот почему другая сторона может использовать его против тебя.
— Если это произойдет, — тихо произнесла я, — значит, так тому и быть.
После этого он изложил мне свою стратегию, целью которой было «напугать до чертиков» наших оппонентов. Он хотел публично заявить о том, что мы собираемся подать на Джадсона и его издателей в суд за клевету в мой адрес, потребовав возмещения морального ущерба, исчисляемого астрономической суммой.
— Поверь мне на слово, наши шансы на выигрыш в суде практически ничтожны, поскольку, как я уже говорил, мы имеем дело с классической ситуацией «твое слово против его слова». И все-таки, даже если мы просто объявим сумму иска, скажем, в двадцать миллионов…
— Боже правый…
— Я понимаю, цифра абсурдная. Но идея в том, чтобы напугать их, заставив поверить в то, что мы настроены решительно. Они поймут, что с нашей стороны это всего лишь стратегический ход, но общественный резонанс будет огромный. И вдобавок это будет сигналом для Минюста, что мы готовим очень серьезную защиту твоей позиции…
Зазвонил мой сотовый. Я извинилась перед адвокатом и ответила на звонок.
— Как твое похмелье? — спросил детектив Лиари.
— Начало дня бывало и получше, — сказала я.
— У меня тоже. Надеюсь, ты не слишком казнишь себя.
— Это мое обычное состояние.
— Догадываюсь.
— И особенно я преуспела в этом часов в шесть утра. Послушай, можно я перезвоню? Я сейчас у адвоката…
— Значит, я все правильно рассчитал, потому что звоню тебе из Пелхэма.
— Ты шутишь?
— Если бы. Какая же это помойка. Для похмелья и выходного дня можно, конечно, придумать занятие и получше, чем мчаться в глубинку штата Мэн. Тем не менее рыскал я тут не напрасно, есть кое-что весьма любопытное.
После этого он рассказал, что ему удалось раскопать в далеком прошлом. Я слушала с нарастающим изумлением.
— Это действительно было? — наконец спросила я.
— Похоже, что да.
У меня закружилась голова. Я не верила ушам своим.
— Но это все меняет, не так ли? — спросила я.
— Определенно.
— Послушай, если я сейчас передам трубку Грегу Толлмену, адвокату, который берется защищать меня, тебя не затруднит рассказать ему все это? Он тоже должен знать.
— Если он берет столько же, сколько большинство адвокатов, мой пятиминутный рассказ обойдется тебе в пятьдесят баксов.
— Он не из тех адвокатов, — сказала я. — Подожди секунду…
Я закрыла рукой трубку, объяснила Толлмену, кто мой собеседник, и передала ему телефон.
— Добрый день, детектив… — сказал он и развернулся на своем вращающемся стуле.
По ходу разговора он делал много пометок в блокноте и постепенно становился все более оживленным, а в его комментариях все чаще проскальзывал жаргон шестидесятых: «Что, на серьезе?», «Потрясно!» и уж совсем атавизм — «Клево!». У меня адвокат, который разговаривает, как администратор рок-группы «Грейтфул Дэд». И все-таки я была рада иметь его в своих защитниках.
Закончив разговор, он вернул мне телефонную трубку, широко улыбнулся и сказал:
— Мы замочим этих недоносков.
И он начал выстраивать свою стратегию.
Покинув офис Толлмена, я сразу позвонила Марджи в Нью-Йорк и посвятила ее в подробности открытий, сделанных Лиари в Пелхэме.
— Вау! — воскликнула она. — Люди Хосе Джулиа будут в восторге.
— Ты думаешь, они на это купятся? — спросила я.
— Ты шутишь? Да сожрут с потрохами. Это как раз то дерьмо, которым они кормятся. Я сейчас же свяжусь с ними, скажу, что мы готовы, и посмотрим, на какой день они смогут нас пропихнуть.
— Меня все-таки беспокоит, выдержу ли я дебаты с этим парнем.
— Когда они вызовут тебя в Нью-Йорк, мы договоримся, и ты приедешь на день раньше, чтобы мы могли провести парочку репетиций, сделать из тебя красотку и подготовить к бою с этим ублюдком.
И тут она начала рисовать мне свою стратегию.
Я поехала домой. На подъездной аллее мне снова пришлось резко ударить по тормозам. Входная дверь в очередной раз была изуродована красной краской. Только граффити несколько изменилось. Слово ПРЕДАТЕЛЬ вернулось… но к нему было добавлено: УБИРАЙСЯ НЕМЕДЛЕННО.
На этот раз шока не было. Во мне закипела ярость… особенно когда я увидела, что на фасаде разбиты все окна. Я припарковала машину. В дом зашла через заднюю дверь. Я старалась сохранять спокойствие. Подняв телефонную трубку, позвонила стекольщику. Он ответил сразу и сказал, что уже едет. Пока я ждала его, меня вдруг охватило острое желание побыть одной, уйти ото всего и от всех.
Поэтому я позвонила отцу и сказала, что исчезну на несколько дней.
— Почему бы тебе не исчезнуть в Берлингтон? — спросил он.
— Я должна побыть совсем одна, — ответила я.
— Понимаю, — тихо произнес он.
— Пожалуйста, не принимай это на свой счет.
— Нет-нет, даже не думай. Я просто хотел, чтобы ты знала, что двери моего дома открыты для тебя и днем и ночью…
— Я знаю, отец. Ты был просто на высоте все это время…
— Каждый раз, когда я читаю какую-нибудь статью о тебе или слышу голос этого лицемерного моралиста в очередном интервью, где он рассуждает о том, как Иисус простил ему предательство своей страны, я думаю только об одном: если бы только я не сказал ему тогда…
— Отец, это бессмысленно… и никому из нас от этого легче не станет.
— Куда ты поедешь?
— Туда, где меня не найдут.
Стекольщик появился через полчаса.
— Вы точно не участвуете в местном конкурсе на популярность? — спросил он.
— Вроде бы нет.
— Планируете остаться?
— Думаю, я поддамся на угрозы и исчезну на время.
— Тогда, если не возражаете, могу вам кое-что предложить… тогда уж точно никто не испортит вашу дверь…
Он поделился со мной своей идеей. Я мрачно улыбнулась и сказала:
— Делайте.
Пока он работал, я собрала чемодан, сложив и одежду, которая могла мне понадобиться для интервью в Нью-Йорке через несколько дней. Мои сборы прервал звонок домашнего телефона. Я сняла трубку.
— Я не вовремя? — спросила Алиса Армстронг.
— Да, — сказала я. — Мне нечего тебе сказать.
— Я не хочу объясняться, — продолжила Алиса, — или просить у тебя прощения. Я просто хочу попытаться прояснить, почему это произошло.
— Для меня это звучит как объяснение.
— Никто из нас никогда не задумывался о том, во что это выльется. Но…
— Кажется, понимаю. Поначалу вы оба думали, что это дружба. А может, ты хотела заполучить Дэна только для постели?
— Пару месяцев назад мы встретились за ланчем…
— Только ланч?
— Поначалу да.
— Если бы это был только ланч, Дэн сказал бы мне. Что особенного в ланче с другом семьи, верно?
— Хорошо, это был не просто ланч после второй встречи…
— Как же все началось?
— Ханна, тебе вряд ли захочется это знать…
— Я задаю вопрос, очевидно, мне хочется знать ответ. Итак, как это началось?
— Я обратилась к Дэну по поводу хронической проблемы с плечевым суставом.
— Ах, плечевым суставом? Неужели?
— Профессиональная болезнь иллюстраторов.
— И что, все иллюстраторы потом спят со своими ортопедами или это случается только с ортопедами — мужьями лучших подруг?
— Я не собиралась влюбляться. И он не собирался.
— О, так это любовь, что ли?
— Неужели ты действительно думаешь, что Дэн просто так ушел бы от тебя?
— Как трогательно знать, что он это сделал из-за любви.
— Послушай, я не прошу твоего понимания. Я просто хотела объяснить…
— Ты хочешь моего прощения, так ведь?
— Я этого не говорила.
— Тогда в чем смысл этого звонка?
— Мне плохо… я виновата… я…
— Извинения не принимаются, — сказала я и положила трубку.
Сев на кровать, я больно закусила указательный палец — чтобы не закричать, не схватить первый попавшийся под руку предмет и не швырнуть его в окно. Но даже притом что внизу работал стекольщик, готовый починить разбитые окна, что-то меня все-таки остановило. Может, это была холодная, тупая ярость, которая подавила подступившую истерику.
Я заставила себя подняться. Закончила сборы. Обошла дом, проверила, все ли окна закрыты. Написала записки молочнику и разносчику газет, сообщив, что до середины следующей недели не буду нуждаться в их услугах. Потом позвонила Марджи и сказала, что отправляюсь куда глаза глядят.
— Но к понедельнику ты вернешься в Нью-Йорк? — спросила она.
— Я буду.
— Прошу, не забирайся слишком далеко. Программа будет записываться во вторник ранним вечером, и это означает, что у нас в запасе будет только тридцать шесть часов, чтобы подготовить тебя к схватке с Джадсоном.
— Я успею, — сказала я.
— Голос у тебя жуткий. Что, еще одна бессонная ночь?
Я рассказала про звонок Алисы Армстронг.
— Ничуть не удивлена, — сказала Марджи.
— Почему, черт возьми?
— Потому что она явно страдает от огромного чувства вины, тем более что она была твоей подругой, а это в десятки раз усугубляет вину. От нее ведь тоже муж уходил, так что кому, как не ей, знать, что ты сейчас переживаешь.
— Это слабое утешение для меня.
— Дорогая, тебя сейчас никто и ничто не утешит. Но ты ведь и сама это знаешь, я права?
— Боюсь, что да.
— Все, ладно, иди, прячься на уик-энд… но не отключай свой сотовый, чтобы я могла дозвониться тебе в любое время. Ты же знаешь, какая я психопатка.
Я понесла чемодан к машине. Брендан уже вставил новые стекла, удалил старое граффити. Вместо него, как мы и договаривались, он выписывал красной краской: ВЫ ПОБЕДИЛИ… Я УЕХАЛА.
— Теперь уж точно отстанут от вас, — сказал он.
— Сколько я вам должна? — спросила я.
— Сорок баксов достаточно.
— Но в прошлый раз было триста.
— А теперь — работа за счет заведения.
— Это очень великодушно, но совсем не обязательно.
— Обязательно.
Я нашла убежище недалеко от дома — всего в нескольких часах езды к северу, в маленьком отеле на острове Маунт-Дезерт. Было начало мая, межсезонье, так что проблемы с комнатой не возникло.
Отель был слегка обветшалый, и интерьер не поражал воображение. Зато кругом царила чистота, и пляж был в двух шагах, и многочисленные прогулочные тропы, а в моей комнате стояло очаровательное старинное кресло с оттоманкой, куда так и хотелось завалиться с книжкой. Я приехала перед самым заходом солнца. Зарегистрировалась и тотчас отправилась к берегу, встала на песке и долго смотрела на Атлантику. Что бы ни случилось на следующей неделе, думала я, все равно я справлюсь, найду, чем заполнить свою жизнь. Я повторяла, как мантру: «Все получится», но слова казались пустым звуком. Я не сдавалась. Хотя теперь у меня не было дома, где всегда ждали, не было детей, которым можно было позвонить, и рядом никого…
Все, довольно.
Я прошлась по берегу. Повернула к отелю, продолжая уговаривать себя, что надо отвлечься, устроить себе отдых, не думать ни о чем.
Черта с два. Но я все равно пыталась. За эти дни мне удалось одолеть три романа. Я устраивала себе долгие прогулки, включая восхождение на вершину горы Маунт-Дезерт. Я ни разу не включила телевизор, не открыла ни одной газеты или журнала, а мой портативный радиоприемник был настроен на волну местной радиостанции классической музыки, которая никогда не прерывалась выпусками новостей. Я нашла рыбный ресторанчик в Бар-Харбор, где ужинала каждый вечер, с книгой и бокалом вина, и хозяин не задавал мне вопросов, почему я здесь и одна, зато каждый раз угощал ликером за счет заведения.
Свой сотовый телефон я держала отключенным, лишь два раза в день проверяла голосовую почту. Среди оставленных сообщений были настойчивые просьбы об интервью от журналиста «Портленд пресс геральд» («Вы должны напрямую объясниться с жителями Портленда», на что я мысленно отвечала: «Нет, я ничего им не должна»). Был какой-то безумный звонок от незнакомой женщины, которая отказалась назвать свое имя, но прошипела: «Я рада, что тебя выгнали из школы. Мы не хотим, чтобы такие шлюхи учили наших детей». (К счастью, это был единственный психопатический выпад, хотя он и расстроил меня, тем более что я терялась в догадках, где она раздобыла номер моего телефона.) Было несколько взволнованных сообщений от отца, но, когда я перезвонила ему в субботу вечером, он, кажется, успокоился и еще раз подтвердил, что, как только все уляжется, они с Эдит ждут меня в гости.
Марджи звонила лишь дважды — в первый раз, просто чтобы сказать «привет» и узнать, не заселилась ли я в «мотеле с тараканами», а потом сообщила информацию по моей поездке в Нью-Йорк, организованной людьми Хосе Джулиа.
— Они оплачивают тебе сто пятьдесят долларов в сутки за отель, питание и прочую ерунду, хотя в понедельник ты останавливаешься на квартире и ужинаешь со мной.
— Почему ты не позволишь мне пригласить тебя в ресторан?
— Будет проще, если мы поедим у меня, — сказала она.
— Что ты хочешь этим сказать? — с подозрением спросила я.
— Я хочу поесть дома, тебя устраивает?
Ее тон был категоричным, и я решила не спорить.
— Как скажешь.
— Бен, мой помощник, встретит тебя в отеле и привезет ко мне в офис для инструктажа. Он будет помогать Рите — это номер два в моей команде. Тебе она понравится. Настоящая акула пиара, ненавидит религиозных идиотов и очень хочет, чтобы ты размазала этого Джадсона. Так что готовься к серьезной накачке со стороны мисс Риты. Да, и последнее: я еще раз обговорила с людьми Хосе Джулиа, как все это будет обставлено. Они все согласовали, получили добро…
— И ты думаешь…
— Я снова звонила твоему детективу Лиари. Он вполне уверен в том, что у нас все получится. Конечно, в таких делах… риск есть. Если что-то пойдет не так, нам придется туго. Но если дело выгорит…
— Я начинаю нервничать, — сказала я.
— Это понятно, — отозвалась Марджи. — Предстоящие два дня определенно будут горячими.
И все-таки мне удалось хорошо выспаться напоследок. В день отъезда я проснулась в семь утра, в последний раз прогулялась по берегу, после чего тронулась на юг, настроившись на трехчасовую дорогу до Портленда. Когда до аэропорта оставалось миль десять, я посмотрела на часы и убедилась в том, что у меня в запасе есть немного времени. Поэтому я свернула с автострады на Фалмут, проехала по шоссе 88, снижая скорость по мере приближения к дому, и заехала во двор. Граффити ВЫ ПОБЕДИЛИ… Я УЕХАЛА никто не дополнил. Все окна были целы. Тактика сработала. Мой дом оставили в покое.
Я не стала проверять почтовый ящик. Вырулив со двора задним ходом, поехала в аэропорт. Там я оставила машину на длительной парковке, зашла в здание терминала и зарегистрировалась на рейс до Нью-Йорка.
Я не боюсь перелетов, но в тот день при малейшей тряске у меня потели ладони, и в животе все переворачивалось. Закрыв глаза, я убедила себя в том, что веду себя до смешного нелепо. Этими самолетами управляют компьютеры, и им нипочем даже сильная турбулентность. Но, конечно, не заоблачные ветра заставляли меня нервничать. Во мне говорил страх перед тем, что меня ожидало в следующие два дня.
В аэропорту меня встречал с именной табличкой мужчина в костюме и черной шоферской кепке. Мы пересекли мост Пятьдесят девятой улицы, и перед нами открылся Манхэттен с его головокружительным видом на небоскребы. Я с интересом разглядывала улицы, пытаясь возбудиться от мысли, что нахожусь в Нью-Йорке. Но вместо возбуждения испытывала лишь ужас.
Когда я приехала в отель, в лобби меня уже ждал Бен Чемберс. Это был невысокий нервный парень лет под тридцать, который, тем не менее, излучал обаяние крайне уверенного в себе человека.
— Вы здесь, это здорово, просто здорово. И мы все ждем вас в нашем офисе. Скажем, если мы встретимся здесь через полчаса? Вы будете готовы, да?
Мой номер был просторный и безликий, но с великолепным видом на город и Ист-Ривер. Я быстро распаковала свой чемодан и спустилась вниз раньше назначенного времени. Чему Бен был очень рад.
— Это хорошо, это очень хорошо, потому что у нас так много дел. И у нас в запасе всего два часа, потому что Марджи ждет вас на ужин в семь.
— Как она? — спросила я.
Бен Чемберс лишь нервно передернул плечами:
— Я бы так сказал: она настоящий боец.
Это звучало угрожающе.
Офис Марджи находился всего в двух кварталах, и, поскольку был ясный день поздней весны, мы прошлись пешком. Или, по крайней мере, я пыталась идти, в то время как Бен рассекал поток пешеходов беспощадным галопом. Позади осталась Шестая авеню, и вот мы вошли в старое приземистое офисное здание в стиле 1940-х годов на Сорок седьмой улице. Агентство «Марджи Синклер Ассошиэйтс» занимало небольшую анфиладу на одиннадцатом этаже — четыре комнаты с развешанными по стенам постерами в рамках, фотографиями прошлых пиар-кампаний и многочисленных клиентов; декор был простым, стильным, функциональным.
Меня провели в комнату для совещаний, где я нос к носу столкнулась с Ритой. В отличие от Бена, ее было слишком много, но двигалась она на удивление легко. Ее голос звучал, как гудок парохода в тумане; голова казалась огромной, усиленная объемной копной крепких черных завитков. Рукопожатием она напоминала костоправа, а взглядом — строгого судью.
— Знаешь, что я подумала, когда прочитала книгу этого говнюка? — сказала она, жестом указывая на один из стульев, расставленных вокруг длинного стола. — Нет ничего хуже, чем возродившийся в вере христианин, играющий скелетами в шкафах других людей.
Принесли кофе, и, сделав три глотка, Рита сказала:
— Ладно, начнем работать.
В течение следующих двух часов меня подвергли истязанию, после которого я чувствовала себя просто выпоротой. Рита, в роли обвинителя, и Бен, встревающий с дополнительными вопросами, сообща пытали меня, прощупывали, провоцировали и заманивали в ловушки. Поначалу эта словесная атака здорово нервировала. Настолько, что я даже поверила, будто они на стороне Джадсона. Разумеется, на то и был расчет. Издеваясь надо мной, постоянно сбивая с толку, разбивая в пух и прах все мои доводы и объяснения, они одновременно закаляли меня, готовили к худшему из того, что можно было ожидать от Хосе Джулиа и Джадсона. От этого агрессивного перекрестного допроса у меня голова шла кругом. После полуторачасовой инквизиции Рита сделала короткую паузу и спросила:
— Ну как, весело?
— Вы напугали меня до смерти, — сказала я.
— Так и задумано. Лучше сегодня обделаться, чтобы завтра тебя уже ничто не проняло.
— Ты думаешь, он действительно будет забрасывать меня такими вопросами?
— Ты шутишь? — удивилась Рита. — Хосе Джулиа — признанный король подставы. Есть всего две причины, почему он хочет видеть тебя в своей программе. Первая: твоя пропавшая дочь и вероятность того, что она стала жертвой своего женатого любовника-доктора; и вторая: устроить между тобой и твоим бывшим любовником соревнование по обливанию грязью, чтобы вы сцепились, выясняя, кто и что делал. Если у него это не получится, он, возможно, задаст тебе вопрос, занималась ли ты с этим парнем оральным сексом. Во всяком случае, постарается намекнуть…
— Великолепно, — тихо произнесла я.
— И перестань меня бояться, — сказала Рита, — ты неплохо справляешься с задачей, если учесть, сколько говна мы на тебя вылили. Запомни одно: твоя минута славы будет длиться всего десять минут, и, если ты не собьешься, этого времени тебе вполне хватит, чтобы представить свою версию событий.
— Ну что, пройдемся еще разок?
Мы повторили импровизированное интервью, оттачивая мои ответы, отрабатывая контрудары и отбивая заковыристые вопросы, и Бен теперь сосредоточился на моих жестах, осанке и дурной привычке (как он заметил) закусывать губу в минуты волнения.
— Ни при каких обстоятельствах ты не должна этого делать во время интервью, — сказал он. — Иначе ты будешь выглядеть напряженной, и все подумают, что тебе все-таки есть что скрывать. Всегда смотри Джадсону только в глаза. Не отводи взгляд — никогда. А с Хосе держись предельно вежливо и расслабленно, даже когда он начнет загонять тебя в угол А он непременно начнет. Ему за это платят.
В половине седьмого Рита посмотрела на часы и сказала:
— Время летит незаметно, когда веселье в разгаре. Нам пора сворачиваться, иначе Ее Королевское Высочество съест меня живьем за то, что я тебя задержала и вовремя не доставила к ней. Ее Королевское Высочество требует от своих подданных, чтобы ее гости прибывали в назначенное время.
— Мы продолжим завтра в десять утра, — сказал Бен. — И до начала записи в пять успеем провести еще пару репетиций. Мне зайти за тобой в отель, скажем, без четверти десять?
— Думаю, я сама доберусь, — улыбнулась я.
— Послушай, она же из Мэна, — сказала Рита, — у нее наверняка в багаже припасен компас…
В такси Рита сказала:
— Ее Королевское Высочество говорила мне, что ты ее давняя подруга.
— Нашей дружбе тридцать шесть лет.
— Впечатляет, черт возьми. Что ж, она на редкость преданная подруга.
— Даже притом что Королевское Высочество?
— О, она в курсе, что мы ее так называем. Даже поощряет это.
— Не сомневаюсь.
— Удивительно, насколько жесткая Марджи в работе, настолько же мягкая в жизни… впрочем, ты и сама это знаешь.
— Еще как. Могу я задать тебе прямой вопрос?
— О ее здоровье?
— Угадала.
Я видела, что она колеблется, так же, как и я, от волнения кусая губу.
— Она взяла с нас твердое слово, что мы ничего не скажем…
— Она уже не может выходить из дому, да?
Она кивнула.
— Насколько все плохо? — спросила я.
— Плохо.
— Насколько?
Она отвернулась и уставилась в окно.
— Я действительно не могу…
— Она моя лучшая подруга, и я обещаю, что ничего ей не скажу.
— Поверь мне, она ведет себя так, будто ничего не происходит, но она знает…
— Знает что?
— Полгода максимум.
Я закрыла глаза и долго молчала. Потом спросила:
— Она сама тебе это сказала?
Рита кивнула:
— Она доверила мне свой секрет. По правде говоря, все и так знают, потому что, когда она несколько раз приходила в офис, было очевидно, насколько тяжело она больна. И к тому же мы постоянно мотаемся к ней домой с папками и бумагами, она ведь категорически отказывается бросать работу.
— Это все, что у нее есть.
— Когда ты увидишь ее сегодня, то испугаешься. Но постарайся не показывать этого. Она не хочет открыто признавать то, что происходит, хотя ты, конечно, заметишь, что она ужасно напугана. А кто бы не испугался? Я бы на ее месте вообще не смогла так держаться.
Ты не можешь этого знать, хотелось мне сказать. Потому что никто из нас не знает, как поведет себя в ситуации, когда узнает, что уже через полгода-год его не станет.
Когда мы подъехали к дому Марджи на Семьдесят второй улице, Рита сжала мою руку и сказала:
— Завтра ты отлично со всем справишься, поверь мне.
— Не будь так уверена в этом.
Поднимаясь на лифте, я мысленно твердила себе: будь естественна… делай вид, что все нормально… не вздрагивай.
У порога ее квартиры я остановилась, сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и нажала кнопку звонка. Из квартиры донеслось:
— Открыто.
Ее голос звучал довольно уверенно — я услышала прежнюю Марджи, — и это придало мне сил. Но, как только я открыла дверь, шок едва не сбил меня с ног.
Моя подруга сидела на диване в прихожей — маленькая, высохшая женщина, слегка сгорбленная, с впалыми щеками, почти лысая. Ее глаза и кожа приобрели желтоватый оттенок. Канистра с кислородом стояла возле передвижной капельницы. К ней был подвешен мешок с медицинской жидкостью, который трубкой был соединен с веной на ее руке.
И на фоне этого кошмара — пока я пыталась осознать, что рак заживо съел мою подругу, — мне на глаза попалась переполненная окурками пепельница на низком столике возле дивана.
В ней дымилась раскуренная сигарета, ожидая следующей затяжки. Марджи перехватила мой взгляд:
— Если ты скажешь хоть слово о сигаретах, я вышвырну тебя за дверь.
— Хорошо. Тогда я не скажу ни слова.
Печальная улыбка промелькнула на губах Марджи.
— Что ж, с приветствиями покончено. Но если ты сейчас начнешь утешать меня, я разозлюсь. Так что сегодня давай обойдемся без соплей. Просто пойди и принеси мне водки, ну и себе тоже налей.
Я прошла в маленькую кухню-камбуз и обнаружила бутылку водки возле холодильника.
— Со льдом? — крикнула я из кухни.
— Кто же пьет водку теплой, черт возьми?
Когда я вернулась с двумя стаканами, Марджи уже сидела с кислородной маской на лице, и было слышно, как она сипит, вдыхая чистый воздух. Потом она протянула руку, перекрыла клапан на канистре и взяла свою недокуренную сигарету:
— Теперь я снова могу курить.
Я протянула ей водку. Она слегка затянулась сигаретой. И почти не выдохнула дым. Он, скорее, просочился изо рта.
— Давай закуривай, — сказала она, подталкивая ко мне пачку «Мальборо лайтс». — Я же знаю, ты хочешь.
Я достала сигарету и закурила.
— Великое запретное удовольствие, да? — сказала она, прочитав мои мысли. — Ты что-то не выглядишь привычной умницей.
— У меня голова идет кругом, — сказала я, потягивая водку.
— Из-за завтрашнего мероприятия?
— Не только.
Марджи захрипела, закашлялась и заглушила приступ глотком водки, а следом — кислородом. Когда она сняла маску, то увидела мое испуганное выражение лица и сказала:
— Рита, конечно, проинструктировала тебя: не выказывать никакого беспокойства, отвращения и страха…
— Она ничего не говорила.
— Не пытайся обдурить того, кто всю жизнь дурит других. Рита — потрясающий малыш, фантастический, но она принимает все это слишком близко к сердцу. Как бы то ни было, прежде чем мы разведем тут трагедию и лакримозу — чертовски нравится мне это слово, лакримоза, — знай: я не собираюсь говорить об этом. И под «этим» я подразумеваю ЭТО. Я снимаю это с повестки дня, пока мы не разберемся с нашим делом. Но даже и потом говорить бессмысленно… потому что сказать нечего. Так, с этим все ясно?
Я кивнула.
— Вот и хорошо. Теперь дальше: я заказала на ужин суши, рассудив, что в твоем деревенском штате, откуда ты прибыла, с японской кухней напряженно. Есть возражения против сырой рыбы?
— Как ни странно это прозвучит, но даже деревенская девчонка вроде меня пробовала суши.
— Не перестаю удивляться, какого прогресса мы достигли в этой стране…
Марджи сделала еще глоток водки.
— Ладно, теперь к делу. Видишь вон ту папку на столе? — Она жестом показала на пухлый желтый конверт на обеденном столе возле кухни. — Это вырезки из газет — все, что было написано о тебе за последние две недели. Большую часть ты, наверное, не видела, поскольку, как сама говорила, с недавних пор по какой-то странной причине отключилась от средств массовой информации и Интернета.
— Это правда. Но, похоже, я многое пропустила.
— О, глупость всей этой истории вышла за рамки приличий. Чак Канн уже выжал из нее четыре колонки, и каждый неоконсервативный мудрец в этой стране — от Коултер до Брукса и Кристола — воспользовался шансом облить тебя грязью и лишний раз подчеркнуть, что ты воплощаешь в себе всю аморальную и гедонистическую сущность шестидесятых. Одни стыдят тебя за отказ просить прощения, другие анализируют, способно ли наше поколение отвечать за свои поступки, и, кстати, есть даже парочка статей в твою поддержку… но они напечатаны в левых малотиражных изданиях вроде «Нейшн» и «Мазер Джоунс», которые в основном адресованы новообращенным. В любом случае, я бы хотела, чтобы ты прочитала все…
— В этом нет необходимости. Я уже в курсе того, что обо мне наплели. И больше не желаю читать о своих грехах.
— Как знаешь. Я просто хочу, чтобы ты знала содержание этих статей, на случай, если Джулиа или Джадсон выудят какую-нибудь цитату…
— Я уже решила, как отвечать на это.
— Поделись.
— Они вправе писать обо мне все что угодно. И хотя я могу и не соглашаться, я все равно это принимаю. Но моя совесть чиста в том, что касается законности моих поступков.
Она задумалась.
— Неплохо. Но это помойное телешоу, а не конституционный Конвент 1787 года, и, если ты начнешь выступать, как Томас Джефферсон, это не прокатит. Поэтому я предлагаю следующее…
Мы еще раз пробежались по сценарию, внося последние штрихи, выявляя потенциально слабые места, ужесточая мои возражения и аргументацию.
Принесли заказанную еду. За суши мы почти не разговаривали. По обоюдному молчаливому согласию мы старательно избегали больной темы — Марджи просто спросила, легче ли мне стало после уик-энда в Мэне, и лишь однажды вслух задалась вопросом, возможно ли такое, что Дэн вдруг одумается и вернется домой.
— У него «любовь», — сказала я. — И с чего вдруг он побежит обратно к той, которая не только предала его, но и выставила посмешищем в глазах приятелей по гольф-клубу?
— Вряд ли он улучшил свой имидж, когда ушел от тебя к твоей лучшей подруге.
— Наоборот, теперь он выглядит настоящим мачо, ведь его добиваются сразу две женщины. Что может быть лучше для его эго?
— Знаешь, я всегда думала, что Дэн — один из тех редких мужчин, у которых отсутствует эго.
— Он хирург, и у него, разумеется, есть эго. Проблема в том, что он всегда скрывал его. До последнего времени — пока я наконец не дала ему шанс воспользоваться им против меня.
— Ты опять взялась за самобичевание.
— Ну, что еще нового?
Мы управились с суши, щедро запивая его водкой, после чего вернулись к работе над интервью. Ближе к девяти вечера Марджи заметно сникла — последние силы, которые в ней еще оставались, стали покидать ее.
— Думаю, мне лучше лечь, — сказала она, прикладываясь к подушке, еще более жалкая, чем прежде.
— Давай я помогу тебе.
— Еще не хватало. Позволь мне сохранить хотя бы каплю достоинства. Но, прежде чем ты уйдешь, запомни две вещи, которые тебе пригодятся завтра. Первое: ты здесь жертва, но тебе нужно пройти по тонкой грани, не давая себя опустить и в то же время не опускаясь до истерики. Второе: то, о чем мы говорили, по-прежнему прорабатывается, и, похоже, все получится.
— Ты хочешь сказать, что есть сомнения?
— Кое-какие заминки, — сказала она и объяснила, в чем дело. — Завтра мы все узнаем точно.
— А если не сработает?
— Нам остается лишь надеяться, что суд общественного мнения примет твою сторону.
Расставаясь с Марджи, я попыталась обнять ее. Но она решительным жестом остановила меня и сказала:
— Если ты это сделаешь, я совершу какую-нибудь глупость. Например, разревусь. А мне сейчас нельзя раскисать.
Возвращаясь на такси в отель, я попыталась представить себе жизнь без Марджи: как это я проснусь утром, зная, что уже не услышу ее голос в телефонной трубке; сознавая, что вместе с ней ушла часть моей жизни. Неужели это и есть печальная сторона возраста — когда близкие люди уходят один за другим, пока не настает твоя очередь покинуть сцену?
Слезы, которых я все ждала, так и не приходили, хотя я знала, что они будут, но позже. Я обхватила себя руками, пытаясь унять внутренний озноб. Усталость, которую заглушили три дня, проведенные у моря, вернулась, а вместе с ней и какой-то ступор, от бессилия перед страшной реальностью.
В отеле я сразу поднялась к себе в номер и уснула в считаные минуты. Проснулась перед самым рассветом. Открыв шторы, я смотрела на Манхэттен, медленно выплывающий из темноты, навстречу новому дню… дню, которого я ожидала с ужасом.
В десять я уже была в офисе Марджи, готовая к генеральной двухчасовой репетиции. Рита и Бен остались довольны моими успехами, в последний раз напомнив о том, что я должна отвечать коротко и ясно и не забывать про визуальный контакт, какими бы неприятными ни были вопросы.
В полдень они попросили меня исчезнуть на пару часов, что я и сделала, убивая время в музее «Метрополитен», где попыталась отвлечься, любуясь шедеврами старых мастеров, египетскими мумиями и восхищаясь утонченностью французских импрессионистов.
В половине третьего я села в такси и вернулась в отель. В номере я переоделась в элегантный черный костюм, который прихватила с собой по совету Марджи. Затем, поборов искушение закурить, спустилась в лобби. Рита уже ждала меня.
— В машине тебя ждет сюрприз, — предупредила она. — Только не вздрагивай.
Я забралась в лимузин и увидела там Марджи. Она была одета в один из своих лучших деловых костюмов. Он, конечно, висел на ее истощенной фигуре, как на вешалке. Чтобы скрыть землистый цвет лица, она немного переборщила с макияжем.
— Ты что, рехнулась? — воскликнула я.
— Окончательно… и да, мой онколог сделал мне строгое предупреждение. Да пошел он, в конце концов. Я не пропущу это шоу ни за что на свете. Сегодня утром мы получили хорошие новости.
— О?..
— Угадала. Все получилось.
— Ты уверена?
— Послушай, я лишь передаю тебе то, что узнала от людей Хосе Джулиа. Но они сказали, что это верняк.
Рита села впереди, рядом с водителем, и мы тронулись в западную часть города.
— Ты уверена, что сможешь продержаться пару часов без кислородной маски? — спросила я Марджи.
— Послушай только этого скаута, — сказала Марджи Рите.
— Канистра в багажнике, — ответила Рита.
— Но, знаешь, если я вдруг откинусь в студии, у этого Джадсона будет шанс оживить меня, и тут его слава целителя душ взметнется до небес.
— Зараза ты все-таки, — рассмеялась Рита.
— Это точно, — ответила Марджи.
Мы въехали в туннель Линкольна и выскочили где-то в Нью-Джерси. Телестудия шоу Хосе Джулиа находилась на территории технопарка на окраине Сикокуса.
— Вот где Бог создал дырку от задницы, — сказала Марджи, когда мы подъехали к дверям студии. — Рита, дорогая, если я начну умирать здесь, обещай, что отвезешь меня на тот берег, прежде чем я испущу дух. Не хватало еще, чтобы я сдохла в Джерси.
В вестибюле нас ожидала гиперактивная женщина с планшеткой в руках.
— А вы, должно быть, Ханна! — сказала она, энергично пожимая мне руку. — Джеки Ньютон! Координатор программы Хосе!
Она пожала руку и Рите («А вы, должно быть, пиар-агент!») и нервно покосилась на Марджи, которую поддерживал под руку шофер… с канистрой кислорода под мышкой.
— Я ее мать, — сказала Марджи.
Меня тут же потащили в гримерную, где отдали на растерзание толстухе в обтягивающих брюках из лайкры.
— Нервничаете? — спросила она, накладывая мне на лицо слои тонального крема.
— Что, так заметно?
— А кто же не нервничает перед съемкой? Но, честно вам скажу, Хосе — душка. Просто душка. Удивляюсь, вы совсем не пользуетесь подводкой и тушью для ресниц…
Спустя десять минут я сидела в углу зеленой комнаты с Ритой и Марджи, пытаясь сохранять спокойствие. Вдруг ворвалась Джеки Ньютон, с неизменной планшеткой в руках.
— Все супер, десять минут — и начинаем! И наш второй гость уже здесь, так что…
— Он ведь не зайдет сюда? — спросила я нервно.
Джеки похлопала меня по руке, успокаивая:
— Как говорят у нас в Джерси, может, я и тупая, но уж точно не дура. И, учитывая вашу «общую историю», мы подумали, что вам обоим лучше не встречаться до поры до времени. Так что не переживайте, Ханна. Как бы то ни было, пробежимся еще разок по сценарию. Ваше выступление рассчитано ровно на десять минут. Нам нужно, чтобы вы подписали вот это согласие на съемку. И хорошая новость: мы решили вставить ваш сюжет первым пунктом программы, так что долго ждать не придется. Хосе зайдет к вам с минуты на минуту, просто чтобы поприветствовать и чтобы вы чувствовали себя как дома. Так что к бою!
Как только она отошла от нас, Марджи сказала:
— Знаешь, я никогда не доверяла тем, кто изъясняется восклицательными знаками.
Тут распахнулась дверь зеленой комнаты, и вплыл сам Хосе Джулиа. Разумеется, я видела его прежде на экране — он крутился на телевидении с середины семидесятых, начинал как репортер Эн-би-си, носил длинные волосы и кожаную куртку и хвастался своими либеральными взглядами. С тех пор он пережил несколько реинкарнаций — работал ведущим на разных кабельных каналах, в провальном журнале Эй-би-си, потом заделался журналистом-критиком, прежде чем, в конце девяностых, нашел свою нишу возмутителя спокойствия и провокатора. И хотя он всегда преподносил себя как «аполитичного» журналиста, тот факт, что ему доверили расширенный эфир на «фокс ньюс», прежде чем он перешел на «Нью Америка кейбл ньюс», однозначно говорил о щедрости его хозяев-консерваторов. Чего стоила патриотическая околесица, которую он нес после событий 11 сентября, или появление его имени на первых страницах газет после того, как он застращал на своей программе имама, заявив ему: «Вы ненавидите наш образ жизни»; тот комментарий был с восторгом встречен в правых кругах. Именно этого я больше всего и боялась — что Джулиа начнет разыгрывать патриотическую карту и терзать меня вопросами о любви к родине.
— О, добро пожаловать, Ханна Бакэн! — радостно воскликнул он, ринувшись прямо на меня.
Как ни противно мне это признавать, но для мужчины на пороге шестидесяти он выглядел безупречно: черный костюм с иголочки, сливочного цвета рубашка и сдержанный галстук в горошек, богатая черная шевелюра, слегка взъерошенная, густые усы а-ля Сапата и улыбка на тысячу ватт. Всем своим видом он демонстрировал хороший вкус в одежде и отличную спортивную форму.
— Я так счастлив видеть вас здесь, — сказал он, протягивая для пожатия сразу обе руки. — Просто счастлив. Вы рады, что находитесь у нас?
— Э… честно говоря…
— Я знаю! Знаю! Тот человек! Я не могу сказать, что осуждаю вас, но, как только мы перейдем в студию, у вас будет возможность высказаться начистоту — и на национальном телевидении. Да мы тут устроим настоящий «дилерз чойс», как в покере! В самом деле, Ханна, ведь истинная цель нашего шоу… повеселиться.
Повеселиться? Он действительно сказал повеселиться?
— Вот именно, — сказал, он, прочитав мои мысли. — Потому что хотя мы и будем касаться весьма щекотливых личных аспектов… конфронтация и катарсис — что может быть забавнее, верно? И одна из причин, почему я всегда выступаю за то, чтобы это шоу записывалось без зрительской аудитории, состоит как раз в том, что схватка проходит куда острее, когда нет толпы, криками подбадривающей соперников.
Я кивнула.
— Так что, если хотите разозлиться там, в студии, злитесь. Хотите сказать ему все, что о нем думаете, — говорите. Идет?
— Идет, — ответила я.
— У вас все получится. Я знаю. Увидимся в пять.
И он выплыл из комнаты.
Я повернулась к Марджи и прошипела:
— Я ухожу.
— Нет, ты остаешься, — прошипела она в ответ.
— Он собирается устраивать какое-то фрик-шоу. Особенно если учесть, что ему он наговорил то же самое, что и мне. «Если хочешь злиться, злись. Заткни ее. Обзови ее шлюхой!» Я буду выглядеть идиоткой…
— Обратного хода нет, — сказала Рита, схватив меня за запястье и крепко сжав его. — Жребий брошен. И ты сделаешь то, что…
Я встала. Рита силой усадила меня обратно.
— Ханна, это твой единственный шанс восстановить справедливость. Если ты сейчас уходишь, cause celebre умножается на десять. Ты идешь на программу — у тебя появляется шанс закрыть это дело, вернуться в прежнюю жизнь. Что ты выбираешь?
Вмешалась Марджи:
— Если ты посмеешь уйти, я умру на месте, и мой призрак будет преследовать тебя до конца твоих дней.
— Это не смешно, — сказала я.
— А я и не шутила.
Вернулась Джеки — все с той же планшеткой и восклицательными знаками, которые так и сыпались из нее.
— Момент истины, Ханна! Готова к бою?
Я с трудом поднялась, испытывая головокружение. Если бы я упала в обморок, если бы мне стало дурно…
Я бы никогда не простила себе этой минутной слабости.
— Я готова, — твердо сказала я.
Марджи взяла меня за руку:
— Ты справишься.
Я последовала за Джеки в студию. По дороге она сказала:
— Мы не можем пригласить вашу группу поддержки, поскольку Хосе категорически против посторонних лиц в студии — только съемочная бригада и участники. Но в зеленой комнате установлен монитор, и они смогут наблюдать за происходящим.
Декорации были очень простыми. Высокий стул наподобие трона для ведущего, два узких кресла друг против друга по обе стороны низкого столика. На голубом заднике красовался логотип «ХОСЕ!». Ко мне подошел звукорежиссер с беспроводным микрофоном, закрепил его на лацкане моего пиджака и попросил спрятать аккумуляторную батарейку во внутренний карман. Мне показали мое кресло, и я села, пару раз меняя позу ног, чтобы расположиться поудобнее. Подоспела гримерша, подправила огрехи в макияже, проявившиеся в последние полчаса. Я закрыла глаза, пока она припудривала мне щеки и нос. Когда я открыла их, передо мной сидел Тобиас Джадсон. Я невольно дернулась. Вблизи он выглядел еще более кряжистым, чем на фотографии. Сейчас ему как раз припудривали лысую макушку, и в стеклах его очков без оправы отражались блики света. Наши глаза встретились на мгновение. Он поприветствовал меня коротким кивком головы. Я кивнула в ответ, и мы оба отвернулись. На столике перед Джадсоном лежали две книги — его автобиография и Библия.
Вышел Хосе Джулиа, за ним хвостом увивались его личная гримерша и режиссер, нашептывающий ему на ухо последние инструкции.
— Понял, понял, — сказал Джулиа, взгромоздившись на свой трон. Он заглянул в записи, проверил звук, попросил приблизить телесуфлер на пару футов, сверил часы. На своих гостей он не обращал никакого внимания.
Когда режиссер дал команду тридцатисекундной готовности, Джулиа удостоил нас взглядом, широко улыбнулся и сказал:
— Шоу начинается!
— Двадцать секунд, десять секунд, пять, четыре, три, две…
Вспыхнули огни, режиссер подал сигнал Джулиа, который уставился прямо в камеру и начал читать с телесуфлера.
— Добрый вечер, Америка! Сегодня в нашей программе — проклятие тучной женщины, чей роман с персональным тренером закончился убийством. И что бывает, когда падчерицы выходят замуж за своих отчимов? Но прежде… представьте, что у вас был запретный роман с мужчиной тридцать лет назад — и вы же помогли своему возлюбленному бежать из страны, в то время как его разыскивало ФБР. Представьте, что этот человек, ныне пересмотревший собственные убеждения, пишет книгу о своем прошлом, вытаскивая тот самый скелетик из вашего шкафа. Как бы вы отреагировали на это? Вот с такой дилеммой столкнулась Ханна Бакэн, замужняя учительница из штата Мэн, чье прошлое разворошил в своей новой книге ведущий радийного ток-шоу из Чикаго Тобиас Джадсон. И Ханна всерьез оспаривает версию Тоби, утверждая, что он силой втянул ее в эту авантюру… между тем Тоби пишет, что она была так влюблена в него, что не колеблясь вызвалась помочь ему бежать от правосудия. Что ж, друзья, у нас классическая ситуация: его слово против ее слова, — и сразу после рекламной паузы мы сможем выяснить, кто же здесь говорит правду. Оставайтесь с нами!
Свет в студии опять погас.
— Тридцать секунд! — скомандовал режиссер.
Джулиа снова игнорировал нас, потягивая воду. Я посмотрела в сторону Джадсона. Я видела, что он наблюдает за мной, отмечая мою нервозность. Он адресовал мне легкую сардоническую усмешку, словно говоря: я тебя сделаю.
— Десять секунд, пять, четыре, три, две…
Вспыхнули прожектора.
— И снова здравствуй, Америка! В правом углу нашей студии Тоби Джадсон, известный радиоведущий из Чикаго и автор книги «Я больше не марширую». В левом углу Ханна Бакэн, школьный учитель из штата Мэн, жена, мать двоих взрослых детей. Это ее роман с Джадсоном стал новостью национального масштаба в свете любовной связи ее дочери со знаменитым доктором Марком Маккуином и последующим исчезновением девушки. Мы говорили о деле Элизабет Бакэн в нашей предыдущей программе. Прежде чем мы начнем, Ханна, позвольте просто спросить: как вы считаете, доктор Марк Маккуин мог причинить вред вашей дочери?
Рита предупреждала, что этот вопрос обязательно прозвучит, так что я точно знала, как на него реагировать.
— Видите ли, Хосе, — сказала я, устанавливая пресловутый визуальный контакт. — Каждый из родителей, кто нас сейчас смотрит, знает, что нет ничего страшнее, чем пропажа твоего ребенка. И пока моя дочь не будет найдена живой и невредимой, моя жизнь будет омрачена трагической неизвестностью. Я должна верить, что она по-прежнему жива и ее здоровью ничего не угрожает.
— Но все-таки, как вы думаете, доктор Маккуин может быть причастен к ее исчезновению?
— Это вопрос к полиции, Хосе.
— Но полиция по-прежнему считает Маккуина главным подозреваемым в деле. Тоби Джадсон, зная о той боли, которую сейчас испытывает Ханна Бакэн в связи с пропажей дочери, вы полагаете, это подходящий момент для публикации вашей книги?
Широкая улыбка Джадсона в сторону Хосе Джулиа.
— Хосе, позвольте мне с самого начала нашего разговора сказать о том, что мое сердце переполнено сочувствием к Ханне Бакэн в связи с ее трагедией, и я каждый день молюсь за счастливое возвращение Элизабет домой. Но я также должен отметить, что у меня никогда не было намерений раскрывать имя миссис Бакэн как женщины, которая помогла мне бежать в Канаду. В книге я вывел ее под псевдонимом…
— Но наверняка вы знали, что кто-нибудь да вычислит прототипа…
— Псевдоним был предназначен для того, чтобы защитить ее личность. Если вы хотите показывать пальцем, Хосе, вам следует начать с Чака Канна, который и раскрыл тайну на своем веб-сайте.
— И все-таки вы были непримиримым радикалом шестидесятых, не так ли?
Еще одна снисходительная улыбка от Джадсона.
— Я бы сказал, самым упертым из твердолобых левых, — ответил он и тут же начал объяснять, что за обстоятельства привели его в Мэн, рассказывать про то, как мой отец направил его ко мне, потом про coup de foudre, младенца в кроватке, на глазах у которого мы занимались любовью (Хосе особенно понравилась эта деталь), и, конечно, как я настояла на том, чтобы отвезти его в Канаду.
— Довольно насыщенная история, Тоби, — сказал Джулиа. — Адюльтер. Радикализм шестидесятых. Пособничество серьезному преступлению. Любовь с первого взгляда. Ночной марш-бросок через границу. Неудивительно, что ваша книга уже стала бестселлером! Ханна Бакэн, что ваш муж думает обо всем этом?
— Понятное дело, он расстроен, — сказала я, глядя ему в глаза.
— Настолько расстроен, что ушел от вас после тридцати лет брака.
Я уже была близка к тому, чтобы закусить губу.
— Боюсь, так оно и есть, Хосе.
— И никаких шансов на примирение, поскольку теперь он живет с вашей лучшей подругой? Или, вернее сказать, бывшей лучшей подругой? Никогда не думал, что в Портленде, штат Мэн, бушуют страсти, как в Пейтон-плейс! Но если серьезно, Ханна, что вы думаете о представленной Джадсоном истории вашего любовного романа?
— В ней полно лжи и искажения фактов. Но самой большой ложью…
Джулиа перебил меня:
— Да ладно, ведь ваш отец действительно направил его к вам?
— Да.
— И вы запали на него, верно?
— Это было временное увлечение…
— Которое увлекло вас обоих в постель, так?
— Ммм… да.
— И в той же комнате находился ваш ребенок?
Боже, все шло не по плану.
— Да, но…
— И вы действительно отвезли его в Канаду?
— Все это так, Хосе. Я никогда и не отрицала ни одного из перечисленных фактов…
— Вы просто отказались попросить прощения за них. В отличие от Тоби, который написал целую книгу, в которой покаялся и провозгласил свой патриотизм и возрождение к христианской вере.
— Я попросила прощения у тех людей, кто мне дорог: моего мужа…
— Что ж, похоже, ваш муж не принял прощения.
— Могу я задать вопрос Ханне? — встрял Джадсон.
— Прошу, — сказал Джулиа.
— А вы попросили прощения у Бога?
— В отличие от вас, я не общаюсь с Богом, — ответила я.
— Возможно, стоит начать, — сказал Джадсон.
— А вам, возможно, стоит покончить с враньем, — услышала я собственный голос.
— Вы только что назвали Тобиаса Джадсона лжецом, — воскликнул Джулиа, в восторге от такого поворота в разговоре.
— Совершенно верно. То, что он написал про поездку в Канаду, — полная ложь.
— Но вы же только что признались, что отвезли его в Канаду, — сказал Джулиа.
— Под давлением. Он угрожал мне, что раскроет наш тайный роман, угрожал, что, если его схватит ФБР, выдаст меня как сообщницу, угрожал…
Джадсон перебил меня:
— Я не стану терпеть, чтобы меня называла лжецом женщина, которая отказалась признать свою вину, свою…
— Признать свою вину? Признать свою вину? — закричала я. — Вся моя жизнь разрушена тобой и твоей подлой низкопробной книжонкой, твоей клеветой, твоей…
— Видите, какой неуправляемой она становится, когда ей бросают вызов, — сказал Джадсон, обращаясь к Джулиа. — И все-таки повторю, что, с христианской точки зрения, покаяние — это путь к искуплению грехов.
— Вы вовсе никакой не христианин, черт возьми, — сказала я.
— Я даже не стану порицать вас за богохульство. Что касается моих отношений с Иисусом Христом — и того, как мне удалось изменить свою жизнь через Его прощение…
— Изменить свою жизнь? — набросилась я на него. — Да ты спекулянт, мошенник, торгующий своей историей «искупления грехов» для продвижения карьеры…
— Я полагаю, что беседа в таком тоне — это уже чересчур, — обратился Джадсон к Джулиа.
— Вы действительно очень обозлены, Ханна, — сказал Хосе.
Я сжала кулаки и начала кусать губу. Я пыталась понизить голос, но меня все равно трясло, пока я говорила:
— У меня была совершенно нормальная, тихая и спокойная жизнь, пока в нее не вернулся этот человек со своими дешевыми обвинениями, своими…
— Вряд ли это можно назвать нормальной жизнью, Ханна, если исчезновение вашей дочери стало новостью национального масштаба. И не думаете ли вы, что мы должны нести ответственность за собственные поступки… даже если они были совершены давным-давно?
— Конечно, но…
— Хорошо, давайте по существу. Вы, Ханна, признаете, что спали с этим парнем много лет назад. Вы признаете, что отвезли его в Канаду, но твердо стоите на том, что он вас заставил это сделать. В то время как вы, Тоби Джадсон, утверждаете, что она это сделала из любви к вам… что все было по ее доброй воле. Так кто же здесь прав, друзья? Оставайтесь с нами — и вы все узнаете. Потому что команда Хосе Джулиа отыскала свидетеля, который был там и знает, кто из них двоих говорит правду! Не переключайтесь!
Приглушили свет. Послышался шум — двое рабочих сцены вынесли кресло и установили его возле трона Джулиа.
— Что за свидетель-сюрприз? — раздраженно спросил Джадсон.
— В свое время узнаете, — холодно произнес Джулиа.
— Меня никто не предупреждал, — возмутился Джадсон.
— Сюрприз на то и сюрприз.
— Вы не можете вот так…
— Тридцать секунд, — крикнул режиссер, и вдруг из-за кулис вышла Джеки, которая вела за руку Билли Престона. Хотя его волосы совсем побелели, а стекла очков стали еще толще, нельзя сказать, что он так уж сильно изменился за прошедшие тридцать лет. Тот же удивленный взгляд, та же чудаковатая улыбка. В тесном синем костюме из плотной шерстяной ткани — привет из шестидесятых, — он напоминал священника баптистской церкви из глубинки. Его глаза радостно вспыхнули, когда он увидел меня.
— Здравствуй, Ханна! — воскликнул он.
— Здравствуй, Билли, — ответила я. — Здорово, что ты смог выбраться.
— Это так круто — оказаться на телевидении…
Из угла послышалось шипение Джадсона.
— Это он? Он? Он не свидетель. Он…
— Пятнадцать секунд, — объявил режиссер.
— Я не останусь здесь…
Джадсон приподнялся в кресле, пытаясь отстегнуть микрофон с лацкана своего пиджака.
— Если вы сейчас уйдете, — невозмутимо произнес Джулиа, — я объявлю, что вы предпочли ретироваться, испугавшись встречи со свидетелем. Вы этого хотите?
Джадсон снова плюхнулся в кресло и нервно заерзал.
— Пять секунд. Четыре, три, две…
Свет. Камера. Мотор.
— И снова здравствуй, Америка! Так кто же здесь говорит правду? Тоби Джадсон, который настаивает на том, что Ханна добровольно отвезла его в Канаду, помогая избежать преследования? Или Ханна Бакэн, которая утверждает, что Тоби вынудил ее к этому, угрожая разоблачением их тайной связи? И вот перед нами наш драгоценный свидетель — Билли Престон, который был очевидцем событий тридцатилетней давности. Добро пожаловать в студию, Билли.
— Я очень рад быть вашим гостем, Хосе, — произнес Билли, кивая головой.
— Итак, Билли, вы старожил Пелхэма, штат Мэн, верно?
— Да.
— И вы страдаете аутизмом, верно?
— Я никогда не считал себя не похожим на других.
— Так оно и есть, Билли, да благослови вас Господь. Я лишь упомянул об этом с той целью, чтобы никто не мог подвергнуть сомнению вашу дееспособность как свидетеля. Потому что вы, хотя и страдаете аутизмом, имеете постоянную работу, не так ли?
— Я мастер на все руки, один на весь Пелхэм. Если у кого проблемы с канализацией, если нужно покрасить дом, сделать ремонт — вызывают меня.
— Это здорово, Билли. Просто здорово. Вы незаменимый человек. Но у вас есть еще одно достоинство, не так ли? У вас потрясающая память, Билли.
— Так говорила моя мама.
— Что ж, давайте проверим вашу память. Кто принес победу во второй игре «Бостон ред сокс» против «Метс» в чемпионате 1986 года?
— Роджер Клеменс.
— По-моему, неплохо. А кто был четырнадцатым президентом Соединенных Штатов?
— Франклин Пирс.
— Как вам это, друзья? Что ж, Билли, если у вас такая феноменальная память, вы, очевидно, вспомните разговор, который подслушали тридцать лет назад… хотя вы должны честно признаться нам кое в чем, Билли. Вы действительно подслушивали, приложив ухо к закрытой двери?
Билли покраснел и засмущался.
— Как однажды сказал Джордж Вашингтон: «Я не могу говорить неправду», — произнес он и хохотнул. — Так что да, я стоял под дверью, когда услышал…
— Стоп, Билли! — воскликнул Джулиа. — Не будем опережать события. Вы ведь были знакомы с Ханной, когда она жила в Пелхэме в 1973 году.
— Совершенно верно. Я знал и ее, и доктора Дэна…
— Ее мужа.
— Да, ее мужа. Мы с Ханной были друзьями.
— Она вам очень нравилась.
Билли снова зарделся и хихикнул:
— Это верно. Кажется, я даже был влюблен в нее.
— Так что когда этот высокий, темноволосый незнакомец по имени Тобиас Джадсон приехал в ваш город, в то время как муж Ханны отсутствовал…
— Мне не понравилось, когда я увидел их целующимися в окне.
— В самом деле? Вы видели, как они целовались?
— Да, в окне квартиры, где они жили в то время.
— И вам это не понравилось?
— Очень не понравилось.
— А после этого вы когда-нибудь видели, чтобы они целовались?
— Нет, но следующим вечером я снова подошел к их дому, заглянул в окно и увидел, как они ругаются.
— Это были те двое, что находятся сейчас с нами, в этой студии?
— Больше в квартире никого не было.
— И что же вы сделали, когда увидели, что они ругаются?
— Понимаете, в квартиру можно подняться по лестнице со двора. Я ступал очень тихо, потом встал под дверью, и мне было слышно все, о чем они говорили.
— И о чем же они говорили, Билли?
— Я слышал, как мужчина…
— Тобиас Джадсон?
— Да, он, — Билли показал на Джадсона. — Я слышал, как он сказал: «Тебе лучше отвезти меня в Канаду, иначе я все расскажу твоему мужу». А потом Ханна сказала: «Я не могу везти тебя, это противозаконно». На что он сказал: «Если здесь появится ФБР, я скажу им, что ты моя сообщница». А она ответила: «Давай говори». Тогда он сказал: «Ты хочешь, чтобы они отобрали у тебя твоего ребенка? Потому что именно так и будет, когда я заявлю, что ты моя сообщница». И тогда она начала плакать и все такое, умоляла оставить ее в покое, говорила, что сын — это самое дорогое, что у нее есть, что она не переживет разлуки с ним. А он сказал: «Тогда тебе лучше отвезти меня в Канаду, или…»
— Я не верю ни одному его слову, это все вранье, — взорвался Джадсон.
— Вранье — плохое слово, — сказал Билли.
— И вы думаете, что американское общество поверит в эту ложь? — возразил Джадсон.
— Это не ложь, — сказал Билли. — Это правда. Я был там. Я слышал, как вы сказали…
— Хосе, это возмутительно… — воскликнул Джадсон.
— А по мне, так это звучит вполне правдоподобно, — сказал Джулиа — Ханна, вы помните, именно такой состоялся разговор?
— Я не колеблюсь ни секунды, — твердо сказала я. — Именно так все и было. У Билли действительно фантастическая память.
— Спасибо, Ханна! — радостно подхватил Билли.
— О, ради всего святого, — взревел Джадсон. — Разве вы не видите, что они заранее сговорились?
— Я не виделся с Ханной с 1974 года, — вознегодовал Билли. — И вам не следует произносить имя Господа всуе…
— Как вы можете принимать на веру слова умственно отсталого человека? — завопил Джадсон.
— Это несправедливо! — Билли побагровел. — Я не слабоумный. Я просто немного другой, вот и все. Но я умею говорить правду, Хосе. И сейчас я говорю правду.
— И мы верим вам, Билли. Мы действительно вам верим. Что ж, друзья, еще одна ложь нашла свое опровержение на шоу Хосе Джулиа! Но не переключайтесь — впереди еще много интересного!
Убрали яркий свет. Джадсон уже был на ногах, срывал с лацкана микрофон.
— Если вы думаете, что есть хотя бы малейший шанс на то, что это шоу выйдет в эфир…
— Я прямо дрожу от страха, — ответил ему Джулиа. — Но если ты горишь желанием подать на нас в суд, милости прошу. Наша команда юристов с превеликим удовольствием обанкротит твою лживую задницу. Спасибо, что пришел на шоу, Тоби.
Джадсон пулей вылетел из студии.
Джулиа повернулся к Билли и сказал:
— Ты был великолепен.
— Правда?
— Лучше, чем можно было ожидать. И к тому же ты помог своему другу избежать больших неприятностей.
— Ты не сердишься на меня, Ханна?
— Конечно нет.
— Даже притом что я нарушил клятву, которую дал тебе…
— Все нормально, Билли.
Пришла Джеки и проводила нас обоих из студии. Когда я подошла к Джулиа попрощаться, он коротко пожал мне руку и снова уткнулся в свои записи, готовясь к встрече с новым гостем. Для него я уже была историей.
Спустя полчаса я сидела на заднем сиденье лимузина с Марджи и Билли (Рита по-прежнему рядом с водителем). Билли остановился в том же отеле, и я вызвалась показать ему город и вообще опекать его до отъезда. Завтрашним вечером он должен был улететь в Мэн. Впереди открылся знаменитый манхэттенский пейзаж. Зрелище впечатляло.
— Вау, ну не чудо ли? — воскликнул Билли.
— Нам тоже нравится, — сухо сказала Марджи.
— Я никогда не летал на самолете, — продолжил он. — Да и вообще почти не выбирался из Мэна, разве что в Нью-Гемпшир, и однажды, еще в школе, ездил в Фенвей-парк. Даже не знаю, как тебя благодарить, Ханна.
— Не стоит меня благодарить, Билли. Благодари детектива Лиари. Это ведь он тебя разыскал?
— Конечно.
Он снова зарделся, и его глазки забегали.
— Ты не будешь сердиться на меня за то, что я стоял под дверью и подслушивал? — спросил он.
— Нет, не буду, — ответила я.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— Как ты понимаешь, я не дословно воспроизвел ваш с Джадсоном разговор, но я ведь точно передал суть, правда?
Вмешалась Марджи:
— Малыш, ты всех нас спас.
Он расплылся в своей широкой чудаковатой улыбке и спросил:
— Так мы по-прежнему друзья, Ханна?
— Да, Билли, мы по-прежнему друзья.
