Глава девятая
Утром я проснулась от мерзкого голоса Росса Уоллеса, который вновь клеймил меня позором:
«Что ж, друзья, кое-кто просто не умеет держать язык за зубами. Помните Ханну Бакэн — старую греховодницу, мать пропавшей Элизабет Бакэн? Наши вчерашние слушатели уже в курсе, что Ханна Бакэн предстала в книге Тоби Джадсона, нашего чикагского ток-жокея, в качестве его давней знакомой, с которой у него случился роман во времена его революционной молодости, когда он находился в бегах. Она даже помогла ему перебраться в Канаду. И что же отвечает наша целомудренная Ханна Бакэн репортеру «Фокс ньюс», который задает ей вопрос, раскаивается ли она в супружеской измене и своем непатриотичном поступке? Она произносит — внимание, друзья! — «Ни в коем случае». Это цитата: «Ни в коем случае!»
Призыв к нашим доблестным защитникам из Министерства юстиции: поскорее упрячьте эту женщину за решетку, чтобы мы больше никогда не слышали ее порочных заявлений».
Сон как рукой сняло — и не то чтобы я долго спала. После того как ушел Дэн, я осталась в баре и выпила еще три рюмки водки. Потом, порядком захмелевшая, пошла к заливу, села на скамейке в парке и выкурила одну за другой пять сигарет.
Слезы на моем лице высохли. Первоначальный шок сменился тихой и глубокой болью. Одна моя половина хотела звонить Дэну и умолять его вернуться. Но другая — глушила эти мольбы. Я была настолько ошарашена тем, что произошло, и еще больше тем, что услышала от Дэна, что ничего не соображала. Мне хотелось верить, что им руководил не разум, а стресс, что его вспышка в баре была своего рода запоздалой реакцией на события последних дней и ярость поутихнет, придет понимание того, что рушить наш союз было бы чудовищной ошибкой.
Но эту надежду топила тревожная догадка: все, что он наговорил мне, было правдой; все, что он скрывал годами (возможно, даже от себя), вдруг вырвалось на поверхность. И это нельзя было назвать внезапным порывом… у него были сутки, чтобы все обдумать. Он успел собрать свои вещи, договорился с агентством о перевозке оставшегося скарба. И он снял квартиру или…
Теперь я почти не сомневалась в том, что «или» — это женщина. Но кто она? Когда у них это началось? И почему я раньше ни о чем не догадывалась?
Мимо прошел полицейский, потом развернулся и подошел ко мне, приглядываясь:
— Вы в порядке, мэм?
Я выпрямила спину, выбросила сигарету, которую докурила до самого фильтра.
— Да, конечно, офицер, все хорошо, — произнесла я слегка заплетающимся языком.
— Выпили, мэм?
— Да, немного, — испугалась я.
— Немного? — спросил он. — Похоже, вы немного перебрали. Вы за рулем?
— Нет, сэр.
— Тогда как вы планируете добираться до дома?
— Я из отеля «Хилтон Гарден Инн».
— Что ж, мэм, думаю, вам было бы неплохо… — Он запнулся и вгляделся в мое лицо. — Постойте, вы, случаем, не миссис Бакэн, которая преподает английский в школе Натаниэля Готорна?
О, только не это…
— Да, офицер, это я.
— У вас учился мой сын, Джим Паркер.
— Я помню Джима, — сказала я, хотя и смутно помнила, кто это такой. — Прекрасный мальчик. Выпуск…
— Девяносто седьмого года. Потом он поступил в университет Мэна в Фармингтоне. Сейчас учительствует в Хоултоне.
— Передайте ему большой привет.
— Он как раз вчера звонил мне, спрашивал, читал ли я, что про вас пишут в газетах.
— Наша беседа тоже окажется в завтрашней газете?
Похоже, ему это не понравилось. Я поспешила извиниться:
— Простите, офицер. Глупость сморозила…
— Я мог бы привлечь вас за пребывание в состоянии опьянения в общественном месте и добавить хлопот, если вам так хочется.
— Пожалуйста, не привлекайте меня, офицер. У меня и так ситуация хуже некуда…
Я закрыла лицо руками, чувствуя, что нахожусь на грани истерики. Но все-таки сдержалась. Когда я отняла руки, то увидела, что он хладнокровно наблюдает за мной, продумывая, что делать дальше.
— Пожалуйста, встаньте, миссис Бакэн, — наконец произнес он.
Ну вот, доигралась. Я поднялась со скамейки.
— Вы можете идти? — спросил он.
Я кивнула. Он попросил следовать за ним. Мы двинулись к главной дороге. Я увидела поджидающую нас патрульную машину. Но он взял меня под руку и увлек на ту сторону улицы. Через пару минут мы были у входа в «Хилтон Гарден Инн».
— Обещайте мне, что подниметесь к себе в номер, хорошенько выспитесь и до утра не покинете отель, — сказал он.
— Обещаю, — ответила я.
— Если я увижу вас на улице до утра, то заберу в участок. Поняли?
Я кивнула и сказала:
— Спасибо вам, офицер.
— Один совет, миссис Бакэн, — хотя это, конечно, не мое дело, но я все равно скажу. Не имеет значения, ложь все это или правда. В любом случае вам следует попросить прощения. Сейчас все считают, что вы поступили неправильно, и, пока вы не покаетесь публично, вас будут обливать грязью.
Поднявшись к себе, я выполнила приказ офицера. Разделась. Легла в постель. Не обращая внимания на мигающую лампочку автоответчика, выдернула телефонный шнур из розетки. После водки сон пришел быстро. А спустя семь часов я вскочила, разбуженная голосом Росса Уоллеса, срывающего на мне свою злобу. Как только он закончил, я включила телефон и нажала кнопку принятых сообщений. Их оказалось пять — и все от Марджи, которая с нарастающим беспокойством выспрашивала, где я нахожусь, и просила срочно ей перезвонить. Но прежде чем выполнить просьбу Марджи, я позвонила консьержу и попросила принести мне в номер утренний выпуск «Бостон глоб». Интервью с моей вчерашней фотографией занимало целую страницу. Выглядела я ужасно. Статья Паулы Хьюстон лишь усиливала это впечатление — в ней описывалось, как я скрываюсь от назойливых репортеров в портлендском отеле, какой у меня нездоровый вид, словно я не спала неделями, а мои ногти обгрызены (ей, конечно, виднее), и похоже, что весь мир от меня отвернулся.
Это была хорошо написанная работа, выдержанная в нейтральном тоне, хотя и со вспышками симпатии по отношению ко мне. «Она удивительно прямолинейная и откровенная женщина, — писала Паула, — до такой степени, что даже призналась в конфликте между ней и ее сыном Джеффом на почве его непримиримой позиции в отношении запрета на аборты, которую он разделяет со своей женой Шэннон. «Хотя я уважаю их мнение, — сказала миссис Бакэн, — не могу согласиться с резкостью активистов движения против абортов, которые клеймят как убийц всех, кто с ними не согласен»».
Она подчеркнула, что сейчас ее куда больше волнует положение пропавшей дочери, чем собственная репутация.
Дочитав статью, я тут же позвонила Марджи. Она не сразу смогла ответить — ее сразил приступ дикого кашля.
— Что-то мне это совсем не нравится, — сказала я.
— Нахожусь в шикарных апартаментах Нью-Йоркского госпиталя. Вчера к вечеру я опять начала кашлять кровью.
— О боже! Марджи…
— Эй, только не списывай меня раньше времени. Мне сделали томограмму и решили, что во всем виновата рубцовая ткань после удаления опухоли. Они оставили меня на ночь для обследования, на случай, если я опять начну задыхаться. Но поверь мне, все эти хлопоты из-за кровавой флегмы — пустяки в сравнении с тем, что я пережила, пока разыскивала тебя. Среди ночи я даже порывалась звонить портье в гостиницу, чтобы он пошел проверить, жива ли ты.
— У меня плохие новости со вчерашнего вечера, — сказала я и объяснила, какой сюрприз преподнес мне Дэн.
Это был один из тех редких случаев, когда Марджи онемела. После долгой паузы она произнесла:
— Не могу поверить, что он такое сказал.
— Как там говорится… самые близкие люди — самая большая загадка?
— Но Дэн всегда был образцом верности, надежности, солидности…
— Выходит, я совершила нечто такое, что дало ему повод восстать против этих ярлыков, о чем он, оказывается, мечтал годами.
— И кто эта женщина?
— Он не скажет, тем более что вообще отрицает ее существование.
— Там определенно кто-то есть, — сказала Марджи. — В Дэне, может, и взыграло запоздалое подростковое бунтарство, но он бы не стал по своей воле бросать тебя после стольких лет брака.
— Поверь мне, я знаю это, как никто другой. Дэн не из тех, кто стремится к независимости. Ему необходим дом и кто-то в этом доме, к кому он будет приходить.
— Есть идеи насчет кандидаток?
— Бьюсь об заклад, это какая-нибудь чертовка медсестра из госпиталя… или из женщин-рентгенологов. Там есть одна, которая давно на него глаз положила. У нас даже хохма такая была — как он однажды сбежит со своей Ширли-Роуз Хогарт…
— Ее действительно зовут Ширли-Роуз?
— Боюсь, что да. Но он всегда говорил, что она зануда. Не мог же он, в самом деле…
— Может, он все-таки одумается…
— После всего, что он мне вчера наговорил, думаю, ему будет очень трудно вернуться. Он поставил крест на нашем браке.
— Как ты держишься?
— Замечательно, тем более что, как вдобавок сообщил Дэн, меня могут арестовать в любую минуту.
— Это второе, о чем я хотела с тобой поговорить. Вчера пресс-секретарь Министерства юстиции выступил с заявлением о том, что они все-таки склоняются к идее судебного процесса, но еще не готовы к тому, чтобы задержать тебя.
— Они что, дают мне шанс сбежать из страны?
— Мой юрист полагает, что это всего лишь реакция на всеобщий ажиотаж вокруг этого дела. При этом он настоятельно советовал тебе срочно подыскать адвоката по уголовным делам. Ты знаешь кого-нибудь у вас, в Портленде?
— Вряд ли, но я поспрашиваю.
— Я свяжусь со своим нью-йоркским юристом, может, у него есть какие-то соображения. Какие у тебя планы на сегодняшнее утро?
— Дорогая, если ты попросишь меня дать еще одно интервью, боюсь, мне придется тебе отказать.
— Я не буду просить тебя об интервью. После сегодняшней статьи в «Глоб» — я прочитала ее онлайн и считаю, что написано просто потрясающе, — тебе надо залечь на дно. А я тем временем проработаю идею грандиозного телешоу…
— Умоляю, Марджи, я не выдержу этого…
— Послушай меня. Единственный способ победить в этом грязном деле — продолжать гнуть свою линию. Тем более что Джадсон сегодня заявлен в шоу Раша Лимбо и в программе Эн-пи-ар «В конечном счете». Он просто купается во всеобщем внимании, и это отличная реклама для его книги. Она уже поднялась на тридцатое место в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс» — и не думаю, что он готов поделиться с тобой гонораром.
Я не могла удержаться от смеха. Марджи была в своем репертуаре — она умела разрядить обстановку удачной остротой.
— Сделай мне одолжение. Поезжай домой и отдохни немного, но не отключай свой сотовый, потому что ты мне понадобишься. Если будут звонить журналисты, всех отсылай ко мне. Даже если они попытаются обманом вытянуть из тебя хоть слово — мол, «нам нужна всего лишь одна цитата», — говори: «Не обсуждается». Поняла?
— Поняла.
— И последнее: не читай сегодняшнюю «Портленд пресс геральд». Там призывают к увольнению тебя из школы.
— Что еще пишут?
— А что можно от них ожидать? «Подает плохой пример подрастающему поколению штата Мэн… предала не только своего мужа, но и свою общину… то, что она не пожелала извиниться, говорит о вопиющем высокомерии…» — в общем, весь набор провинциального брюзжания.
— Может, мне все-таки покаяться? — предложила я и рассказала ей о вчерашней встрече с копом.
— Может, тебе все-таки не появляться на улице в пьяном виде? — парировала Марджи.
— Это были чрезвычайные обстоятельства.
— Послушай, я не осуждаю тебя за то, что ты выпила лишнего. Я просто хочу сказать: слава богу, что этот коп оказался порядочным человеком. И я тебя еще раз предупреждаю: заляг на дно. Мы еще подумаем, стоит ли тебе выступить с легким раскаянием.
В почтовом ящике моего сотового было девять сообщений — в основном от Марджи, но были и просьбы журналистов об интервью, а одно сообщение оставил отец, который писал, что прочитал «Глоб» и гордится тем, что я держалась с «таким достоинством».
Я попыталась дозвониться отцу, но он не брал трубку. Поэтому я оставила сообщение: «Привет, это я. Ты должен знать, что вчера вечером Дэн ушел от меня. Пожалуйста, перезвони мне, как только сможешь». Потом я спешно приняла душ, собрала свою багажную сумку и, чтобы не светиться лишний раз у стойки администратора, особенно после комментария в сегодняшней местной газете, расплатилась за номер, воспользовавшись электронной системой оплаты, отображенной на экране телевизора. На лифте я спустилась прямо в подземный паркинг, нашла свою машину и поехала домой.
Подъезжая к Фалмуту, я остановилась у супермаркета по соседству с нашим домом и зашла в магазин. Мистер Эймс — хозяин магазина, с которым мы были знакомы еще с тех пор, как переехали сюда, — поднял голову. Но вместо привычного приветствия «А, Ханна, добрый день!» он отвернулся. Я взяла корзину и набрала кое-каких продуктов. Когда я подошла к прилавку и поставила корзину у кассы, он снял ее и убрал под прилавок:
— Отныне вам следует делать покупки в другом месте.
— Но почему? — спросила я.
— Если вам так хочется знать почему…
— Мистер Эймс, есть две стороны…
— Я не хочу иметь среди своих клиентов нарушителей закона.
— Я не нарушитель закона.
— Ну, это вы так считаете. Можете делать покупки в другом магазине.
— Мистер Эймс, я много лет была…
— Я знаю, как давно вы покупаете у меня продукты. На месте вашего мужа я бы заставил вас убраться из этого города. А теперь, если вы не возражаете… — И он указал мне на дверь.
— Вы несправедливы, — сказала я.
— Мне очень жаль, — ответил он и повернулся ко мне спиной.
Я приблизилась к дому, но сначала проехала мимо, чтобы убедиться в том, что поблизости нет репортеров. Потом развернулась. Но, уже въезжая во двор, увидела то, что заставило меня с силой ударить по тормозам — инстинктивная реакция, не имеющая никакого отношения к неожиданно возникшему препятствию. Эту внезапную остановку вызвал вид моей входной двери. На ней красной краской было выведено: ПРЕДАТЕЛЬ.
Я в шоке уставилась на эти огромные буквы. На какое-то мгновение мне показалось, что это галлюцинация — фантасмагорическое продолжение ночного кошмара, в котором я жила все эти дни. Выйдя из машины, я заметила, что одно из окон первого этажа разбито. Поспешив к двери, я открыла ее, ожидая увидеть разграбленный дом. Но в гостиной обнаружила лишь кирпич, к которому резинкой была прикреплена записка. Я достала ее и уставилась на черные карандашные каракули:
«Если тебе не нравится здесь, почему бы тебе не вернуться в Канаду и не остаться там навсегда?»
Я уже собиралась броситься к телефону и вызвать полицию, но в последний момент передумала. Если вмешаются стражи порядка, этот инцидент обязательно попадет на страницы газет. А если он попадет на страницы газет, это будет еще одним пятном на моей изрядно подпорченной репутации.
Я решила осмотреть дом (просто чтобы убедиться, что остальные окна целы) и на пороге нашей спальни замерла как вкопанная, увидев, что двери шкафа Дэна открыты и половины вещей уже нет. Он освободил и все ящики своего комода, забрал обувь.
Я тут же спустилась в подвал. Его компьютера тоже не было. Как и большей части его компакт-дисков и драгоценных титановых клюшек для гольфа. Повсюду стояли упакованные коробки с его вещами, ожидая прибытия грузчиков.
Переезд вовсе не был спонтанной реакцией или вспышкой гнева. Конечно, он планировал его, и, судя по тому, как много вещей уже забрал с собой, останавливаться в отеле он не собирался. Похоже, у него был запасной аэродром — достаточно просторный, чтобы вместить весь его скарб…
Я схватила телефонную трубку со стола Дэна и проверила голосовую почту. Там скопилось больше двадцати сообщений — в основном от журналистов, которые настаивали на интервью (игнорируя мою просьбу обращаться в офис Марджи). Я быстро прокрутила принятые сообщения, остановив перемотку, когда услышала голос своей невестки — нервный и суровый:
«Это Шэннон. Джефф попросил меня позвонить вам и сказать, что после безобразного интервью «Бостон глоб», в котором вы оскорбили нас, назвав фанатиками пролайф, мы больше не желаем вас знать. Я даже не хочу лишний раз напоминать, какое отвращение вызывает у меня то, как вы обошлись со своим мужем, не говоря уже о ваших криминальных делишках, в которых вы по-прежнему не желаете раскаяться. Скажу лишь одно: больше никаких контактов ни с нами, ни с нашими детьми. Не звоните. Не пишите. Мы все равно будем вешать трубку, удалять ваши электронные сообщения и рвать письма Это решение, которое мы приняли вместе с Джеффом. Для нас обоих вы умерли».
Я нажала кнопку «стереть» и перешла к следующему сообщению — от Карла Эндрюса, директора школы:
«Вчера вечером собирался школьный совет, и они единогласно проголосовали за ваше увольнение. Лично я пытался возразить, ссылаясь на то, что нельзя увольнять, пока Министерством юстиции не решен вопрос о возбуждении против вас уголовного дела. Но эмоции взяли верх, и даже я не смог урезонить аудиторию. Какими бы ни были ваши поступки в прошлом — совершили вы преступление или нет, — я по-прежнему верю в справедливый процесс, презумпцию невиновности и прочие старомодные принципы. Единственная хорошая новость, которой я спешу вас обрадовать, это то, что мне все-таки удалось заставить школьный совет дать согласие на сохранение за вами пенсии.
Я знаю, что после пятнадцати лет стажа она не слишком велика, но полагаю, это все-таки лучше, чем ничего».
Странно, но ни один из этих звонков не подкосил меня, потому что ничего хорошего я и не ждала. А когда получаешь ровно то, чего ожидаешь…
В очередной раз прочувствовать на себе враждебный настрой со стороны местных жителей мне пришлось, когда я позвонила стекольщику из Фалмута, чтобы тот починил разбитое окно. Фил Пост, по совместительству и местный плотник, много лет помогал нам по хозяйству. Но, услышав мой голос по телефону, он сразу переменил тон и сказал, что сегодня очень занят.
— Хорошо, может, завтра? — спросила я.
— Завтра я тоже буду занят, — ответил он.
— Послезавтра?
— По правде говоря, миссис Бакэн, мне сейчас не нужна работа.
— То есть ты хочешь сказать, что тебе не нужна работа от меня, — уточнила я.
— Что-то вроде того, — согласился он и добавил: — Я тороплюсь. — После чего повесил трубку.
Я воспользовалась справочником «Желтые страницы» и позвонила стекольщику, который оказался свободен и, похоже, совсем не смутился, когда я назвала ему свое имя и адрес. Возможно, он просто не читал газет и слушал только радиостанции классического рока, которые не передавали выпуски новостей. Когда я спросила, не посоветует ли он кого-то из маляров, поскольку мне нужно перекрасить входную дверь, он сказал, что сам выполняет такую работу.
— Я на все руки мастер, — рассмеялся он. — Ждите меня через пару часов.
Мне очень хотелось поговорить с кем-то, кого можно было назвать другом. Поэтому я позвонила Алисе Армстронг.
— О, привет, — очень нервно воскликнула она.
— Я так рада слышать твой голос. Ты не представляешь, что у меня сейчас творится.
— Как же, я ведь читаю газеты, — сказала она. — И видела тебя по телевизору.
— Может, ты слышала и то, что Дэн бросил меня? И что меня выгнали из школы? Или в наших джунглях еще не расползлись сплетни…
— Знаешь, Ханна, сейчас не самый удачный момент для разговора. Можно, я перезвоню тебе позже?
— Ах да, конечно. Просто… мне сейчас действительно одиноко. И если ты свободна сегодня вечером, чтобы поужинать со мной…
— Нет, я занята, — сказала она. — Все, мне пора.
И она нажала отбой.
Вот это я уже отказывалась понимать. Алиса была, пожалуй, самой левой из всех, кого я знала, и уж она должна была бы первой позвонить мне, когда Тобиас Джадсон выпустил в меня свои неоконсерваторские стрелы. Возможно, я и впрямь позвонила ей не вовремя. А может, она была не одна и рядом были люди, при которых ей было неловко выражать мне поддержку.
На самом деле я хотела расспросить Алису об адвокатах, которые занимались уголовными делами (она знала всех в Портленде). Но неожиданно на выручку пришел отец. Я позвонила ему сразу после разговора с Алисой и все ему рассказала. Он был так возмущен, особенно Дэном.
— Одно дело — валять дурака, совсем другое — бросить жену, когда она в беде. Это трусость, но в глубине души он и сам знает.
— Слабое утешение.
— Все как с цепи сорвались. Можно подумать, что ты помогла бежать Усаме бен Ладену.
— Теперь привязались к этой фразе, которую я бросила репортеру, о том, что не хочу просить прощения. Но как я уже объяснила в интервью для «Глоб»…
— Я читал, что ты готова попросить прощения только у своей семьи, и я полностью с тобой согласен. Это было хорошее интервью. Ты держалась молодцом.
— Я рада, что ты так думаешь. Потому что, как говорят твой внук и невестка… — И я рассказала, что мне запретили видеться с внуками.
— Это не навсегда.
— Не обольщайся, — сказала я. — Джефф безжалостный и неумолимый, особенно по отношению к своей матери.
— Я мог бы попытаться с ним поговорить, но боюсь, он считает меня главным Троцким в нашей семье.
— С Шэннон еще хуже. Для нее все мы — убийцы младенцев в зародыше. А теперь, после того, что открылось в моем прошлом, да и всей этой мерзости про тебя…
— Тебя до сих пор волнует эта, как ты ее называешь, «мерзость»?
— Столько лет прошло…
— Ответь на вопрос, — мягко произнес он.
— В то время меня это волновало, конечно. Мне было неприятно, что ты изменяешь маме, хотя даже тогда я понимала, что так уж устроены ваши отношения. В глубине души я готова признать, что мама была права насчет меня — я всегда была консерватором. И за исключением того единственного эпизода с Джадсоном…
— Я вовсе не хочу об этом знать, Ханна. Для меня это, в сущности, ничего не меняет. Даже если бы у тебя был любовник все эти тридцать лет…
— Если бы…
Он рассмеялся:
— Что ж, даже в этом случае мои чувства к тебе не изменились бы, и я все равно видел бы в тебе замечательного человека.
— Вряд ли меня можно назвать замечательной, отец. Я не писала книг и не прославилась своими выступлениями против правительства. Я жила тихой, скромной жизнью. Не такой уж плохой вплоть до недавнего времени, но тем не менее заурядной. И когда она закончится лет через двадцать — тридцать, кто вспомнит о том, что я вообще была на этом свете? Тебя уже не будет. Дэн к тому времени окончательно вычеркнет меня из памяти. Как и Джефф. И его дети, которые даже не успели привыкнуть ко мне. А Лиззи…
Я почувствовала, как слезы закипают в глазах и дрожит голос. На меня вдруг накатила страшная усталость, и я подумала, что все-таки не выдержу и сломаюсь. Но какая-то крупица разума остановила рвавшийся наружу поток эмоций.
— Ханна, прекрати, — сказал отец — Сейчас и без того полно желающих тебя попинать. Не облегчай им жизнь. Потому что, если тебе интересно мое мнение, ты не сделала ничего плохого…
— О, прошу тебя…
— Ничего… и поверь, если бы это было не так, я бы первый сказал тебе об этом.
Нет, не сказал бы. Отец никогда и ни за что не осуждал меня. И это было одним из его многочисленных достоинств. Сейчас, вслушиваясь в его далекий голос, я могла думать только о том, как мне повезло, что он рядом со мной… и что он всегда будет защищать меня, что бы ни случилось.
— А теперь, если не возражаешь, отеческий совет: каким бы ни было твое следующее интервью, думаю, неплохо бы сказать, что ты уже покаялась перед теми, кто тебе дорог, а то, что тебя загнали в угол и заставили совершить противоправные действия, не заслуживает покаяния перед нацией. И еще я знаю одного адвоката в окрестностях Портленда, которого могло бы заинтересовать твое дело. Ты когда-нибудь слышала имя Грега Толлмена?
— Кто же в Портленде не знает Грега Толлмена? — сказала я.
Это был стареющий адвокат, известный радикал конца пятидесятых; в свое время он доставил правительству немало головной боли, организовав кампанию в защиту природы и против загрязнения окружающей среды крупными корпорациями, ведущими лесоразработки в заповедных лесах северного Мэна. Сказать, что Грег Толлмен вызвал раскол в общественном мнении, — значит ничего не сказать. В кругах местных экологов и левых активистов штата Мэн он слыл героем. Для всего остального штата он был старомодным смутьяном-шестидесятником.
— Если он возьмется за мое дело, — сказала я, — это вызовет много разговоров в городе. Но поскольку обо мне и так разговоров хватает…
— Я сейчас же позвоню ему. И как бы мне ни хотелось предложить тебе убежище здесь, в Берлингтоне, я действительно считаю, что ты должна остаться в Портленде — просто чтобы доказать этим ублюдкам, что им тебя не запугать.
Через час явился стекольщик — тихий, немногословный парень по имени Брендан Форман, который, увидев написанное на двери слово «ПРЕДАТЕЛЬ», сказал:
— Хорошо, что у меня нет таких соседей, как у вас.
К середине дня он удалил все следы граффити и заменил стекло в разбитом окне. Когда я выписала ему чек на триста долларов и поблагодарила за скорый приезд, он сказал;
— Если они вернутся и опять напишут что-нибудь отвратительное на двери, позвоните мне, и я все сделаю за полцены. Я не верю в то, что человека можно запугать… тем более что речь идет о делах давно минувших дней.
Хитро подмигнув мне, он ушел.
Эта встреча воодушевила меня. Как и телефонный звонок от Грега Толлмена. Он звонил из столицы штата, Аугусты, где участвовал в процессе в Верховном суде Мэна.
— Великие умы думают одинаково, — сказал он. — Я внимательно слежу за тем, что происходит с вами, и все ломаю голову, почему же вы не воспользуетесь услугами адвоката. Знаете, в середине шестидесятых я был студентом Вермонтского университета, и ваш отец был моим наставником… так что мы с ним давно вместе. Я тут застрял в Аугусте, но планирую вернуться завтра к обеду. Может, вы подъедете ко мне в офис во второй половине дня? Скажем, часа в четыре? Вот мой сотовый телефон, и если вдруг что-то случится до этого времени… мало ли, федералы явятся к вам домой с ордером на арест или еще что… немедленно звоните мне, и я тут же примчусь. А так до завтра.
Ближе к вечеру я съездила в местный большой супермаркет, где никто не остановил меня в дверях и не сказал, что вход воспрещен. Возвращаясь домой, я мысленно готовилась увидеть очередное граффити на двери, но потом решила, что никто не станет хулиганить при свете дня. И не ошиблась. В доме было тихо.
Пока снова не зазвонил телефон.
— Ханна, дорогая, это я, — услышала я голос Марджи. — И у меня для тебя такие новости!
— Хорошие? — спросила я.
— Интересные. Ты когда-нибудь слышала про Хосе Джулиа?
— Конечно, это ведущий ток-шоу, из правых.
— Ну, правый — это слишком громко сказано. Он настоящий либертарианец: правительство, вон из нашей жизни; ничего не имею против сигарет: до тех пор, пока не дымят мне в лицо… в определенной степени и республиканец, конечно. Но зато он не приемлет пуританства и часто признается, что он атеист… Как ты, наверное, знаешь, у него огромная аудитория… главным образом из-за его скандальных сюжетов…
— Он ведь, кажется, интересовался исчезновением Лиззи?
— Конечно. А знаешь почему?
— Женатый звездный доктор, возможно, причастен к исчезновению своей любовницы, инвестиционной банкирши…
— Боюсь, что да, это его тема. Но рейтинги у этого парня заоблачные, и к тому же он не любит религиозных правых, что нам как раз на руку. И еще он терпеть не может моралистов, и это означает, что он мог бы задать хорошую трепку Тобиасу Джадсону…
— Помню, я читала в каком-то глянцевом журнале, что у него пунктик насчет адюльтера, поскольку он застукал свою первую жену in flagrante с другим парнем — и как оказалось, она изменяла ему годами…
— Где ты это прочла?
— Кажется, в «Пипл» — да, в парикмахерской я только «Пипл» и читаю.
— Я тоже, хотя вру, конечно. Послушай, что бы там ни писали про его бывшую жену, но Хосе Джулиа — это величина, он влиятелен, его все смотрят, и он хочет, чтобы вы с Джадсоном встретились лицом к лицу в его программе.
— Ни в коем случае.
— Я знаю, это выглядит вульгарно и низкопробно… но ты только подумай, какие открываются возможности. Ты представляешь свою версию событий. Бросаешь вызов Джадсону, публично обвиняешь его в клевете…
— Я не сделаю этого.
— Послушай, я понимаю, что тебе противно находиться с ним в одной студии…
— Я не сделаю этого.
— И я знаю, ты ненавидишь идиотское телевидение Хосе Джулиа. Но если ты нокаутируешь противника..
— Марджи, я пару раз видела его шоу. Он начинает задирать своих гостей, читает им мораль, назидательно грозит пальцем, унижает их. Мне всего этого хватило в последнее время…
— Хорошо, хорошо, я тебя поняла. Но я не требую от тебя немедленного ответа..
— В любом случае это будет «нет».
— Выслушай меня. Людям Хосе Джулиа надо дать ответ до конца завтрашнего дня. Подумай хорошенько. Подумай о том, как это здорово — открыть публике глаза на этого говнюка, прижать его к стенке. В общем, у нас в запасе двадцать четыре часа, так что…
— Ладно, я подумаю. А теперь о главном: ты все еще в госпитале?
— Да, но завтра они отправляют меня домой.
— Тебе не следует так перенапрягаться…
— А что мне прикажешь делать? Сидеть и кашлять, дрожа от страха, что увижу кровь? Во всяком случае, твои разборки отвлекают меня от мысли, что эта зараза все-таки прикончит меня.
— Не говори так. Врачи ведь сказали, что они все удалили…
— Теперь они начинают думать, не пропустили ли какую-нибудь вторичную или третичную опухоль.
— Я уверена, ты выкарабкаешься.
— Я — нет, но все равно спасибо за избитую фразу. В моей ситуации даже банальности нелишние. Пожалуйста, скажи мне, что ты серьезно подумаешь над предложением Хосе Джулиа… тем более что я шантажирую тебя своим рецидивирующим раком.
Я рассмеялась:
— Обещаю подумать.
Мой план на вечер был незатейливым. Я собиралась приготовить себе легкий ужин, потом устроиться перед телевизором и посмотреть какой-нибудь старый фильм. На одном из кабельных телеканалов анонсировали фильм Билли Уайлдера «Туз в рукаве», потрясающе едкую историю из жизни желтой прессы. На редкость подходящее зрелище. Но не успел начаться мой тихий вечер, как снова зазвонил телефон. Я хотела проигнорировать звонок, но вместо этого рука сама потянулась к трубке, о чем я тут же пожалела.
— Ханна, это Шейла Платт.
Только тебя сейчас не хватало.
— Привет, Шейла, и спасибо тебе за поддержку, я прослушала твое сообщение. Это было очень кстати.
— Э… боюсь, что…
— Может, мы завтра поговорим, Шейла? Я ужасно устала…
— Это не займет много времени, — сказала она. — Вчера прошло собрание нашей читательской группы, и большинством голосов мы исключили тебя. Мне очень жаль, что именно меня уполномочили сообщить тебе эту новость…
Я расхохоталась.
— Вот уж чему не поверю, — сказала я. — Бьюсь об заклад, что именно по твоей инициативе прошло это голосование, и ты сама вызвалась сообщить мне результат.
Короткая пауза.
— Если честно, я тоже никогда тебя не любила, — сказала она.
— Ты меня просто убила этим признанием, — съязвила я. — Надо же, а я еще восхитилась твоим мужественным поступком, когда ты позвонила на прошлой неделе и выразила поддержку.
— Я тогда еще не знала, что ты предала своего мужа и свою страну.
— Что ж, спасибо вере за таких христиан, как ты. И раз уж мы заговорили о вере, я не могу поверить, что это было единогласное решение, если там присутствовала Алиса Армстронг.
Шейла Платт мерзко захихикала.
— Не стоит так переоценивать Алису, — сказала она.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь?
— Не знаю что?
— Ты действительно не знаешь, что твой муж переехал к ней?
До меня не сразу дошло.
— Ты лжешь, — сказала я.
— Тебе бы хотелось, чтобы я солгала, — ответила она.
Я все равно не могла поверить.
— И как давно… — услышала я собственный голос.
— …это продолжается? — закончила она мою мысль. — Понятия не имею. Почему бы тебе не спросить у Дэна?
И снова гнусный смех. Я повесила трубку.
Не давая себе времени на раздумья, я схватила трубку и позвонила Алисе домой. После пяти долгих гудков мне ответили.
— Алло? — Это был Дэн.
Трубка задрожала в моей руке.
— Ты трусливый говнюк, — произнесла я срывающимся голосом. — Объявил мне о разводе, а сказать правду — что, духу не хватило?
Повисло молчание, после чего в трубке раздался решительный щелчок. Связь оборвалась. Я тут же нажала кнопку повторного набора, но линия была занята. Я звонила еще три раза. Непрерывные частые гудки были мне ответом: он нарочно не вернул трубку на рычаг. Неожиданно для себя я схватила пальто, ключи от машины и выбежала из дома. Уже в дороге я осознала, что еду в центр Портленда, с твердым намерением протаранить своим автомобилем дверь дома Алисы Армстронг…
Но робкий голос разума шепнул мне:
«Сделай это, и они отправят тебя на психиатрическую экспертизу, а потом все окончательно поверят в то, что ты чокнутая. Возвращайся домой сейчас же».
Я пропустила первую часть послания. Впрочем, как и настоятельный совет в продолжение. Я мчалась вперед. Проскочив центр Портленда, оказалась на шоссе I-95. У меня не было никакого плана. Я просто решила ехать куда глаза глядят. Вскоре я вырулила на федеральную автостраду в направлении на юг. Через сорок пять минут я была на границе штата. А еще через час въезжала в пригороды Бостона.
Я пересекла мост. Свернула к «Флит-центру». Остановилась у отеля «Оникс». Передала ключи от машины швейцару. Потом прошла к стойке администратора и сказала, что хочу снять номер на одну ночь. Клерк посмотрел на меня с некоторой подозрительностью, когда узнал, что у меня нет багажа. Я объяснила, что собиралась в спешке. От меня не ускользнуло, что он вглядывается в мое лицо. Трудно было сказать — то ли он видит во мне потенциальную самоубийцу, то ли узнал меня (по газетам или телерепортажам, а может, запомнил с прошлого раза, когда мы останавливались здесь). Чтобы прервать затянувшуюся паузу, я протянула ему свою кредитную карту. Он пропустил ее через автомат, получил подтверждение и вернул мне вместе с ключом от номера.
— Вы всего на одну ночь? — поинтересовался он.
— Еще не знаю, — ответила я.
Поднявшись наверх, я открыла дверь своего номера и вошла. Взгляд тотчас упал на большую кровать, и я подумала, что у меня больше нет мужа, с которым можно было бы делить это ложе.
Сев в кресло, я задалась вопросом, какого черта я здесь делаю. Посмотрела на часы. Половина десятого. В голове вертелась настойчивая мысль: может, продолжить поиски?.. А может быть — всего лишь может быть, — за это время она успела прошмыгнуть в свою квартиру и теперь сидит там безвылазно, заказывая еду с доставкой на дом. Или…
Я инстинктивно потянулась к телефонной трубке и набрала номер Лиззи. Ответил мужской голос. И он был знаком мне.
— Кто это? — спросил детектив Лиари.
Я назвала себя.
— Что заставило вас позвонить? — спросил он.
— Отчаяние, — ответила я. — Есть новости, детектив?
— Вы бы первой узнали.
— Почему вы отвечаете на звонки? Вы что, в ее квартире?
— Да нет, что вы, просто мы переадресовали звонки с ее домашнего телефона на этот номер. А я вот задержался на работе допоздна, потому и ответил. Вы дома, в Мэне?
— Нет, я в Бостоне.
— Неужели? А почему вы здесь?
— Сама не знаю, — ответила я и расплакалась, вдруг выплеснув копившиеся за столько дней ярость и боль.
Я плакала долго, все не могла остановиться. Когда мне наконец удалось совладать с эмоциями, я снова приложила трубку к уху, уже и не надеясь, что услышу голос Лиари. Но он все это время оставался на линии.
— Вы в порядке? — спросил он.
— Нет, — измученно выдохнула я.
— Где вы сейчас находитесь?
Я сказала.
— Послушайте, я как раз заканчиваю здесь. Дайте мне полчаса, и я буду ждать вас в лобби.
— В самом деле, вы же не обязаны… — начала я.
— Я знаю, — ответил он, — но все равно буду.
Он приехал, как и обещал, ровно через тридцать минут. Оглядев шикарный хай-тековский интерьер лобби, он сказал:
— Тут рядом ирландский бар, мне там как-то уютнее.
Мы устроились в угловой кабинке. Подошел хозяин бара, поздоровался с Лиари за руку и сказал, что первый заказ за счет заведения. Он сам заказал нам для начала по двойному «Бушмиллз» с «прицепом».
— Я вообще-то не большой любитель виски, — сказала я.
— Поверьте мне на слово, «Бушмиллз» — это лучший анестетик, а вам без него сегодня не обойтись.
Принесли напитки. Мы чокнулись. Я глотнула виски. Оно обожгло горло, но тут же разлилось приятным теплом и отозвалось легким кайфом.
— Неплохо, — сказала я.
— Ирландское решение всех жизненных проблем — вы слушайте, это вам говорит настоящий бостонский ирландец.
Он залпом опрокинул виски, потянулся за пивом и вдогонку осушил едва ли не всю кружку. Потом жестом попросил бармена повторить.
— Сегодня был долгий день, — сказал он. — Да и вам в последние дни приходится несладко. Я слежу за вами по газетам и телерепортажам.
— Тогда меня удивляет, что вы согласились пропустить стаканчик с потенциальной арестанткой, которая к тому же совсем не патриотка, изменяет мужу…
Лиари подвинул мне стакан:
— Выпейте.
Я сделала маленький глоток.
— До дна, — сказал, он.
Я залпом опрокинула свою дозу виски.
— Отлично, — похвалил он и кивнул бармену, чтобы повторить.
У меня поплыло перед глазами, но уже в следующее мгновение равновесие восстановилось, и я снова вернулась на землю, хотя и в приятном опьянении.
— А теперь расскажите мне все по порядку, что произошло, — попросил Лиари.
Я выполнила его просьбу, хотя мой рассказ и затянулся минут на двадцать. Лиари спокойно слушал монолог, изучая мое лицо с профессиональной беспристрастностью. Когда я закончила, он какое-то время молчал. Потом снова дал знак бармену, чтобы тот освежил выпивку.
— Адская у вас неделька выдалась, — сказал он и полез в карман, доставая маленький блокнот и ручку.
— Спорить не буду.
— И вы говорите, что люди Хосе Джулиа ждут ответа до конца завтрашнего дня?
— Я не собираюсь идти на программу, — сказала я.
— Думаю, не стоит торопиться с решением.
— Почему?
— Так, интуиция. Но прежде скажите мне, как назывался тот город, куда к вам нагрянул Джадсон?
— Пелхэм, штат Мэн.
Он сделал пометку в блокноте.
— И кого вы можете назвать из ваших тамошних знакомых?
Я назвала несколько имен, но, разумеется, поскольку со дня отъезда из Пелхэма я больше ни разу там не появлялась, мне трудно было сказать, живы они или нет.
— Это я сам выясню, — сказал он.
— Но когда?
Завтра у меня выходной, и я давно хотел прокатиться за город, подышать свежим воздухом Так что, возможно, с утра я заскочу в Пелхэм и проверю, помнит ли еще вас кто-нибудь из его нынешних обитателей.
