Глава восьмая
Дэн так и не вернулся в ту ночь. Я прождала его до трех часов утра и дважды звонила ему на сотовый. Он не отвечал. Когда я позвонила Марджи в полночь — уже второй раз за вечер, — она посоветовала набраться терпения.
— Парень в шоке, — сказала она. — Представь, если бы тебе такую новость преподнесли. Ему нужно время, чтобы переварить и осознать, что все это произошло сто лет назад и ты не заслуживаешь, чтобы тебя повесили, вздернули на дыбу или четвертовали. В то же время ты должна понимать, что он, вероятно, испуган до чертиков: кто знает, как отнесутся к этой истории руководство госпиталя, его пациенты… да те же дружки из гольф-клуба…
— Но он-то как раз предстает лишь в роли обманутого мужа, это я выгляжу гарпией, потаскухой… да и заслуженно.
— Не начинай заниматься самобичеванием, еще не время. Если все сложится, мы сумеем развернуть эту историю и представить тебя в выгодном свете как образцового гражданина своей страны, идеальную жену и хозяйку, уважаемого обществом просветителя… ну и весь прочий хлам, что так ценят в Америке, в тебе увидят женщину, совершившую в молодости ошибку, которую ты признаешь и раскаиваешься в том, что причинила столько боли своим любимым… бла-бла-бла…
— Тебя послушать, так из всего можно извлечь прибыль.
— Ты должна понять только одно: для медийщиков ты интересна только тем, что твоя дочь до сих пор считается пропавшей без вести, а ее любовник-доктор имеет собственное телешоу и по-прежнему находится под подозрением в связи с ее исчезновением. Все. Если бы Лиззи уже нашли — лучше бы, конечно, она и вовсе не пропадала, — внимания к твоей персоне было бы раз в пять меньше, чем сейчас. Просто теперь у них есть новый информационный повод: мать пропавшей девушки — в прошлом любовница радикала, разыскиваемого ФБР, и они будут носиться с этим поводом, как с боевым знаменем. Но поверь мне, это история не на первую полосу. Это сноска — которую, безусловно, оценит говнюк Маккуин, потому что она на пару дней отвлечет от него внимание… хотя, пока Лиззи не найдена, газетчики от него не отстанут… Ты со своим отцом еще не разговаривала?
Я звонила ему — и, как и обещала Марджи, он оказался на высоте.
— Из всех крупных ошибок, что я совершал в своей жизни, а их было немало, — сказал он, — самой серьезной было то, что я послал к тебе этого страшного человека.
— Ты не должен ни в чем себя винить, отец. Это было мое решение — переспать с ним. Как и решение поддаться его угрозам и везти его через границу.
— Ты слишком великодушна.
— Нет, дело вовсе не в этом. Просто столько лет прошло. В любом случае, ты искупил свою вину, я искупила свою. Или, по крайней мере, думала, что искупила.
— Но эта книга — сплошная ложь, не говоря уже о том, что отвратительно написана.
— Не думаю, что «честные и справедливые» сотруднику «Фокс ньюс» будут так уж придирчивы к литературному стилю. Они увидят только бывшего «метеоролога», переродившегося в ручную собачонку Джорджа Буша, запретный роман, радикализм презренных шестидесятых и — что очень кстати — связь между прелюбодейкой-матерью и пропавшей дочерью, которую, возможно, убил женатый любовник, он же звездный доктор. И кто после этого скажет, что история не повторяет себя…
— Я уже говорил Марджи, что сделаю все от меня зависящее, как только она скажет. Я даже с радостью дам интервью правым СМИ. Мы не будем сидеть сложа руки и не позволим им заклевать тебя.
— Мне давно следовало бы рассказать тебе о том романе, — сказала я.
— И что бы это дало? В конце концов, твоя личная жизнь — это твоя личная жизнь.
— Теперь она стала достоянием общественности.
Свой разговор с отцом я передала Марджи.
— Вот видишь, я же тебе говорила. И кстати, среди прочих достоинств твоего отца я бы хотела отметить то, что он охотно признает свои ошибки. Знаешь, какая это редкость… особенно среди мужчин? Так что не удивляйся, если не увидишь своего мужа до самого утра.
— Почему это?
— Потому что, пока мы с тобой болтали, он прислал мне по электронке свое «добро» на пресс-релиз.
— И что же он написал?
— Слушай: «Дорогая Марджи, пресс-релиз одобряю… Дэн». Четко и по делу.
— Он не сказал, откуда посылает сообщение?
— Конечно нет, да и с чего бы? Возможно, он у себя в офисе или ему удалось прошмыгнуть в дом. Мой тебе совет — дай ему побыть одному. Если ты начнешь названивать, умолять вернуться и простить тебя, он сделает ровно наоборот. Поверь, он смирится с этим… но должно пройти время.
После разговора с Марджи я все-таки попыталась еще раз дозвониться ему на сотовый. Соединившись с голосовой почтой, я оставила сообщение:
«Это я. Просто хотела сказать, что мне тебя сейчас не хватает и что я всегда тебя любила и буду любить по-прежнему. Мне очень, очень жаль, что все так получилось. Пожалуйста, позвони мне».
Во мне боролись противоречивые ощущения: с одной стороны, казалось, что я чересчур настойчиво молю о прощении, с другой — что моей мольбы недостаточно. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы Дэн был сейчас со мной, в этой постели, живой и невредимый, чтобы вернулось все то, что давно женатые люди воспринимают как должное, пока их не лишают этого, и тогда ужас потери затмевает все вокруг и мысли только об одном нет, мы ведь не можем расстаться после стольких лет вместе?
Я пыталась заснуть. Это оказалось невозможно. Пошарив в мини-баре, я выпила две дорогущие бутылочки водки. Потом совершила великую глупость — начала бродить по телевизионным каналам, и все кончилось тем, что увидела себя на «Фокс ньюс».
Репортаж значился третьим в списке новостей часа ночи. Сначала появилась фотография Лиззи, на фоне которой говорящая голова блондинки представляла блок новостей. Срывающимся голосом она произнесла:
«По-прежнему никаких новостей в деле об исчезновении служащей бостонского инвестиционного банка Элизабет Бакэн, которую в последний раз видели четвертого апреля, когда она пулей вылетела из отеля в центре города после ссоры со своим женатым любовником, знаменитым дерматологом Марком Маккуином. Вчера бостонская полиция попросила Маккуина сдать свой паспорт, поскольку он остается главным подозреваемым в деле, хотя доктор не перестает твердить о своей невиновности».
В кадре появился коренастый, хорошо одетый мужчина лет пятидесяти в окружении репортеров. В субтитрах значилось: Бернард Кантон… адвокат Маккуина. Отрывок из его интервью длился тридцать секунд:
«Чтобы продемонстрировать свою полную готовность сотрудничать с полицией, мой клиент согласился сдать паспорт.
Он четко заявил, что будет и дальше оказывать необходимое содействие в поисках Элизабет Бакэн. У доктора Маккуина есть свидетели на тот вечер, которые могут под присягой подтвердить его местонахождение во время исчезновения мисс Бакэн, так что у меня складывается впечатление, что бостонская полиция просто хватается за соломинку, подозревая моего клиента».
Вернулась говорящая голова:
«Сегодня в Портленде, штат Мэн, мать Лиззи Бакэн агрессивно отреагировала, когда репортеры попытались взять у нее интервью на пороге ее дома».
И тут на экране появилась я, выходящая из машины, встревоженная, испуганная и очень нервная, а потом эта молодая агрессивная репортерша сунула мне в лицо микрофон, а оператор подошел вплотную сзади. И когда она задала мне тот идиотский вопрос «Сколько еще абортов вы санкционировали?», я крикнула: «Какого х*** (нецензурное слово запикали) вы смеете…» Вид у меня при этом был явно нездоровый.
Помните тот фильм, в котором герой бесконечно прокручивает на видео один и тот же день из своей жизни? Просматривая этот клип в каждом выпуске новостей, я словно вращалась по замкнутому кругу. Кажется, после репортажа в пять утра я задремала, потому что очнулась от звонка сотового телефона. На часах было шесть сорок восемь. Я ответила полусонным голосом.
— Я не вовремя? — спросила Марджи.
— Заснула прямо в одежде, — сказала я.
— По крайней мере, хоть немного поспала… что неплохо. Потому что дерьмо уже полезло из всех щелей. Включай «Фокс ньюс», новости часа. Потом слушай радио, местный филиал «Клиар Ченнел» — ну, знаешь, где вещает Росс Уоллес. — Марджи имела в виду праворадикального ведущего ток-шоу, популярного среди консервативной аудитории северо-восточного побережья.
— Кажется, это WHLM, — сказала я еще спросонья. — Я обычно стараюсь не слушать Росса Уоллеса.
— В общем, включай его после того, как посмотришь новости…
— Мне надо на работу.
— Значит, послушаешь в машине. Я уже фрагмент слышала и, поскольку он любит повторять одно и то же, не сомневаюсь, что он выйдет в эфир примерно в семь двадцать пять… этот фрукт в высшей степени предсказуем.
Я спрыгнула с кровати, скинула с себя одежду, в которой спала, поспешила в душ и обратно, и вытиралась, уже стоя перед телевизором.
Репортаж, который я ожидала, должен был выйти в эфир через десять минут — к этому времени я уже оделась, причесалась и позвонила консьержу, попросив его вывести из подземного гаража мою машину. До меня не сразу дошло, что за ночь диктор сменился.
«Новые интригующие подробности в деле Элизабет Бакэн открылись в связи с недавно опубликованной книгой Тоби Джадсона, ведущего ток-шоу на чикагском радио. Как пишет автор, когда в 1973 юду он, будучи деятелем радикального студенческого движения, скрывался от ФБР, у него случился короткий роман с матерью Элизабет Бакэн, Ханной, женой доктора из Мэна, который в это время находился в отъезде. Более того, Джадсон в своей книге утверждает, что Ханна Бакэн отвезла его в Канаду, помогая избежать ареста».
В кадре появился Тобиас Джадсон, он сидел перед микрофоном в своей радиостудии. Хотя я видела его недавнее фото на обложке книги, этот расплывшийся, лысоватый, некрасиво стареющий мужчина вызвал у меня отвращение. Я с трудом заставила себя смотреть на него. Он говорил низким, вкрадчивым голосом, источая елей и фальшивую благостность:
«Я крайне огорчен тем, что Чак Канн решил раскрыть личность Ханны Бакэн. У меня никогда не было намерений предавать огласке ее имя, и я искренне сожалею о том, что она оказалась в центре внимания прессы, особенно с учетом ее трагедии, связанной с исчезновением дочери. Вместе со всеми я молюсь за ее благополучное возвращение…»
Так я тебе и поверила, говнюк.
Картинка сменилась, и на экране… тут я невольно подпрыгнула… появилась Марджи, в окружении толпы репортеров, у подъезда ее дома в Манхэттене. Она выглядела очень бледной и измученной, хотя ее глаза полыхали огнем, усиленным светом телевизионных ламп. Внизу проплыли субтитры: Марджи Синклер. Пресс-секретарь Ханны Бакэн. Над, головой Марджи нависли сразу четыре огромных микрофона, пока она зачитывала вслух своим привычно громким, командным голосом: «Заявление для Прессы, подготовленное Ханной Бакэн».
«Я прочитала книгу мистера Джадсона с ужасом и брезгливостью, потому что она сплошь состоит из обмана и искажений…»
Затем она коротко изложила текст заявления, в котором я признавала факт любовного романа, но категорически отрицала то, что добровольно переправила Джадсона в Канаду.
«Мистер Джадсон шантажировал меня и не оставил мне другого выбора, кроме как выполнить его требования…»
Она закончила фразой о том, что я сожалею о той боли, которую причинила своей семье, и в связи с трагедией исчезновения дочери не смогу лично выступить перед прессой.
И снова в кадре был Джадсон, самодовольно восседающий перед микрофоном. Закадровый голос репортера спрашивал: «Как вы ответите на обвинения Ханны Бакэн в том, что вы шантажом заставили ее отвезти вас в Канаду?»
«Я понимаю негодование Ханны в связи с тем, что ее так несправедливо разоблачили. Точно так же я понимаю ее душевные муки. Потому что, видит Бог, и сам страдал от чудовищного чувства вины за грехи молодости, пока не сумел признать собственные ошибки, раскаяться и двигаться дальше. Но что касается отрицания Ханной того факта, что она сама предложила отвезти меня в Канаду… по-человечески это понятно. Но правду нельзя отрицать, как нельзя от нее скрыться. Я совершил преступление. Я бежал из страны — и потом так скучал по своей родине, испытывал такое глубокое чувство вины перед ней, что вернулся и предстал перед правосудием. Я призываю Ханну очистить душу, рассказать правду о своей роли в той истории, как это сделал я».
Голос диктора в студии:
«Как заявил пресс-секретарь Министерства юстиции, в настоящее время проводится расследование факта соучастия Ханны Бакэн в побеге Тобиаса Джадсона в 1973 году. Сам Джадсон вернулся в Соединенные Штаты в 1980 году и дал свидетельские показания против других членов группировки «метеорологов». Он получил условный срок в три года за укрывательство преступников, находящихся в розыске. Помимо того что мистер Джадсон является ведущим ток-шоу на чикагском радио, недавно он был назначен членом Президентской комиссии по религиозным благотворительным инициативам».
Мне хотелось кричать и топать ногами, раздолбить кулаком телевизор. Но устраивать демарши было некогда, потому что через двенадцать минут у меня начинался урок в школе. Я схватила портфель и пулей вылетела за дверь. Спустившись вниз, я подбежала к администратору:
— Мне бы хотелось продлить номер еще на один день, и можно ли попросить горничную собрать одежду с пола и отправить ее в химчистку?
Затем я села в машину и резко тронулась с места, не забыв нажать кнопку настройки радио в поисках станции WHLM. На часах было семь двадцать две. Как и предсказывала Марджи, передача вышла ровно через три минуты. До этого я лишь однажды слушала Росса Уоллеса и знала, что он бывший бостонский пожарный, а потом был диджеем утреннего эфира на какой-то крупной радиостанции, которая вещала из Вашингтона на самые северные окраины штата Мэн. Он рекламировал себя как «глашатая консерваторов из тишайшего либерального штата». Именно так его и объявили, когда закончился блок рекламы и он вернулся в эфир.
«Итак, новые шокирующие подробности в развитии не менее шокирующей бостонской истории о суперяппи, Элизабет Бакэн, которая так и не смогла принять «нет» в качестве ответа от своего женатого любовника-доктора.
Эта неприглядная история становится совсем уж неприличной. Потому что, как выясняется, мамочка этой мисс Бакэн в шестидесятых была левой радикалкой и помогла своему любовнику-революционеру сбежать за границу… притом что сама она была в то время замужем за другим».
Далее Росс Уоллес, в свойственной ему саркастической манере, принялся излагать суть событий. Закругляясь, он подытожил:
«Что ж, друзья, мораль всей этой истории банальна: яблоко от яблони… Похоже, романы с чужими мужьями и женами — в порядке вещей в семье Бакэнов. Но лично для меня куда больший интерес представляет Тоби Джадсон, который в те безумные, аморальные годы свободной любви и сжигания американского флага свято верил в насильственное ниспровержение нашего образа жизни. И что же происходит? Он бежит в Канаду, а через пару лет пребывания в этой франкоговорящей социалистической зоне, которая осмеливается называть себя нашим добрым северным соседом, начинает страдать от кризиса самосознания. С ним происходит то, что в Библии описано как преображение Павла по дороге в Дамаск, и он осознает не только то, что в корне ошибался в своей революционной политике, но и то, что причинил вред своей стране. Тогда он совершает правильный поступок. Он обращается в ФБР и говорит, что хочет сдаться, после чего возвращается в Соединенные Штаты Америки и предстает перед правосудием. Он арестован, ему предъявляют обвинение. И чтобы доказать свою честность, он изъявляет желание дать свидетельские показания против двух своих товарищей, которые убили невинных охранников, защищавших наш Образ Жизни.
Благодаря показаниям Тоби Джадсона — а фактически, исключительно благодаря ему, поскольку он был единственным свидетелем обвинения, — эти двое опасных преступников отбывают пожизненный срок в федеральной тюрьме.
Не знаю, как вам, друзья, а в моем понимании настоящий человек — это тот, кто может смело признать свои ошибки, кто может сказать: «Я был неправ!.. Я люблю свою страну, но я не понимал этого раньше!» Именно так поступил Тоби Джадсон. И после возвращения на нашу великую землю, приняв должное наказание, Тоби Джадсон возродился. Наши друзья из Чикаго слышат его голос каждое утро. Его братья по Церкви знают его как исключительно верного христианина, который проделал огромную работу во благо паствы. И Джордж Буш ценит его как преданного члена своей команды, которая выхватывает добрые дела из липких лап либеральных благотворителей и передает их Церкви… которой они принадлежат.
А теперь сравните и почувствуйте разницу между готовностью Тоби Джадсона отвечать за свои проступки и поведением Ханны Бакэн. Только вдумайтесь, друзья, — перед вами двадцатитрехлетняя жена доктора из маленького городка штата Мэн. Ее муж должен срочно уехать к своему умирающему отцу — и что же происходит дальше? Ультралевый отец миссис Бакэн — кстати, самый известный профессор-радикал шестидесятых — присылает к ней своего революционного соратника, которому надо отсидеться в Мэне. И она не только предлагает ему постель, она предлагает ему супружескую постель — и уже через два дня объявляет, что он, видите ли, любовь всей ее жизни. А потом — вот тут, друзья, история действительно становится отвратительной, — когда любовник признается, что он в бегах и замешан в политическом убийстве, что она делает? Она предлагает ему перебраться во франкоговорящий социалистический рай на севере — и, чтобы уж окончательно разрушить все самое дорогое, тащит с собой своего ребенка.
Если кому еще требуются доказательства того, что шестидесятые и семидесятые были годами упадка американской цивилизации, эта история как раз в тему. Ханна Бакэн не только нарушила супружескую клятву, она нарушила закон. И не какой-нибудь там закон. А закон федеральный. Мало того, она еще передала свою аморальную сущность дочери. Воспитывая своих детей, помните, друзья: дети часто повторяют ошибки взрослых. И это, конечно, случай Элизабет Бакэн. Даже если она никогда не знала о давнем приключении матери, что-то в процессе воспитания подсказало ей: «Такие авантюры в порядке вещей. Потому что так делала мама». И будь я сейчас на месте мужа Ханны Бакэн… скажем так, я чертовски рад, что я не муж Ханны Бакэн. Но вот что меня интересует: готовы ли вы, Ханна Бакэн, последовать примеру Тоби Джадсона и ответить за то, что совершили? Готовы ли вы повиниться? Повиниться не только перед своим мужем за предательство, но и повиниться перед страной? Потому что вы предали и ее тоже».
Он прервался на рекламу.
Я как раз заезжала на школьную парковку, когда Росс Уоллес закончил разглагольствовать. Это было сюрреалистическое ощущение — слушать, как кто-то разделывает тебя в эфире. Он как будто говорил о некоем абстрактном персонаже, не имеющем никакого отношения ко мне.
И все же к концу его монолога я поймала себя на том, что так крепко впилась в рулевое колесо, что костяшки пальцев готовы были прорвать кожу. Яблоко от яблони… Это в порядке вещей. Потому что так делала мама. Если Лиззи была рядом с радиоприемником, это могло стать для нее последней каплей.
Зазвонил мой сотовый. Марджи. Голос у нее срывался от волнения:
— Ты видела репортаж на «Фокс ньюс»?
— Да.
— А Росса Уоллеса слышала?
— Да.
— Ханна, сочувствовать некогда, потому что тут творится сплошное безумие, но знай одно: есть много вариантов, как мы можем ответить — и ответим. Сейчас куда важнее срочно спрятать тебя в безопасном месте…
— Не понимаю.
— Где ты находишься?
— У школы.
— Хорошо, тогда вот что от тебя требуется. Позвони сейчас директору по сотовому, скажи, что плохо себя чувствуешь и сегодня не выйдешь на работу. Потом возвращайся в отель, скажи администратору, что тебе нужна полная анонимность, чтобы никому не проболтались, что ты у них остановилась, и оставайся в номере, пока от меня не будет новых распоряжений…
— Марджи, у меня урок…
— Послушай меня, дорогая. Мне только что звонил Дэн. Сегодня утром он попытался попасть домой и обнаружил, что дом по-прежнему окружен. Он поехал в свой офис, а там его уже дожидались толпы телевизионщиков. Сейчас он в госпитале — и очень зол и расстроен, потому что кто-то из его руководства уже слышал комментарий Росса Уоллеса в шесть двадцать пять утра и требует объяснений…
Я машинально полезла в сумочку, нашла сигареты и закурила.
— Как бы то ни было, — продолжала Марджи, — Дэн хотел узнать, что ему делать с прессой. И я сказала ему то же, что говорю тебе: затаиться и не вступать ни с кем в контакт. С Дэном проще — сегодня утром у него три операции. Газетчики, конечно, стервятники, но они не станут штурмовать госпиталь. Однако твою школу вполне могут блокировать…
— У меня уроки, Марджи.
— Так, прежде чем ты начнешь строить из себя Жанну д’Арк, обещаю тебе, что через час та же толпа репортеров, что дежурит у твоего дома, вычислит, что тебя там нет, и ринется к школе. Так что сделай одолжение…
— Дэн говорил тебе, где провел ночь? — перебила я.
— Знаешь, у нас времени не было обсуждать такие подробности. Дорогая, я умоляю тебя…
— Я перезвоню тебе, когда закончу урок, — сказала я и отключила телефон.
Схватив пальто и портфель, я вышла из машины и поспешила к главному входу, нервно поглядывая на часы. Я опаздывала на пять минут.
В школьном коридоре было пусто. Я побежала, и мои каблуки громко зацокали по линолеуму. Когда я приблизилась к двери своего класса, то услышала, что мои ученики привычно беснуются. Они притихли, когда я ввалилась в класс, швырнула пальто на спинку стула, открыла портфель и начала рыться в поисках «Бэббита» Синклера Льюиса, который должен был стать темой урока. Среди учеников пронесся тихий гул. Я подняла голову:
— Что-то случилось?
Джейми Бенджамин, самый крутой в классе, поднял руку. Я кивнула.
— Есть шанс, что и нам разрешат курить, учитель?
Только тогда до меня дошло, что у меня во рту дымит сигарета.
Я попыталась сохранить невозмутимость. Не вышло. С трудом сдерживаясь, я подошла к окну, затушила сигарету о подоконник и выбросила окурок на улицу.
— А мусорить разве можно? — спросил Джейми Бенджамин.
Класс отозвался негромким, но дружным смехом.
— Туше, Джейми. И раз уж ты застал меня врасплох, позволь отплатить тебе тем же, попросив объяснить классу актуальность романа «Бэббит» в наши дни.
— Но это же не современная книга. Действие происходит в 1920-е годы.
— Верно, но наверняка ты сможешь найти определенные параллели между ситуацией Бэббита и сегодняшней Америкой?
— Например?
— Скажем… если бы Бэббит жил в наше время, за кого бы он голосовал на последних выборах?
— Думаю, за Джорджа Буша.
— Ты думаешь? — спросила я.
— Нет, я почти уверен.
— И откуда в тебе такая уверенность?
— Потому что Бэббит был консервативным придурком.
Класс разразился хохотом.
— Полагаю, Синклер Льюис согласился бы с тобой. Кто-нибудь еще считает, что Бэббит был консервативным придурком?
Класс заметно оживился — дети втянулись в дискуссию о слепой преданности Бэббита закоснелым, традиционным, вечным американским ценностям и о том, как патриот-бизнесмен со Среднего Запада, сатирический образ которого создал Льюис, с успехом может вписаться в наш, 2003 год. Вот что мне больше всего нравилось в профессии учителя — наблюдать, как ученики сами вступают в диалог и проявляют искренний интерес к обсуждаемому предмету. В такие минуты не приходилось навязывать им учебный материал, который они заведомо относили к разряду тоски. Им нравилось дискутировать, высказывать собственную точку зрения, обнаруживать современность в классике. На какое-то мгновение стены классной комнаты словно отгородили меня от того кошмара, в который превратилась моя жизнь.
Но тут раздался стук в дверь. Вошел директор, мистер Эндрюс. Он крайне редко прерывал урок, и стоило ему переступить порог класса, как я уже догадалась, что он слушал утренний эфир.
Ученики разом встали из-за парт (с дисциплиной у нас был полный порядок).
— Садитесь, — сказал он, обращаясь к детям. Потом, кивнув в мою сторону, произнес: — Нам нужно поговорить, Ханна.
— До звонка осталось всего пять минут.
— Сейчас, пожалуйста, — сказал он. Отойдя от меня, он обратился к ученикам: — Продолжайте самостоятельное обсуждение. Мистер Рид через десять минут проведет урок социологии, и если я узнаю, что в эти десять минут будет нарушена дисциплина, ждите неприятностей.
Он направился к двери. Когда я последовала за ним, он сказал:
— Захватите свое пальто и портфель.
Все в классе слышали это. Воцарилась напряженная тишина — все молча смотрели, как я собираю свои вещи. Я подняла голову и взглянула на своих учеников. В их глазах читалось беспокойство. Никто из них толком не знал, что происходит, хотя, похоже, они догадывались, что я оказалась в большой беде.
Сложив портфель, я снова подняла голову и оглядела море детских лиц. Я пыталась попрощаться взглядом с каждым из них. Потом произнесла «Прощайте» и следом за Эндрюсом покинула класс.
Как только за нами закрылась дверь, он сказал:
— Мы сделаем это в моем кабинете.
Сделаем что? — хотелось мне спросить. Впрочем, я и так знала ответ.
Я пошла за ним по коридору, поднялась по лестнице и вошла в приемную, где за столом сидела его секретарь. Она нервно кивнула мне, когда мы направились в его личный кабинет. Он жестом указал мне на кресло:
— Я только что получил три звонка от членов попечительского совета школы, а также несколько сообщений от крайне обеспокоенных родителей. Все они либо видели репортаж «Фокс ньюс», либо слышали комментарий Росса Уоллеса. И похоже, все местные филиалы крупных телекомпаний передали сюжет с вашим участием в восьмичасовом выпуске новостей.
Я порывалась ответить, но Эндрюс поднял руку, как дорожный полицейский, приказывающий остановиться.
— Позвольте сначала сказать мне то, что я должен сказать. Лично я, зная вас и проработав с вами более пятнадцати лет, охотно поверю в то, что Джадсон заставил вас везти его в Канаду. Точно так же мое личное отношение к тому, что вы изменили своему мужу тридцать лет назад, однозначно: это касается только вас двоих, и никого больше. И лично мне глубоко отвратительно, что этот крикун Росс Уоллес провел параллель между событиями тридцатилетней давности и нынешними проблемами с вашей дочерью. Да, я бывший морской пехотинец, и да, я голосую за республиканцев, но этих шоуменов от консерваторов вроде Уоллеса и клоуна Раша Лимбо я терпеть не могу, настолько они омерзительны. Между тем мои личные симпатии никак не могут повлиять на то, что ваши секреты тридцатилетней давности стали достоянием общественности. Это означает, что…
— Теперь ваши родители и попечители кричат о том, что вы держите на работе аморального учителя?
— Адюльтер — это ерунда. Если бы дело было только в этом, я бы стукнул кулаком по столу и заставил всех заткнуться. Нет, проблема в другом, Ханна. Вы помогли преступнику, находящемуся в розыске, переправиться через государственную границу, дабы уйти от наказания. Возможно, вас заставили это сделать. Возможно, вы не видели другого выхода, кроме как выполнить его требования. Тем не менее вы сделали это… и на сайтах Си-эн-эн и «Фокс ньюс» уже опубликовано заявление Министерства юстиции о расследовании вашего соучастия в побеге Джадсона. Прошу прощения, но позволить преподавать в этой школе учителю, которого подозревают в совершении государственного преступления…
— Вы хотите, чтобы я написала заявление об уходе? — произнесла я на удивление спокойным голосом.
— Давайте не будем торопиться.
— Если мое увольнение облегчит вам жизнь, я готова уйти сейчас же.
— Вы серьезно? — спросил он.
— Абсолютно.
Он участливо посмотрел на меня.
— Вы не хотите сохранить свою работу? — спросил он.
— Конечно хочу. Я люблю свою работу. И вы это знаете. Но вам также известно, что меня могут привлечь к ответственности за пособничество преступнику. Теперь вы знаете и мою позицию в этом деле — я буду кричать во всех судах, что это было запугивание и выкручивание рук. Моя совесть чиста, мистер Эндрюс. Сейчас моя главная и единственная забота — узнать, жива моя дочь или нет. Так что, если мое дальнейшее пребывание в школе грозит обернуться скандалом, я уж лучше облегчу вам жизнь и уйду сама.
Эндрюс молчал какое-то время, постукивая пальцами по крышке стола. Наконец он произнес:
— Нет необходимости увольняться. Однако я попрошу вас взять отпуск. Разумеется, оплачиваемый… и поверьте мне, я разнесу этот попечительский совет, если они станут возражать. Я выступлю с заявлением для прессы, в котором скажу, что вы попросили об отпуске и это вовсе не увольнение. Если меня спросят, я отвечу, что вы всегда были самым любимым и уважаемым членом нашего коллектива. Но предупреждаю сразу: попечительский совет — это сборище ультраконсерваторов, и, если Минюст все-таки решит открыть против вас дело и ситуация выйдет из-под контроля, я, честно говоря, не знаю, как долго мне удастся сдерживать их натиск.
— Я не сомневаюсь в том, что вы сделаете все возможное, мистер Эндрюс.
— А сейчас, наверное, вам лучше покинуть здание школы. Я попрошу своего секретаря привести в порядок ваш кабинет. И последнее: у парадного входа собралось человек десять репортеров. Может, вас вывести через черный ход?
— Было бы неплохо.
— Ваша машина на парковке?
Я кивнула.
— Темно-синий джип «чероки»? — спросил он.
Я снова кивнула.
— Не могли бы вы дать мне ключи?
Я передала ему связку ключей. Он вышел в приемную и тут же вернулся:
— Джейн подгонит машину к двери.
Мы молча подождали две минуты, потом мистер Эндрюс дал знак, чтобы я следовала за ним. Мы спустились по лестнице к выходу на задний двор. Машина уже стояла там, и Джейн рядом. Но как только я сделала шаг к машине, огромная толпа репортеров и операторов выскочила из-за угла. Они тут же обступили нас плотным кольцом и начали засыпать вопросами. Мистер Эндрюс попытался утихомирить их, заявив, что мне нечего сказать им сейчас. Но его голос тонул в нескончаемом потоке злобных выкриков:
— Миссис Бакэн, это правда, что вы помогли Тоби Джадсону бежать в Канаду?
— Вы сознавали, что нарушаете закон?
— Вы хотели бросить мужа ради него?
— Вы до сих пор состоите в подпольной организации?
— Вы вините себя в том, что произошло с вашей дочерью?
— Вы уговорили ее сделать аборт?
— Вы убеждали ее в том, что это нормально — спать с женатым мужчиной?
Последние три вопроса добили меня, и я вдруг, потеряв контроль над собой, обрушилась на журналиста:
— Как вы смеете нести такой вздор?
— Ханна… — попытался остановить меня Карл Эндрюс, но я уже не слышала его и кричала: — Моя дочь пропала… возможно, ее уже нет в живых… а вы позволяете себе эти непристойные инсинуации…
Один из репортеров крикнул в ответ:
— Значит, вы не собираетесь просить прощения за то, что совершили?
— Ни в коем случае! — рявкнула я, чудом пробравшись за руль.
Репортеры облепили окно, продолжая выкрикивать вопросы, свет телевизионных ламп слепил меня. Я завела мотор, все отпрянули от машины, и я резко тронулась с места.
В двух кварталах от школы я притормозила у обочины, заглушила двигатель и принялась колотить по рулевому колесу. Я была вне себя от ярости, и не только из-за этих подлых журналистов, я злилась и на себя: все-таки попалась на их удочку.
Значит, вы не собираетесь просить прощения за то, что совершили?
Ни в коем случае!
Как я могла так сглупить? Какое-то время я сидела в машине, не двигаясь, ничего не соображая. Потом все-таки заставила себя поехать в отель.
Как только я зашла в свой номер, зазвонил сотовый. Марджи.
— Я только что видела, — сказала она.
— Марджи, дорогая, я так виновата. Я…
— Разве я не просила тебя спрятаться? — тихо произнесла она. — Я не говорила…
— Я знаю, знаю, я все испортила…
— Нехорошо получилось, дорогая. Это совсем не то, что нам сейчас нужно. И мне только что звонил Дэн, он в ярости.
— Почему он мне не позвонил? — произнесла я, поймав себя на том, что думаю вслух.
— Это уж ты у него спрашивай. Но он очень зол на меня, выговаривает за то, что я позволила тебе сорваться с поводка.
— Это его слова?
— Послушай, его можно понять, он тоже в напряжении. Ему пришлось объясняться с администрацией госпиталя, и его беспокоит, что это может сказаться на его практике.
— И теперь пресса будет доканывать меня этим высказыванием…
— Мы постараемся ответить должным образом. Я могла бы организовать твое интервью какому-нибудь сочувствующему журналисту, чтобы как-то сгладить негатив. Нам необходимо представить твою версию истории в течение следующих тридцати шести часов, иначе победит Джадсон. К сожалению, так уж работают массмедиа — тебе дают всего полтора дня на ответный удар.
— Я сделаю все, что ты скажешь.
— Во-первых, пообещай мне, что больше не покинешь отель. И если позвонит какой-нибудь журналист, немедленно вешай трубку. Я свяжусь с тобой позже.
Сразу после разговора с Марджи я позвонила Дэну.
— Это был грандиозный спектакль, — произнес он ледяным тоном.
— Извини. Я сорвалась. Я…
— Это не имеет значения. — По его голосу сразу стало понятно, что это имеет значение.
— Марджи сказала, что сегодня утром ты подъезжал к дому.
— Да, благодаря тебе он по-прежнему окружен журналистами.
— Где ты спал прошлой ночью?
— В офисе, — ответил он.
— Понятно.
— Я физически не мог зайти домой при такой осаде.
— Дэн, есть хотя бы какая-то возможность нам с тобой встретиться и попытаться…
— У меня очень напряженный день. И мне действительно нечего тебе сейчас сказать.
— Послушай, я знаю, как ты зол на меня. И ты имеешь на это право. Но…
— Увидимся вечером. Я заеду в отель около семи.
И он повесил трубку.
Я заеду в отель около семи… Это прозвучало так официально, чего, собственно, он и добивался.
Я опять сглупила, включив телевизор. В рейтинге новостей часа на «Фокс» я шла третьим номером.
«Самые свежие новости в деле Элизабет Бакэн. Как стало известно, ее мать Ханна взяла отпуск на работе в школе Натаниэля Готорна в Портленде, штат Мэн, после того как в недавно опубликованной книге вскрылись подробности ее соучастия в побеге террориста-«метеоролога» Тобиаса Джадсона в Канаду. Сама миссис Бакэн не раскаивается в совершенном преступлении».
А потом прокрутили тот самый клип, в котором я, как сумасшедшая, прорывалась к своей машине, кричала репортеру, что ни в коем случае не раскаюсь, после чего моя машина с ревом сорвалась с места, лишь чудом никого не раздавив. Непосвященному зрителю эта женщина с сомнительной репутацией вполне могла показаться сущим монстром с явными психическими отклонениями.
В заключение диктор напомнил, что Министерство юстиции рассматривает вопрос о возможности привлечения миссис Бакэн к уголовной ответственности, а бостонская полиция до сих пор не продвинулась в деле об исчезновении Элизабет Бакэн, хотя из последних новостей можно отметить, что в бостонском госпитале Бригэм подтвердили факт ухода доктора Маккуина в отпуск, который он взял, чтобы «проводить больше времени с семьей». А продюсерская компания «Чойс комьюникейшнз» объявила, что программа «Лицом к лицу» снята с эфира впредь до дальнейшего уведомления.
По крайней мере, Маккуин заставил госпиталь выступить с заявлением об отпуске.
Марджи перезвонила через пятнадцать минут:
— Я хочу, чтобы ты сегодня дала интервью журналистке «Бостон глоб». Я взяла на себя смелость подтвердить ей твое согласие, потому что она связалась с нашим офисом сразу после утреннего эфира и сказала, что, если интервью состоится сегодня, завтра ее статья уже будет в газете. Ее зовут Паула Хьюстон, я лично не знакома с ней, но мои ребята навели о ней справки. Выпускница колледжа Вассара, ярая феминистка, в этом деле ее серьезно интересует, как она сама называет, аспект «Расёмона» — тот факт, что твоя версия полностью противоречит версии Джадсона. Короче, она уже по дороге к тебе. Если не будет пробок, она приедет в отель около полудня.
— Марджи, я почти не спала, и вид у меня, как после автокатастрофы…
— После того, что произошло сегодня утром, мы в нокауте. Паула Хьюстон может выправить нашу ситуацию. Ты не откажешься от встречи с ней. Ты должна дать интервью, дорогая.
— Хорошо, хорошо… я все сделаю.
— Вот и умница. А я пока зайду со стороны Эн-пи-ар… хотя чего мне на самом деле хочется, так это найти более или менее симпатичного журналиста-консерватора, который мог бы устроить разнос этому Джадсону за то, что тот стал трясти грязное белье ради собственного пиара…
Марджи определенно была профессионалом своего дела, и теперь со мной обращались как с капризным клиентом, который требовал жесткого контроля. Больше всего мне хотелось сбежать куда-нибудь, спрятаться, дождаться, пока все утихнет и в центре внимания окажется чей-то еще скандал.
— Неужели моя скромная жизнь может быть кому-то интересна?
Это был единственный вопрос, который я задала за час общения с Паулой Хьюстон. Марджи оказалась права: Хьюстон была интеллектуалка, очень благожелательная, хотя и не из тех, про кого говорят «душа нараспашку». Миниатюрная, гибкая, нервная, она грызла ногти и заметки делала карандашом, на котором тоже виднелись отметины от зубов. У меня когда-то была похожая ученица — начитанная и вдумчивая девочка; она раньше всех поняла, что выжить в старшей школе ей удастся только за счет мозгов… и сегодня, уже во взрослой жизни, блестящий интеллект помогает ей преодолевать собственную застенчивость.
— Каково это — знать, что твоя дочь пропала? — спросила она. Это не был агрессивный вопрос — он вырвался как будто случайно, и его скрасила сладкая пилюля: — Я еще не обзавелась детьми, так что даже представить не могу, какие чувства вы сейчас испытываете.
Мы сидели друг против друга в низких креслах у окна моего гостиничного номера. Марджи настояла на том, чтобы интервью прошло в комнате. («Портленд — городок маленький, и если кто-нибудь увидит тебя в лобби или баре отеля, тут же разлетятся слухи, и дверь твоего номера начнут осаждать местные репортеры».) Узнав о том, что ко мне едет Хьюстон, я позвонила горничной и попросила ее прибрать в номере и застелить постель. Сама я приняла душ, а следы бессонной ночи замаскировала несколькими слоями тонального крема. Глядя на свое отражение в зеркале ванной, я подумала: время не только быстротечно, оно еще и жестоко.
И вот я сидела напротив этой самоуверенной, высокоинтеллектуальной молодой особы и пыталась говорить о Лиззи. Да, мы были очень близки с дочерью. И да, я продолжаю верить в то, что она жива. Нет, с сыном у меня нет таких доверительных отношений. Ну, он довольно консервативный парень, а его жена и вовсе не разделяет моей позиции о праве женщины на аборт. Да, я действительно думаю, что у нас с Дэном крепкий брак, но, разумеется, сейчас мы переживаем трудный период.
— Вы были влюблены в Тобиаса Джадсона? — вдруг спросила она.
— Нисколько.
— Но вы, должно быть, испытывали к нему какие-то чувства…
— Я была молода, жила в маленьком городке, в двадцать три года стала матерью, и у меня возникло ощущение, будто я лишила себя определенной свободы, какой могли похвастаться мои ровесницы. К тому же у нас с Дэном был молодой брак, мы как раз переживали такой период, когда не все шло гладко, меня терзали сомнения, и тут появляется этот парень — очень самоуверенный, очень опытный, политически подкованный, эпатирующий.
— Он соблазнил вас? — спросила она, не отрываясь от своего блокнота.
— Нет, это было взаимное желание.
— Был отличный секс?
— Я обязана отвечать на этот вопрос?
— Тогда позвольте, я перефразирую: секс был плохой?
— Нет.
— И я помню, вы сказали в своем заявлении для прессы, что не вызывались везти его через границу.
— Он заставил меня, — сказала я.
— Не могли бы вы рассказать мне историю вашей поездки в Канаду, как вы ее помните.
Я, как на духу, выложила все: как он угрожал мне, как был отвратительно циничен, как по приезде в Квебек сказал мне, что я должна все забыть, как будто ничего и не было.
— Значит, вы думаете, что его интерпретация событий…
— Не что иное, как откровенное вранье, попытка придумать красочное прошлое, чтобы подороже продать свой новый имидж великого патриота и христианина.
— Вы ведь могли отказать Джадсону, твердо стоять на своем.
— Мне было страшно.
— Но теперь получается, что ваша история против его истории, не так ли?
— Верно. Только я своей историей не торгую, в отличие от него.
Мы проговорили целый час. В начале второго она взглянула на часы и сказала, что пора закругляться, поскольку ей нужно сдать интервью не позднее четырех пополудни, и сейчас надо бежать в арендованный офис в бизнес-центре отеля, чтобы успеть записать интервью к назначенному сроку.
— И последнее: помимо того, чтобы заставить Джадсона признать вашу правоту, что бы вы еще хотели извлечь из этой истории?
— Вы имеете в виду, помимо того, чтобы Лиззи прочла эту статью, сняла телефонную трубку и позвонила мне? Я всего лишь хочу вернуть себе жизнь, какой она была до того, как случился весь этот кошмар. Конечно, по большому счету это не такая уж важная и значительная жизнь — но это моя жизнь. И я уж точно не могу сказать, что меня она не устраивала.
Она ничего не сказала на прощание: ни «Боже, какая жуткая история», ни «Желаю вам удачи», ни «Я расшибусь в лепешку ради того, чтобы правда восторжествовала», — в общем, я так и не услышала от нее ни одного утешительного клише. Она просто пожала мне руку и поблагодарила за то, что я уделила ей время. Как только за ней закрылась дверь, я начала нервно расхаживать по комнате, терзаясь вопросами, не напортачила ли я, была ли убедительна, правильный ли выбрала тон.
Я просидела в номере до самого вечера, пытаясь убить время за романом Кэрол Шилдс про заурядную жизнь заурядной женщины — жизнь, в которой изредка случались моменты высокой драмы, — но Шилдс сумела представить эту жизнь удивительной и прекрасной. Необычное в обычном. Эту тему я часто обсуждала со своими учениками. Мы говорили о том, что нельзя считать чью-то жизнь обычной, что жизнь каждого человека — это роман со своим сюжетом и страстями. Даже если на поверхности она кажется прозаичной, на самом деле каждая жизнь полна противоречий и сложностей. И как бы мы ни стремились к простоте и спокойствию, нам все равно приходится сталкиваться с хаосом. Такова наша судьба, потому что без драмы нет жизни. Так же, как и без трагедии, — никто из нас не может ее избежать, как ни старайся. Возможно, это всего лишь протест против смертности — холодного, гнетущего ощущения, что все когда-нибудь кончится, и стремления, боль, желания, удовольствия и разочарования жизни исчезнут, как только мы умрем. Может ли кто-то из нас представить собственную смерть? Как это так — на планете не станет тебя, а твое отсутствие мало кто заметит? К чему тогда все эти земные радости и муки?
Впрочем, это вечный вопрос, и вопрос без ответа. В чем смысл, черт возьми? Как я завидую людям, у которых есть вера. Мне так и не удалось прийти к ней — признать существование Бога и вечного рая для тех, кто принимает Его. Но, даже признавая, что это всего лишь красивая сказка, которую придумали взрослые, чтобы заглушить страх перед смертью, должно быть, это здорово — провозгласить: «Да, есть высший смысл! Да, я проведу остаток вечности с теми, кто мне дорог…»
Но не встретишь ли ты там же, у Него, своих недругов… тех, кто причинил тебе немало зла на земле… хотя они и называли себя христианами?
Неудивительно, что из меня так и не получился верующий, потому что нельзя иронизировать, рассуждая о загробной жизни.
Я так и не смогла сосредоточиться на ловко скроенном повествовании Кэрол Шилдс. Я больше не могла сидеть в этой комнате. Мне хотелось сесть в машину, умчаться на север и провести остаток дня на Попэм-Бич. Но на меня вдруг накатила волна усталости. Поэтому я отключила мобильник, разделась, забралась в постель и отдалась во власть сна.
Проснулась я от звонка телефона на прикроватной тумбочке. Поначалу я была совершенно дезориентирована — не понимала, где нахожусь и который час. Потом мой взгляд сфокусировался на будильнике. Семь тринадцать вечера. Черт, черт, черт! Я проспала полдня, и вот уже вечер, а я ничего не соображаю.
— Привет, это я, — раздался в трубке далекий и напряженный голос Дэна. — Я пытался дозвониться тебе на сотовый.
Я объяснила, как легкая дрема обернулась пятичасовым сном.
— Мы собирались выпить, — напомнил он.
— Где ты находишься?
— В лобби отеля.
— Что ж, тогда поднимайся, — сказала я.
— Я подожду тебя здесь, внизу.
— Это глупо, — воскликнула я, разом проснувшись. — Ты можешь подождать меня и в номере.
— Я буду в баре, — сказал он и положил трубку.
Я быстро оделась и поспешила в ванную, чтобы нанести новые слои спасительной тональной пудры. Если он хотел вызвать во мне чувство страха и беззащитности — что ж, он вполне справился с этой задачей. Я буду в баре. На что мне хотелось крикнуть: ты мой муж… почему ты не можешь подняться в номер? Но он повесил трубку, прежде чем я успела задать этот вопрос… Зачем ему быть галантным по отношению к женщине, которая не оправдала его доверия?
Я спустилась вниз через пять минут. Дэн сидел за угловым столиком, подальше от посторонних глаз. Перед ним уже стоял стакан с виски, и он рассеянно постукивал по стеклу пластмассовой палочкой. Когда я подошла, он поднял голову, но тут же опять уставился в стакан.
— Извини, что проспала твой звонок, — сказала я.
Дэн пожал плечами.
— Хочешь заказать что-нибудь? — спросил он.
— Водку со льдом, пожалуй.
Он подозвал официанта и сделал заказ.
— Мне на самом деле не следовало бы спускаться. Марджи просила, чтобы я не мелькала на людях.
— Имеется в виду, чтобы ты снова не выставила себя идиоткой, как это было сегодня утром?
— Это был не самый удачный момент, — согласилась я. — Извини, если тебе было стыдно за меня.
Он снова пожал плечами и тихо произнес:
— Не имеет значения.
Потом поднял стакан, выпил виски, перехватил взгляд бармена и попросил повторить.
— Это имеет значение. Мне ужасно…
— Я был сегодня дома, — перебил он меня.
— Правда? Но я думала…
— Телевизионщики уехали. Очевидно, они получили от тебя все, что хотели.
— Да, наверное.
Принесли напитки. Дэн тотчас выпил половину своей дозы.
— Ты сегодня злоупотребляешь, — заметила я.
— И что с того?
— Да ничего, это я так просто. В любом случае, я продлила номер еще на одну ночь, так что мы можем остаться здесь.
— Я здесь не останусь.
— Дэн…
— Я здесь не останусь, — зловещим шепотом повторил он.
Пауза.
— Хорошо, — сказала я, стараясь сохранять спокойствие. — Ты не обязан здесь оставаться, если не хочешь. Но позволь хотя бы вызвать тебе такси, чтобы ты мог добраться до дома.
— Я не поеду домой.
— Понятно.
— Я уже был дома взял все, что мне нужно. Я не вернусь домой.
Долгая пауза.
— Я не понимаю… — услышала я собственный голос, хотя на самом деле все поняла.
Он залпом допил виски.
— Я ухожу от тебя, — сказал он.
Ко мне не сразу вернулся дар речи.
— В каком смысле? — спросила я.
— В прямом. Но…
— Послушай, я знаю, как тяжело тебе сейчас. Ты имеешь право злиться на меня. Если бы разоблачили подробности из твоей жизни…
— Ты это уже говорила. Пустые слова. Я ухожу от тебя. Это все.
— Дэн, прошу тебя. То, что произошло, произошло в 1973 году. Я знаю, что предала тебя тогда, но больше я не предавала тебя ни разу.
— Да, это ты тоже говорила.
— Ты должен мне верить.
— А я не верю. Почему я должен верить тому, кто публично заявляет, что «ни в коем случае» не попросит прощения…
— Эти слова были вырваны из контекста…
— Только тебе об этом известно. А все остальные, кто нас знает — мои коллеги, наши друзья, — видели твое «раскаяние» по телевизору сегодня утром и поняли это в контексте. И пока ты спала, твой мини-спектакль крутили по всем местным каналам, не говоря уже о выпусках новостей «Фокс ньюс». Два часа назад мне позвонил Том Гаккер. Знаешь, что он сказал? Цитирую: «Я хотел, чтобы ты услышал из уст председателя совета директоров, что можешь рассчитывать на полную поддержку со стороны госпиталя. Я даже не могу представить, каково это, когда об измене твоей жены вещают на всех каналах, а она оправдывает свой поступок, демонстрируя явные признаки психического расстройства».
— Неужели ты не понимаешь, почему я так отреагировала? Неужели ты не видишь, что…
— Что? Что ты не в себе из-за Лиззи? Знаешь, что я тебе скажу? Я не меньше твоего переживаю за дочь, но я не выхожу и не позорюсь перед телекамерами.
— Все это забудется, Дэн. Через пару недель никто и не вспомнит…
— Только не в Портленде.
Молчание.
— Если ты простишь меня, — тихо сказала я, — если мы останемся вместе и не позволим ошибке тридцатилетней давности разрушить наш долгий и счастливый брак…
— Ты действительно считаешь его счастливым?
— Да.
— Несмотря на то что я зануда, не ровня тебе по интеллекту и все эти тридцать лет мешал твоему духовному развитию…
— Неужели ты веришь тому, что написал этот лживый негодяй?
— А при чем здесь, верю я или не верю? Все это существует, и не только в его книге. Все это было с самого начала.
— Дэн, с 1969 года…
— Я знаю, сколько лет мы вместе…
— И да, конечно, мы всегда были разными людьми, с разными интересами. Но это не означает…
— Я знал, что твоя мама никогда не одобряла мою кандидатуру. Провинциальный док. Приземленный дурень, и уж, конечно, не эрудит, как великий Джон Уинтроп Лэтам, и не нью-йоркский щеголь вроде самой Дороти…
— Неужели ты думаешь, меня волновало мнение матери? — возразила я. — Я выбрала тебя, потому что любила тебя…
— Да, возможно, когда-то. Но я всегда знал, что ты не считаешь меня подходящей партией…
— Тогда какого черта я оставалась с тобой? Зачем? Неужели ты действительно думаешь, что я могла бы терпеть безнадежный брак?
— Я думаю, что ты осталась со мной по той же причине, по которой так и не поехала в Париж на первом курсе. Страх и неспособность сформулировать то, что ты действительно хочешь…
— Да, признаю, именно поэтому я не поехала в Париж. Но это было тридцать два года тому назад… а другая причина, по которой я осталась, это то, что я не хотела потерять тебя. Точно так же, как не хочу потерять сейчас…
— Если бы ты не хотела потерять меня, ты бы не стала спать с этим парнем…
— Хорошо, хорошо, виновна по всем статьям. И все-таки, все-таки… разве ты не можешь посмотреть на этот короткий глупый флирт именно как на короткий глупый флирт? Как на ошибку, совершенную двадцатитрехлетней девчонкой, которая с тех пор жила с чувством вины за это предательство. И говорить о том, что я осталась с тобой просто из-за удобства и привычки…
— Позволь спросить тебя кое о чем. Ты думаешь, что я был всего-навсего счастливый олух, довольный своим милым браком с милой женушкой-учительницей? Тебе не приходило в голову, что я мечтал о другой жизни — покруче, чем пересадка конечностей, семейные каникулы во Флориде, редкий и лишенный страсти секс с одной и той же женщиной…
— Добро пожаловать в брак, — усмехнулась я.
— Это в твоем духе — отпустить колкость в самый неподходящий момент…
— О, это тоже из серии моих великих прегрешений?
— Да, если хочешь знать. Когда тебе нечего сказать, ты опускаешься до злой иронии.
— Дэн, я никогда, никогда не набрасывалась на тебя с такой злостью, как это делаешь ты сейчас.
— Возможно, это потому, что тебя никогда так не унижали публично.
— Но те обвинения, что ты предъявляешь мне, они родились не сегодня…
— Да, ты права, они зрели годами. Но я держал их при себе, потому что думал…
— Что ты думал? Что вызываешь во мне раздражение?
— Что-то вроде того.
— Черт возьми, пусть мне когда-нибудь и приходили в голову мысли о том, что жизнь могла сложиться по-другому, я давно поняла, что одна из величайших ценностей долгого брака — помимо его стабильности, надежности и прочего — это общая история. И досадные промахи, ошибки друг друга, вспышки злости — все это перекрывается тремя десятками лет, прожитыми вместе. И, черт бы тебя побрал, этот долгий путь не был соткан из ссор и обид. Наоборот, мы всегда…
— Скрывали истинное положение вещей… всегда избегали конфликтов, всегда…
— Ты хотя бы слышишь себя? — воскликнула я. — Мне казалось, что мы довольно хорошо ладим друг с другом, что мы — одна из тех счастливых пар, кому удалось примирить совершенно разные темпераменты, найти точки соприкосновения, обойтись без острых разногласий в вопросах воспитания детей, и кому, в конце концов, всегда было о чем поговорить долгими вечерами. И вот теперь ты заявляешь, что для тебя это был один большой обман, мистификация… и ты жил с этой тихой злостью по отношению ко мне, считал, что я тебе не пара, что я чувствую себя в ловушке, но мне недостает смелости порвать с этим? Знаешь, это наводит меня на мысль, что ты воспользовался нынешней дерьмовой ситуацией, чтобы…
— Не пытайся свалить на меня всю ответственность. Ты предала не только меня, ты предала всю нашу семью. И вместо того, чтобы поступить благородно и признаться…
— Я призналась во всем тебе. И признаюсь еще раз: я совершила ошибку. Мне мучительно сознавать, какую боль я причинила тебе и Джеффу. И я сожалею о том, что так неудачно выступила перед прессой. Но я не хотела…
— Ты ждешь, что я прощу тебя и сделаю вид, будто ничего не произошло?
— Я жду, что ты будешь злиться, будешь чувствовать обиду и ярость, сомневаться… но я рассчитываю на то, что ты все равно останешься на моей стороне.
— Ты просишь слишком многого.
— После тридцати четырех лет совместной жизни? Где же здесь предательство? Я не любила никого, кроме тебя, что бы ни говорил этот наглый лжец. Я не бросила мужа и сына. Да, был случайный секс — две ночи секса во времена администрации Форда. А сейчас мы столкнулись с тем, что Марджи называет «проблемой паблик-рилейшнз», и она вообще не возникла бы, если бы наша бедная дочь…
— Ты считаешь это всего лишь проблемой пиара? — со злостью бросил он.
— Я думаю, если бы не трагедия в нашей семье, никто бы и внимания не обратил…
— Что ж, это вполне типично для тебя — пытаться уйти от ответственности.
— Я никогда не уходила от ответственности…
— Давай, давай, найди еще какое-нибудь оправдание…
Я изумленно смотрела на него.
— Дэн, — произнесла я, понизив голос, — ты хоть понимаешь, что ты сейчас делаешь?
— Да. Я ухожу от тебя.
— Нет, все куда серьезнее. Ты пытаешься убедить меня в том, что наш брак был одним большим обманом…
— Мне давно следовало уйти, хотя бы из-за того, что я всегда знал, что ты на самом деле думаешь обо мне.
— Но как я уже сказала, я предпочла остаться с тобой, потому что хотела остаться с тобой.
— Ты предпочла остаться. О, большое спасибо. Я польщен, это такая честь для меня, я тронут. Я так счастлив, что ты, трахнувшись с каким-то парнем, которому потом помогла бежать от уголовного преследования, решила остаться со мной. Какой душещипательный финал твоего маленького предательства! Можешь рассказать об этом в суде, когда федеральный прокурор устроит вам перекрестный допрос.
— Ну, до этого не дойдет, я думаю.
— Ты хочешь сказать, что тебе никто ничего не говорил?..
— Я проспала весь день, а мой сотовый был отключен.
— Что ж, тебе лучше включить его, потому что, я уверен, твой почтовый ящик переполнен. В пятичасовом выпуске новостей только об этом и трещали.
— О чем?
— Министерство юстиции объявило, что их команда юристов пришла к выводу о необходимости рассмотрения дела в суде, и они готовятся к тому, чтобы предъявить тебе обвинение. Я бы на твоем месте озаботился поиском адвоката.
Я залпом выпила водку, пытаясь осмыслить его слова.
— Спасибо за совет, — сказала я.
— А ты думаешь, что это обычный пиар. Господи, Ханна, ты хотя бы представляешь, какой профессиональный ущерб ты нанесла мне? И Джефф раздавлен — с ним уже беседовали его партнеры, обеспокоенные тем, как повлияет на репутацию фирмы тот факт, что его мать — государственный преступник.
Я опустила голову. Мне нечего было ответить.
— Что, язык проглотила? — спросил он.
— Ты упиваешься этим, не так ли?
— Если тебе так хочется думать, пожалуйста. А сейчас я ухожу. Я договорился с транспортной компанией, в пятницу они приедут, упакуют и заберут все мои вещи. Я также переговорил с адвокатом, который будет представлять мои интересы в бракоразводном процессе. Ее зовут Кэрол Шипли, она из адвокатской конторы «Шипли, Морган и Рейли».
— Дэн, умоляю, не уходи вот так. Неужели мы не можем попытаться…
— Ты сама во всем виновата. Как я уже сказал, мой адвокат свяжется с тобой, и мы сможем начать процесс раздела имущества, как только ты наймешь своего адвоката.
— Где ты будешь жить? — спросила я.
Он избегал встречаться со мной взглядом.
— Есть место.
— Как ее зовут?
— Ты еще будешь спрашивать.
— Где ты ночевал вчера?
— В офисе.
— Я тебе не верю.
Он оставил на столе деньги за выпивку и встал:
— Не тебе читать мне лекции о супружеской верности, Ханна.
Я чувствовала, как слезы текут по моим щекам.
— Как ее зовут? — снова спросила я.
— Я уже сказал: жди звонка от моего адвоката.
— Дэн…
— Прощай, — тусклым голосом произнес он.
— Ты не можешь вот так уйти после тридцати лет брака.
— Что ж, смотри, — сказал он.
С этими словами он развернулся и вышел из бара.
