Глава 21
Когда утром я сволокла себя по лестнице, то обнаружила Эллиса и Хэнка в непривычно хорошем настроении – не вопреки тому, что их выгнали среди ночи из постелей, но именно благодаря этому.
Пока они вспоминали о налете за завтраком, подробности произошедшего обретали новые очертания. К последнему пересказу Эллис уже убеждался, что все зашли в убежище, прежде чем спустился он сам, Хэнк устраивался на койке надо мной и Мэг, чтобы прикрыть нас своим телом, а мистера Росса, можно сказать, и не было.
Лицо Анны, подававшей завтрак и уносившей тарелки, все больше каменело.
Хэнк решил написать Вайолет; он рассуждал вслух о том, что, возможно, смертельная опасность смягчит ее драконовский характер.
– Так вы с ней теперь в предсвадебном состоянии, вот как? – спросил Эллис.
– Ну, по крайней мере, я так думаю, – ответил Хэнк. – И все же, я полагаю, что мне должно быть позволено снять пробу. А то вдруг я дождусь брачной ночи и обнаружу, что привязан к чему-то неудовлетворительному, пока смерть не разлучит нас?
– Хэнк, – с нажимом произнесла я.
– Что?
– На случай, если ты забыл, – продолжала я, понизив голос, – ты в смешанном обществе.
– Радость моя, когда это ты стала такой ханжой?
– Я не о себе.
Я указала глазами на Анну.
– О, – отозвался Хэнк, нахмурившись.
Он перевел разговор на охоту за чудовищем, но прежде бросил на меня странный взгляд. Было очевидно, что он вовсе не заметил присутствия Анны.
Входная дверь распахнулась, и вошел красивый рыжий паренек в поношенной одежде. Он кивнул Хэнку и Эллису, поставил две корзины, которые держал в руках, на пол и занялся дверью: двигал ее туда-сюда, пока не выяснил, в каком месте она громче всего скрипит. Он был достаточно молод, чтобы воевать, и я задумалась, почему он не в армии – судить его я не собиралась, но вопрос был для меня болезненным.
– Ты смотри-ка, – сказал Эллису Хэнк. – Это же Джордж-с-фургоном. Может, он нас снова подвезет.
– А, Джордж, – сказала Анна, появившись за барной стойкой. – Как у тебя дела?
– Сама видишь. Хотя день нынче промозглый, – ответил он, закрывая дверь и поднося корзины к барной стойке.
Я не могла отвести глаза. Он шел вразвалочку, почти как пингвин, вынося левую ногу вперед от самого бедра. У него был протез.
– Что ты мне нынче привез? – спросила Анна.
– Керосин, ясное дело. А еще сверток от прачки и кое-что от мясника.
– Давай-ка взглянем.
– Бараньи ножки и отличные колбасы, – сказал Джордж, вытаскивая мясо и раскладывая его на барной стойке.
Мясо не было завернуто, цена стояла прямо на нем.
Анна наклонилась и понюхала его. Потом шагнула назад и уперлась руками в бока.
– И, надо понимать, простыни наши тоже керосином пахнут? – обвинительно спросила она.
– Да я просто под уклон ехал, чтобы бензин не тратить, – ответил Джордж. – Проветрится. Положи его в железный ящик, будет как новое.
– А простыни мне тоже в мясной ларь положить? – с протяжным вздохом произнесла Анна.
Вопрос был явно риторический, поскольку она развернулась и понесла мясо в кухню.
– Смазать тебе дверь? – вслед ей спросил Джордж. – Скрипит, будто коту хвост прищемили.
Он вытянул шею, глядя за дверь кухни и тщетно дожидаясь ответа. В конце концов парень сдался.
– Ну, тогда я поехал, – сказал он нам троим. – Скажите ей, что я вернусь дверь поправить.
– А ты не поедешь случайно мимо Подковы? – спросил Хэнк.
– Не собирался, но могу, наверное.
– Условия те же, что прежде? Может, чуть больше за труды?
– Дурак бы я был отказываться, – ответил Джордж. – Вы готовы или мне заехать, когда все развезу?
Хэнк залпом допил чай и подхватил сумку.
– Мы готовы, когда скажешь. Высадишь нас у телефонной будки и заберешь на обратном пути? Нам надо позвонить.
Перед уходом Эллис поцеловал меня в щеку.
Анна вернулась с кухни и разрезала бечевку на свертке с простынями. Отвернула край сложенной простыни, понюхала складки.
– Фу! – сказала Анна, замахав рукой перед носом. – Я бы их развесила на заднем дворе, да снег идет. Может, если не стелить покрывала и на пару часов окна открыть… А на ужин, я так понимаю, нынче будет пирог с керосином.
Она искоса взглянула на меня.
– Вы с ними уже полторы недели не ходите.
– Вы меня за это вините?
– Да ни в жизни, – ответила она. – Они оба до того sleekit, что вы эдак обернетесь однажды, а они вас у дороги бросили.
– Анна, – спросила я через пару секунд. – Вы можете научить меня вязать?
Она как раз принялась заново складывать простыни. И остановилась.
– Прошу прощения?
– Вы меня как-то спросили, умею ли я вязать. Я не умею. Но хочу научиться. Я хочу вязать носки для солдат.
– Да это не так-то просто, – сказала Анна, глядя на меня со странным выражением лица. – Пятку правильно вывязать – непростое дело. Целые соревнования устраивают.
– А квадраты? Квадраты я точно смогу научиться вязать. Они ведь тоже для солдат?
– Миссис Хайд… – начала Анна.
– Мэдди. Прошу, зовите меня Мэдди.
– Вы простите, но у меня времени нет учить вас вязать.
– Тогда, может быть, я помогу с работой по дому?
Она яростно покачала головой:
– Ох, нет, это вряд ли. По мне, так это неудачная придумка.
– Но почему? – взмолилась я. – Когда мы сюда приехали, вы меня обвинили в том, что я «нежусь по целым дням у огня», и это правда. Я только это и делаю целыми днями, каждый день, и меня это с ума сводит, но я тут застряла, пока мой муж или не найдет чудовище, или не сдастся. Пожалуйста, вам будет полегче, а я только порадуюсь, если мне будет чем заняться.
Она нахмурилась:
– Муж ваш не одобрит, да и Энгус, думаю, тоже.
– Они не узнают. Я никому ни слова не скажу и опять превращусь в привычную ленивую себя, как только кто-нибудь переступит порог.
Руки Анны замерли, я понимала, что она обдумывает мои слова.
– Вы хоть раз постель стелили? – в конце концов спросила она.
– Да, – ответила я. – Ну, однажды.
Она поразмыслила и снова стала складывать простыни.
– Ну что, если я перестелю простыни, вам останется только покрывала накинуть. А Mhàthair меня и вправду просила кое-что сегодня захватить в лавке…
– Я могу не только покрывала накинуть. Я и вещи могу убрать.
Анна резко рассмеялась.
– Да, это будет заметное улучшение. Я-то уж и надежду оставила.
– И они тоже, – печально сказала я.
Ее глаза расширились.
– Прошу прощения?
Она уставилась на меня, ожидая, что я откажусь от своих слов. Вместо этого я кивнула.
– Ох, ну не думали же они, – произнесла она с негодованием. – Не ждали же…
– Еще как ждали.
Я подняла брови для пущей выразительности.
– И по-прежнему ждут.
Анна яростно блеснула глазами.
– Что ж, в таком случае я просто разложу это по кроватям, а остальное уж вы. Потому что, если вы этим не займетесь, я ума не приложу, как оно вообще случится, а если никто не поможет, я больше не смогу ковры подметать.
Она сгребла простыни с барной стойки и выплыла вон, выставив грудь, как нос ладьи викингов.
Не знаю, что изумило меня больше: то, что я ее уговорила, или то, что мне это вообще пришло в голову.
Пока Анна перестилала простыни, я просмотрела газету, узнать, нет ли подробностей о бомбах, разрывы которых мы вчера слышали. Их не было, но газету, разумеется, уже отдали в печать, когда все это случилось. Зато было множество других новостей, и, пока я их читала, воодушевление по поводу того, что мне будет чем занять день, вытеснили уныние и тоска.
Сокрушительная сила, которую являла собой армия русских, была теперь всего в 165 милях от Берлина, и маршал Сталин объявил, что за время только одного наступления в Силезии было убито шестьдесят тысяч немцев, а двадцать одна тысяча взята в плен. Для нашей стороны то была победа, но я не чувствовала ничего, кроме мрачного понимания, что дело движется.
Так много погибших. Всего две недели назад я едва ли смогла бы уместить в своей голове мысль о трех тысячах солдат, погибших в один день. Необъятность шестидесяти тысяч смертей приводила в еще большее оцепенение. Из-за этой цифры было почти возможно забыть, что каждый из погибших был личностью, что у него были надежды, мечты и любовь, от которых ничего не осталось.
Я не понимала, как такое может продолжаться. В мире скоро не останется мужчин.
Когда Анна спустилась, я сидела с открытой газетой на коленях, глядя в стену.
– Вы не передумали, нет? – спросила она.
– Совершенно нет, – ответила я, натянуто улыбнувшись.
Сложила газету и встала.
– Итак, что мне еще сделать, кроме как привести все в порядок и постелить покрывала? Наполнить кувшины?
Она на мгновение растерянно сдвинула брови.
– А, вы про жбанчики? Не волнуйтесь. Я все закончу, как из лавки вернусь.
– Да все хорошо, Анна, – сказала я. – Даже я не могу ошибиться, наполняя кувшины… ну, или жбанчики, да и вы можете все проверить, когда вернетесь.
Она цокнула языком.
– Так я и не волнуюсь. Ладно. Может, немножко и волнуюсь, но это только первые пару дней будет.
Она нашарила в кармане фартука ключ и протянула его мне.
– Этот открывает все двери.
Я взялась за ключ, но отпустила она его только через пару секунд.
Начала я с комнаты Мэг, с которой проблем не было, потому что она была аккуратной, и пошла дальше по коридору.
В комнате Хэнка все было примерно так, как я ожидала. Одежда была по большей части вытащена из чемоданов и разбросана по полу, а остальное выглядело так, словно пыталось тайком уползти. Я временно сложила все на кровать и начала затаскивать сундуки и чемоданы в шкаф.
В одном сундуке на первый взгляд лежали чулки и сигареты, но когда он не сдвинулся с места, я порылась и обнаружила под верхним слоем десятки бутылок спиртного. Они были переложены соломой и картоном, но я все равно удивилась, что они перенесли путешествие. Запас «международной валюты», созданный Хэнком, был так тяжел, что мне пришлось встать на четвереньки и оттолкнуться ногой от кровати, чтобы сдвинуть его – но в итоге я затолкала сундук в шкаф.
Я задыхалась. Окно было открыто настежь, но моя блузка прилипла к спине, а я ведь еще даже не начала заниматься оставшимся беспорядком.
Была какая-то неловкая интимность в прикосновении к вещам вроде носков и пижам, не говоря уже про белье, но я вскоре вошла в ритм. По крайней мере, Хэнк кидал грязные вещи в кучу, так что мне не пришлось ничего особенно пристально рассматривать.
Когда я было решила, что все убрала, мне на глаза попалось что-то, лежащее под кроватью. То была пачка открыток, и, подняв ее, я пораженно обнаружила, что передо мной голая женщина. Она лежала в шезлонге, раскинув ноги, и на ней не было ничего, кроме длинной нитки жемчуга и тиары.
Я просмотрела остальные, не в силах оторваться. Я никогда не видела полностью обнаженного тела, кроме своего, – Эллис сразу приступал к делу, снимая как можно меньше одежды, и все всегда происходило в темноте, – и меня поразило, какие девушки разные. Одна лежала на спине белого коня, свесив одну ногу, чтобы камера могла сфокусироваться на темном пятне у нее между ногами. Другая стояла на четвереньках на одеяле для пикников, улыбаясь фотографу через плечо. Ее ноги были расставлены достаточно широко, чтобы между ними виднелась ее свисающая грудь, такая большая, что казалось, будто ее утяжелили. Моя по сравнению с ней была крохотной.
Когда я дошла до последней открытки, то увидела, что на ней изображен также и обнаженный мужчина, прижавшийся к женщине сзади и обхвативший ладонями ее грудь; тут мне стало стыдно, и я поспешила избавиться от открыток. Я выдвинула ящик прикроватной тумбочки и заметила в нем пакетик с надписью «Пехотное профилактическое». Я всегда думала, что профилактическими бывают зубные щетки, но когда прочла слова «для предотвращения венерических заболеваний», поняла, что это нечто совершенно иное. Бросив открытки в ящик, я его задвинула. Я не хотела больше ничего узнать о Хэнке и была рада, что закончила с его комнатой.
Для того чтобы войти в следующую, мне пришлось собраться: я боялась узнать что-нибудь и об Эллисе.
И хотя я думала, что готова ко всему, я ошибалась. Открыв дверь Эллиса, я замерла на месте, совершенно остолбенев. Казалось, что в комнате взорвалась бомба. Самая разная одежда, в том числе и белье, была раскидана повсюду: свисала с изголовья кровати, со спинки стула, даже с каминного сервитера. Вещи лежали кучами по углам, под кроватью и даже посреди комнаты. Ботинки, туалетные принадлежности и прочие мелочи валялись по всем углам, а единственным, что добралось до комода, оказался тапочек.
Я не могла представить, как Эллису удалось привести комнату в такое состояние. А потом, ощутив прилив тошноты, поняла, что он сделал это нарочно.
Я все поняла: каждый раз, обнаруживая, что его вещи так и не разобрали, Эллис вносил новый вклад, вытаскивая из чемоданов и разбрасывая горстями то, что попадалось под руку – и пинал брошенное, когда оно падало на пол. Иначе как было объяснить торчащую из ботинка зубную щетку или помаду для волос и расческу, лежавшие под окном? Это было грубо, по-детски, разрушительно – и это меня пугало.
Я начала из дальнего угла и пошла к двери. Другого способа справиться с таким беспорядком и не впасть в отчаяние я не придумала.
Открыв верхний ящик комода, я нашла фотографию Хэнка и Эллиса: они стояли на пляже в Бар-Харборе, небрежно обняв друг друга за плечи и улыбаясь на солнце. Под ней лежала фотография одного Хэнка – без рубашки, на палубе яхты, упершегося руками в бока. Его грудь блестела, на руках и плечах проступали мускулы, и он озорно улыбался тому, кто держал камеру. Моей фотографии не было, хотя я в то время должна была быть неподалеку.
В следующем ящике я обнаружила несколько платков с монограммой, свернутых мешочками. Я развернула их и насчитала больше сотни своих таблеток. Тогда я снова свернула платки и положила их обратно. Я не хотела, чтобы Эллис подумал, что таблетки взяла Анна или Мэг.
Раньше я запирала свою дверь только на ночь, но теперь решила держать ее на замке и днем. Мне хотелось посмотреть, за какой срок он израсходует такую уйму таблеток.
Я гадала, видел ли кто-нибудь, кроме Анны, в каком состоянии комнаты Хэнка и Эллиса; и надеялась, что нет. Можно было представить, что бы о них и заодно обо мне стали думать.
Они оба, вернувшись, увидят, что их вещи разложены, и ни на секунду не задумаются о том, что видел или подумал тот, кто эти вещи убирал. Они вообще не задумаются об этом человеке, разве что почувствуют, что одержали победу.
Хотя сама я разобрала багаж спустя всего пару дней, мне было стыдно при мысли, сколько всего я принимала как само собой разумеющееся. Интересно, как там Эмили? Мне захотелось, чтобы она знала, как я благодарна ей за то, что она для меня делала все эти годы. Я могла себе представить, насколько непросто быть горничной Эдит Стоун Хайд в настоящий момент.
Закончив с комнатами, я постелила покрывала, закрыла окна и поставила рамы для затемнения, а потом сунула несколько пар шелковых чулок из своих личных запасов в верхний ящик комода Мэг.
