20
Следующие пять дней я провел в госпитале. Мое состояние — как я узнал позже — первоначально оценивалось формулировкой «серьезное, но стабильное». Никаких ожогов, но я перенес сильнейшее отравление дымом, и врачи опасались долгосрочных последствий для моих легких. Глаза тоже пострадали. В первые сорок восемь часов к ним прикладывали солевые компрессы, пока воспаление не пошло на спад. Меня подключили к аппарату искусственного дыхания, и пульмонолог заказал дополнительный рентген, после чего решил, что легкие со временем восстановятся.
— В ближайшие полгода даже не думайте летать самолетом, — предупредил он меня. — Любые перепады давления могут серьезно повлиять на дыхательную систему, вплоть до летального исхода. Вам следует поберечься какое-то время, и считайте, что вам повезло. Вы выжили в такой ситуации…
Все, кто приходил ко мне, в один голос твердили о том, что я счастливчик. И полиция тоже. Даже Кутар, который навестил меня однажды, как только меня отключили от аппарата. Впрочем, как выяснилось вскоре, его визит был продиктован вовсе не заботой о моем здоровье.
— Вас спасло провидение, — сказал он, придвинув стул к моей кровати и усаживаясь. — Пожарный, который вас спас, сказал мне, что, если бы он прибыл на три минуты позже, вас наверняка уже не было бы в живых.
— Значит, мне точно повезло.
— После таких передряг многие впадают в депрессию. Но я уверен, что врачи пропишут вам что-то и против этого.
— Да я в порядке, насколько это возможно в моем положении…
— Мы кое-кому предъявили обвинение в поджоге и покушении на убийство. Думаю, вы знаете этого человека: это мсье Делик, он работает в интернет-кафе па улице де Птит Экюри.
— А, это парень с бородой и не слишком жизнерадостной внешностью?
— Он самый. У нас есть все основания полагать, что он пытался поджечь здание по приказу мсье Сезера, хотя тот, как вы, может быть, помните, до сих пор находится под стражей как предполагаемый заказчик убийства Аттани, своего должника. Должен пояснить, Сезер был вашим арендодателем и одновременно работодателем… хотя и скрывал это от вас. Делик управлял интернет-кафе после того, как его предшественник, мсье Камаль Фатель, был обнаружен убитым неподалеку от окружной дороги. Мсье Делик признался в убийстве — все дело в конфликте из-за килограмма героина, который бесследно исчез, находясь в распоряжении Фателя. Делику обещали половину доли за аренду кафе, если он устранит Фателя, которого Сезер подозревал и в том, что он пытается лезть в дела некоторых его предприятий… Пока Делик отрицает причастность к поджогу, едва не стоившему вам жизни. Он клянется, что не запирал вас в комнате, не включал на полную мощность вентилятор, не подсыпал серу в огонь, когда загорелся генератор вентиляционной здания. Но пакет с серой был обнаружен именно в интернет-кафе, хотя Делик и продолжает настаивать, что не знал о его существовании. Но кто еще мог положить его туда?
Я могу точно сказать, кто это сделал.
— Пакет был опустошен на три четверти, а сера, которую подсыпали в огонь, была идентична той, что нашли в кафе. Так что у нас есть неопровержимое доказательство, поджигателем был именно мсье Делик. Вам повезло, какая-то женщина — из случайных прохожих — позвонила в pompiers, когда увидела дым, поднимающийся с верхнего этажа здания. Эта женщина спасла вам жизнь, monsieur.
— Она назвала себя?
— Нет, monsieur. Она просто сообщила о пожаре и тут же повесила трубку. Несомненно, это еще одна из ваших женщин-фантомов.
Нет, это моя одна-единственная женщина-фантом.
— Мы также полагаем, что именно Делик устроил погром в вашей комнате.
— Вы обыскивали мою комнату?
— Нас насторожил тот факт, что она была разгромлена…
— От кого вы узнали?
— Monsieur, не забывайте, что она находится по соседству с местом преступления. Нашим офицерам по служебной надобности пришлось вернуться туда, где был убит мсье Омар, и они увидели вашу сbambre de bonne в полном хаосе. Естественно, нас это заинтересовало… кому и для чего вздумалось крушить жилище бедного писателя. Под «бедным» я подразумеваю ваше финансовое состояние, а не литературные способности… должен сказать, мы все-таки заказали перевод — еп frangais naturellemenf — первой главы вашего романа, просто чтобы подтвердить ваши показания, что вы писатель.
— А это законно? — спросил я охрипшим голосом.
— Вы должны быть довольны, monsieur. Вы стали писателем, которого переводят на другие языки. Многие пошли бы на убийство ради такого шанса… хотя это, конечно, не слишком удачное сравнение.
— Вам понравилось?
— Вот это уже доказывает, что вы настоящий писатель: прежде всего обеспокоены реакцией публики. Да, я нашел ваш роман очень… интересным.
— Значит, он вам не понравился…
— Как это вы с ходу определили?
— Хотя молва и утверждает обратное, американцы все-таки понимают иронию.
— Но ваша первая глава была… захватывающей. Очень даже. Повседневная жизнь американских пригородов. Отец-консерватор, чокнутая мать, ранимый сын. Очень оригинально… и я так полагаю, во многом автобиографично…
— Вы высказали свое мнение. Спасибо.
— Monsieur, вы меня неправильно поняли. Я бы с удовольствием читал и дальше… но это означало бы, что снова придется нанимать переводчика. Но… ваша книга длинная… уже шестьсот страниц, а ваш герой еще не окончил университет… Я так полагаю, это то, что немцы называют Bildungsroman, ja? Своей весомостью он действительно сравним с Bildungsroman…
— У «весомости» есть синоним «громоздкость».
— Вот опять вы меня не так поняли. Но литературная критика — не цель нашей беседы. Нам, пожалуй, интереснее воссоздать сюжет вашей жизни на улице де Паради. Итак, выяснив, что — да — вы писали книгу, одновременно подрабатывая в этом странном месте — что вы хотели утаить от нас, — мы все-таки заинтересовались, почему это вашу комнату так раскурочили. А учитывая то, что некоторые из ваших партнеров…
— Они никогда не были моими партнерами.
— Это вы так утверждаете. Но с учетом того, что многие из тех, с кем вы сотрудничали — как в личном плане, так и в профессиональном, — были заняты в нелегальной торговле запрещенным товаром, мы, естественно, подумали, а не вы ли прикарманили килограмм того самого…
— Я никогда, никогда ничем подобным не занимался…
У меня начался приступ кашля, от волнения стало трудно дышать, во рту разлился горький привкус паленой слизи. Кутар поднялся и дал мне стакан воды. Я медленно пил воду, с трудом сглатывая. Инспектор бесстрастно наблюдал за мной. Когда мне стало легче, он произнес:
— Есть еще вопрос о происхождении двух тысяч восьмисот евро, что мы нашли в кармане вашей куртки. Расфасованные по пакетикам. Странный способ носить деньги.
Я попытался объяснить, как мне удалось сэкономить эти деньги, как прятал их в тайнике под умывальником, как они важны для меня, поскольку больше у меня за душой ничего нет, и, если он конфискует их…
— Вы окажетесь на улице? — спросил Кутар.
— Мне просто будет не на что жить. Потому что у меня ничего нет. Ничего. Вы можете проверить мою кредитную историю, банковские счета. Вы обнаружите там полный ноль. Эти две тысячи восемьсот евро — все мое богатство.
Кутар слушал меня внимательно, но я заметил, что он все время щелкает зажигалкой, зажатой между пальцами. Видно было, что ему отчаянно хочется курить.
— Вы получите обратно свои деньги… потому что они не имеют никакого значения для нашего расследования. Ваш чемодан и одежда чистые. И в комнате у вас мы ничего не нашли… хотя мне до сих пор не дает покоя, почему ее разгромили.
Потому что она сумасшедшая, вот почему.
— Это странный quartier… — только и вымолвил я.
Кутар позволил себе легкую улыбку.
— В этом я нисколько не сомневаюсь. Точно так же, как в вашей удивительной наивности, из-за которой вы попали на такую работу.
— Это была не наивность, инспектор. Это безразличие к тому, что со мной происходит.
— А вот это еще одно проявление нигилизма. Но в вашем случае к нигилизму примешивается тяга к иллюзиям. Или вы наконец смирились с тем, что мадам Кадар нет в живых?
— Да, теперь я точно знаю, что она мертва.
— Что ж, это уже лучше. Может, побывав между небом и землей, вы убедились в том, что существует барьер между бренной жизнью и потусторонней?
— Да, можно и так сказать.
— А все эти поразительные подробности из давно забытой биографии мадам Кадар? Как вы теперь объясните свои познания в этой области?
— Разве это еще имеет какое-то значение?
Щелк, щелк, щелк.
— Думаю, нет, — ответил он.
На меня вдруг навалилась страшная усталость. Я откинулся на подушки. Кутар понял намек и встал.
— Врачи говорят, что вас выпишут через несколько дней. Что вы будете делать?
— Найду новое жилье и попытаюсь закончить роман. Это была единственная причина, по которой я оказался в офисе той ночью… мне нужно было забрать диск, который я там оставил…
— Да, я читал об этом в вашем вчерашнем заявлении на имя инспектора Леклерка,
— А он не сказал вам, что, если бы вы вернули лэптоп, мне бы не пришлось возвращаться туда за диском?
Щелк, щелк, щелк.
— Лэптоп был изъят в ходе расследования. Если бы у вас был запасной диск в вашей комнате…
У меня был диск. Но она забрала его, когда устроила там погром. Чтобы напугать меня. Заставить вернуться в офис, где она могла бы запереть меня поджечь помещение и не оставить мне иного выбора, кроме как звать ее на помощь. После чего…
— Когда я смогу получить лэптоп? — спросил я.
— Со временем.
— Могу я хотя бы получить копию романа, переписанную на диск?
— Со временем.
Я закрыл глаза и промолчал.
— Мы будем на связи, — сказал Кутар. — Разумеется нам понадобится адрес вашего нового местожительства после выписки из госпиталя… чтобы мы могли знать, где вас искать, когда лэптоп будет готов к возвращению владельцу.
И чтобы следить за мной.
— Отлично, — кивнул я.
— Отныне вы свободный человек, — сказал Кутар.
Увы, я не свободен.
Меня продержали в госпитале еще пять дней. В последний день явился Леклерк с копией заявления, которую я должен был подписать. Это была моя версия случившегося: о том, как меня заперли в офисе, как начался пожар… и что я был сотрудником мсье Сезера, который держал от меня в секрете все, что творилось в здании.
— Это подкрепит обвинение в том, что он приказал Делику спалить здание, а заодно и вас.
Копы приняли мои объяснения, что я не знал о том, чем занимаются внизу. Но я действительно не знал, если не считать моих догадок и… того, что я однажды услышал. Что же касается поджога… Было сфабриковано обвинение против человека, который не совершал этого. Но разве не потому же принципу строится сюжетная линия жизни? Мы валим вину на одних, оправдываем других и надеемся, что финал оправдает наши ожидания. Если бы я начал рассказывать, что пожар — ее рук дело, это заметно усложнило бы придуманную ими развязку, а меня бы, наверное, упекли в психушку. Как бы то ни было, Делик был виновен во многих других делах. Все мы не без греха. Когда я передал подписанное заявление Леклерку, тот сказал:
— Должно быть, вы чувствуете себя отомщенным после всего, что случилось с тем джентльменом, который устроил вам проблемы в Штатах…
Значит, они продолжают отслеживать историю Робсона. Что ж, на то они и копы. Им положено быть в Курсе всего, что помогает следить за тобой.
— Я сам устроил себе проблемы, — ответил я. — Как бы я ни относился к этому человеку, мне все равно его жаль.
— Вы куда более великодушны, чем был бы я, окажись на вашем месте.
Великодушие. Опять всплыло это слово. Я не был великодушным. Я просто знал, что существует третья сила и именно она дирижирует событиями.
— Кажется, вы идете на поправку, — заметил Леклерк уходя.
Ничего уже не поправишь.
На следующий день меня выписали. Накануне я воспользовался телефонным справочником и нашел то, что мне нужно: отель «одной звезды» в Шестом округе. Голос портье звучал приветливо. Да, у них есть свободный номер — семьдесят евро за ночь. «Но вы говорите, что вам нужен номер на три-четыре недели? Тогда я могу снизить цену до шестидесяти евро».
Я быстро произвел в уме подсчеты. Четыреста двадцать за неделю и еще сто пятьдесят на питание. Моих сбережений хватит на то, чтобы прожить полтора месяца.
А потом? Что будет потом? Как ты собираешь выживать?
На этот счет у меня не было никаких соображений.
Отель находился на улице дю Драгон. Выйдя из такси со своим чемоданом, я огляделся по сторонам. Повсюду были обувные магазины. Дорогие женщины в дорогих одеждах. Чистые тротуары. Туристы. Бизнесмены в костюмах. Хорошие рестораны. Запах денег.
Отель оказался довольно приятным, хотя и старомодным. Но главное, он был чистым, и постель не была продавлена, и высокие окна от пола до потолка пропускали достаточно света, а двое портье-мужчин были профессионально вежливы. К тому же в шаговой доступности оказались около пятнадцати кинотеатров. Правда, сейчас меня совсем не тянуло на улицу. Все еще сказывались последствия отравления дымом. Я позволил себе лишь короткую прогулку до Одеона и комиссионной книжной лавки на улице Мсье-ле-Пранс, где продавались книги на английском. Купив четыре книжки в мягких обложках, я с трудом доковылял до отеля и остаток дня провалялся в постели. В госпитале мне выдали три баллончика с кислородом — каждый был снабжен пластиковой трубкой. Медсестра, ухаживавшая за мной, рекомендовала делать по четыре-пять впрысков, если начнется приступ удушья. К концу первого дня моего пребывания в отеле один из баллончиков опустел.
В ту первую ночь я почти не спал — и не только потому, что было трудно дышать… но еще и оттого, что назавтра, в пять вечера, мне предстояло вернуться на улицу Линне.
Прикованный к аппарату искусственной вентиляции легких, я пропустил наше свидание три дня назад. Но Маргит все поймет — и, безусловно, простит. Раз уж она следила за каждым моим шагом, то наверняка знала, что уже на ногах, раз зарегистрировался в этом отеле, рассчитывала на то, что завтра я появлюсь у нее, как положено…
Весь день я провел в постели, усталость пока еще брала верх над всеми остальными чувствами. Из отеля я вышел в четыре сорок, дошел до стоянки такси на бульваре Сен-Жермен. И — вот уж чудо для часа пик! — обнаружил, что меня дожидается одно-единственное такси. Через десять минут я уже был на улице Линне. У меня оставалось время зайти в Ботанический сад. По аллеям я бродил медленно, контролируя дыхание. Мои легкие напоминали легкие заядлого курильщика, который вот уже лет тридцать смолит по три пачки сигарет в день, но сегодня я чувствовал себя намного лучше. Я замечал и нежную зелень сада, и голубизну неба, улавливал и намек на жару в воздухе. Наступило раннее лето. На самом деле оно пришло, наверное, недели три назад, просто моя голова была забита другим.
Без пяти пять. Я подошел к двери. Пять ровно. Я набрал код. Клик. Я зашел внутрь и окунулся в глубокую тишину, которая только сейчас показалась мне неестественной. Консьерж неподвижно сидел в своей будке. Я поднялся по лестнице. Ни звука не доносилось ни из одной квартиры. Пока я не постучал в ее дверь. Она открыла и произнесла с порога:
— Ты должен был появиться три дня назад.
— Меня задержал пожар, — сказал я и прошел в квартиру.
— В самом деле?
Она проследовала за мной. Я схватил её руку и завел спину.
— Хватит меня дурачить. Ты прекрасно знаешь, что произошло.
— Пытаешься сделать мне больно, Гарри? — Она попыталась высвободить руку. — Это невозможно. Я не чувствую боли.
Я оттолкнул ее.
— Зато я чувствую — и я чуть не умер.
— Но ты довольно быстро оправился, раз командуешь мной.
— Командую тобой? Ты ходишь за мной по пятам…
— У тебя нет доказательств…
— …заманиваешь меня в ловушку горящего здания, Предупреждаешь заранее, что я непременно окажусь в ситуации, когда буду вынужден позвать тебя на помощь, и вот я действительно попадаю в такую ситуацию. Что происходит?
Она улыбнулась и закурила.
— Ты не сможешь это доказать.
— Копы сказали, что им звонила женщина.
— Может, и звонила. И может, тебе следовало сделать больше копий своего романа.
Она полезла в карман и достала черный диск.
— Ты выкрала его из моей комнаты…
— Это всего лишь флоппи-диск. Один из миллионов. И на нем нет маркировки с именем владельца. Кто скажет, что это твой диск?
— Ты знала, что я вернулся в ту чертову контору только за тем, чтобы забрать диск с копией моего романа, потому что…
— Полицейские конфисковали твой компьютер после обыска в здании?
— Вот оно! Подтверждение того, что ты шпионишь за мной…
— Но настоящих доказательств у тебя все-таки нет… есть только предположения, будто это я устроила пожар вентиляционной шахте на втором этаже, добавила в огонь полпакета серы, а остальное спрятала в интернет-кафе, чтобы все указывало на виновность этого мерзавца Делика…
— Хватит морочить мне голову.
Маргит приблизилась ко мне, распахивая пеньюар. Белья под ним не было.
— А мне нравится морочить тебе голову, — сказала она и потянулась к застежке моих брюк. — Это так легко.
Я попытался отстраниться, но она крепко вцепилась в ремень.
— Если ты думаешь, что я буду занимать с тобой сексом…
— Конечно, будешь, — улыбнулась она; и принялась расстегивать пуговицы на моей ширинке.
— Мне это неинтересно. — Я снова попытался оттолкнуть ее.
Она успела просунуть руку в брюки и сжать теперь уже напряженный пенис.
— Обманщик… И не вздумай рассказывать мне о своих обожженных легких!
Притянув меня к себе, она втолкнула язык прямо мне в горло. Я повалил ее на кровать. Она хватала меня за волосы, впивалась зубами в шею. Но я не сопротивлялся — наоборот, ее зверские ласки лишь раззадоривали меня…
Кончил я быстро, как и она, но вместо облегчения испытал некий дискомфорт. Встав с кровати, я обнаружил кровь на шее.
— Только подумай, — сказала она, потянувшись за сигаретами. — Ты трахнул мертвую женщину, и она заставила тебя кровоточить.
Я натянул брюки.
— Уже уходишь, так скоро?
— Чего ты хочешь от меня?
Маргит рассмеялась.
— Чего я хочу от тебя? Quel melodrame, Гарри. Ты знаешь, чего я хочу. Наших коротких свиданий каждые три дня. Ни больше ни меньше. Чтобы ты приходил в назначенное время. Мы бы занимались любовью — трахались, если тебе так больше нравится. Пили виски. Болтали. И ты бы уходил в восемь, сотте d’habitudе. Мне все равно, с кем ты встречаешься и что ты делаешь во время, пока тебя нет. Ходи куда хочешь, спи с кем хочешь… только чтобы в назначенный час ты был здесь, обмен на твои визиты — преданность нашим отношениям — я могу обещать тебе…
— Что? — спросил я. — Бессмертие?
— О, ты умрешь… как и все. Это уж точно не в моей власти. Но единственное, что я могу обещать… что до конца дней у тебя будет свой ангел-хранитель; он будет неотступно следовать за тобой и расчищать твой жизненный путь. Конечно, я не в силах принести тебе славу и богатство. Например, поспособствовать публикации твоего романа…
— Ты читала его?
— Ну, у меня же есть диск…
— Но нет компьютера.
— А у меня есть доступ к любому компьютеру — главное, чтобы он не был занят пользователем. Как бы то ни было, я прочитала твой роман. Совершенно очевидно, что у тебя есть талант, Гарри. Огромный талант. Твое построение фраз, чувство стиля, способность описать характер со всеми его достоинствами и сложностями… Все очень грамотно и достойно восхищения. Проблема — для меня, по крайней мере, — в том, что ты не можешь просто рассказывать историю, предоставляя читателям право оценить твой ум. Ты постоянно напоминаешь им, какой ты умный — и нарочито поэтичный…
— Нарочито поэтичный?
— Только не обижайся, Гарри… но твое повествование буквально тонет в абсурдной лирике, чудовищной высокопарности, потребности все разжевывать…
— Черт возьми, каждый мнит себя критиком, ты не находишь?
— Ты имеешь в виду инспектора?
— Значит, ты была в больничной палате, когда он говорил мне…
— …что отдал в перевод первую главу твоего романа? У тебя нет доказательств того, что я была там, но…
— Могу я получить назад свой диск?
— Конечно, — сказала она и, вытащив диск из кармана пеньюара, швырнула его на постель. — Честно говоря, тебе стоит либо переработать сюжет, вырезав всю тягомотину…
— Я больше не хочу ничего слышать об этом…
— Как хочешь…
Я забрал диск.
— И я больше не приду сюда.
Устало вздохнув, она села на кровати, запахнула пеньюар и потянулась за сигаретами.
— Гарри, зачем создавать себе неприятности, когда я прошу так мало, а взамен предлагаю так много?
— Потому что ты вяжешь меня по рукам и ногам.
— Три часа два дня в неделю! И это называется «вязать по рукам и ногам»? Подумай о своем нынешнем затруднительном положении. Работы нет. Перспектив тоже. И что ты заработал на этой ужасной ночной работе? Две тысячи восемьсот евро. Ну, допустим, ты протянешь несколько недель в этом поганом отеле на улице дю Драгон. А что потом?
Я закрыл лицо руками. Она повсюду… она все знает.
— Я не вернусь… и точка.
— Дурак.
— Мне плевать, что ты со мной сделаешь.
— Да нет, не плевать. И ты будешь…
— Это не имеет значения.
— Это будет иметь значение для тебя.
— Пытай меня, разрушай и дальше мою жизнь, да хоть вообще забери ее…
— Гарри, ты не соображаешь, что говоришь.
— Я точно знаю…
Договорить я не смог, потому что меня скрутило от приступа кашля. Рот наполнился слизью, и на какое-то мгновение мне показалось, будто я тону. Маргит встала и повела меня в туалет; она была рядом, пока я отхаркивал в раковину черную жижу. Потом она увлекла меня на кухню, открыла шкафчик и вручила баллончик с кислородом. Что интересно, кислород был. той же марки, что и в госпитале. Я с облегчением отвинтил крышку, зажал трубку зубами и сделал два глубоких вдоха. Помогло. После третьего вдоха мне стало намного легче.
— Дай-ка, угадаю, — сказал я. — Ты взяла баллончик в госпитале, где я отлеживался после твоих пиротехнических опытов?
— Возможно…
Я положил баллончик в карман.
— Оставь здесь, до следующего раза, — сказала Mapгит.
— Следующего раза не будет.
— Будет.
— Даже не рассчитывай.
— Ты придешь сюда, потому что должен прийти. Хорошенько подумай, Гарри, прежде чем примешь решение освободиться от своих несложных обязательств…
— Обязательств? Я тебе ничего не должен.
— Ты позвал меня, когда был на пороге смерти… и не умер после этого.
— Не считай себя моей спасительницей. Больше ты меня не увидишь.
— А ты не заставляй меня силой приводить тебя сюда.
— Делай что хочешь, — сказал я. И ушел.
Через полчаса я вернулся в отель, улегся под одеяло и свернулся калачиком. На всякий случай, если вдруг повторится приступ, я подставил к кровати мусорное ведро. Теперь мне оставалось только ждать, когда на меня обрушится потолок, или атакуют полчища ядовитых клопов, или рвотой из меня вынесет все внутренние органы (впрочем, на это у нее вряд ли хватит сил). Я потрогал шею и нащупал все еще влажную ранку, которую Маргит оставила своими зубами.«Ты трахнул мертвую женщину, и она заставила тебя кровоточить». Я накрыл голову подушкой. Не может быть, чтобы все это происходило наяву. На мгновение я представил свою будущую жизнь, Сотканную из этих вечерних свиданий, — все ради того, чтобы какой-то сюрреалистический ангел-хранитель кружил надо мной, оберегая от невзгод… до тех пор пока я буду трахать этого ангела дважды в неделю. «У тебя нет доказательств». Как же она достала меня этой своей фразой! Но мои мучительные попытки поставить все происходящее под сомнение разбились о понимание очевидного факта, которое пришло ко мне еще в госпитале и усилилось после сегодняшней встречи с Маргит: все это очень реально. И она действительно может навредить мне, если я откажусь от своих «обязательств» по отношению к ней. Впрочем, меня это больше не волновало. Пусть забирает мою жизнь, теперь она значила для меня еще меньше.
Я провалялся в постели до часу следующего дня, пока не проголодался. Выйдя на улицу, заглянул в интернет-кафе. В моем почтовом ящике обнаружилось лишь одно письмо: длинное послание от Дуга с подробностями о самоубийстве Робсона. Он написал и о том, что Сьюзан затаилась. Ее официально уволили из колледжа, и к тому же она находится под следствием у федералов, которые проверяют ее на причастность к преступному «бизнесу» Робсона.
«…Я позвонил ей вчера, и она грубо разговаривала со мной. Говорят, у нее жуткая депрессия, да и немудрено. И Меган, понятное дело, тоже травмирована. Если бы ты смог приехать хотя бы на несколько дней, думаю, Меган стало бы легче. Если ты предложишь Сьюзан такой вариант, мне кажется, она отнесется положительно».
Прочитав это, я обратился к поисковику, чтобы прочесть последние новости о самоубийстве Робсона. Их было в избытке. Увольнение Сьюзан тоже заслужило нескольких абзацев в новостных репортажах; не был обойден вниманием и скандал, стоивший мне карьеры. Такова уж всеядная пресса — поддавшись ажиотажу, она не щадит никого, и я мог представить, каково было моей бедной невинной дочери в школе, где все обсуждали преступления и грехи ее родителей.
Вернувшись в почту, я написал Сьюзан:
«Я искренне сожалею о твоих тяжелых проблемах. И я просто хочу сказать, что ты можешь рассчитывать на мою помощь. Как я уже говорил в прошлый раз по телефону, мне бы очень хотелось восстановить общение с Меган. Я был бы безумно рад вернуться и увидеть ее, если она, конечно, не против. Если ты захочешь позвонить мне…»
Я указал телефон отеля и номер своей комнаты.
На другой день я дважды проверял свой почтовый ящик: и утром, и вечером. Ответа не было. Все остальное время я провел в своем номере — читал, спал, боролся с приступами кашля. Ответа от Сьюзан не было и на следующий день. Впервые после больницы я отправился в кино — на последний фильм Хичкока «Семейный заговор». Мне хватило сил даже на пятнадцатиминутную прогулку вдоль Сены. В пять вечера я вернулся в отель, пропустив свидание с Маргит.
Я ждал, что разверзнутся небеса Это и случилось на следующую ночь. Телефон в моей комнате зазвонил около двенадцати. Это была Сьюзан. Она едва могла говорить.
— Сегодня по дороге в школу Меган попала под машину. Водитель скрылся. Она все еще без сознания, у нее сломана нога, перелом таза, и врачи пока не знают, пострадал ли мозг, но то, что она не реагирует…
Мою жену захлестнули рыдания. Ей удалось выдавить из себя еще несколько слов, и я узнал, что днем «скорая» отвезла Меган в университетскую клинику Кливленда, где находится лучшее в штате нейрохирургическое отделение.
— Я сейчас оттуда звоню, — сказала она. — Прогноз не очень хорошей. Совсем не… — Она снова зашлась в истерике.
Я пообещал, что вылечу завтра утром, первым же рейсом. Потом повесил трубку, с трудом доковылял до ванной и рухнул перед унитазом. Когда рвота прекратилась, я заплакал.
«…Не заставляй меня силой приводить тебя сюда».
«Делай что хочешь».
Она и сделала то, что хотела.
Я не мог спать. Я вышел из отеля и всю ночь бродил по улицам. Возле Лез-Алль я нашел круглосуточное интернет-кафе, полазил по сайтам и обнаружил, что есть рейс на Чикаго в девять утра, с последующей пересадкой до Кливленда. Если бы у меня была действующая кредитная карточка, я бы тут же забронировал билеты. Вместо этого я вернулся в отель и попросил ночного портье заказать мне такси до аэропорта на пять утра. Портье — его звали Тадеуш, он был поляк — отнесся ко мне на редкость тепло, когда узнал о причине, вынуждающей меня вылететь в Штаты. Он сказал, что бесплатно подержит для меня номер («Сейчас у нас все равно не сезон), и был слегка удивлен, когда я сказал, что обязательно вернусь в Париж через двое суток.
— Да вы не волнуйтесь, сэр. Если нам понадобится номер, мы всегда сможем упаковать ваши вещи и отнести их в камеру хранения. Если состояние вашей дочери не улучшится…
Состояние моей дочери улучшится только в том случае, если я предстану по адресу: улица Линне, дом номер 13, в пять вечера ровно через два дня.
В шесть утра я был в аэропорту и расплатился наличными за билет до Кливленда с пересадкой в Чикаго, с возвратом в Париж вечером того же дня. Потом я позвонил Сьюзан на сотовый из телефонной будки в зоне вылета. В Огайо был час ночи. Голос у Сьюзан был изможденный, Чувствовалось, что она на пределе.
— Меган все еще без сознания, — произнесла она еле слышно. — Рентген показал некоторое повреждение мозга, но невролог пока не может определить, насколько это серьезно. Его очень настораживает отсутствие реакции на внешние раздражители. Следующие сутки будут критическими.
— Я буду у вас в два пополудни. А пока попытайся хотя бы немного поспать.
— Я не хочу спать. Я хочу только одного: чтобы моя дочь вернулась.
Я почувствовал себя слабым И беспомощным. И еще обезумевшим. Неужели это Маргит толкнула Меган под колеса? Сьюзан так и не рассказала мне подробностей наезда… но я не мог избавиться от ощущения, что Маргит слепила этот сценарий с трагедии, унесшей жизни ее дочери и мужа. Но что, если она тут ни при чем? Что, если это лишь трагическое стечение обстоятельств? Что тогда? И если Меган умрет? «Пережить смерть ребенка невозможно».
Когда самолет взмыл в облака, я почувствовал, как моя диафрагма начинает сокращаться, и сразу вспомнил предупреждение пульмонолога насчет риска авиаперелетов. Уже через десять минут я ощутил мучительную боль в груди. Тучная женщина, сидевшая в соседнем кресле, сказала своему другу: «О боже, да у него инфаркт!» — и вызвала стюардессу. Прибежали сразу две, вид у обеих был встревоженный.
— С вами все в порядке, сэр?
Я объяснил, что это всего лишь приступ удушья после недавней травмы легких, и спросил, нет ли у них на борту кислорода. Одна из бортпроводниц исчезла и вскоре вернулась с баллончиком. Я схватил трубку и сделал три впрыска. Боль утихла, но мысль о том, что Меган может умереть, продолжала терзать меня.
— Я думаю, мы могли бы подыскать вам более комфортное место до конца полета, — сказала одна из стюардесс.
Меня проводили в бизнес-класс и усадили в кресло, которое раскладывалось в кровать, дали одеяло и подушки. Я прошел в туалетную комнату и переоделся в пижаму, которой меня тоже снабдили. Потом я вернулся на свое место, принял таблетку зопиклона, впрыснул еще кислорода и отключился на шесть часов. Это был первый полноценный сон за последние несколько дней, и, проснувшись за полчаса до приземления в Чикаго, я почувствовал, что могу, по крайней мере, функционировать, какими бы ужасными ни выдались ближайшие двадцать четыре часа. Приземление приготовило мне новые испытания — декомпрессия опять сковала диафрагму. За пару минут до как самолет коснулся посадочной полосы, давление упало так низко, что я начал задыхаться. Кислород не помогал… и только на земле мне удалось продуть легкие, опорожнив целый баллончик.
Те же проблемы ожидали меня и на борту рейса Чикаго — Кливленд. Я опустошил еще один баллончик с кислородом, но все равно чувствовал себя бездыханным, когда через полчаса после посадки прибыл в университетскую клинику.
Неврологическое отделение занимало два этажа в новом крыле госпиталя. Интенсивная терапия находилась в дальнем конце коридора. Меня проводила туда дежурная медсестра. Она сказала, что я вовремя, поскольку врач-невролог как раз делает обход.
— Я должна предупредить вас, что многие из тех, кто впервые заходит в палату, пугаются, и вас, возможно, тоже смутит обилие аппаратуры вокруг Меган. Если вы сочтете, что вам тяжело на это смотреть — такое часто бывает, — просто дайте мне знать, и мы сразу же выйдем.
Кровать Меган была в самом углу палаты. Это означало, что нужно было пройти мимо ряда коек с пациентами; все они были без сознания, все опутаны проводами, датчиками, капельницами и прочими непонятными мне приспособлениями. Когда я подошел к дочери, у меня возникло ощущение, будто мне дали в под дых. Аппаратура, к которой она была подключена, ничем не отличалась от той, что я уже видел. Новым было лишь осознание, что это моя маленькая девочка, что ее жизнь поддерживает эта медицинская техника. Ее длинные светлые волосы были спрятаны под белой хирургической шапочкой, лицо, хотя и в гематомах, все равно было ангельским. Сьюзан сидела рядом, и я был поражен ее изможденным видом. Лицо моей жены было бесцветным, плечи поникли, глаза ввалились… Мужчина в белом халате что-то говорил ей тихим голосом. Я подошел к Сьюзан и положил руку на плечо. Она отстранилась, отвергая мои попытки проявить участие… что не ускользнуло от доктора.
— Это отец Меган, — безучастно произнесла Сьюзан.
Я пожал ему руку и представился. Доктора звали Барри Клайд. Ему было под сорок. Спокойный, деликатный, разве что профессионально холодноватый.
— Я только что говорил Сьюзан, что Меган перенесла сильную контузию — это чтобы вам было понятнее — в сочетании с травмой мозга. Магнитно-резонансное обследование подтвердило ушиб мозгового ствола. Хорошая новость заключается в том, что такие ушибы со временем рассасываются и мозговая деятельность восстанавливается. Хуже то, что она по-прежнему не реагирует на внешние раздражители. Честно говоря, именно это и беспокоит. Возможно, сотрясение настолько сильное, что сначала нужно побороть его, чтобы выйти из коматозного состояния. Но — буду откровенен — возможно и что Меган получила куда более тяжелую неврологическую травму, и это отсутствующее состояние может продлиться… впрочем, сейчас трудно прогнозировать, насколько это затянется.
— Существует ли угроза жизни? — спросил я.
— Все другие жизненные показатели в норме, сердце очень сильное, и мозг получает весь необходимый кислород. Так что нет, о смерти не может быть и речи. Но — я опять возвращаюсь к тому, что вы должны быть ко всему готовы — вегетативное состояние может продлиться неопределенно долго. И это, смею добавить, самый худший сценарий…
Я опустил голову и зажмурился, чувствуя, как слезы обжигают глаза. Доктор тронул меня за плечо:
— Пожалуйста, не оставляйте надежду. Мозг — это чрезвычайно загадочный орган и способен быстро восстанавливаться даже после серьезной травмы. Время покажет.
Он оставил нас одних. Мы стояли вдвоем у постели нашей дочери, которую зачали вместе, и молчали. Когда у Сьюзан снова сдали нервы, я попытался взять ее за руку, но она оттолкнула меня, сказав:
— Я не хочу — и мне не нужно — твоего утешения.
— Хорошо, — кивнул я. — Как насчет чашки кофе?
— Ты только что пришел сюда и уже рвешься выйти в кафе? Проведи хотя бы какое-то время со своей дочерью.
— Невыносимо смотреть на нее такую…
— Что ж, привыкай. Она не выйдет из этого состояния. Вчера я звонила своему брату Фреду. Он связал меня со своим другом — ведущим неврологом Бэй Эриа. Мне удалось по электронной почте переправить ему всю информацию по состоянию Меган. Он был куда более прямолинеен, чем доктор Клайд. «При таких травмах мозгового ствола вероятность полного выздоровления составляет — менее пятнадцати процентов, и больше пятидесяти процентов, что она никогда не выйдет из вегетативного состояния».
— Пятнадцать процентов — это все-таки не ноль…
— Но все равно слишком мало. Я без конца ругаю себя за то, что не повезла ее в школу… Я так торопилась на встречу с этим чертовым адвокатом, который пытается помочь мне избежать тюрьмы.
— Не думаю, что федералы всерьез считают тебя причастной к порнобизнесу Робсона.
— Похоже, ты хорошо информирован о моем падении. И это, должно быть, доставляет тебе огромное удовольствие.
— Никакого удовольствия я не испытываю. И давай не будем ссориться у постели Меган.
— Почему бы и нет? Она же все равно нас не слышит. Да даже если бы и могла, что бы она подумала? Как замечательно иметь таких самовлюбленных идиотов-родителей?
— Я уверен, она сильно переживала все, что произошло за последний год. Но это не значит, что она нас ненавидит. И если мы хоть как-то сможем наладить отношения ради нее…
— Хватит утешений, мистер Бромид. Она уже не выкарабкается, Гарри. Мы потеряли ее. Она — невинная жертва всего этого кошмара. В то время как мы…
Сьюзан снова забилась в истерике, схватившись за металлические прутья кровати. Примчавшаяся дежурная медсестра обняла мою жену за плечи и вывела в коридор. Я стоял у кровати и тоже держался за металлические прутья, стараясь не раскисать, стараясь убедить себя в том, что смогу помочь дочери, чего бы мне это ни стоило.
Медсестра вернулась через несколько минут.
— Вашу жену осмотрит доктор. Вероятно, он признает у нее нервное истощение, и мы найдем для нее место в стационаре. Она на грани срыва, бедняжка, — да разве такое выдержишь? Если вы хотите увидеться с ней после того, как доктор…
— Думаю, ей меньше всего хочется сейчас видеть меня.
Медсестра на мгновение задумалась над моими словами, потом сказала:
— Может, вам что-нибудь принести?
— Стакан воды, пожалуйста. И я бы хотел побыть здесь еще какое-то время…
Я просидел у постели Меган пять часов. Я держал ее теплую руку, прислушивался к монотонным сигналам кардиомонитора и периодически проваливался в дрему, укачиваемый шумными вздохами аппарата, вентилирующего легкие. Я сидел так и думал, думал, думал. Незаметно для себя я начал шептать:
— Хорошо, Маргит. Я вернусь к тебе завтра. Я больше не пропущу ни одного нашего свидания. Я буду с тобой столько, сколько ты захочешь. Только верни нам Меган.
Около полудня я совсем задремал и очнулся в три. Меган по-прежнему была неподвижна, ее глаза застыли под опущенными веками. В пять я заставил себя подняться с неуютного металлического стула, наклонился и поцеловал дочь на прощание. Потом отыскал дежурную медсестру и объяснил, что мне пора возвращаться в Париж.
— Пожалуйста, передайте Сьюзан, что я свяжусь с ней по телефону в ближайшие сутки.
Такси до аэропорта, часовой перелет в Чикаго, два часа ожидания стыковочного рейса, семь с половиной часов над Атлантикой… Еще одна бессонная ночь с кашлем и удушьем; при заходе на посадку у меня вновь возникло ощущение, будто я тону.
Как только мы приземлились, я сразу рванул в туалет, склонился над унитазом, и меня вырвало сгустками красноватой слизи. Освежив лицо холодной водой, я направился к стойке паспортного контроля для иммигрантов — признаться, этой несложной процедуры я боялся как огня. А вдруг копы из комиссариата Десятого округа уже предупредили пограничников о том, что я тот самый американец, без которого Франция вполне может обойтись.
Я подошел к кабинке. Полицейский изучил мой паспорт, заглянул в компьютер и спросил:
— Снова к нам?
— Мне здесь нравится.
— Вы работаете?
— Я писатель. Работаю на себя, ничьих рабочих мест не занимаю…
— И как долго вы пробудете у нас на этот раз?
— Несколько недель — соврал я. — Не больше.
Штамп, штамп. Я вернулся во Францию… с трехмесячной визой.
Портье отеля на улице дю Драгон встретил меня улыбкой и вручил ключ от номера.
— Ваша дочь поправилась?
— Еще нет.
— Прогноз хороший?
— Нет.
— Даже не знаю, что сказать, кроме «сожалею».
— И на том спасибо.
— Если вы хотите сейчас отдохнуть, комната готова.
— Пожалуйста, разбудите меня в четыре, если я сам не проснусь.
Я проспал весь день. Из отеля вышел в половине пятого. Ровно в пять я был уже у дома Маргит. Вернулся в параллельный мир.
Она открыла дверь сразу, как только я постучал. И вот тогда я сильно ударил ее кулаком, угодив прямо в челюсть. Она упала на кровать.
— Ты, сука… ты наказала меня, попытавшись убить дочь…
Маргит встала, держась за щеку.
— У тебя нет доказательств.
— Чтобы я больше не слышал этой фразы! — вскричал я влепил ей пощечину. Она снова рухнула на кровать, но тут же повернулась ко мне с улыбкой.
— Ты забыл, Гарри, — боли я не ощущаю. А вот для тебя боль — реальность. Вся твоя жизнь состоит из боли, знаешь, что ты сейчас продемонстрировал? Что ты такой же, как все мужчины, кого я когда-либо знала. Обнаруживая свою беспомощность, ты бросаешься с кулаками… а ведь ударить женщину — это значит расписаться в том, что ты… импотент. Но ты продолжай, Гарри. Бей меня снова. Сдирай с меня одежду, издевайся надо мной, если тебе этого хочется. Главное, чтобы тебе стало легче.
— Мне станет легче только после того, как моя дочь выйдет из комы и полностью выздоровеет, без всяких последствий.
— Ты слишком много просишь, Гарри.
— Ты должна мне помочь…
— По-моему, я должна помочь ей. Но такое возможно лишь при одном условии: если ты будешь играть по правилам. Здесь, с пяти до восьми, раз в три дня, без всяких сбоев…. Если ты скажешь «да», но не явишься на следующее свидание, твоя дочь умрет. Но пока ты здесь…
— Я обещаю, что буду здесь.
Долгая пауза. Она села.
— Что ж, договорились. Теперь ты можешь идти. Мы начнем все сначала на нашем следующем свидании, как будто ничего не произошло. Но знай: если ты еще когда-нибудь меня ударишь…
— Я никогда тебя не ударю.
— Ловлю тебя на слове, Гарри. А теперь иди.
— Прежде чем я уйду, мне необходимо кое-что выяснить. Эти наши свидания… они что, будут продолжаться бесконечно?
— Да. A bientot…
На обратном пути в отель я остановился у таксофона и позвонил Сьюзан на сотовый. Когда я объяснил ей, что вернулся в Париж, она пришла в ярость.
— Это в твоем духе, черт возьми, сбежать в самую трагическую минуту…
— У меня не было выбора. Сегодня у меня собеседование с работодателем, а тебе теперь понадобятся деньги на жизнь…
— Не надо загонять меня в угол, Гарри.
— Почему, почему ты постоянно видишь во мне врага, в то время как все, что я делаю…
— Ты без конца напоминаешь мне, что я потеряла эту чертову работу, и теперь мне остается только молиться чтобы «Голубой крест» оплатил счета за госпиталь. И это полное банкротство и…
— Что там у Меган? Есть признаки улучшения?
— Пока нет.
— Тебе удается хоть немного отдохнуть?
— Иногда.
— Пожалуйста, позвони мне, как только что-то изменится.
— Хорошо, — сказала Сьюзан и дала отбой.
Прошел день. В госпитале у меня был назначен осмотр у лечащего врача. Он сделал рентген и жестко отругал меня, увидев состояние легких.
— Вы летали самолетом, не так ли?
— С моей дочерью случилось несчастье, и я был вынужден…
— Пойти на самоубийство? Я же предупреждал вас, monsieur, об опасности декомпрессии. Но вы предпочли проигнорировать мои рекомендации и тем самым навредили себе, отсрочив процесс полного выздоровления. Теперь мне понятно, почему в слизи столько крови. Еще раз подниметесь в воздух, и летальный исход неизбежен. Вы прикованы к земле еще на шесть месяцев как минимум. Это понятно?
Вернувшись в отель, я пересчитал наличность. После оплаты билетов в Штаты оставалось около тысячи восьмисот долларов.
Не думай об этом. Прими все как есть. Что еще ты можешь сделать?
Я остался в номере, пытался читать, пытался заставить себя думать о чем угодно, только не о Меган. Наконец, часов в десять вечера, я лег в постель. Спустя три часа меня разбудил телефонный звонок.
— Вам звонят, monsieur, — сообщил ночной портье и переключил звонок на мой номер. Это была Сьюзан. И первые слова, что я услышал, были:
— Она открыла глаза.
