21
Меган не только открыла глаза, но и заговорила. На следующий день она уже ела с ложечки. Через двое суток моя дочь настояла на том, чтобы встать с постели и воспользоваться туалетом. Ее левая рука и нога были в гипсе, но с помощью костылей ей удалось доковылять до ванной. Вскоре полиция задержала виновницу наезда. История оказалась «с душком» — как выяснил за рулем была недавно разведенная женщина сорока лет, юрист крупной фирмы в Кливленде, с «алкогольной зависимостью». Утром того дня, когда был совершен наезд, она «выпила за завтраком в своем номере в мотеле». Выпила — мягко сказано. Она была изрядно пьяна, когда сбила Меган через пять минут после того как покинула мотель. В панике она рванула с места преступления, но через какое-то время зарегистрировалась в мотеле на границе со штатом Кентукки, где ее и арестовали копы. Адвокат, защищавший интересы Меган, грозился предать дело широкой огласке, если виновница наезда не выплатит пострадавшей крупную сумму.
— Переговоры прошли быстро, — сообщила мне Сьюзан в очередном телефонном разговоре. — Наш адвокат оказался ушлым парнем и блестяще провернул дело. На Меган выписан чек на полмиллиона долларов. Этого хватит на ее обучение в колледже и еще останется нам на жизнь, пока я не найду работу.
Я сказал:
— Главное, обошлось без последствий для здоровья нашей девочки. С другой стороны, шрамы…
— …будут напоминать ей о том дерьме, которое вывалили на нее родители… и прежде всего — шлюха-мать, спавшая с педофилом, чтобы получить штатную должность в колледже.
— Думаю, тебе не стоит винить себя в этом…
— Но я все равно считаю себя виноватой.
— И я себя тоже.
— Ты снова великодушен, Гарри… и от этого мне тошно вдвойне.
— Ты полагаешь, я хочу причинить тебе боль? Мне… мне просто жаль тебя…
Я слышал ее слезы в телефонной трубке.
— Прости меня, прости… — прошептала Сюзан. — Я столько всего наворотила. Я…
— Наша дочь жива, и ее дела идут на поправку. Это единственное, что сейчас имеет значение. И я очень хочу снова пообщаться с ней.
— Я сказала ей, что ты бросился на помощь сразу, как только узнал… Кажется, Меган была счастлива слышать это, но так и не поняла, почему тебе так быстро пришлось вернуться в Париж.
Потому что мертвая женщина, поставившая Меган на пути той машины, требует встреч дважды в неделю. Порви я с ней, наша дочь до сих пор оставалась бы в коме.
— Как я уже пытался объяснить тебе… у меня было собеседование насчет работы…
— Ты мог бы сказать им, что твоя дочь серьезно пострадала, — прервала меня Сьюзан.
— Я говорил… Они сказали, что хорошо понимают ситуацию, но должность нужно занять срочно. Денег у меня нет. У тебя тоже. Поэтому я не мог просить, чтобы подождали…
— Все верно — ты опять не преминул уколоть меня тем, что я безработная. Чтобы усилить чувство вины…
— Сьюзан… прекрати.
— Если я прекращу, тебе не придется выслушать правду. А правда состоит в том, что…
— Правда в том… — перебил я ее, — что в ближайшие полгода я не могу тронуться с места.
— Что? — Ее голос зазвенел от ярости.
Пришлось объяснить, что я пострадал при пожаре здания, где работал ночным сторожем (Сьюзан, конечно, коробило от известия о том, что ее бывший муж был простым ночным сторожем), и что лечащий врач советовал мне воздержаться от полетов.
— Ты ждешь от меня восхищения твоим подвигом. Как же, ведь ты с риском для жизни полетел к больной дочери!
— Сьюзан, честно говоря, мне плевать, что ты там вообразила. Могу только сказать, что по возвращении в Париж я харкал кровью. Пульмонолог запретил мне до Рождества воздушные перелеты. Это, конечно, меня бесит, потому что я всей душой рвусь к Меган. Но, бог с тобой, думай обо мне что хочешь. Я всегда был для тебя полным дерьмом. Таким и останусь.
На этом я повесил трубку.
Спустя несколько часов, когда я лежал в постели с Маргит, она сказала;
— Мне понравилось, как ты сегодня поставил Сьюзан на место. Ты был куда более решителен, чем прежде.
— Откуда ты знаешь, каким я был прежде?
— Я все про тебя знаю. Как знала и то, что ты поступишь честно и придешь ко мне сегодня.
— Ты считаешь, что принуждение может быть честным? Я здесь только потому, что…
— Если ты хочешь и дальше предаваться иллюзии, будто тебя насильно втянули в это, — что ж, пожалуйста. Но тогда тебе до конца дней придется исходить злостью от того, что я поработила тебя. Будь ты чуточку хитрее, Гарри, ты бы увидел всю выгоду нашего союза. И, поскольку через две недели деньги у тебя кончатся, нам все-таки необходимо устроить тебя на работу.
Спустя три дня, за традиционным распитием виски после соития, Маргит сказала:
— В это воскресенье тебе нужно сходить в салон Лоррен Л’Эрбер.
— Это невозможно.
— Почему?
— Потому что, как только мадам или ее мажордом услышат, что я звоню, они немедленно бросят трубку.
— Бедный, бедный Гарри, вечно думает, что кому-то до него есть дело… Ты вовсе не вывел мадам Л’Эрбер из себя, когда накинулся на нее, требуя сказать, была ли я у нее. Подобно всем самовлюбленным людям, она плевать хотела на других… если только не видит в них личной выгоды. Так что ваша короткая перебранка на пороге ее квартиры задержалась в памяти мадам секунд на пятьдесят. Не бойся — Лоррен и ее помощника интересует исключительно взнос в двадцать евро. Завтра же позвони им, а в воскресенье посети салон. Там постарайся, чтобы тебя представили джентльмену по имени Лоренс Курсен. Он возглавляет Американский институт в Париже. Мне известно, что на протяжении многих лет он посещает вечеринки мадам Л’Эрбер, где знакомится с дамочкам… Он женат на очень и очень богатой ведьме, которая весит килограммов сто пятьдесят и, если не спит, изводит его скандалами. Я знаю, что он ищет специалиста для преподавания истории кинематографии в своем институте. Просто постарайся попасться ему на глаза и очаровать его…
— Легко сказать…
— Но, Гарри, ты действительно умеешь очаровывать…
Впервые за время нашего знакомства Маргит сделала мне комплимент.
Я сделал все, как она сказала. Позвонил Генри Монтгомери, «ассистенту мадам Л’Эрбер». Когда я назвал свое имя, он отнесся к этому совершенно спокойно. Просто сообщил код дверного замка и напомнил о необходимости иметь при себе двадцать пять евро в конверте («Цена немного возросла»). На этот раз добираться до дома мадам было одно удовольствие — от моего отеля на улице дю Драгон до Пантеона ходьбы было минут двадцать.
К моменту моего появления вечеринка была в разгаре. Генри Монтгомери, похоже, не узнал меня. Разумеется, он не забыл взять конверт, проверив, написано ли мое имя (как положено по инструкции), после чего подвел меня к Лоррен. Как и прежде, она стояла под одним из своих портретов, окруженная толпой восхищенных почитателей. Монтгомери что-то шепнул а ухо. Она тут же изобразила неимоверную радость.
— Гарри, какое счастье снова видеть тебя! Это было… сколько же мы не виделись?
— Несколько месяцев.
— И ты все еще здесь… Значит, Париж все-таки захватил тебя в плен?
— Да уж, — сказал я.
— Ты ведь рисуешь, да?
— Я преподаю. Историю кинематографии. А Ларри Курсен, случайно, не здесь сегодня?
— В поисках работы, я угадала?
— Да, верно.
— Американская прямолинейность. Обожаю. Ларри! Ларри!
К нам подошел мужчина средних лет в грязно-белом пиджаке, который был в носке лет двадцать, не меньше, и настоятельно требовал глажки.
— Ларри, ты должен познакомиться с Гарри. Он блестящий педагог. Преподает… как это называется, напомни?
— Историю кино.
— В самом деле? — подхватил Ларри. — И где вы преподаете?
— Ну, я раньше преподавал в…
Беседа завязалась. Л’Эрбер, довольная, отплыла в сторону. Мы проболтали не менее получаса — в основном о фильмах (Курсен был серьезным фанатом кино), но и об институте, который он возглавлял.
Когда Курсен поинтересовался моим «стилем преподавания», стало очевидным, что он проводит со мной собеседование.
— Чем именно вы занимаетесь в Париже?
— Пытаюсь написать роман.
— Вы публиковались прежде?
— У меня опубликовано много академических трудов.
— В самом деле? И в каких изданиях?
Я перечислил.
— У вас есть здесь квартира?
— Была. Сейчас я как раз подыскиваю новую, а пока живу в отеле.
— Можно узнать ваш номер телефона?
Я записал ему на бумажке.
— Возможно, я свяжусь с вами в ближайшие дни.
Курсен начал посматривать по сторонам и вдруг встретился взглядом с женщиной лет двадцати. Она еле заметно махнула ему рукой.
— Рад был познакомиться, Гарри, — сказал он.
Я вышел на балкон. Моросило, и на балконе было пусто.
Здесь я впервые встретился с Маргит… Что, если бы я не пришел сюда в тот вечер? Или не стал бы с ней флиртовать, не предался бы этим безумным объятиям, не взял бы у телефон и не позвонил? Но все это произошло, потому что я был очень одинок, чувствовал себя никому не нужным и потерянным., и потому, что мне так хотелось снова ее увидеть.
«Я пришла в твою жизнь, потому что была нужной тебе, Гарри».
Да. Нужна. И вот теперь… мы вместе. Навечно.
Я вернулся в гостиную. Лоррен беседовала с японкой, с головы до ног затянутой в черную кожу. Едва завидев меня, хозяйка салона отвернулась от собеседницы.
— Я хотел поблагодарить вас за гостеприимство, — сказал я.
— Уже уходишь, дорогуша?
Я кивнул.
— Удачно поговорил с Ларри?
— Да… и благодарю за то, что представили меня ему. Посмотрим, может, что и выгорит из этого.
— А я видела тебя на балконе. Все еще ищешь свою подружку?
— Нет. Но я не думал, что вы меня запомнили…
— Дорогуша, ты вваливаешься ко мне, спрашиваешь про женщину, которая была здесь однажды, в 1980 году, — такое не забывается. Но хочешь услышать кое-что забавное? После того как ты ушел, я расспросила Генри об этой — как ее звали? — мадам Кадар. Оказалось, он ее хорошо помнит, потому что муж мадам в тот вечер, когда они были здесь, флиртовал с другой женщиной, и там, на балконе, разыгралась чудовищная сцена. Венгерка едва не вышвырнула соперницу с балкона прямо на улицу. Генри сказал, что никогда прежде не видел такой вспышки ревности… по мне, верный признак безумия. Так что считай, дорогуша, тебе повезло, что ты с ней не встретился. Такие сумасшедшие тигрицы — уж вопьются когтями, так не оттащишь…
— Мне действительно пора, — сказал я, прерывая поток ее красноречия.
— Да ладно, не бойся. Я ни слова не скажу Ларри Курсену. Еще не хватало, чтобы это стоило тебе места. А ты заходи к нам, слышишь?
Л’Эрбер сдержала слово и ничего не сказала Курсену про мою «подружку». На следующий день в отель, пришло сообщение от его секретаря: не мог бы я прийти в офис завтра, в три часа пополудни, для собеседования?
Американский институт находился в парижском пригороде Нейи. Массивный botel particulier был переоборудован в учебное заведение: устроены классные комнаты, кафедры и большой лекторий. Курсен был любезен и деловит. Он выяснил всю мою подноготную. Отыскал в Сети некоторые из моих академических трудов и журналистских опусов. Как и следовало ожидать, он прочел о том скандале, который стоил мне места в колледже.
— Я бы предпочел услышать эту историю от вас, — сказал он.
Пытаясь быть предельно честным в оценке своих ошибок, я рассказал обо всем, добавив, что чувствую себя виноватым в том, что случилось с Шелли.
Когда я закончил, Курсен произнес:
— Что ж, ценю вашу откровенность. Это такая редкость в наши дни, и потому особенно впечатляет. Я позвонил одному из ваших бывших коллег, Дугласу Стенли. Он дал вам прекрасную рекомендацию и еще сказал, что история со студенткой никогда не обернулась бы трагедией, если бы Робсон не раздул ее. И надо же, какая чертовщина приключилась с самим Робсоном… Невольно подумаешь, что какая-то потусторонняя сила воздает негодяям по заслугам.
— Ну, это как посмотреть.
— Как бы то ни было, суть в том, что здесь, слава богу, Франция, а не Штаты… поэтому не думаю, что найдется много противников вашего назначения на должность. Между нами… я полностью на вашей сторон;. Мой второй брак распался, когда моя жена застукала меня в постели с одной из моих студенток. Это было еще в университете Коннектикута. И самое замечательно; в этой истории — то, что она привела меня во Францию. Так что с вами беженцы-собратья, Гарри.
Мне предстояло вести два курса: «Введете в кинематографию» и «Великие американские режиссеры». Общее поурочное время составляло двенадцать часов в неделю, платить мне обещали восемь тысяч евро за семестр. Курсен взялся организовать для меня получение необходимой carte de sejour, уладив дело с французскими властями. Мы договорились, что, если у меня все получится, можно будет еще до конца испытательного срока обсудить продление контракта.
Я сразу же принял его условия — но с единственной оговоркой: никаких занятий с пяти до восьми вечера.
— Не проблема, — сказал Курсен. — Мы поставим их первой половине дня. Но, послушайте, кто эта дама? И, если вы встречаетесь с ней с пяти до восьми, она должна быть замужем.
— Это… ммм… сложно объяснить.
— Ну, это всегда так. Тем и интереснее.
Когда я на следующий день встретился с Маргит, она сказала:
— Ты блестяще выдержал собеседование. И очень правильно объяснил свой роман с Шелли. Никаких оправданий. Никаких попыток свалить вину на кого-то. Очень умно. Так что прими мои поздравления… хотя я на самом деле думаю, что твой новый patron — мутный парень. И кстати, не слушай ты сказки этого Монтгомери про мою сумасшедшую ревность. Мадам Л’Эрбер на самом деле забыла упомянуть, что я застукала дамочку когда она делала Золтану минет на балконе. Тебе теперь хорошо известно, что я не ханжа. Но так позорить меня на людях? Так что да, я наговорила ей кучу гадостей и даже чуть не сбросила с балкона. Правда, при этом крепко держала ее за ноги. Маленькая salope не стоила того, чтобы из-за нее надолго садиться в тюрьму. Но я отклонилась от темы. Я восхищаюсь тобой, Гарри. И не беспокойся насчет испытательного срока, Курсен продлит тебе контракт.
— Если ты так говоришь…
— Да, так и будет.
— Мне нужно, чтобы ты сделала для меня еще кое-что. Необходимо вернуть Сьюзан на работу.
— Посмотрю, что можно сделать. А пока ее ожидают хорошие новости. Большая часть состояния Робсона отошла его детям, но незадолго до случившегося он переписал завещание, назначив твою экс-супругу получателем его пенсионного пособия, в случае если он умрет до выхода на пенсию. Сумма не слишком большая — но все-таки полторы тысячи долларов в месяц не так уж плохо. А с учетом денег, выплаченных Меган в качестве компенсации, она бедствовать не будет.
Сьюзан сама сообщила мне эту новость, когда я позвонил ей той же ночью.
— Пожалуй, это единственная правильная вещь, которую сделал Робсон, — сказала она. — И сейчас это как нельзя кстати.
— Я рад за тебя.
— Стать наследницей пенсии педофила и быть вынужденной принять ее, потому что нет выбора, — это ли не ирония, достойная драмы? К тому же лишний раз доказывает, как низко я пала.
— Ты имеешь право на эти деньги.
— По крайней мере, ФБР решило, что я не была бухгалтером его маленького интернет-бизнеса. Сегодня с меня сняли все обвинения.
— Отличная новость. И я добавлю еще одну.
Я рассказал о своем назначении на должность в Американском институте.
— Везет тебе. Я так скучаю по преподавательской работе.
— А я скучаю по своей дочери.
— Меган уже может сидеть на стуле возле кровати, выдерживает почти все утро. Врачи в один голос говорят, что до сих пор понять не могут, как ей удалось выйти из комы без серьезных осложнений для мозга.
— Думаю, чудеса все-таки случаются. Нам очень повезло. И я жду не дождусь, когда смогу поговорить с ней.
— Я вчера обсуждала с ней это. Она пока еще злится на тебя. В этом отчасти моя вина. После всего, что с тобой случилось, я настраивала ее против тебя. Мною двигали исключительно ярость и месть. Страшные вещи я натворила. Теперь-то я понимаю. И постараюсь искупить свою вину.
На нашем следующем свидании Маргит сказала:
— Какой жест раскаяния с ее стороны. Все-таки вина — это справедливое чувство.
— Пенсионное пособие — твоих рук дело?
— Возможно.
— А с федералами?
— Возможно.
— Тебе нравится мучить меня недомолвками, не так ли?
— Зато посмотри, что ты получил взамен. Душевный покой. Наказание для виновных. Предложение о работе. Признание вины от тех, кто причинил тебе боль… Добавь к этому мои услуги как агента по недвижимости. В аренду сдается квартира-студия в baussmannien в доме на улице дез Эколь. Двадцать шесть квадратных метров с прекрасным ремонтом, и всего за шестьсот евро в месяц. Цена очень разумная для этого quartier, и в шаговой доступности столько кинотеатров…
— Не говоря уже о тебе.
— Согласись, пять минут пешком — это куда удобнее, чем добираться на mеtro из Десятого округа.
— Да, пять минут — и я у твоего порога.
— Гарри, ты всегда рядом со мной. Ты это знаешь. Так же как знаешь и то, что я всегда с тобой, даже когда ты этого не хочешь. Но я снова отвлеклась. Завтра с утра тебе необходимо первым делом встретиться с риелтором, Скажешь, что ты профессор Американского института, они это любят. Если их смутит отсутствие у тебя банковского счета, объясни, что ты только что прибыл из Шти и как раз собираешься открыть здесь счет. Курсен даст рекомендательное письмо и две тысячи евро в качестве аванса по контракту. Это поможет тебе устроиться на новом месте. После этого…
— Думаю, я сам разберусь.
— Тебе кажется, что я слишком по-матерински опекаю тебя?
— Без комментариев.
— Я просто хочу, Гарри, чтобы твоя жизнь вернулась в нормальное русло. И эта квартира — то, что нужно. Ты не найдешь ничего подобного за такую…
— Хорошо. Я понял. В девять утра буду в agence immobiliere.
К десяти утра следующего дня я получил в аренду квартиру. Маргит оказалась права: это было потрясающее гнездышко. Все очень просто, но стильно. Курсен был настолько любезен, что выбил для меня две тысячи аванса. Через три дня я переехал. После убожества chambre de bonne моя новая квартира казалась оазисом чистоты и уюта. На деньги, оставшиеся от аванса, я купил постельное белье, полотенца, стереомагнитофон и занялся обустройством своего жилища.
Вскоре я приступил к работе. Мне нравились мои студенты. И кажется, я им тоже. Я быстро вспомнил, какое счастье — стоять на кафедре и рассуждать о кинематографе. Первые два месяца пронеслись как один миг.
Я установил городской телефон в своей квартире и каждый день звонил Сьюзан. Меган вернулась в школу спустя четыре недели после аварии. Но она по-прежнему отказывалась от общения со мной.
— Она и со мной почти не разговаривает, — сказала Сьюзан, — что-то хандрит… Врачи говорят, это естественное состояние после выхода из комы. У нее депрессия. Но она посещает школьного психотерапевта. Так что… наберись терпения. Она придет в себя.
Постепенно все встало на свои места. Мой контракт в Американском институте был продлен на два года. В институте я познакомился с парнем, который издавал еженедельник для экспатриантов и как раз искал кинокритика. Платили не так много — сто пятьдесят за колонку, — но зато я получил возможность снова писать. О да, еще и дополнительный заработок. Появилась возможность купить себе приличную одежду. Я приобрел телевизор и DVD, новый лэптоп, сотовый телефон. Я читал лекции, писал для журнала, занимался в тренажерном зале института, продолжал свой марафон по кинотеатрам, которыми действительно был напичкан мой quartier. Каждый день я звонил Сьюзан и справлялся о состоянии Меган. Мы очень вежливо беседовали по телефону — давняя злоба сменилась уважительной дистанцией. И мы больше не были врагами — скорее уставшими от войны противниками, решившими, что куда проще поддерживать мир. Теперь у нас была единственная общая тема для разговора: наша дочь.
Время ускоряло свой ход. Я преподавал все лето. Мне нравились пустынные улицы Парижа в августе, и на пару дней удалось вырваться отдохнуть на побережье, в Коллиур. Помимо работы я каждый день находил для себя занятия: кино, выставки, концерты, книги, журналы — все, чем можно было заполнить свободное время.
Однажды я простоял целых полчаса в Центре Помпиду, разглядывая один из синих монохромов Ива Кляйна. Мне уже встречалась эта репродукция в художественных альбомах. Но, когда я увидел ее так близко, «живьем», это стало для меня настоящим откровением. На первый взгляд ничего особенного — просто холст, расписанный темно-синей краской — оттенок, чем-то напоминающий предвечернее небо в ясный зимний день. По контуру холста краски сгущались. И чем дольше я смотрел на этот монохром, тем отчетливее видел плавность перехода цвета: сложную комбинацию текстур, вариации тона, скрывающиеся за простым с виду синим квадратом. Однако мое внимание привлекла не только затейливая синева. После нескольких минут прямого визуального контакта полотно открыло мне свою гипнотическую магию. Текстуры исчезли, и я почувствовал, что смотрю в пустоту: безграничный вакуум, откуда было не вырваться. Из транса вывел резкий толчок в спину, и я спустился на землю. Я был слегка одурманен. Но уже потом, когда вечером лег в постель и погасил свет, безграничная синева Кляйна вернулась ко мне. И я не смог удержаться от мысли: вот пустота, в которой я сейчас живу.
Флоппи-диск, который вернула мне Маргит, был спрятан в ящик комода. Как-то вечером, в начале сентября, я достал его и загрузил в лэптоп. Весь субботний день я перечитывал страницы своего так и не законченного романа. Дочитав, я вытащил диск из компьютера, убрал обратно в ящик и решил больше никогда не доставать.
Ты права, ты права, услышал я собственный голос, обращенный к ней. Перегруженное, напыщенное повествование без реальной сюжетной линии, без драйва, который держит в напряжении и заставляет перелистывать страницы…
Я знал, что она слышит эти слова. Как знал и то, что она всегда рядом, всегда наблюдает за мной.
— Значит, ты все-таки отказался от идеи написать роман, — сказала Маргит, когда мы увиделись на следующий день.
— Зачем задавать вопрос, ответ на который ты и сама знаешь?
— Просто чтобы завязать разговор.
— Нет, ты просто делаешь то же, что и всегда: напоминаешь мне о своей вездесущности.
— Я думала, ты уже привык к этому…
— Я никогда не привыкну. Никогда. И как можно привыкнуть, если я знаю, что ты вечно паришь надо мной, следишь, чтобы…
— …никто не причинил тебе вреда…
— …и чтобы я не нарушал правил игры.
— Правило только одно, Гарри. Быть здесь с пяти до восьми два раза в неделю.
— А в будущем, если я захочу навестить свою дочь, уехать дня на четыре?
— На три. Или — когда она будет готова — пусть летает сюда.
— Это обсуждается?
— Нет. Это решено. В распорядке твоей жизни некоторые ограничения. Но и свобода. Как я уже говорила, ты волен делать что хочешь, но только в промежутке между нашими свиданиями.
— Даже притом что ты постоянно наблюдаешь мной?
— А что в этом плохого?
Я промолчал. Но спустя несколько дней начал писать новую книгу. Мне захотелось перенести все это на бумагу; подробно изложить все, что произошло — на случай, если это действительно произошло, — и попытаться убедить себя в том, что я не живу в состоянии перманентной иллюзии. Но, собственно, почему вы должны воспринимать эту историю за чистую монету. Это всего лишь история — моя история. И как во всех историях, в ней существует вымысел. Я предлагаю версию правды. Так что возможно, что это вовсе не истина.
Как уловить тот миг, когда переходишь из одного мира в другой? Я так и не понял, но продолжаю делать это дважды в неделю.
— Что произойдет с тобой, когда ты состаришься? — недавно спросил я у нее. — Ты снова умрешь?
— Понятия не имею.
— А когда умру я, мы с тобой соединимся в вечности?
— Не знаю… но мне нравится такая сюжетная линия. Ты вставишь ее в свою книгу?
Я встретился с ней взглядом.
— Да, — сказал я.
— Это будет увлекательное чтиво, — сказала она. — Хотя тебе никто не поверит.
— Я пишу не для того, чтобы это читали.
— Вранье. Все писатели пишут, чтобы их читали… чтобы их история «вылезла наружу». Но поверь мне: твоя книга никогда не будет опубликована.
— Это угроза?
— Просто констатация факта… разумеется, как я это вижу.
— Значит, ты проследишь за тем, чтобы ее никогда не напечатали?
— Разве я это сказала?
— Но имела в виду.
— Вряд ли. Твоя жизнь вне наших свиданий…
— …только моя?
Но разве такое возможно, если она все время рядом? Как можно принять решение, если знаешь, что существует третья сила, оберегающая тебя от неверного шага? Недавно я выскочил на улицу дез Эколь, пытаясь поймать такси, и не заметил, что оказался на пути мотоциклиста. За две секунды до верного наезда мотоцикл резко вильнул сторону, как будто неведомая сила отвела его от меня. Парень упал, но не пострадал. Когда прибывший коп спросил его, намеренно ли он совершил свой маневр, избегая столкновения, он с уверенностью сказал, что кто-то толкнул его.
— Вы видели, что его толкнули? — спросил меня коп.
Я замотал головой.
На следующий день, chez Маргит, я сказал:
— Спасибо, что спасла меня вчера.
— Разве тебе в детстве не говорили, что при переходе улицы надо смотреть по сторонам?
— Если бы он сбил меня, это стало бы для меня уроком.
— Если бы он сбил тебя, ты был бы на том свете. То, что он тебя не сбил, тоже должно стать для тебя уроком.
— Как здорово иметь волшебницу крестную, — пошутил я.
— Как здорово, когда тебя ценят. Все еще работаешь над книгой?
— Разве ты не читаешь ее, пока я пишу?
— У тебя нет доказательств. Но меня беспокоит, ты работаешь допоздна.
— Мне не нужно много сна.
— Позволь тебя поправить: тебе не удается выспаться вволю, в то время как сон тебе необходим.
Как можно спать, зная, что за тобой постоянно наблюдают?
— Я в порядке.
— Тебе следует начать снова принимать те таблетки.
Они не помогут. Потому что мне не будет покоя, пока ты присутствуешь в моей жизни.
— От них было мало толку.
— Сходи к врачу и попроси, чтобы прописал что-то более действенное.
— Я в порядке.
— Ты ненавидишь это. Нас.
— Говорю же тебе: я в порядке.
— Ты приспособишься. Потому что тебе придется это сделать. У тебя нет выбора.
Но я все-таки тешил себя надеждой, что у меня есть выбор — во всяком случае, в часы, свободные от наших встреч. Вскоре после этого разговора я отправился в джаз-клуб на улице де Ломбар и в баре разговорился с соотечественницей по имени Рейчел, привлекательной женщиной лет сорока, одинокой, сотрудницей какого-то фонда в Бостоне. Она была одна в Париже, куда приехала на длинный уик-энд («Работа такая сумасшедшая, что удалось выкроить лишь несколько выходных»). Мы проболтали часа три, по очереди угощая друг друга выпивкой. Около двух ночи, когда клуб уже закрывался, она взяла меня за руку и сказала, что ее отель в пяти минутах ходьбы.
Все было очень приятно и довольно романтично. Мне нужно было рано вставать на работу. Рейчел обняла меня в постели и сказала:
— Какая удача, что я встретила тебя. И, если ты свободен сегодня вечером…
— Я свободен.
Она улыбнулась и поцеловала меня.
— Ты скрасил мое одиночество.
А она — мое. Рядом с ней я пребывал в состоянии восторженного изнеможения и все думал, какая она умная и очаровательная, эта Рейчел, и как приятно снова желать женщину и чувствовать себя желанным.
Я вернулся к ней в отель, как договаривались, в семь вечера, с бутылкой шампанского. Но, когда я попросил портье позвонить ей в номер, он поинтересовался:
— Вы мсье Рикс?
Я кивнул.
— Боюсь, мадам съехала. У нее в семье кто-то умер. Она оставила вам это.
Портье вручил мне конверт. В нем была записки, торопливым почерком написанная на гостиничной бумаге.
«Мой дорогой Гарри!
Только что узнала, что сегодня утром скончалась моя мать. Все очень неожиданно и ужасно. Мне так понравилась наша ночь вместе. Если когда-нибудь будешь в Бостоне…»
В конце был указан номер ее телефона.
Я скомкал записку и отдал шампанское портье, сказав, что оно мне больше не пригодится.
Если когда-нибудь будешь в Бостоне…
Рейчел, я бы пулей примчался к тебе в Бостон — только на сорок восемь часов. Потому что большего не могу себе позволить.
— Это ты убила ее мать? — спросил я Маргит на следующий день.
— Ей уже было восемьдесят. В таком возрасте внезапная остановка сердца…
— Значит, если я снова встречусь с какой-нибудь женщиной…
— Будем надеяться, что она не потеряет мать так неожиданно.
— И не попадет под автобус. Ты ведь любишь дорожные происшествия, не так ли? Именно такой способ ты предпочитаешь для сведения счетов.
— У тебя нет доказательств.
— Как всегда.
— Увидимся через три дня, Гарри. И, кто знает, может тебя ждет приятный сюрприз.
Сюрприз случился тем же вечером, до полуночи. Я был дома, работал над книгой, когда зазвонил телефон. Я снял трубку.
— Папа?
Трубка задрожала у меня в руке.
— Меган?
— Решила позвонить тебе и сказать: привет!
Мы проговорили минут двадцать. Я не касался того, что произошло в последние десять месяцев. Она тоже, наш разговор был слегка напряженным, натянутым. Дочь рассказала про аварию, про школу, сказала, что мама до сих пор без работы, а сама она плохо спит и все время боится всякой ерунды.
— Этот психолог в школе — ну, он скорее психиатр — говорит: «Мы все боимся всякой ерунды».
— Он прав, — сказал я. — Так оно и есть.
Потом она сказала, что ей пора идти.
— Но, может, я позвоню тебе на следующей неделе.
— Было бы здорово, — ответил я.
— Круто. Тогда пока, папа.
После разговора с Меган я долго сидел за рабочим столом, тяжело дыша и глотая слезы. Уже потом мне пришло в голову: не Маргит ли подстроила это? Может это и есть тот «приятный сюрприз», о котором она говорила?
У тебя нет доказательств…
Но доказательства были.
У инспектора Кутара тоже были доказательства. Мой лэптоп. Все еще хранившийся в commissariat do pollice Десятого округа. За неделю до Рождества Кутар позвонил мне в институт и сообщил, что я могу прийти и забрать компьютер.
Я явился в тот же день. Инспектор был все в той же замызганной куртке, в которой допрашивал меня в первый день нашего знакомства. Его стол был по-прежнему завален бумагами, пепельница переполнена окурками, а в уголке рта торчала неизменная сигарета,
— Как вы узнали, что я преподаю в Американском институте? — спросил я.
— Я же детектив. И я также знаю, что теперь у вас есть carte de sejour и новый адрес в Пятом округе. Я рад, вы вернулись в наш мир, так-то оно лучше.
— Да… я тоже так думаю.
— Что ж, нам больше не нужна ваша вещь, — сказал он, кивая на лэптоп, стоявший на краешке стола. — Сезер и его сообщники все еще под стражей. Их будут судить за убийство Омара и все остальные преступления. Суд состоится в феврале. То, что их приговорят, — дело решенное. Доказательства неопровержимые…
Потому что она знает, как подбрасывать неопровержимые доказательства.
— Во всяком случае, — сказал он, постучав по лэптопу, — теперь вы можете вернуться к работе над своим романом.
— Я отказался от этой затеи.
— Но почему?
— Вы сами знаете почему. Он был не слишком хорош.
— Я этого не говорил.
— А я и не говорю, что это вы сказали.
— Но вы ведь не отказались от писательства?
— Нет, я работаю над другой книгой.
— Новый роман? — спросил он.
— Документальный… хотя многие решат иначе.
Я видел, что он с трудом пытается уловить мою мысль.
— А ваша… подруга — женщина из Пятого округа… Вы все еще видитесь с ней?
— Раз в три дня, строго по расписанию.
Кутар удивленно вскинул брови, покачал головой. Он затушил сигарету, тут же закурил новую и долго дымил ею, изучая меня с профессиональным интересом.
— Вас действительно преследует призрак, monsieur, — наконец произнес он.
Виновный по всем пунктам обвинения.
notes
