Глава 15
Когда я проснулась, Бен стоял у открытой дверцы шкафа, лениво почесывая живот и хмуро разглядывая сильно уменьшившееся число вешалок. Я села в кровати, зевая.
— Как ты думаешь, кто мог хотеть убить Китти Кавано? — спросила я.
Не поворачиваясь, он пожал плечами.
Джейни, предположительно, еще спала в гостевой комнате, а дети, как я подозревала, находились внизу и крушили кухню в поисках завтрака.
Бен достал рубашку, костюм и галстук.
— Не знаю, — ответил он, натягивая брюки. — Пусть об этом полиция беспокоится.
— Ты считаешь, что Стэнли Берджерон раскроет это дело? Он с трудом разобрался в нашей системе сигнализации.
Бен надел рубашку, повязал галстук, посмотрел в зеркало и немного подтянул узел влево.
— Ну, ты тоже.
— Туше, — проворчала я, снова натягивая одеяло. — Когда вернешься?
— Поздно. Извини. У меня встреча в мэрии в Массапека.
— Лучше уж у тебя, чем у меня, — заметила я. — Так у тебя нет никаких версий? Догадок? Ничего, чем ты мог бы со мной поделиться, прежде чем исчезнешь в дебрях Лонг-Айленда?
Бен покачал головой и снял с подбородка кусочек туалетной бумаги, которым заклеил порез во время бритья.
— Ее я совсем не знал, его видел пару раз в поезде.
— Ага, в поезде. Вот это другой разговор. А где он работал?
Бен повернулся ко мне спиной, бросил вчерашнюю рубашку в шкаф, где ее уже поджидала скопившаяся куча одежды. Недели две я все собиралась отнести ее в чистку. Может, три.
— У меня заканчиваются рубашки.
Это замечание было высказано так тихо, что услышать могла только я.
— Заскочу в химчистку сегодня.
Я перегнулась с кровати и сгребла его выходные рубашки в свои объятия, надеясь, что это соблазнительное зрелище заставит Бена задержаться хотя бы на несколько минут.
— Страховой бизнес, — произнес он.
Очко в пользу моего черного шелкового нижнего белья.
— У его отца бизнес по морскому страхованию — корабли, имущество на береговой линии, летние лагеря на озерах. Филипп работал на отца. Я слышал, у него не было особых успехов в расширении бизнеса. Ему нравились бонусы и должность, но сама работа нравилась меньше. Дело отнюдь не процветало.
— Ясно.
Я представила Филиппа в безукоризненно сшитом костюме, появляющимся в офисе после десяти, уходящим на ленч в половине двенадцатого и проводящим вторую половину дня на поле для гольфа.
— Я пошел. — Бен нагнулся и поцеловал меня. — Желаю тебе и детям чудесного дня.
— Пока.
Наш садик «Красная тачка» был сегодня закрыт — кажется, у воспитателей был день повышения квалификации, поэтому я с неохотой рассталась с Джейни, возвращавшейся в город. Потом я накормила детей, помогла им одеться и поехала с ними в парк, где собрались наши мамочки, сбившиеся в кучку под суровым серым небом.
На секунду можно было вообразить, что они играют в детскую игру, когда нужно догадаться, кого на картинке не хватает.
Там была Кэрол Гвиннелл в пончо с бахромой и в серьгах кольцами, и Лекси Хагенхольдт в спортивной одежде из флиса и спандекса с логотипом «Найка», и Сьюки Сазерленд — темно-красная губная помада и кожаные шоферские перчатки — стоявшая у скамейки, где обычно сидела Китти.
Я медленно направилась к ним.
Дамы слушали Мэрибет Коэ. Она излагала версии, которые гуляли по городу. Китти Кавано пала жертвой бандитской разборки. Китти Кавано убили террористы. Китти Кавано задушили лямками от детского рюкзачка и оставили коченеть на кухонном полу.
— А я все-таки думаю, что это были феминисты, — высказала свое мнение Сьюки Сазерленд.
Она опустилась на скамейку и поигрывала своим мобильным телефоном в перерывах между глотками коктейля из спирулины. На ней были шерстяные брюки, спадающие с бедер и открывавшие плоский, прикрытый кашемиром живот. Мягкие кожаные ботиночки и мутоновая курточка разительно контрастировали с моими кроссовками и спортивной кофтой.
— И мне безразлично, что там написано в Конституции. Я считаю, что каждого, кто посылал ей угрозы в Интернете, нужно вычислить и арестовать.
— Вообще-то, это Билль о правах, — заметила я.
В отличие от шепота моего мужа, мой комментарий, произнесенный тихим голосом, могли расслышать все. Кэрол Гвиннелл пододвинулась поближе к Сьюки. Лекси Хагенхольдт изменила позу так, чтобы оказаться ко мне спиной.
— Мы поставили систему охраны, она реагирует на движение, — объявила она.
— А мы сегодня утром установили электронные ворота, — подпела ей Мэрибет Коэ, а потом добавила: — Говорят, Раглинзы наняли телохранителя.
Над тесной группкой мамаш пронесся некий звук, и нужно отметить, что это не было фырканием недоверия. Это был чуть слышный звук, издаваемый женщинами, полезшими в свои узорчатые шелковые пакеты под памперсы для того, чтобы достать оттуда бумагу и ручку или карманный компьютер и записать, где нашли телохранителя и есть ли там еще.
Я вздохнула и сунула руки в карманы. Мамочки встали в кружок, а я, как всегда, осталась извне. Я надеялась, что пробуду королевой не просто на один день, а хотя бы до конца недели, но Сьюки явно узурпировала мое место. Оба канала, и шестой, и десятый, показали интервью с ней в шестичасовом выпуске новостей. Она выдала очень веские и здравые суждения: Китти была доброй, Китти была очень умной, Китти была прекрасной матерью, и какая это ужасная потеря для нас для всех.
Однако я заметила, что она была не настолько убита шоком и печалью, чтобы не забежать в салон Стивена для укладки.
Через десять секунд полдюжины мамаш открыли полдюжины герметизированных коробочек с едой и вынули полдюжины результатов изучения теории здорового питания. Пейтон отщипывал маленькие кусочки соевых стручков, приготовленных на пару. Чарли Гвиннелл жевал овощные пирожки, Тристан и Изольда закусывали девятизерновым хлебом, намазанным соевой ореховой пастой.
Рысью прискакала моя троица и выжидающе уставилась на меня. Я разыграла целый спектакль, роясь в своей большой хозяйственной сумке и делая вид, будто на самом деле я не забыла положить туда все, что надо, а может, рассчитывая, что Фея бутербродов навестила нас ночью.
Все, что я нашла — два леденца от кашля и половинку подтаявшего батончика «Нестле».
— Хм…
— На, — сказала Сьюки, деловито распределяя четвертинки бутербродов. — Я прихватила лишние.
Пока дети ели, я подкатилась к Кэрол Гвиннелл в надежде, что она как единственная мамаша на детской площадке, чей размер тоже зашкаливает за сорок четвертый, может испытывать ко мне родственное влечение.
— Ты знаешь какого-нибудь хорошего адвоката в городе? — постучав ее по плечу, спросила я.
Кэрол закрыла пакетик с нарезанным сладким перцем и протянула бумажную салфетку своему сынишке Чарли.
— Какой специализации?
— Который занимается завещаниями. Когда у нас появились дети, мы с Беном составили завещание. Но теперь… после всех этих событий… я хочу сказать, что не хочу никого пугать, но кое-что мы хотели бы изменить, и думаю, что сейчас, после всех этих событий…
Она кивнула, серьезно глядя на меня бледно-голубыми круглыми глазами.
— Ты слыхала о Кевине Долане? — спросила я, стараясь, чтобы имя друга Филиппа и адвоката няни Лайзы прозвучало небрежно.
— Конечно. — Она посадила своего Чарли на качели. — У него офис в старом викторианском доме на углу Элм и Мэйн-стрит. Он нормальный мужик.
Кэрол облизнула обветренные губы и придвинулась ко мне.
— Сьюки сказала, что ты разговаривала с няней Китти.
Я кивнула.
— И ты говорила с Филом?
— Отнесла ему пирог. Хотела выразить свои соболезнования. — Я решила, что пока не стану углубляться в описание того, как Филипп одновременно хотел выяснить, была ли счастлива его умершая жена, и в то же время искусным маневром направлял меня к своему супружескому ложу.
Браслеты Кэрол позвякивали громче приглушенных голосов наших мамочек, тихо обсуждавших, какой канал лучше рассказывал об убийстве Китти и сколько репортеров звонили к ним домой. Время от времени чей-нибудь голос взмывал вверх:
— Пейтон! Играй там, где я тебя вижу!
— Тейт! Не ешь землю!
— Он к тебе приставал? — прошептала она.
— Кто? Фил? — изобразила я изумление.
Молочная кожа Кэрол вспыхнула, и она облизала губы.
— О нем всякое говорят.
Я вытаращила глаза и перешла на шепот:
— А к тебе приставал когда-нибудь?
Румянец Кэрол стал еще интенсивнее. Она кивнула головой, водя мыском алой балетки по пупырчатому прорезиненному мату под качелями.
— Он ко всем приставал.
Я выразила преувеличенное недоверие.
— И к Лекси? И к Мэрибет?
Кэрол пожала плечами и запустила пальцы в тонкие рыжие волосы.
— Филипп пытался поцеловать меня три года назад на рождественской вечеринке. Но мы стояли под омелой, так что, может быть…
— Ничего себе. Бедная Китти.
Она яростно закивала и подтолкнула качели Чарли с излишней энергией.
— Все это так печально.
Софи подбежала ко мне и подергала за руку.
— Мама, Сэм и Джек никого не пускают на горку.
Когда я уговорила мальчиков слезть с горки, Кэрол вернулась в коллектив мамаш.
Двадцать минут я протолкала качели с Софи, исполнившей «Польку Пегги» шесть раз. Наконец я лестью убедила мальчиков слезть с качелей, разместила всех в машине, подъехала к ближайшему мини-маркету и купила соки и крекеры с арахисовым маслом, так напичканные консервантами и гидрированными жирами, что один лишь взгляд на информацию о пищевой ценности продукта свалил бы среднестатистическую мамашу Апчерча в обморок.
Итак, весь город знал, что у Филиппа Кавано блудливые глаза и болтливый язык, и он отнюдь не горел на работе в своем морском страховании.
Я выехала с парковки, чувствуя дрожь удовольствия, вслед за которой нахлынула сокрушительная волна вины. Удовольствие при мысли, что жизнь прелестной Китти Кавано была далеко не такой уж распрекрасной и продуманной, как мне казалось ранее. Чувство вины явилось следствием этого удовольствия.
Она мертва, думала я, сворачивая на Мэйн-стрит. Мертва, и ее маленькие девочки будут расти без матери. И только настоящее чудовище может испытывать удовольствие, думая о чем-нибудь как-то с этим связанном.
Офис адвоката Кевина Долана располагался в белом здании викторианского стиля. Неброская деревянная рисованная вывеска украшала дом с дверями из толстого стекла в свинцовой оправе на углу Элм и Мэйн-стрит. Я мазнула по губам губной помадой и проверила, чтобы кошечка на пластыре, которым я заклеила лодыжку, была спрятана под носком.
— Могу я вам помочь? — спросила секретарь, когда я ввела Сэма, Джека и Софи в помещение, которое когда-то было гостиной.
Я усадила детей перед камином с мраморной каминной доской в кресла с вышитыми подушечками и бросила им взгляд, в котором ясно читалось: «Вести себя хорошо!»
— Здравствуйте, я Кейт Кляйн-Боровиц, — представилась я, добавив для пущей важности фамилию Бена и надеясь, что вместе с дополнительными слогами прибавится и значительности. — Я была подругой Китти Кавано.
— Какая трагедия, — тихо отозвалась секретарша из-за своего стола, который выглядел настоящим антиквариатом.
Ей было за пятьдесят, седые волосы тщательно уложены, на ней был бордовый блейзер и плиссированная юбка в бордовую и белую клетку.
— Насколько мне известно, Кевин был другом дома.
И тут я выложила извинение, которое должно было гарантировать мне проникновение внутрь и которое отрепетировала по пути с детской площадки.
— Я подумала, не счел бы он возможным поговорить со мной пару минут о речи, какую я готовлю к панихиде.
Она сочувствующе кивнула, нажала кнопку на телефоне, тихо проговорила несколько слов и сказала:
— Он примет вас сейчас.
Я потрепала детей по головкам, взглядом пообещав им страшные последствия, если они не станут сидеть тихо или совершат набег на вазу, полную конфет, на одном из многих журнальных столиков.
— Ведите себя хорошо, — пропела я бодрым тоном, не дававшим секретарше ни малейшего повода ожидать, что они не будут. — Мамочка вернется через минуту.
Я повернулась к двери в кабинет. Секретарша придержала меня за руку.
— Я только хочу, чтобы вы знали, что все это ужасно его огорчило, — прошептала она. «И если ты огорчишь его еще больше, я брошу твоих детей в печь и поджарю себе на ужин», — пообещал ее взгляд.
Я кивнула, вошла в кабинет и увидела Кевина Долана, коротышку с покатыми плечами, в тесной оксфордской рубашке и длинном галстуке, сидящего за тяжелым дубовым письменным столом. Яйцевидная голова, пухлые щеки, блестящие карие глаза и теплая улыбка. Отнюдь не кумир публики, но очень обаятельный: как раз тот тип, кого единогласно избирают клоуном в классе. Или, наоборот — кто получает несколько степеней в политологии и нанимает моего мужа, чтобы тот помог ему баллотироваться в сенат.
Я поняла, почему секретарша хотела защитить его. В Кевине Долане было что-то милое, напоминавшее мне о моих собственных мальчиках.
Кевин Долан вскочил с кресла и поздоровался. Он пожал мне руку, придвинул для меня деревянный стул, дождался, пока я усядусь, и вернулся за свой письменный стол.
— Спасибо, что согласились поговорить со мной.
— Рад помочь. Я слышал, это вы… — Он понизил голос и постарался усмирить свое колено, ходуном ходившее вверх и вниз. — Наверное, это было ужасно.
Я кивнула, решив, что честность — относительная честность — будет основой в разговоре с этим милейшим внимательным человеком.
— Я не так уж близко была с ней знакома, но наши знакомые хотели сделать что-то в память о ней.
Он побарабанил пальцами по столу и положил ногу на ногу.
— Прекрасная мысль.
— Скажите мне, пожалуйста, — продолжила я, доставая свой блокнот. — Как бы вы описали Китти? Если бы вы могли выбрать три слова в память о ней, какие бы это были слова?
— Преданная, — произнес Долан.
Рука его скользнула в карман и начала звенеть ключами. Хотя не похоже было, чтобы он нервничал. Наверное, адвокат был из тех непосед, которые крутятся на месте, пока показывают титры перед фильмом, да и во время фильма вскакивают по меньшей мере дважды, чтобы размять ноги.
— Она была самой преданной матерью изо всех, кого я знаю.
«Преданная», — записала я, стараясь подавить разочарование. А чего я, собственно, ожидала? Что первое из трех прилагательных будет «вероломная»?
— Преданная своим детям?
— Преданная своим детям, браку, семейному очагу, — уточнил Кевин, постукивая краем картонной папки по столу и пряча ее в ящик. — Ее дом такой красивый… был красивый.
«Дом красивый», — записала я.
— Я знаю.
— Три слова — это так мало. Китти была умница, Китти была прелестна, она… — Адвокат внезапно замолчал и провел рукой по коротко стриженным вьющимся волосам. — Да что там говорить. Вы же знали ее. Что бы вы сказали? Какими словами описали ее?
— Пугающая?
Это было рискованно, но риск оправдал себя. Когда Кевин улыбнулся, в уголках глаз собрались морщинки.
— Вы так думаете? — произнес он.
Я сказала то, что думала. Что меня она пугала до смерти.
— Ну, конечно, все было именно так, как вы сказали. Она отдавала всю себя детям, у нее был красивый дом. Что же касается всех остальных… Вы знаете, утром я стараюсь изо всех сил, чтобы на моих детях была чистая одежда, и у меня не остается сил на то, чтобы подобрать ее по цвету, на то, чтобы дома было все в порядке…
Кевин качнулся вперед, его кресло скрипнуло.
— Вряд ли Китти хотела запугивать кого бы то ни было. Просто она очень серьезно относилась к родительским обязанностям.
— Почему?
Он дружески улыбнулся.
— Полагаю, в большинстве своем родители здесь серьезно относятся к родительскому долгу.
— Да. — И тут я ляпнула: — Может, что-нибудь случилось с кем-то из ее детей, что заставило ее стать такой… строгой к себе? Может, был какой-то тревожный «звоночек»…
Предложение осталось незаконченным, а улыбка Кевина превратилась в гримасу недоумения.
— Я хочу сказать, однажды один из моих близнецов скатился с кровати…
Теперь он смотрел на меня не просто с недоумением, а с озабоченностью. Еще минута, и он станет звонить в управление по семейным вопросам.
— Но речь сейчас не обо мне, — закрыла я тему.
Мой голос звучал слишком громко в маленьком теплом кабинете, где на стенах висели старинные вышивки, а через блистающие чистотой стекла лился осенний свет.
Я сделала еще одну попытку.
— Скажите, а вы знаете что-нибудь о ее работе для «Контента»?
Адвокат покачал головой.
— Она предпочитала не раскрывать свои карты.
Кевин откинулся в кресле, сложил руки на животе, внимательно посмотрел на потолок и наклонился вперед.
— Я знал ее со времен ее замужества. Когда она вышла за Фила. Но теперь, со всем тем, что открылось сейчас, я начинаю сомневаться, а знал ли ее вообще.
— А вы с Филом давно знакомы?
— Со школы. Мы местные. Оба выросли тут, а после школы вернулись, чтобы остаться.
Я записала его слова, украдкой посмотрев на Долана. Карие глаза заинтересованно смотрели на меня, поблескивая за очками в роговой оправе, его подбородки легко и спокойно расположились на воротничке. «Какой хороший парень», — наверняка говорили девочки о нем в школе. А о Филе Кавано они, видимо, говорили: «Не от мира сего».
— А где она встретила Филиппа? В Нью-Йорке?
Я надеялась, он бросит мне кость, хоть кроху информации о жизни Китти до рождения детей, до Апчерча. Что-нибудь, что поможет мне понять, какой Китти была в действительности, помимо того, что она была безукоризненной матерью с безукоризненными волосами и безукоризненным домом.
— Нет. Здесь. Он встретился с ней в офисе. После того, как начал работать со своим отцом.
— А до встречи с Филиппом? Вы что-нибудь знаете о ее жизни до того, как она появилась в Апчерче?
— Знаю, что Китти писала и жила в Нью-Йорке. Делала карьеру с самого низа. Была журналистом-фрилансером, издавала больничный вестник.
Я поинтересовалась, в какой больнице, но он лишь пожал плечами и извинился.
— Вы не помните, где Китти жила? В каком районе? — спросила я.
— Она никогда об этом много не сообщала.
Долан поерзал в своем кресле, снял ногу с колена и снова положил ногу на ногу.
Следующие мои вопросы были вариантом тех, которые задал мне Филипп.
— Была ли она счастлива там? Или обрела счастье здесь? Была ли такая жизнь — ну, вы понимаете, дети, дом, детская площадка, детский садик — тем, о чем она мечтала?
Он улыбнулся, снова откинулся в своем кресле.
— Я не знаю, нравился ли ей Нью-Йорк. Видимо, как у всех. Плохие бойфренды, злые начальники. По-моему, об этом написано множество книг в розовых обложках.
— Значит, ничего необычного.
— По крайней мере мне об этом ничего не известно. Она никогда не сидела в тюрьме в Таиланде за контрабанду наркотиков…
Адвокат покачивался в своем кресле… Он выглядел печальным. Нет, тоскующим по прошлому. Испытывающим смутные сожаления.
— Я не знаю, — наконец произнес он. — Его голос окреп. — Полагаю — мне хотелось бы верить — что она была счастлива здесь.
Колесики его кресла со скрипом прокатились по полу.
— Я прекрасно к ней относился! — вдруг выпалил он. — Просто не могу поверить, что такое случилось. В городе, вероятно, этого можно ожидать. Но тут?
Краска поползла по шее, выглядывавшей из воротника рубашки, к мягкой линии подбородка.
«Я прекрасно к ней относился!» Представляю, как это все было — красавчик Филипп и его простоватый, низенький и толстенький закадычный друг. Красавчик Филипп, его красавица жена и Кевин, который все эти годы хранил свой секрет — неразделенную страсть к ней.
Поощряла ли его Китти? Обменивались ли они страстными взглядами все эти годы, встречались ли его мягкие карие глаза с ее удивительно голубыми глазами над барбекю на День независимости Америки или над блюдом с конфетами на Хеллоуин, или над рождественским глинтвейном? Свершилась ли их любовь? Было ли это местью Китти за поцелуи Филиппа под омелой со всеми местными дамами?
Может, Кевин умолял ее бросить Филиппа, утверждая, что тот недостоин целовать землю, по которой она ступает? А Китти отказалась, понимая, что развод разрушит ее образ идеальной матери? А вдруг Кевин пришел к ней октябрьским утром, чтобы в последний раз попытаться убедить ее… а потом схватил нож с кухонного стола и провозгласил: «Если ты не станешь моей, так не доставайся же ты никому»?
Адвокат подкатился на кресле вперед и посмотрел на дедовские часы в углу.
— Я не хочу торопить вас, — произнес он, поднимаясь.
Я встала и взяла пальто. Когда я наклонилась, чтобы взять с пола сумку, то увидела фотографию на его письменном столе и замерла. На фотографии была миниатюрная темноволосая женщина. Она стояла на пляже в элегантном черном купальнике, высоко вырезанном на бедрах. Босые ноги утопали в песке, на заднем плане пенились бирюзовые волны. Но для меня самым интересным был не пейзаж, а ее улыбка, лицо сердечком, слегка кривоватый левый передний зуб. Это была та самая женщина с фотографии, спрятанной в ящике комода Китти.
— Это ваша жена? — спросила я, стараясь не выдать свою заинтересованность. — Лицо знакомое. Похоже, я ее где-то видела. Диана?
— Дельфина, — ответил Кевин. — Она ведет занятия по пилатесу. У нее студия в городе.
— Наверное, она проводила презентацию в нашей «Красной тачке».
— Не уверен, — промолвил Кевин, глядя на часы.
— Она дружила с Китти? — выпалила я и услышала звуки, которых боялась: визг, потом что-то разбилось, и вопль Софи: «Глупый ребенок!»
Мне показалось, что адвокат вздрогнул, но, когда он заговорил, голос звучал ровно.
— Мы все были друзьями.
Я поняла намек, пожала руку, поблагодарила за потраченное на меня время и пообещала держать его в курсе событий.
