Глава 35

Ранее я признавал, что души мертвых, задержавшиеся в этом мире, отвлекали меня от естественных наук и математики, к которым, впрочем, особой склонности у меня и так не было. Мои сильные стороны — английский язык и литература, бейсбол и умение приготовить вкусную еду, хотя последнее — от рождения и не требовало учебы.

Правила Гдетоеще, возможно, удалось бы установить с помощью естественных наук и математики, но постигались они так же сложно, как азы тригонометрии. Наверное, мне мешали соображать идея лифта и душевная боль, что дети не вышли из особняка живыми. Хотя обычно я настроен на позитивное мышление, из-за того, что меня то и дело бросало из огня да в полымя, должен признать, что душевная боль едва не перешла в отчаяние, когда я оказался в полнейшей темноте, осознавая, что Другой Одд со своими шестью глазами и раздвоенным языком вот-вот спустится по скобам, вбитым в стену, чтобы вскрыть это консервную банку и вычерпать меня из нее.

Меня это взбодрило. Я тут же осознал, что идея света в кабине — моя идея, а не знак доброй воли со стороны Шестиглаза. И свет ушел только от моей мысли, что кабина может быть темной.

Стоило мне об этом подумать, как идея света вернулась, пусть его источника я так и не обнаружил.

Если Шестиглаз и я обладали одинаковой силой воли и демон желал вернуть кабину на второй этаж, а я настаивал, чтобы она продолжила спуск на первый, патовая ситуация отнюдь не означала, что все должно разрешиться в схватке. Я не питал никаких иллюзий насчет исхода рукопашного боя с неубиваемым противником, обладающим сверхъестественной силой. Даже мистер Шварценеггер не мог надеяться победить в этом поединке в те дни, когда еще не стал губернатором и продолжал тренироваться.

Я предполагал, что правила Гдетоеще невозможно даже представить себе, потому что место это такое бесформенное, независимое от законов физики, и термодинамики, и других принципов материального мира. Но душевная боль за детей привела меня не к отчаянию, а к лихорадочному поиску приемлемого решения, подстегивающему мыслительные процессы. И действительно, мне удалось сделать очень важный вывод: если по силе воле мы с Шестиглазом равны, победит тот из нас, кто умнее.

Ум требует воображения. У зла с воображением не очень. Оно предлагает одни и те же грехи со столь бесконечно малыми вариациями, что только слабоумному не становится скучно от такой жизни. Зло стремится уничтожить, а для уничтожения воображение не требуется. Оно нужно только для созидания, чтобы сотворить что-нибудь новое и удивительное, будь то песня или айпад, роман или новое покрытие для сковороды, более долговечное, чем тефлон, новый аромат мороженого или космический корабль, который долетит до Луны и вернется обратно. Живое воображение повара блюд быстрого приготовления со свободной волей должно легко восторжествовать над хилым воображением демона — в любое время, в любом месте.

Вместо того что желать, чтобы кабина спустилась вниз по шахте и не стояла на месте, удерживаемая силой воли Шестиглаза, я представил себе, как гидравлический поршень поднимает и опускает кабину по шахте, а как только идея гидравлического поршня возникла перед моим мысленным взором, я вообразил, как он внезапно выходит из строя, больше не может поддерживать кабину и она падает на первый этаж.

Бам! Хорошо, что падать пришлось только пол-этажа, иначе я мог бы удариться головой и потерять сознание или получить серьезные травмы. А так меня только сбило с ног, но я тут же вскочил. Двери передо мной раскрылись, как я себе это и представлял, и я рванул из лифта в коридор.

Я оставался в Гдетоеще, в гладком пустом сером здании, но конструктивно его планировка оставалась той же, что и в реальном здании в моем мире. Я прекрасно понимал, что Шестиглаз, этот целующийся дурак, уже мчится к лестнице по второму этажу. Вот и я побежал быстрее, чем когда-либо бегал. Я искал пустующий обеденный зал и нашел его, искал пустующую кухню — и нашел, подскочил к одной из стеклянных дверей, которая вела на заднюю террасу, и открыл. Увидел, что логика меня не подвела: за дверью лежал мой мир. Поместье граничило с пустошью только со стороны озера, куда каким-то колдовством они могли пригласить того, кому поклонялись.

Раскрытие истинной и скрытой природы мира едва не погубило меня. Я всем сердцем надеялся, что дальнейшие уроки — а в том, что мне еще предстояло многому учиться, я не сомневался — будут чуть отложены и я успею съесть мясной рулет под сырным соусом, картофель-фри и салат из шинкованной капусты. А еще мне хотелось бы убедиться, что я завершил первый семестр, сохранив здоровую психику.

Я поспешно пересек террасу, спустился на лужайку, но футов через двадцать остановился и оглянулся, посмотрел на особняк, логово колдуньи, как ни назови. Через окна я видел не серость Гдетоеще, а теплый и уютный свет в окнах как, собственно, и прежде. Ни на кухне, ни в других комнатах не было ни души. Конечно же, все собрались на балконе второго этажа, все еще ожидая появления двух Кенов и семнадцати пленников, хотя после удара гонга прошло две минуты.

Бу и детей я тоже не видел, а это означало, что от особняка они ушли достаточно далеко, если вообще не покинули уже территорию поместья.

Я вновь прибег к помощи психического магнетизма: нарисовал перед мысленным глазом Верену Стэнхоуп с ее конским хвостом и серо-зелеными глазами — и поначалу ничего не почувствовал. Ничего, абсолютно ничего. Прежде чем запаниковать, осознал, что мой дар подвел меня, потому что я требовал от него что-то почувствовать. При всем безумии калифорнийцев это тем не менее иногда правда: надо выключить мотор и плыть по течению.

Хотя облаков еще хватало, вдруг выплыла луна, огромный круглый серебряный корабль в темном, но сверкающем море. Луна очень успокаивала, за исключением, разумеется, вервольфов, и, купаясь в ее свете, я трижды глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

И внезапно двинулся в ту сторону, куда, возможно, ушли дети… как оказалось, к сатанинской церкви, где четырнадцать черепов большерогих баранов лежали на высоких пьедесталах. Остановился через пятьдесят футов, потрясенный тем, что Бу мог привести их в это место.

Четвертый быстрый вдох и шумный выдох прочистили мозги. Я осознал, что они могли пройти мимо церкви и углубиться в лес. Так что мне следовало перестать волноваться. В бесчисленных правдивых историях собаки терялись во время отдыха, их крали и увозили на большие расстояния, но они находили путь домой, пробегая сотни миль по незнакомой территории. Собака-призрак, вероятно, владела множеством трюков, о которых живые собаки не имели ни малейшего понятия. Бу наверняка знал миссис Фишер, потому что побывал в комиссионном магазине Армии спасения, когда она ждала меня в припаркованном у тротуара лимузине. И Бу точно знал, где найти меня, когда он потребовался мне, чтобы вывести детей, не подвергая их опасности. Так что ему, конечно же, не составляло труда найти миссис Фишер в ее сверхдлинном лимузине. А если бы моя собака-призрак заблудилась, появился бы мистер Альфред Хичкок и указал ему дорогу.

Если я безумен, никакой фрейдистский психиатр не сможет мне помочь. Думаю, после нескольких сессий психоанализа его самого увезут в дурдом.

Поскольку я не проходил эту часть двора по пути к дому, раньше я не видел круглой беседки, которая стояла в десяти ярдах по мою левую руку. Я поспешил к ней, сдергивая «Токэбаут» с оружейного пояса.

Белая, диаметром примерно двенадцать футов, с резными стенами и украшенной зубцами крышей, она казалось миражом, словно перенеслась из Сказочной страны. Иной раз избыток растления и уничтожения сокрушали даже убежденного сатаниста, и он начинал думать, что это работа, причем далеко не самая легкая. Вот им и требовался отдых от постоянных убийств и бесконечной борьбы с силами добра: минуты, может, и час-другой в менее удушающей атмосфере. И ничто так не облегчало душу, как короткие мгновения, проведенные в этой воздушной беседке в солнечный день, с разлитым в воздухе запахом лилий, с щебечущими вокруг птицами, если уделить их сочинению оде Злу, подкрепляясь при этом человеческим «сладким мясом».

Под крышей беседки, присев ниже поручня, бегущего по периметру, я включил «Токэбаут», предварительно убедившись, что громкость минимальная.

— Вы здесь, миссис Фишер? Прием.

Сквозь статические помехи донесся ее голос:

— А где же мне еще быть, дорогой? Прием.

— Я просто боялся, что вы вне радиуса действия. Будьте готовы, дети на пути к вам. Прием.

— Я уже поняла, что не стоит мне ждать на этой проселочной дороге, и подъехала ближе к тому съезду. Прием.

— Хорошо. Это хорошо. Их ведет собака, мэм, хотя вы ее увидеть не сможете, потому что это собака-призрак. Но детей вы увидите, это точно. Прием.

— Ты такой забавный, дитя. Как приятно знать, что ты жив. Прием.

— Благодарю вас, мэм. С вами тоже весело. Конец связи.

Когда я вернул «Токэбаут» на оружейный ремень и вышел из беседки, облака вновь спрятали луну.

И прежде чем я двинулся по следу детей, до меня донеслись голоса. Оглянувшись, я увидел, как несколько людей вышли из дома на заднюю террасу, и заметил я их только благодаря подсветке сзади. Они же в отсутствие луны увидеть меня никак не могли. Еще три человека появились с северной стороны дома, голоса доносились и с южной.

Кого-то, вероятно, послали на третий этаж, чтобы выяснить, почему Кены не отреагировали на гонг. Их нашли мертвыми с натянутыми на головы свитерами, и теперь за это кому-то предстояло заплатить, возможно, в прямом смысле этого слова.