Глава 34
Я распахнул дверь, выскочил с лестничной площадки на второй этаж, следуя совету великого мага бейсбола Сэтчела Пайджа, который, впрочем, говорил о жизни вообще: «Не оглядывайся. Что-то, возможно, тебя догоняет». Я бежал, как никогда не бегал, когда играл в бейсбольной команде старшей школы, потому что в бейсболе, к счастью, нет правила, разрешающего противнику заявлять сверхъестественное существо, крадущее души, чтобы оно преследовало раннера, перебегающего от базы к базе.
Короткий коридор вел к двум стеклянным дверям и более широкому коридору за ним. По правую руку все двери закрыли. По левую широкие арки вели в роскошно обставленную огромную гостиную с красивыми персидскими коврами на полу, шкафами с книгами и множеством удобных кресел. В дальней стене стеклянные двери открывались на большую террасу, где спиной ко мне стояли сектанты, дожидаясь появления Кенов с детьми на террасе внизу.
Впереди справа открылись двери лифта. Из кабины вышел мужчина с бровями Печенькового чудовища, усами Снайдели Уиплэша и бородкой, не подходящей ни одному мультяшному персонажу или маппету. В каждой руке он нес по бутылке шампанского, уже без проволоки и пробки. Легкий дымок вился над открытыми горлышками. Выражение его лица подсказало мне, что шестиглазая смерть наступала мне на пятки. Сэтчел Пайдж, как обычно, показал себя большим знатоком жизни.
Я бросился к стене направо, проскользнул, может, и протиснулся мимо мужчины с избытком волос на лице, который внезапно оказался на пути Шестиглаза. В тот же момент моя версия, что демона интересую только я, доказала свою полную несостоятельность. Тварь прыгнула на мужчину, свалила на пол, бутылки шампанского покатились по полу, шипя выливающейся пеной и светло-золотистой жидкостью. С дикой яростью Шестиглаз коленом врезал мужчине в промежность, потом еще раз, даже сильнее, доказывая тем самым, что честная игра — не для демонов. Потом схватил мужчину за горло, навалился на него, приблизив свое лицо к его.
Спеша к лифту, пока Шестиглаз увлекся сектантом, я более всего боялся, что дверцы уже закрываются. Понимал, что эта закуска отвлечет демона лишь на несколько секунд, которых мне не хватит для того, чтобы добежать до дальней лестницы. Я сунул руку между дверьми, и у меня засосало под ложечкой: вдруг кромки окажутся ножами гильотины и ампутируют мне руку по самый локоть? Знал, что не следовало мне смотреть фильмы Уэса Крейвена. Но электронный глаз зафиксировал мое присутствие, и двери раскрылись. Я влетел в кабину, нажал на панели кнопку с цифрой «1», потом кнопку быстрого закрывания дверей.
На полу за дверями мужчина, который только что вышел из лифта с бутылками шампанского, лежал на спине, пытаясь закричать, может, и не для того, чтобы выразить свое неудовольствие по поводу разлитого шампанского, но руки демона так сжали его горло, что с губ сорвался писк, напомнивший мне Дональда Дака. Помимо шести глаз, у демона оказалось еще одно отличие, не позволяющее назвать его моим близнецом: открыв рот, он продемонстрировал длинный раздвоенный язык. Насмешливо облизал им губы несчастного сектанта, который всего-то и хотел выпить немного шипучки, наблюдая, как будут мучить и убивать детей.
Издавая звуки, вроде бы говорящие о том, что мне срочно надо в туалет — к счастью, необходимости в этом не было, — я вновь нажал кнопку быстрого закрытия дверей. И еще раз.
За борющейся парой, за широкими арками, в огромной гостиной все изменилось: ковры, кресла, шкафы с книгами исчезали слева направо, по мере того, как серая волна переделывала особняк моего мира в особняк, находящийся в Гдетоеще. Но полностью гостиная не опустела. Я видел поддоны, на которых лежали, как я понял, золотые слитки, многие сотни, указывающие на то, что секта использовала эту комнату в Гдетоеще как тайный сейф, и они знали что-то такое о монетарной системе Соединенных Штатов, что наверняка могло заинтересовать «Уолл-стрит джорнэл». Толпа на балконе, нетерпеливо дожидающаяся начала спектакля на террасе, исчезла, вероятно оставшись на балконе в том мире, который сектанты делили со мной. Мистер Шампань, уже в когтях Шестиглаза, на свою беду, оставался здесь, что вызвало у меня более чем важный вопрос: почему я тоже в этой реальности, почему не остался в особняке в моем мире, когда Шестиглаз усилием воли окружил нас Гдетоеще?
Демону удалось прижаться ртом к открытому рту мистера Шампань, и этот поцелуй, полагаю, не доставил удовольствия им обоим, затрудненный как раздвоенным языком, так и ранее тщательно уложенными, а теперь растрепавшимися усами.
Хотя я не сделал ничего плохого — абсолютно ничего — лифту, он, похоже, затаил на меня обиду, как злобный автомобиль в тех фильмах об автомобилях-убийцах, которые я высмеивал раньше, о чем теперь горько сожалел.
Вновь, вновь и вновь я нажимал на кнопку быстрого закрытия дверей.
Большой палец онемел от напряжения.
Обреченный мужчина беспомощно дергался под напавшим на него демоном. Глаза вылезли из орбит. Мясистое лицо побагровело, потом стало лиловым и начало сереть, когда дерганье постепенно сходило на нет. Во время прощального поцелуя Шестиглаз издавал урчащие, отвратительные звуки, которые могли бы вполне сойти за стоны удовольствия, доносящиеся из постели, в которой оказались Ганнибал Лектер, королева гнезда из фильмов «Чужие» и Гамби.
Я вытащил «Глок». Пули на эту тварь никакого воздействия не оказывали. Я вытащил второй «Глок». Забудьте про Клинта Иствуда. В городе Одд-Два-Пистолета. Да, именно так. Я убрал пистолеты.
Двери начали закрываться, и я ощутил такое чувство благодарности, что мне хотелось их расцеловать, да только теперь сама идея поцелуя вызывала рвотный рефлекс.
Не поднимаясь со своей жертвы, Шестиглаз оторвал рот от губ мертвеца. Маленькое облачко пара, похожее на то, что поднималось над горлышками бутылок с шампанским, заплыло в его рот в объятьях отвратительного языка. А когда тоненькие струйки пара попытались просочиться обратно между губами, демон торопливо засосал их в себя, закрыл рот, проглотил. Когда он посмотрел на меня, сквозь уменьшающийся зазор между дверьми, его шесть глаз туманились, возможно, от экстаза, но разом прояснились, и тварь бросилась к лифту… слишком поздно.
Со вздохом и шипением, указывающим на то, что кабина приводится в движение расположенным ниже гидравлическим поршнем, а не тросами и противовесами, она заскользила вниз. С облегчением я закрыл глаза, наслаждаясь движением и звуками спуска.
Элиша Грейвс Отис, который первым в Соединенных Штатах построил совершенно безопасный лифт в пятиэтажном универмаге в Нью-Йорке, вероятно, не задержался в нашем мире после того, как умер в 1861 году. Но если бы его душа вдруг пришла ко мне за помощью, я бы вывернулся наизнанку, чтобы помочь ему перебраться на Другую сторону.
Кабина, возможно, прошла половину расстояния до первого этажа, прежде чем остановилась. Открыв глаза, я увидел, что стою в центре гладкого серого куба. Индикатор, показывающий, на каком этаже кабина, превратился в серую полоску над дверями и уже ничего не показывал. Кнопки на панели управления рядом с дверьми остались, но уже без цифр. Я находился не в кабине лифта, но в некой идее лифта в Гдетоеще.
Тем не менее я нажал ту кнопку, которая раньше опускала кабину на первый этаж. Напрасный труд. Ни одна из кнопок, естественно, не функционировала.
Идея лестницы в этом смысле куда более продуктивнее, чем идея лифта. Как мне уже удалось убедиться на собственном опыте, по серой лестнице я мог передвигаться отсюда и туда, а серый лифт для такого совершенно не годился. Над головой исчезли и матовые панели, и флуоресцентные трубки, которые за ними находились. Потолок выглядел серым и гладким, исчезла даже крышка аварийного люка, которая раньше находилась по центру потолка.
У меня начался приступ клаустрофобии, усиленный тревогой за детей. Бу мог вывести их к нужному месту, но укус Бу не навредил бы живым, и мертвые не лают, точно так же, как и не говорят. Я оставил детей только под защитой слов: «Я не ваш, вы не можете прикоснуться ко мне», но теперь-то я осознавал, что от слов пользы им не больше, чем от так называемого защитника невинных, который умудрился попасть в ловушку в идее лифта.
В этот момент я знал, один из семнадцати умрет, может, больше, чем один, может, все. И если в эту ночь я добьюсь хоть какого-то успеха, это будет частичный успех, сопряженный с утратой, как в тот ужасный день в торговом центре в Пико Мундо. Чем больше крепла моя уверенность в этом, тем меньше становилась кабина лифта, тем сильнее наваливалась на меня клаустрофобия, не давая вздохнуть.
Я давил на стены, пытался раздвинуть двери, но напрасно. Чуть не закричал, но если бы кто-то и находился в этой части Гдетоеще, так это Шестиглаз, который и так знал, где я нахожусь, и едва бы в ответ на мой крик показал бы себя добрым самаритянином. Когда я осознал, что кружу по серому кубу, как испуганная крыса по клетке, я остановился, привалился к стене, обхватил голову руками и принялся изгонять из нее клаустрофобию и страх за детей, который ее усиливал, с тем чтобы очистить разум и начать думать.
Три реальности. Мир, в котором я родился. Черная пустошь. Гдетоеще.
Думать.
Наш мир, материальная реальность, позволял нам использовать законы физики и термодинамики и другие знания, чтобы изготавливать орудия, строить машины, использовать все богатства природы, чтобы обеспечивать себя благами цивилизации, одно из которых — возможность на досуге подумать о смысле нашего существования. Я знал системы и правила нашего мира, как они работали, в той или иной степени, и почему.
Мир пустоши, духовная реальность, назовите ее Адом или как-то еще, темный и злобный, без милосердия, населенный призраками, которые расцветали на ненависти и боли и более всего хотели уничтожить наш мир, чего, в конце концов, и могли добиться через своих союзников в нашем мире, и уничтожить себя, чего им никогда бы не удалось. Если бы я думал об этом достаточно долго, то мог бы представить себе системы и правила их мира, как они работали и, по большей части, почему.
Кроме этих трех был и еще один мир, в который ушла Сторми Ллевеллин, но мне не требовалось знать системы и правила этого места, потому что визионеры и теологи провели тысячелетия, размышляя над этим, да и мне, наверное, дали бы буклет-путеводитель, как только я прибыл бы туда.
Гдетоеще не был ни по большей части материальным, ни по большей части духовным миром, но находился в соединяющей эти миры пустоте, не мир в полном смысле этого слова, а архипелаг рифов, атоллов и островов, которые определенные люди в нашем мире могли использовать на пользу злу, в который могли проникать обитатели пустоши. В этом мире сила воли могла до какой-то степени очерчивать реальность, но при этом представителям и нашего мира, и пустоши приходилось перемещаться так, будто стены, двери и лестницы существовали наяву. Я не думал, что мне хватит времени, чтобы представить себе системы и правила, по которым существовало это странное место… в силу его бесформенности. Нет, не так. В силу…
Скрежет металла и треск привлекли мое внимание к потолку. Даже если бы я хотел остаться в своих мыслях, мне бы это не удалось, потому что грохот усиливался, на сером потолке появилась крышка аварийного люка. Идея выхода. Ее выделила из серости не моя мысль, а Шестиглаза, который на втором этаже пытался раздвинуть двери шахты и спуститься к кабине по лестнице на стене. Этот прямоугольник на потолке на самом деле был идеей не выхода, а входа, крышкой люка, откинув которую демон мог добраться до меня.
На мгновение я не мог понять, почему он выбрал именно такой путь, если благодаря более мощной силе воли он сумел остановить кабину лифта между этажами. Но потом осознал, что кабина оказалась в таком положении, потому что по силе воли мы ничуть не уступали друг другу. Я хотел, чтобы кабина спустилась на первый этаж, откуда я убежал бы в мой мир, куда мой враг не мог последовать за мной, тогда как Шестиглаз хотел, чтобы кабина вернулась на второй этаж, где он мог лишить меня всего своим поцелуем, который отнял жизнь и душу у мистера Шампаня. Получалось, что в силе воли я ничем ему не уступал.
Шестиглазу не удавалось силой воли раздвинуть двери шахты, потому что я хотел, чтобы они оставались закрытыми, вот ему и пришлось наброситься на них с кулаками. У меня разболелась голова.
Внезапно до меня дошло, что, хотя в этом сером кубе отсутствовали флюоресцентные трубки, которые освещали кабину в реальном лифте, в реальном здании, в моем мире, света хватало. Идеи света, без его источника. Меня не окружала темнота чернее ночи, как этого хотел бы демон.
И последним ударом Шестиглазу, похоже, удалось выломать двери шахты на втором этаже, потому что обломки полетели на крышу кабины.
Темнота поглотила меня. Клаустрофобия, которая уже отступала, надвинулась с новой силой.
В лифтовой шахте моего мира специальные скобы вбивали в бетонную стену, чтобы механик при необходимости мог спуститься или подняться по ним. Здесь, в Гдетоеще, существовала идея скоб, вбитых в идею бетонной шахты. Но по ним Шестглаз мог спуститься на крышу кабины, как и в моей реальности.